II. Человек с испорченными часами
Усевшись поудобнее в кресло, он осмотрел меня и, удовлетворенный, сказал:
– Вот вы какой!
– Да, – скромно улыбнулся я.
– Давно пишете?
– Четыре года.
– Ого! А я тоже думаю: дай-ка что-нибудь напишу!
– Написали? – полюбопытствовал я.
– Написал. Принес. Хочу у вас напечатать.
– Раньше писали?
– Нет. Другим была голова занята. А нынче с делами управился, жену в имение отослал, ну, знаете ли, скучно. Эх, думаю, попробую-ка что-нибудь написать. Вот написал и притащил – хе-хе! Печатайте новоявленного Байрона.
– Хорошо-с. Одну минутку… кончу корректуру и тогда к вашим услугам.
Это был длинноносый немолодой человек, в черном сюртуке и с бриллиантом на худом узловатом пальце.
Он осмотрел свои ногти и, улыбнувшись, сказал:
– А приятно, когда везет.
– Кому?
– Да вот, например, вам. Пишете, зарабатываете деньги, вас читают.
– Трудно писать, – рассеянно сказал я.
– Ну, как вам сказать. Я, например, сел, и у меня это как-то сразу вышло.
Я отодвинул неоконченную корректуру и сказал:
– Где ваша рукопись?
– Вот она. Условия: пятнадцать копеек строка. А следующие вещицы – по соглашению. За дебют можно и подешевле…
– Ладно. Ответ через две недели.
Я бросил косой взгляд на начало лежавшей передо мной рукописи и сказал:
– Кстати, нельзя писать: «Солнце сияло на закате небосклона».
– Ну, ничего, – добродушно усмехнулся он. – Исправите. Это первые шаги. Ну – я пойду. Не буду отнимать у себя и у вас драгоценное время.
|
|
|
Он вынул часы, взглянул на них и сказал с досадой:
– Вот анафемские! Опять стали.
– Испортились? – спросил я.
– Да. Давал чинить – ничего не выходит.
– Да, уж эти часовые мастера! Позвольте, я посмотрю их. Может быть, что-нибудь можно с ними сделать.
Он удивленно посмотрел на меня.
– А вы и часы можете починить?
– Отчего же… Пустяки!
Я взял протянутые им часы, открыл заднюю крышку и стал внимательно разглядывать сложную комбинацию колесиков и пружин.
– Ну-с… попробуем.
Я взял перочинный ножик и ковырнул механизм. Два колесика отскочили и упали на письменный стол.
– Ага! – удовлетворенно сказал я. – Ишь ты подлые.
Нащупав пальцем тонкую, как паутина, спираль, я подцепил ее ногтем и, размотав, вытащил. Заодно выпали и два каких-то молоточка, соединенных дужкой.
– Ну что? – спросил писатель, с недоумением следя за моей работой.
– Да что ж, – пожал я плечами, выковыривая из футляра последние остатки механизма. – Часы как часы. Тут столько всякого напутано, что сам черт не поймет.
Он вскочил, бросил растерянный взгляд на выпотрошенные часы и вскричал:
– Да вы-то сами… понимаете что-нибудь в часах?
– Как вам сказать… Скорей не понимаю, чем понимаю.
|
|
|
– И вы никогда не занимались часовым делом?
– Откровенно-то говоря – нет. Вот сейчас только… немножко.
Он заревел, собирая в опустевшие часы все свои колесики, пружины и молоточки:
– Так какого же дьявола, ни черта не смысля, вы беретесь не за свое дело?!
Заревел и я:
– А вы-то тоже! Какого вы дьявола взялись за литературу, ни черта в ней не смысля?! Что ж, по-вашему, починять часы труднее, чем написать хорошее литературное произведение?
Потом мы оба сразу остыли. Он засмеялся и сказал:
– Ну, черт с вами. Если эта моя вещица не подойдет – принесу другую.
– Ладно, – согласился я. – Если еще будут у вас часики, притащите и их. Может быть, мы оба в конце концов научимся…
III. Господин с полузакрытыми глазами
Я не люблю и осуждаю тех авторов, у которых в несложном арсенале их творчества только и существует для создания гнетущего настроения два средства: «дождь плакал за окном холодными слезами» и «где-то вдали уныло завывала шарманка».
Некоторые писатели так и пробродили весь свой век по жизненному полю с этой шарманкой за плечами, упорно вертя ее ручку под обильными струями «плачущего за окном» дождя.
Если отобрать у такого писателя шарманку – он расплачется не хуже дождя, потому что без шарманки, уныло завывающей вдали, настроение рассказа исчезает, фонтан творчества иссякает и писателю приходит конец.
|
|
|
Эти строки написались сейчас потому, что третий визит ко мне совпал с очень скверной петербургской погодой, когда дождь плакал за окном холодными слезами и где-то вдали уныло завывала шарманка. Однако надо признаться, что если бы даже за окном сияло лучезарное солнце и откуда-то издали доносились мелодичные звуки штраусовского вальса (вторая форма настроения – «бодрое»), то и тогда бы третий визит произвел на меня крайне отталкивающее впечатление.
На внешности вошедшего ко мне человека не мешает остановиться подробнее: громадный лысый лоб его украшался по бокам двумя густыми кустарниками рыжих волос, которые в своей стремительности выбегали даже на щеки, расстилаясь у углов губ мелкой травкой. Губы были бледные, бескровные, безмолвно шевелившиеся даже в то время, когда посетитель слушал кого-нибудь. Глаза были быстрые, беспокойные, сомневающиеся в чем-то и чего-то боящиеся. Полузакрытые веками, они глубоко запали, уйдя в темные впадины, будто в овраг, одна сторона которого густо поросла желтым растрепанным кустарником – бровями.
|
|
|
Да и вообще вся физиономия пришельца чрезвычайно напоминала странный пейзаж. Лоб, например, показался мне чрезвычайно похожим на проезжую дорогу, изборожденную глубочайшими продольными колеями – морщинами. Долго, вероятно, нужно было тяжелой колеснице времени ездить по этой дороге, чтобы оставить такие глубокие, нестирающиеся следы.
Ноги незнакомца были очень тонки и в коленях не сгибались; опирался он на очень толстую палку, и так как она тоже не сгибалась, то можно было подумать, что человек пришел на трех ногах.
Голос у него был противный, мерно скрипучий, с легким, не вынужденным необходимостью покашливанием, интонация раздражающая, тон рассудительный.
– По редакционному делу? – отрывисто спросил я, рассмотрев его.
– Если хотите – да, если хотите – нет.
Он сел, расставив острые углы колен и опершись руками и подбородком на палку.
– Скорее нет, чем да. Скажите, вы не отказываетесь от того, что вами был устроен десятого числа текущего месяца благотворительный вечер?
– Чего ж тут отказываться? Кажется, всему Петербургу было известно… Афиши были…
– Ага! Так, так. Не отказываетесь? Хорошо. В таком случае, мы быстро столкуемся. Итак, значит, пока что мы можем установить бесспорный факт: благотворительный вечер 10-го числа был действительно вами устроен? Да? Признаетесь?
– Ну, конечно, господи…
– Ага! – вскричал посетитель таким торжествующим тоном, будто бы он поймал меня в расставленную им хитроумную ловушку. – Ага! Вот это-то мне и надо. В таком случае – уплатите же мне восемьсот рублей!
– Какие восемьсот?
– Те самые, – сказал посетитель хладнокровно, с сознанием своего права. – Те, которые мною утрачены на вашем вечере.
– Как… утрачены?
– Очень просто. Кто-то вынул их у меня из кармана.
Я удивился.
– При чем же тут мы? Вы должны были бы заявить полиции.
– И не подумаю, – пожал он плечами. – Вы ведь устраивали вечер 10-го?
– Устраивал.
– Деньги у меня похитили на этом вечере?
– Ну, предположим.
– Значит – кто должен вернуть их мне?
– Я думаю, вор не вернет, – улыбнулся я.
– Конечно. Поэтому должны вернуть вы.
– Да почему же? При чем тут я?
– Вы при том, что устраивали вечер. Вы печатаете, что вы ответственный распорядитель. Понимаете – ответственный распорядитель.
– Да что ж я – ворами там распоряжался, что ли?
– Там – ворами или не ворами – это не мое дело. А то что мне следует, позвольте получить.
– Да что вам следует? Вам ничего не следует!
Посетитель прищурился, будто взрослый, который терпеливо беседует с бестолковым ребенком:
– Ни-че-го? А восемьсот-то рублей? Мне мои денежки подайте. Я не какой-нибудь там Ротшильд, чтобы швыряться сотнями. Слава богу – денежки не маленькие.
– Ну, так вот что, – нетерпеливо сказал я. – Никаких денег я вам не дам, так как ничего не должен!
– Почему?
Я вспылил.
– Да кто вы такой: человек или дерево? Русским вам языком говорят – я ни при чем. Какое мне дело, что где-то, у когото, у какого-то разини вытащили из кармана деньги.
Посетитель язвительно засмеялся.
– Это называется «где-то». На его же вечере, который он устраивал, у посетителя пропадают деньги, а он говорит «где-то»…
– Ну, хорошо: а если бы, скажем, вы шли по городской улице и у вас вытащили деньги. С кого бы вы требовали? С городского управления?
– То улица, а то – концертный зал, – сказал он с глупейшей рассудительностью. – Громадная разница.
– Знаете что? Подайте-ка в суд: посмотрим, что вам там запоют. Вас засмеяли бы там с вашим нелепым иском.
– Да? Вы так думаете? А по-моему, дело мое настолько верное, что его даже смешно доводить до суда. Я думал, мы покончим миром.
Я потер горячую голову.
– Ну, хотите – спросим сейчас какого-нибудь свежего человека, что он об этом думает?
– О, пожалуйста. Я уверен, всякий скажет одно и то же.
Я открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул:
– Георгий Александрович! Пожалуйте-ка сюда. Вот – это наш секретарь. Спросите у него.
Секретарь внимательно выслушал, вздернул плечами и заявил:
– Никогда мне не случалось сталкиваться с более глупым шантажом. Я на вашем месте не разговаривал бы, а просто посоветовал обратиться в суд. Стоит ли понапрасну время терять…
– Вам же будет хуже, если я обращусь в суд, – сказал посетитель, положив подбородок на руки, покоившиеся на палке. – Придется платить судебные издержки.
– За что-о?! – заревел рассерженный секретарь. – Полно вам дурака валять… У него кто-то вытащил деньги, а мы за это отвечай. Я еще понимаю, если бы вы сдали их нам на хранение. А разве мы можем ручаться за всех посетителей вечера? Ведь могла явиться добрая половина жуликов всего города – и мы ничего не могли бы поделать.
Посетитель с гадкой, хитрой улыбочкой погрозил нам пальцем.
– Вы, конечно, тут человек служащий и поэтому должны держать руку хозяина. А в глубине души вы ведь чувствуете, что мое дело верное? А?
– А, будьте вы прокляты, – вскричал секретарь, не владея собой. – Эй, кто там есть в конторе? Бухгалтер! Кассир! кто-нибудь из посторонних есть? Подписчик? Зовите, пригласите его сюда.
Пять человек вошли в мой кабинет, заинтересованные шумом.
– Вот! – сказал секретарь, потрясая кулаками.
– Вот… сей муж говорит, что устроитель благотворительного вечера должен ему вернуть восемьсот рублей, вытащенные у него каким-то жуликом.
– Вытащенные на этом вечере, добавьте, – солидно вставил посетитель, раскачиваясь в кресле.
– На этом ли, на том вечере – один дьявол! Вечер был публичный! Никто не может отвечать за контингент посетителей!!!
– Никто? Да-с? Вы так думаете? А ответственный распорядитель должен отвечать?
– Ну, вот что… – сказал я. – Эти люди все наши служащие, и вы можете упрекнуть их в пристрастности. Но вот человек посторонний. Случайный подписчик – спросите его! Что он скажет?!
– Чепуха! – сказал подписчик. – Ничего вы получить не можете. Заявите просто полиции о краже.
– Да ведь не полиция у меня украла, чего же я ей буду заявлять, – возразил посетитель с наружной рассудительностью.
– Подавайте в суд! – резко сказал я. – А пока, извините, прошу не отнимать у меня времени – я занят.
– А восемьсот-то рублей!
– Ни копейки!
Посетитель поднялся с кресла.
– Хорошо-с. В таком случае вы мне заплатите втрое.
– Да? Это на каком же основании? – подхватил подписчик.
– По закону. За находку полагается третья часть, а за пропажу – втрое. Я хотел с вами миром уладить, но если вы упрямитесь…
Секретарь схватил его за костлявые плечи, заглянул ему в глаза и, тряся, злобно сказал:
– В своем ли вы уме, что та…
Он вдруг закричал пронзительным голосом, оттолкнул упрямого незнакомца и выбежал в другую комнату.
Я, встревоженный, последовал за ним, нашел его лежащим в углу на диване и нервно дрожащим, чуть не в истерике.
– Что такое? Почему?
– О господи! Глаза, глаза!.. Как же вы не догадались раньше заглянуть ему в глаза: ох, какие это страшные, душу холодящие глаза! Ведь он сумасшедший!
Я вернулся в кабинет. Посетитель холодно прощался со всеми, затянув свои безумные глаза холодными непроницаемыми пленками век. Со мной холодно раскланялся и сказал:
– А так как я на эти деньги собирался открыть фабрику нарезных гаек, то вам и за это придется заплатить. Считая в год по три тысячи, за десять лет – тридцать тысяч!
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 221; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!