ВАЛААМСКИЕ СТАРЦЫ В ПСКОВО-ПЕЧЕРСКОЙ ОБИТЕЛИ
Nbsp;
Оглавление
ВВЕДЕНИЕ. 8
О ПРАВОСЛАВНОМ СТАРЧЕСТВЕ. 10
ВАЛААМСКИЕ СТАРЦЫ В ПСКОВО-ПЕЧЕРСКОЙ ОБИТЕЛИ.. 14
О МОНАХИНЕ МАРИИ (СТАХОВИЧ), СОСТАВИТЕЛЬНИЦЕ «НАЧАЛЬНОГО» ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ОТЦА МИХАИЛА, О ЕЕ ЗАПИСКАХ И ДРУГИХ ИСТОЧНИКАХ БИОГРАФИИ СТАРЦА.. 24
«ВСЕХ ЛЮБЛЮ — ВСЕХ БЕГУ..». 35
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ИЕРОСХИМОНАХА МИХАИЛА, ВЕЛИКОГО СТАРЦА ВАЛААМСКОГО И ПСКОВО-ПЕЧЕРСКОГО ДЕТСТВО И ГОДЫ ЮНОСТИ. ПОИСКИ ВОЛИ БОЖИЕЙ.. 35
НА ВОЕННОЙ СЛУЖБЕ. ПРИБЫТИЕ НА ВАЛААМ И НАЧАЛО ИНОЧЕСКОГО ПУТИ.. 40
ОТ ПОСЛУШНИЧЕСТВА К ИЕРОМОНАШЕСТВУ: «БОЖИЙ ПРОМЫСЛ УПРАВЛЯЕТ ВСЕМ!». 41
«МРАЧНАЯ ПОРА»: ОБНОВЛЕНЧЕСКАЯ «КАЛЕНДАРНАЯ СМУТА». 48
ИСПОВЕДНИКИ КАНОНИЧЕСКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ПАСХАЛИИ — ОТЕЦ МИХАИЛ СТАРШИЙ И ОТЕЦ ТИМОН (СТАРЕЦ МИХАИЛ МЛАДШИЙ) 61
НОВЫЙ ВАЛААМ. ПРИНЯТИЕ ОТЦОМ ТИМОНОМ СХИМЫ. ТАЙНЫЕ МОНАХИНИ- ДУХОВНЫЕ ЧАДА СТАРЦА.. 79
СЛУЧАИ ЧУДЕСНОЙ ПОМОЩИ ДУХОВНЫМ ДОЧЕРЯМ ОТЦА ТИМОНА (МИХАИЛА) ПО ЕГО МОЛИТВАМ.. 86
ОБ ИСЦЕЛЕНИИ ДУШЕВНОБОЛЬНОЙ ЗИНАИДЫ ТИХОНОВОЙ (БУДУЩЕЙ МОНАХИНИ ФЕОФАНИИ) 86
ИСЦЕЛЕНИЕ МАРИИ (СТАХОВИЧ) 87
ТАЙНА МОНАХИНИ АННЫ.. 88
ВОССТАНИЕ ОТ ОДРА БОЛЕЗНИ.. 88
ПОЛНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ ПО МОЛИТВАМ ОТЦА МИХАИЛА ИЗ ПИСЬМА МАТЕРИ (СЕСТРЫ МОНАХИНИ МАРИИ) О ТЯЖЕЛО БОЛЬНОЙ ДОЧЕРИ.. 89
О БРАТСКИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ СТАРЦА МИХАИЛА С ДРУГИМИ ИНОКАМИ ВАЛААМА.. 91
ДОМОЙ, В СТРАДАЮЩУЮ РОССИЮ! 98
О ДУХОВНЫХ ПРИЧИНАХ УХОДА СТАРЦА МИХАИЛА ИЗ НОВО-ВАЛААМСКОГО МОНАСТЫРЯ.. 108
|
|
|
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ. СТАРЕЦ МИХАИЛ В ПСКОВО-ПЕЧЕРСКОЙ ОБИТЕЛИ.. 115
О ПРОДОЛЖАЮЩЕМСЯ МОЛИТВЕННОМ ОБЩЕНИИ СО СТАРЦЕМ МИХАИЛОМ ПОСЛЕ ЕГО КОНЧИНЫ.. 131
Сон матушки Марии (1964) 131
Еще один сон матушки Марии (1966) 133
Сон игумена Германа (ок. 1966) 133
ИЗ МОНАШЕСКОГО ОПЫТА СТАРЦА МИХАИЛА.. 136
ПОУЧЕНИЯ, ПИСЬМА, НАСТАВЛЕНИЯ ИНОЧЕСТВУЮЩИМ.. 136
ИЗ ПОУЧЕНИЙ ИЕРОСХИМОНАХА МИХАИЛА.. 136
О МОНАШЕСКОМ НАПРЯЖЕНИИ.. 136
О ПОСТЕ И ЧИСТОТЕ. 136
О ПРИСТРАСТИИ.. 137
О МОЛИТВЕ. 138
«БУКВАРИ», ИЛИ ФАРИСЕЙСТВО.. 139
О ЖЕРТВАХ БОГУ.. 140
О ДАРАХ И ГРУЗАХ.. 142
ВЗЯТКИ.. 142
О ЛЮБВИ.. 143
О ЧИСТОЙ ПРАВДЕ, СТАРЦЕ ОНУФРИИ И МОНАХЕ ЛОНГИНЕ, ДУХОВНОМ СЫНЕ 0. МИХАИЛА.. 143
ИЗ ПИСЕМ СТАРЦА ТИМОНА, В СХИМЕ МИХАИЛА.. 146
Из письма на Пасху Елене Тихоновой, псаломщице. 146
Из письма к Е. и Г. 147
Из письма церковному писателю, профессору С. Большакову, в Оксфорд. 147
ИЗ КРАТКИХ НАСТАВЛЕНИЙ ИНОЧЕСТВУЮЩИМ.. 148
ТЕРПЕНИЕ. 148
ХРАНЕНИЕ ВНУТРЕННЕГО МИРА.. 148
ЗНАЧЕНИЕ СКОРБЕЙ.. 149
СИЛА ОБЕТОВ.. 149
ЕЩЕ О МОЛИТВЕ. 150
«СКАЗОЧКА О ПРАВДЕ» ОТЦА МИХАИЛА.. 151
ДУХОВНЫЕ БЕСЕДЫ СО СТАРЦЕМ МИХАИЛОМ.. 154
О ПАЛОМНИКЕ С.Н. БОЛЬШАКОВЕ И ЕГО ВСТРЕЧАХ СО СТАРЦЕМ МИХАИЛОМ В НОВО-ВАЛААМСКОМ И ПСКОВО-ПЕЧЕРСКОМ МОНАСТЫРЯХ.. 154
ЧЕТЫРЕ БЕСЕДЫ СО СТАРЦЕМ МИХАИЛОМ.. 160
|
|
|
БЕСЕДА ПЕРВАЯ.. 164
1. НАЧАЛО БЕСЕДЫ.. 164
2. МОЛИТВА ОБ УМЕРШИХ.. 165
3. ПРОМЫСЛ БОЖИЙ.. 167
4. ЖИЗНЬ ВНУТРЕННЯЯ.. 168
5. МОЛИТВА.. 169
6. ЕПИТИМЬЯ [О ПОКАЯНИИ] 170
7. КНИГА ОТЦА СОФРОНИЯ [О ПРЕПОДОБНОМ СИЛУАНЕ АФОНСКОМ] 170
БЕСЕДА ВТОРАЯ.. 171
1. «ЭТО ПРИХОДИТ ОТ МЕНЯ». 171
2. ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ.. 172
3. ВЕЛИКИЕ ДОБРОДЕТЕЛИ.. 173
4. ОБ ИСПОВЕДИ.. 173
5. МИСТИЧЕСКИЕ СОСТОЯНИЯ.. 174
6. О ЕЖЕДНЕВНЫХ ЦЕРКОВНЫХ СЛУЖБАХ.. 175
БЕСЕДА ТРЕТЬЯ.. 177
1. БЛАЖЕННАЯ ДОЛИНА СЛЁЗ. 177
2. ЕЖЕДНЕВНОЕ СЛУЖЕНИЕ ЛИТУРГИИ.. 178
3. ЧАСТОЕ ПРИЧАЩЕНИЕ. 178
4. ВОЛЯ БОЖИЯ.. 179
БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ.. 180
1. О МИРНОМ СОСТОЯНИИ ДУШИ.. 180
2. КАК ДОСТИЧЬ СПОКОЙСТВИЯ ДУШИ.. 181
3. СОВЕТ ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА ОТЦУ ТИМОНУ НАДЕЕВСКОМУ 182
4. О БЕЗМОЛВИИ.. 182
ЕЩЕ О НЕОБУРЕВАЕМОМ МИРЕ ДУШИ, ИЛИ О ВНУТРЕННЕМ БЕЗМОЛВИИ.. 183
ЗАВЕРШЕНИЕ ПАЛОМНИЧЕСТВА.. 185
1. ПРИСУТСТВИЕ НА БОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТУРГИИ, СОВЕРШЁННОЙ ОТЦОМ МИХАИЛОМ.. 185
2. ОТЪЕЗД ИЗ НОВОГО ВАЛААМА.. 185
3. ЛИЧНОСТЬ ОТЦА МИХАИЛА.. 186
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. 186
ПРИЛОЖЕНИЯ.. 199
1. «АВТОБИОГРАФИЯ» ИЕРОСХИМОНАХА МИХАИЛА.. 199
2. О КОНЧИНЕ ИЕРОСХИМОНАХА МИХАИЛА.. 200
3. ПИСЬМЕННЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ВАЛААМСКИХ ИНОКОВ О «КАЛЕНДАРНОЙ СМУТЕ». 203
1. ПО СТРАНИЦАМ «ЗАЯВЛЕНИЯ В ЦЕРКОВНЫЙ СУД ОТ БРАТИИ ВАЛААМСКОГО МОНАСТЫРЯ». 203
2. ИЗ ДНЕВНИКА ИЕРОМОНАХА ПАМВЫ.. 205
|
|
|
3. ИЗ «ЗАПИСОК» СХИМОНАХА НИКОЛАЯ.. 210
4. ПИСЬМО ОТЦА НИКАНДРА ЛЕСНИНСКОГО (БЕЛЯКОВА) 212
4. О «СТАРОЙ» И «НОВОЙ» ПАСХАЛИЯХ.. 214
4 . Из беседы Святейшего Патриарха Сербского, Архиепископа Печского, Митрополита Белградско-Карловацкого ПАВЛА.. 216
1. «НЕИЗМЕННОСТЬ КАНОНОВ И ЖИЗНЬ СОВРЕМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА В ЦЕРКВИ» (ИЮНЬ 1990) 216
2. Из проповеди Его Высокопреосвященства Митрополита Ташкентского и Среднеазиатского Владимира (Икима) 220
5. О ДУХОВНО-АСКЕТИЧЕСКИХ ИСТОКАХ МОЛИТВЕННОГО ПОДВИГА СТАРЦА МИХАИЛА ЗАТВОРНИКА.. 224
1. Об исихазме и исихастах. 225
2. Преподобный Исаак Сирин о безмолвии и молитвенных слезах. 232
ВВЕДЕНИЕ
Эта книга посвящена истории жизни и исповеднического подвига одного из наиболее богомудрых и смиренных старцев XX века — валаамского и псково-печерского иеросхимонаха Михаила (Питкевича; 1877-1962).
Старец Михаил провел почти всю свою монашескую жизнь в стенах Валаамской обители — сначала на островном Старом Валааме, а затем и в Новом (в лесах Северной Финляндии). Оказавшись за рубежом, он по милости Божией смог все-таки в конце концов осуществить то, чего так жаждала душа его на протяжении четырех десятилетий (в период, когда Валаамская обитель в результате большевистского переворота 1917 года была отторгнута от России и Матери — Русской Церкви), — вернулся в 1957 году на Родину и, прожив еще четыре года в Свято-Успенском Псково- Печерском монастыре (который называл раем духовным), упокоился от праведных трудов своих в древней земле Святой Руси — в «Богом зданных» монастырских пещерах.
|
|
|
Печерская обитель осталась благодарна ему за доброе научение ее послушников и монахов той поры духовным основам истинного монашества, за поддержание в ней иноческой традиции постоянного творения Иисусовой молитвы, за искреннюю любовь к братии и за мудрый, опытный его подвиг старчества, так много способствовавший делу спасения всех приходивших к нему иноков и мирян.
Изначально будучи на иноческом своем пути склонным к отшельничеству и к исихастскому внутреннему безмолвию, старец Михаил со временем стал фактически затворником, наподобие святителя Феофана, Затворника Вышенского (оба одинаково осуществляли свой затворнический подвиг в условиях монастырей с общежительным иноческим уставом, что, естественно, значительно усложняло их задачу).
Более тридцати лет, до самой кончины, старец жил или в отдаленных валаамских скитах, или в одиночной келье, где каждый день (!) служил Божественную Литургию, старясь никуда не выходить и даже не посещая общей трапезы (ел он вообще очень мало; если же ему приносили еду, как это бывало в Ново- Валаамской обители, когда он был уже весьма преклонного возраста, то обычно ее оставляли в коридоре под дверью его кельи).
Стремление к подобному отшельничеству даже в условиях общежительного монастыря было для него вполне естественным, ибо он всегда стремился к тому, чтобы молитвенное делание охватывало его душу целиком (отец Михаил именно это наряду с исполнением заповедей Божиих собственно и считал, вслед за многими великими подвижниками православного иночества, истинным смыслом и содержанием монашества). А такой, по возможности предельный, уход в молитву имел, естественно, своим следствием не только своего рода внутренний затвор души старца Михаила, но и стремление его к максимальному освобождению от «дел плоти» — по слову столь почитаемого и столь любимого им (часто им цитировавшегося) преподобного Исаака Сирина: «Кто возлюбит сии заповеди и воспользуется ими по чину, для того необходимым сделается освободиться от многих человеческих дел, то есть совлечься тела и быть вне его, так сказать, не по естеству, но по потребности».
В то же время старец Михаил всегда ставил во главу всей своей жизни прежде всего евангельскую любовь как основной смысл благой вести Христовой и как единственное Божественное задание любому человеку, по сути, вбирающее в себя все остальные. Именно поэтому отец Михаил порой вполне сознательно нарушал столь дорогое ему затворничество — но единственно ради служения ближним, — когда осуществлял подвиг старческого окормления, духовного водительства ко Христу своей паствы — как менявшихся его учеников-послушников, так и постоянных его духовных чад (и мирян, и монашествующих — особенно же инокинь тайного пострига, десятилетиями помогавших своим трудом Валаамской обители не только в России, но и по переезде монастыря в глубь Финляндии).
Преимущественно как раз эти инокини и донесли до нас драгоценные сведения о жизни своего досточтимого аввы — одного из самых замечательных подвижников прошлого века. Но, пожалуй, еще важнее для нас то, что они сохранили в памяти (и даже в свое время записывали, чтобы затем передать и нам) живые слова старца — и о самом себе, и о трагических для Валаама событиях, имевших место во время обновленческой смуты в обители в 1920-1930-х годах, и о правде Божией, и о спасительных путях христианской жизни в целом, и о путях истинного монашества, утвержденного на непоколебимом завете творения Иисусовой молитвы.
Старец Михаил был подлинным исихастом-безмолвником в истинно древнеаскетическом понимании исихии, то есть не как просто внешнего «молчальничества», безмолвия, но «молчания внутреннего» — как мирного, бесстрастного устроения души и ничем не обуреваемого ума человеческого, погруженного во внутренне же звучащие слова молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго».
Все кратко сказанное здесь и позволило тем, кто писал ранее об иеросхимонахе Михаиле, назвать его великим старцем Валаамским и Псково-Печерским. И он поистине был для многих той евангельской свечой Божией, которую никто не покрывает... сосудом, — но чтобы все к нему входящие видели свет (Лк 8,16) Господней любви, явленной и через него, смиренного раба Божия инока Михаила.
С благодарностью памятуя его дело веры и труд любви и терпение упования на Господа нашего Иисуса Христа (1 Фес 1, 3), предпринимаем ныне наиболее точное и полное на сегодня издание, посвященное жизнеописанию старца, уделяя при том особое внимание и его учительному наследию — духовным советам, которые давал он порой как иночествующим, так и мирянам.
В этой книге впервые публикуются и записи бесед отца Михаила о христианской жизни, изданные ранее на английском языке русским эмигрантом революционной поры (одним из валаамских паломников и почитателей старца), но в России никогда прежде не печатавшиеся.
Все это, безусловно, принесет немалую духовную пользу читателям, познакомив их с правдивым образом еще одного православного подвижника благочестия XX века, но главное — с его духоносным, опытным пониманием самого смысла и цели подлинного христианства, истинно евангельского содержания православного иноческого подвига и смиренной сути благодатного, строгого, но всегда срастворенного любовью Христовой старчества.
Вообще само старчество постоянно являлось как бы второй натурой отца Михаила, который, зная многое о вере и постоянно изучая святоотеческое наследие (особенно в области православной аскезы), а потому и возрастая духом в христианской любви, никогда не мог отказать вопрошавшим у него о правых, верных путях ко спасению.
Поэтому представляется естественным предварить рассказ о самом старце словами о том, что понимали и понимают под истинным старчеством наиболее духовно опытные иноки тех двух монастырей, с которыми его связала жизненная судьба, — как Валаамского, так и Псково-Печерского, — чьи молитвенные, духовнические и наставнические традиции он так достойно продолжил в своем смиренном иноческом житии.
О ПРАВОСЛАВНОМ СТАРЧЕСТВЕ
В свое время многолетний благочинный Псково-Печерской обители архимандрит Александр (Васильев; 1927-1998), весьма опытный инок, принявший в конце жизни схиму, писал в одной из своих заметок о старчестве: «Необходимость в руководителе- отце очевидна сама собою. Всякому начинающему искать спасения нельзя браться за это дело самому или соделывать свое спасение по своему разумению и хотению, но с первого же раза надо отдать себя кому-нибудь под науку в сем. Вступил он на новый, совершенно безвестный ему путь, пусть же пользуется верным указанием, а не останавливается на одних своих догадках.
Ходит он сначала, как в тумане или в лесу каком мрачном и посреди сетей, — пусть же подаст руку тому, кто может вывести его оттуда и поставить на пространне нозе его (Пс 30, 9). Он — больной; как же можно решиться лечить самого себя в духовных болезнях тончайших, когда и тела своего не только обыкновенные больные, но и врачи сами не лечат? Тому только, к чему естественно рождены, можем мы и не учась навыкнуть; искусству же и мастерству обыкновенно обучаемся. А дело спасения есть искусство искусств и наука наук, как же можно обойтись тут без учителя? Кто поступает таким образом, тот в самом начале пути спасительного допускает в себе расположение самое пагубное: именно самонадеянность и самоуверенность.
Сколько неоцененного добра заключает в себе старческое окормление, как облегчает оно борьбу с врагом, как подкрепляет в минуту уныния, малодушия, как поддерживает и направляет в случае падения или сомнения, каким верным покровом от вражеских бурь служит оно всем, кто, не сомневаясь, прибегает к его мощному содействию! Да и само установление старчества, то есть всецелого подчинения своей воли, своего разумения воле старца, имеет основою пример Христа Спасителя, Который первый Своею земною жизнью так ясно доказал необходимость послушания; на это указывает и апостол Павел, говоря, что Христос смирил Себя, быв послушным даже до смерти... (Флп 2, 8). Следовательно, и тот, кто свою волю подчиняет воле наставника, подражает Христу».
Все сказанное здесь прекрасно знал (притом не из одних только книг, а из личного церковного опыта) иеросхимонах
Михаил, постоянно применяя в деле иноческого воспитания своих духовных детей. При этом он неизменно руководствовался пониманием того, что старчество и полное послушание старцу — отнюдь не рабство подвизающегося под руководством последнего, а взаимная ответственность обоих перед Богом в деле их общего спасения, и потому подлинно христианские отношения между старцем и его духовным чадом есть, как всегда учил отец Михаил, «истинная любовь» и «истинная дружба».
Разумеется, столь важные человеческие связи в данном случае выступают не в мирском (как правило, душевно страстном и поверхностно гуманистическом их восприятии), а в предельно серьезном и ответственном, по-монашески духовноопытном осмыслении, когда, по словам старца, «вся глубина их обнаруживается в тонкостях, часто именно в мелочи; в тонком понимании (внимании)» — только так и «поймешь и почувствуешь их». Именно тогда молитва духовного отца о своем чаде становится действенной и спасительной, а находящийся в послушании обретает в отеческой поддержке духовника совершенное к тому доверие и твердую надежду на его молитвы о нем ко Господу. Зная это из собственной многолетней духовнической практики, старец Михаил с полным правом мог поучать своих подопечных: «Бывают сильные искушения, такие, что не совладать с собой, ничего не помогает, молитва не идет и от нее нет облегчения. Ничего не можешь сделать с собой, совсем изнемогаешь, и слезы не облегчают... тогда молись так: Господи, за старца моего, помилуй мя. Тогда почувствуешь облегчение, но, — подчеркивал он, — это только тогда бывает, если есть к старцу полное доверие и полное послушание...» И это вполне естественно, поскольку, по словам другого инока, схиигумена Иоанна, «старец есть человек, богатый духовным опытом и мудростию и великою любовью к людям».
Именно всеобъемлющей христианской любовью и питается прежде всего само старчество, сея, в свою очередь, ее семена в пасомых старцем духовных чадах, ибо, по слову святого апостола Павла: Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто (1 Кор 13,1-2). Такая любовь долготерпит, милосердствует... не превозносится, не гордится... не раздражается... все покрывает... все переносит (1 Кор 13,4-5,7), — а значит, и старец, верный именно такой Христовой любви, всегда должен отвечать тем критериям подлинного старчества, на которые указывал тот же схиигумен Иоанн, говоря: «Ищи себе старца тихого, доброго, смиренного, пребывающего в мире совести и внутреннем безмолвии, то есть никого не осуждающего. А тех, которые всех осуждают, всем недовольны, да еще и сребролюбивы, — от таковых беги, ибо с ними сам еще развратишься».
Совершенно о том же и слово насельника Коневецкой обители (соседней с Валаамской) инока Дорофея: «...Если хочешь у кого поучиться молитве, то выбирай старца тихого и смиренного, который никого не осуждает... не раздражается, не кричит, не командует. А то есть и такие старцы, которые, сами собой еще не овладев, пускаются другими верховодить. Они, пожалуй, внешнюю, техническую, так сказать, сторону молитвы изучили, но духа ее не получили. Сам посуди, кбк может осуждать других тот, кто сам постоянно взывает: помилуй мя грешного».
При этом подлинно мудрый старец-пастырь, постепенно передавая своему чаду духовный опыт Церкви (ставший, если сам старец следует приведенным выше словам святого апостола Павла, и его собственным), не может не стремиться приучить пасомого к личной ответственности перед дарованной ему Творцом богообразной свободой, перед Самим Богом и перед своими ближними, научить умению выбирать всегда пути добра, а не зла, в какие бы порой внешне светлые одежды ни рядилось последнее. Он должен со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя... любовью (Еф 4, 2) вложить в души чад своих желание быть всегда рабами Божиими, а не рабами греха (Рим 6, 16) и при этом всегда помнить апостольский призыв: Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков (1 Кор 7, 23).
Именно этим и объясняется мягкое, но настойчивое стремление упомянутого схиигумена Иоанна, валаамского собрата иеросхимонаха Михаила, разъяснять своим собеседникам всю меру личной их ответственности на пути ко спасению, поскольку многие из них нередко пытались «перевалить» ее на самого старца. Но послушник ли, духовное ли чадо из мира — не раб его! И потому этот всегда весьма трезво мысливший схимник просто и ясно говорил беседовавшему с ним паломнику: «...Да помни еще и то, что со старцем жить можно до поры до времени, а как научился деланию молитвы да блюдению помыслов, то зачем тебе и старец? Нельзя все время быть ребенком, а с годами сам за все должен отвечать...»
Однако достижение такого состояния духа (когда человек становится способен и к постоянному молитвенному деланию, и к блюдению самого себя от греха) предполагает достаточно долгий и нелегкий путь борьбы его с самим же собой (и порой на это уходит вся человеческая жизнь, в течение которой приходится сражаться во имя Господне, до крови... подвизаясь против греха (Евр 12,4)). Подвизающемуся в подобной битве может служить живым примером сам его старец, пришедший (на основе личного аскетического опыта, всегда сверяемого им — разумно, с рассуждением — с опытом Церкви) в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф 4,13).
В этом отношении отец Михаил являл собой весьма выразительный и законченный образец православного русского инока, далеко уже прошедшего по тому пути к Царству Божию, по которому шли вслед за ним его монастырские ученики и все прочие постоянно окормлявшиеся им духовные чада. Такому пути научили его старшие валаамские собратия исихастского толка с их неизменным «прилеганием» к Иисусовой молитве; но, быть может, в еще большей степени — многие поколения предшествовавших ему подвижников Вселенской Церкви: и ближневосточных (Святой Земли, Сирии, Египта), и греко-византийских, и собственных русских. Будучи хорошо знаком с учительным наследием святых отцов-аскетов (причем явно шире рамок известного «Добротолюбия»), он перенял от них жажду пустыни, особую любовь к отшельничеству, благодатно питаемую силой и спасительными дарами Святого Духа, и ту постоянную молитвенную сосредоточенность иноческой души, которую она из века в век обретала в творении Иисусовой молитвы. Недаром лет за пять до своей кончины старец Михаил говорил одной из духовных дочерей-монахинь, что его уже ничто не интересует, кроме молитвенного общения с Богом: «Только молитва Иисусова — больше мне ничего не надо...»
Причем, как говорил старец, от монашествующего требуется постоянное «напряжение» души — как для постоянства самого пребывания в этой молитве, так и для соответствующего (внутренне, духовно напряженного) характера этого пребывания, ибо «с Иисусовым именем, с этой молитвой, должен быть вопль из глубины сердца — тогда и будет молитва».
Иисусова молитва поистине всеобъемлюща, всегда доступна каждому в любом месте и в любое время и, будучи кратчайшим исповеданием догматической истины о Христе как Сыне Божием и выражением одновременно покаяния души и ее несокрушимого упования на спасительное помилование Господом Богом, является тем самым, по сути, молитвою всех молитв!
Рассказывая о своих беседах с отцом Михаилом, Сергей Николаевич Большаков (1990) приводит, в частности, и слова другого русского инока, отца Евфимия, подвизавшегося в афонском монастыре Дионисиат, который при их встрече там в 1951 году как раз особенно подчеркивал постоянную доступность Иисусовой молитвы в любое время и в любых жизненных обстоятельствах: «Хотя молитвы церковные и даже келейные по книгам и нотам весьма полезны, тем не менее они временны...
Не всегда мы имеем книги и ноты, да и не можем мы все время быть в церкви или в келье — нужно жить, исполнять пост. Я не знаю, какая молитва, кроме Иисусовой, может быть непрестанной. Для этой молитвы не нужно ни церкви, ни кельи, ни книг. Молитвой Иисусовой всюду можно молиться — и дома, и на улице, и в путешествии, и в тюрьме, и в больнице...»
Великая православная традиция творения этой молитвы постоянно сохранялась и в Псково-Печерском монастыре, о чем пишет все тот же С.Н.Большаков, вспоминая свою беседу в 1926 году со здешним иноком Аркадием, так разъяснявшим ее необходимость для монашествующего: «...важна молитва непрестанная, Иисусова. Многие, даже в монашестве, говорят: ни к чему она! Вполне довольно церковной службы да келейного правила. Но, во-первых, мы не всегда в церкви или келье, а искушения следуют за нами всюду, а во-вторых, если бы вы- певание да вычитывание молитв в церкви или в келье подлинно спасало бы, то, как старец Василий Поляномерульский писал, певцы и чтецы на клиросе были бы всюду образцами добродетели, а сего мы не видим. <...> Кто, как мудрые девы, всегда будет наготове и в молитве Иисусовой, имеет масло для факела своей души, тот и переходит в мир иной готовый и призываемый. Вот о такой-то кончине мы и просим в ектениях: «"Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны и добраго ответа на Страшном судищи Христове". Вот какова молитва Иисусова. Подвизающийся в ней право бывает смирен, прост, радушен, благостен. Чего же более мы можем желать?» Этим простым, но мудрым словам печерского инока вторит и валаамский его собрат — схиигумен Иоанн, подобным же образом поучающий нас о той же молитве и при том особо подчеркивающий, что «при молитве Иисусовой надо иметь глубокое смирение и отнюдь не мнить. А иные мнят. Для чего мы читаем молитву Иисусову? Чтобы, постоянно помня Господа и каясь в грехах, прийти в духовное умиротворение, внутреннее безмолвие и любовь к ближнему и правде — тогда мы живем в Боге, Который есть Любовь».
Итак, нерассеянное пребывание в Иисусовой молитве, творимой со смирением перед волей и Промыслом Божиими,
с любовью к Богу, человеку и всему творению Божиему, причем непременно подтверждаемой христианскими по своему духу добрыми делами, постоянное стремление к стяжанию такого состояния — вот истинная суть и спасительное, по милости Божией, духовное делание подлинного монашества.
Подводя же итог сказанному здесь о внутреннем смысле молитвы Иисусовой, можно привести слова одного из учеников преподобного Симеона Псково-Печерского (чрезвычайно близкого по духу старцу Михаилу) — его послушника Сергия (Пауля), передающего нам то, как учил понимать ее старец Симеон: «...все это [всю злобу мира] должно отставить и помнить, что Бог есть Любовь, и поклоняться Ему следует в духе и истине. Вот молитва Иисусова и есть поклонение в духе и истине».
Однако такое глубоко православное понимание старчества — преимущественно как школы христианской любви, смирения и постоянной внутренней Иисусовой молитвы, дарующей человеку возможность посильного для него обретения даров Духа Святого и стяжания Его благодати, приходит к нам лишь в живом опыте общения с духовно же умудренными руководителями нашего спасения, причем только при самом искреннем доверии к ним и внутренней внимательности сердца к их советам.
Неоценимую помощь в деле благого устроения наших душ оказывает также и уяснение нами богомудрого опыта ранее живших духоносных мужей — опыта, засвидетельствованного в их поучениях и наставнических письмах, в разного рода документально-исторических материалах о подобных подвижниках, в дневниках и воспоминаниях о них современников.
Не удивительно поэтому, что православного читателя так привлекают книги, передающие именно этот живой подвижнический опыт боговедения, а отсюда — и того христианского устроения жизни, что наиболее ярко и последовательно являют нам лучшие представители вселенского, в том числе и русского, монашества. Одним из таких церковных изданий, стремящихся к наибольшей исторической полноте и духовной пользе для читателей, и является публикуемая ныне книга о смиренном рабе Божием блаженной памяти иеросхимонахе Михаиле.
ВАЛААМСКИЕ СТАРЦЫ В ПСКОВО-ПЕЧЕРСКОЙ ОБИТЕЛИ
Перед тем как перейти к непосредственному жизнеописанию старца Михаила, необходимо, однако, сказать хотя бы несколько слов о самом появлении валаамских иноков в Псково- Печерском монастыре и об их весьма немаловажном значении для укрепления его духовной жизни в целом, а также и о том, как была воспринята и насколько высоко оценена в их лице древняя монашеская традиция Валаама печерской братией.
Из истории Русской Православной Церкви в советский, поистине великомученический период ее бытия известно, что в результате очередных гонений, обрушившихся со стороны большевистской власти на верующих в конце 1950-х — начале 1960-х годов, на всей территории нашей страны осталось менее двух десятков монастырей, причем в основном женских. Из мужских обителей, помимо лишь нескольких в Белоруссии, Литве и на Украине, в собственно великорусских землях в тот период действовали только Свято-Троицкая Сергиева Лавра и Свято- Успенский Псково-Печерский монастырь.
Именно в Печерской обители находили себе тогда пристанище некоторые из иноков разоренных безбожниками обителей: монахи, связанные с духовными традициями Оптиной, Вышенской, Макарьевской на реке Лезне и Глинской пустыней, — ученики учеников прежних знаменитых старцев.
Как раз в этот тяжелый для Русской Православной Церкви период печерские насельники и смогли соприкоснуться с живыми традициями валаамского монашества, когда в 1957 году к ним прибыли из Финляндии семь иноков Ново-Валаамского монастыря. Это были: иеросхимонах Михаил, схиигумен Лука, игумен Геннадий (позднее трудившийся на приходском служе-
нии, где и скончался), монах Сергий и принявшие схиму уже в Печорах схимонах Николай (до схимы Борис), иеросхимонах Иоанн (до схимы Исавр) и схимонах Герман (до схимы Гурий).
В памяти обители наиболее ярко запечатлелись духовные образы троих из них: иеросхимонаха Михаила (Питкевича; 1877-1962), о котором и пойдет речь в этой книге, схиигумена Луки (Земскова; 1880-1968) и схимонаха Николая (Монахова; 1876-1969). Эти былые постриженники Валаама, став в конце жизни полноправными и даже особо уважаемыми насельниками Псково-Печерского
монастыря, внесли в его духовную сокровищницу и свой опытномолитвенный и наставнический благодатный вклад.
Немало добрых слов, подтверждающих, в частности, значительную роль валаамцев в деле иноческого воспитания более молодых иноков Печерской обители, мы находим в кратких воспоминаниях бывшего здешнего послушника — иеромонаха Кенсорина, которому в юные годы посчастливилось некоторое время заботиться по поручению монастырского начальства о старцах Валаама.
«По благословению наместника, архимандрита Алипия, — пишет отец Кенсорин, — в 1962 году я поступил на послушание к Валаамским старцам. Назначение это было очень промыслительно. До поступления моего к старцам жила в монастыре блаженная старица — монахиня Пелагея из деревни Лавры, которую я посещал каждый день. Она сказала: "Я спокойно помру, когда ты будешь у старцев... Я об этом усердно молюсь". И вот чудо: она умерла в ту ночь, когда я был назначен ухаживать за старцами...
По поступлении моем на это высокое святое послушание мне пришлось ухаживать за тремя великими святыми старцами: схииеромонахом Михаилом, схиигуменом Лукой и схимонахом Николаем (Борисом). Все они с юного возраста жили сначала на Старом Валааме, затем на Новом и в 1957 году, как раз в год моего поступления в Псково-Печерский монастырь, приехали сюда и эти старцы. Кроме названных были еще иеросхимонах Иоанн, иеромонах Сергий, иеромонах Геннадий и схимонах Герман. Эти были помещены в братском корпусе, а те, за которыми ухаживал я, помещались в Лазаревском корпусе. <...>
Я посещал этих старцев еще до поступления к ним келейником. Когда работал я на пекарне, то всегда приносил им теплый свежий хлеб. Мне также приходилось часто исповедоваться у отца Михаила. Старцы меня знали хорошо и очень радостно все приняли. Я был бесконечно рад этому новому послушанию и с любовию к нему относился». «Я с любовью ухаживал. Входя на послушание, я чувствовал их молитву, и сердце как-то наполнялось Духом Святым».
Отец Кенсорин объясняет такое живое ощущение особой благодатности престарелых валаамцев тем, что «эти великие старцы путем непрестанных трудов, подвига молитвы, поста и послушания приобрели образ Божий...
Я постоянно скорблю и сожалею, что мне больше не встречалось таких старцев, с которыми можно было бы поделиться, посоветоваться, облегчить свою душу. Может быть, они ушли из этой жизни и нам уже никогда не дойти до их совершенства — нет тех условий, хотя и говорят, что Христос вчера и днесь Тойже и во веки...»
Особенно много эти старцы дали отцу Кенсорину, поддерживая его на пути очищения собственной души, — именно как духовные руководители. Он подчеркивает это в своих записках: «Я лично считаю, что жизнь в монастыре без духовного руководства, без контроля над собой, бессмысленна — не будет духовного совершенства; это будет только название монастыря... А святые отцы говорят: монах без Иисусовой молитвы — черная головешка. Для этого нам даются четки, ибо четки являются мечом духовным. А чтобы научиться молитве Иисусовой, нужна чистота сердца, а ее приобрести можно только путем смирения, путем послушания и путем откровения помыслов старцу. Я постоянно думаю: как это можно жить в монастыре без старцев? Я, живя в монастыре, ежедневно посещал отца иеросхимонаха Симеона, старца иеросхимонаха Михаила, схиигумена Луку, схимонаха Николая и постоянно открывал им свои помыслы, когда можно было (кто был посвободней), поэтому я посещал всех. Не мог один уделить мне столько внимания, сколько мне для этого требовалось. И они все, конечно, принимали меня с любовью, и я мог в то время, при откровении своих помыслов, спокойно жить в монастыре. И святые отцы говорят: для одних монастырь — это рай, а для других — это тюрьма! Так же говорил часто мне и мой старец — отец Никита».
В других своих воспоминаниях отец Кенсорин особенно благодарит печерских валаамцев за полученное от них жизненное научение предельно трезвенному смыслу монашества как такового (при этом прежде всего как подвига любви к Богу и к людям), о чем он пишет следующим образом: «При поступлении в монастырь мне по ревности хотелось нести какой-нибудь подвиг, но старцы отец Михаил и отец Лука и другие всегда говорили мне: живи просто, будет Ангелов со сто. Но как-то эти слова мне были непонятны. И вот только тогда, когда я стал жить в одной келье с этим великим подвижником, смиренным, любвеобильным старцем схимонахом Николаем, и наблюдать за отцом Михаилом и отцом Лукой, то действительно понял, как у них все в жизни просто. Приходили на прием к старцам простые мирские люди, приходили монахи, священнослужители, посещал часто наместник и архиерей, и я смотрю — ко всем та же искренняя любовь без лицемерия, всех они встречают и провожают, как любящая мать, или расстаются, провожая сына или дочь в далекую дорогу. Да, мы — путники, странники... Как это дорого — получить благословение Божие через старца в дальний путь жизни.
Да, они ушли от нас навсегда, и жаль одно — что не оставили наследства...
Добавлю к этому несколько слов. Одного старца спросили, почему нет великих старцев-подвижников. Он ответил: "Потому что нет послушников”. Да, это — истина. Все святые не сразу стали такими, а через постоянный искус в делании добра... Счастливы мы все, кто помнит наставников своих, ибо они бдят в молитвах своих о душах наших».
Сожалея — особенно как смиренный ученик старцев, набиравшийся от них христианской мудрости, — об уходе их в вечность, отец Кенсорин замечает: «Жаль, конечно, таких великих старцев-подвижников, которые служили нам примером в нашей повседневной жизни, ибо, взирая на них, мы могли наглядно видеть людей, о которых нам пишут в житиях святых... Когда мы читаем о их жизни, [даже] как-то трудно укладывается в нашем сознании, в нашем воображении, что они совершали подвиги выше сил человеческих. Конечно, не они совершали, как говорит праведный отец Иоанн Кронштадтский, но благодать, живущая в этих людях. <...>
Конечно, это благодать Духа Святого, живущая в них, укрепляла их. Их молитвы, конечно, очень сильны пред Богом».
...Как-то, снимая киноленту о Валааме «День поминовения», создатели фильма спросили отца Кенсорина о его впечатлении от общения с Валаамскими старцами, с тем чтобы ответ инока прозвучал на экране. Он тогда почтил их память особо благодарными словами: «Это невозможно передать. Даже нет слов передать. Вот представьте себе, как слепому невозможно красоту природы рассказать, так не могу всех этих чувств... выразить своими словами. Значит, эти старцы, то есть духовные лица, — это соль земли. И вот эти старцы — они также были как бы путеводителями: то есть они берут как бы за руку свое духовное чадо и ведут ко спасению. Вот в этом весь секрет. Это значит, не только сами спасаются, этого мало...
Я прихожу к такому убеждению, что если монашество рухнет, то мир без монашества не сможет существовать».
Безусловно, наиболее духовно опытным и глубоким из всех прибывших в Печерский монастырь валаамцев был именно старец-иеросхимонах Михаил.
Вспоминая о нем (и упоминая о его возвращении в Россию), знавший отца Михаила еще в 1930 году (чье имя тогда, до принятия схимы, было Тимон) бывший валаамский послушник Георгий (в монашестве Сергий, в схиме Феодор) Иртель (1915-1996) особенно отмечал его высокую молитвенность
и драгоценный дар учительного старчества, который он уже на закате жизни принес с собой в Псково-Печерскую обитель.
Сам Иртель, живший некоторое время (еще до Второй мировой войны) в Печерском монастыре (вероятно, в 1930-1931 годах, уже после посещения им Валаама), всю жизнь искал опытных делателей Иисусовой молитвы — исихастов. Искал он их и в Печорах, оказавшихся тогда в границах Эстонии, и во Франции, и в США, на Аляске, и даже в Мексике. И, как говорил он игумену Герману (Подмошенскому), «почти ни один из них не являлся столь же жизненным носителем духа старчества, как отец Тимон-Михаил».
В бытность свою на Старом Валааме Иртель, по его словам, был особенно близок к инокам, сознательно стремившимся сохранить верность православной традиции, — таким, как отец Иустиниан, отец Анастасий, отец Феодор и отец Тимон. О последнем он говорит в своих воспоминаниях так: «Отца Тимона я знал, и он меня знал; послал мне благословение, когда я жил на Аляске, в уединении на Еловом [острове]. Как старец он расцвел в Печорах, но, когда толпы народа [шедшего к нему] привлекли внимание властей (НКВД), он был изолирован их волей от стремившихся к нему богомольцев». «Старец всецело принадлежал к славной традиции валаамских исихастов, то есть к пути монастырского смиренного послушания и скитского отшельничества, — это и проявилось в цветении даров истинного старчества на закате его жизни... Таким же в служении старчества, — добавляет Иртель, — был и валаамский гостинник отец Лука, заменивший отца Михаила и слепца отца Николая (Бориса)» после их кончины. «На Валааме среди ряда братий были перлы молитвенности, тишины, дара слез и других исихастских даров».
И, однако же, самым духовно рассудительным и опытным среди них на этом истинно монашеском пути был конечно же иеросхимонах-затворник Михаил, равно опиравшийся и на практический опыт тысячелетнего русского монашества, и на более ранние богодухновенные писания учителей монашества Вселенского Православия.
Старец Михаил хорошо знал и, главное, постоянно применял в своей иноческой жизни православное аскетическое наследие святых отцов. Он буквально дышал и жил их богомудрыми советами, с самого начала монашеского пути руководствуясь их многовековым опытом молитвенного делания.
Перенимал он этот опыт также и у своих валаамских старших собратий, которые были столь же склонны к древнейшей иси- хастской практике умной, то есть глубоко внутренней, Иисусовой молитвы, совершаемой в преисполненной христианского мира душе, стремящейся к полному внутреннему безмолвию и всецелому упокоению в Боге.
Именно от старших своих наставников он воспринял их любовь к бесценным наставлениям наиболее глубоких и харизма- тически одаренных (то есть исполненных благодати Божией) подвижников, подлинных столпов православного монашества, таких как преподобные Иоанн Лествичник, Нил Синайский, Вар- сонофий, Исаак Сирин и Ефрем Сирин, Феодор Студит, Симеон Новый Богослов. Хорошо знаком он был (как явствует из его цитирований при беседах с духовными чадами, судя по их запискам о нем) и с трудами святителя Иоанна Златоуста и преподобного Иоанна Дамаскина. В русской же монашеской традиции ему особенно были дороги такие великие подвижники Нового времени, как святитель Тихон Задонский, преподобные Серафим Саровский и Амвросий Оптинский, святой праведный Иоанн Кронштадтский.
Но, по-видимому, особенно духовно близок ему и жизненно родствен был преподобный Исаак Сирин, на чей опыт внутреннего безмолвия и дар молитвенных слез он, в частности, указывал во время бесед с С.Н.Большаковым.
К сожалению, до нас дошло не так уж много поучений иеросхимонаха Михаила, но каждый, кто пожелает точнее представить себе характер его личного (всегда глубоко церковного) понимания самого смысла монашества и подлинной цели иноческого пути, может обратиться к столь любимым старцем- затворником аскетическим сочинениям преподобного Исаака Сирина, советами которого он пользовался на путях достижения молитвенной исихии как уже собственного своего внутреннего безмолвия. Именно в силу особой обращенности старца Михаила к опыту преподобного Исаака несколько наиболее ярких фрагментов из писаний этого великого сирийского подвижника, на которого нередко ссылался отец Михаил, касаясь темы исихастского молитвенного делания, даются и в этой книге (в разделе «Приложения»).
Как явно проступающее тяготение отца Михаила к учительным трудам подобных аскетов-мистиков (в чисто православном, трезвенном понимании этого слова), так и его практическая, реальная духовная укорененность в их опыте исихастского внутреннего безмолвия позволяют вслед за его учеником, а затем схимником Феодором (Иртелем) назвать его истинным старцем-исихастом. И пожалуй, он оставался, по сути, единственным в своем роде (полностью последовательным и потому сподобившимся реального опыта встречи с сиянием Божественной благодати) продолжателем прежней валаамской традиции умного делания на протяжении всей второй трети XX века, когда традиция эта во многом была подорвана из-за духовного разорения братии Валаама обновленческой «календарной смутой», начавшейся в Финляндии в начале 1920-х годов.
В Псково-Печерском монастыре духовную высоту иеросхимонаха Михаила сразу же глубоко оценил тогдашний наместник обители архимандрит Алипий (Воронов), приходивший порой побеседовать и посоветоваться со старцем и всегда ревностно следивший за тем, чтобы он был окружен необходимой заботой.
По кончине старца он писал, что «отец Михаил среди братии монастыря стяжал любовь и уважение, пребывая в простоте и незлобии, проводя время в непрестанной молитве», и особо отмечал при этом невозможность для старца пребывания вне постоянной литургической жизни: «Около двух лет продолжал он ежедневное служение Божественной Литургии», старый и больной, у себя в келье, оставив это служение только когда совсем уже стал нездоров и почти перестал видеть (причем он давно уже был зряч на один только глаз).
Другой псково-печерский инок, отец Кенсорин, хотя и встречался с отцом Михаилом еще до своего назначения на келейное ему служение (он, в частности, говорит в своих воспоминаниях о том, что нередко исповедовался у него), смог более близким образом пообщаться с ним совсем недолго (не более двух-трех месяцев), ибо весьма уже к тому времени ослабевший старец доживал свои последние дни: в апреле 1962 года, когда ему было уже почти восемьдесят пять лет, он отошел ко Господу, в Его блаженную вечность.
Естественно, по причине столь краткого соприкосновения с ие- росхимонахом Михаилом отец Кенсорин упоминает о нем в своих записках весьма бегло, но даже и эти отрывочные сведения о старце (они будут приведены в дальнейшем) достаточно ценны для нас — ради сохранения в церковной памяти смиренного, доброго и истинно подвижнического образа одного из наиболее мудрых и молитвенно просветленных старцев древнего Валаама.
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 555; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!