СУЩНОСТЬ ЖЕНЩИНЫ И ЕЕ СМЫСЛ ВО ВСЕЛЕННОЙ

"Erst Mann und Weib zusammen machen den Menschen aus", Kant Все глубже и глубже уходил наш анализ в оценках женщины, шаг за шагоммы должны были отказать ей во всем возвышенном, благородном, величественноми прекрасном. Наше исследование теперь предпринимает самым крайний, самыйрешительный шаг в этом направлении, а потому я, во избежание возможныхнедоразумений, хочу теперь же обратить внимание на одно обстоятельство, ккоторому я еще впоследствии вернусь: ничто мне не чуждо в такой степени, какжелание оправдать азиатскую точку зрения в исследовании сущности женщины.Кто внимательно следил за моим словами, когда я говорил о тойнесправедливости, которую терпит на себе женщина, благодаря всевозможнымпроявлением сексуальности и даже эротики, тот отлично поймет, что эта книгане имеет своей целью петь хвалу гарему. Такая проблематическая по отношениюк женщине кара совершенно обезличила бы великую суровость нашего приговора.Ведь можно требовать равноправия для женщин и мужчин и без веры в моральноеи интеллектуальное равенство их. Можно без риска навлечь на себя подозренияв непоследовательности, отбросить все варварское в отношениях к женскомуполу и вместе с тем признавать непроходимую космическую противоположностьмежду сущностью мужчины и женщины. Нет ни одного мужчины, в котором не жилобы нечто сверхчувственное, который совершенно был бы лишен доброты, но нет ини одной женщины, к которой мы могли бы применить сказанные только чтослова. Мужчина, представляющий собою олицетворение низости, стоит бесконечновыше наиболее возвышенной из женщин. Он настолько возвышается над ней, чтоневозможно здесь говорить о каком-нибудь сравнении или сопоставлении, и темне менее, никто не имеет права притеснять или угнетать женщину, даже низкостоящую. Требование равенства перед законом вполне справедливо, но этонисколько не повлияет на глубокого, тонкого знатока человеческой души: оностанется при прежнем убеждении своем, что между обоими полами существуетДиаметральнейшая  противоположность. Насколько поверхностны в своихпсихологических исследованиях материалисты, эмпиристы и позитивисты (неговоря уже о глубоком, проникновенном взгляде социалистических теоретиков),видно из того, что и из их среды мы неоднократно слышали и теперь еще слышимголоса в пользу изначально прирожденного психологического равенства междумужчиной и женщиной. Далее позволю себе надеяться, что я вполне застрахован от смешения моейточки зрения с тривиальными взглядами П. Ю. Мебиуса которые можноприветствовать, как смелую реакцию против распространенного общего течения.Женщину нельзя назвать "физиологически слабоумной". Я также не разделю тоговзгляда, что выдающиеся женщины представляют собою явление вырождения. Сморальной точки зрения следует приветствовать таких женщин, так как онимужественнее всех прочих и являют собою прямую противоположность вырождениют.е. прогресс и победу. С биологической же точки зрения в них следуетпризнать явление вырождения в такой же или не в большей степени, чем вженственном мужчине (когда к последнему не применяют этической оценки). Чтокасается промежуточных половых форм, то они в ряду существующих организмовпредставляют собою вполне нормальное, ничуть не патологическое явление, апотому и наличность их нельзя рассматривать, как признак физическойдеградации телесного декаданса. Женщина не обладает ни глубоким, ни высоким, ни острым, ни прямым умом.Она скорее прямая противоположность всего этого. Насколько мы видели, к нейвообще неприменимы признаки интеллектуальности. Она, как целое, представляетсобою отрицание всякого смысла, она - бессмысленна. Но это еще не означает,что она слабоумна, по крайней мере, в том смысле, в каком понимает это словонемецкий язык, а именно в смысле полнейшего отсутствия самой элементарнойспособности ориентироваться в практических явлениях повседневной жизни.Наоборот, там, где дело идет о достижении близких ей эгоистических целей, Жпроявляет гораздо больше хитрости, расчета, "сметки", чем М. Женщина никогдане бывает так глупа, как иногда мужчина. Действительно ли женщина лишенавсякого значения? Неужели ей чужда какая-нибудь более общая цель? Не имеетли она своего определенного назначения? Не кроется ли в основе женщины,несмотря на всю ее бессмысленность и ничтожество, определенная задача вмировом целом? Живет ли она во имя какой-нибудь миссии, или ее существованиеодна только случайность и насмешка? Чтобы выяснить смысл существования женщины, мы возьмем исходным пунктомодно явление, которое нигде еще не удостаивалось более или менее серьезнойоценки, серьезного разбора, несмотря на то, что оно далеко не ново и всем вдостаточной мере известно. Это не что иное, как явление сводничества,которое дает нам вполне надежное средство для постижения глубочайших основприроды женщины. Анализ сводничества приводит нас на первых порах к моментупокровительства и сведения двух лиц, которые могут вступить в подовыеотношения между собою в форме ли брака или в какой-либо другой форме. Каждаяженщина без исключения уже в самом раннем детстве своем проявляет стремлениесоздать какие-либо отношения между двумя лицами: совсем маленькие девочкиоказывают посреднические услуги даже поклонникам своих старших сестер.Правда, склонность к сводничеству особенно отчетливо проявляется толькотогда, когда женщина, как отдельный индивидуум, уже успела себя обеспечитьвыходом замуж, но эта черта не покидает ее все время в течение периода междуполовым созреванием и свободой. В этот период влечение к сводничеству сильноумеряется чувством зависти к конкуренткам и боязнью оказаться наиболееслабой среди них в борьбе за мужчину, но такое состояние длится лишь до тогомомента, когда женщине счастливо удается завладеть своим мужем, опутать иокрутить его деньгами или теми отношениями, которые соединяют его с еесемьею. В этом заключается причина того явления, что только в браке женщинаизо всех сил старается поженить сыновей и дочерей своих знакомых. Сильнаястрасть к сводничеству у старух, которые совершенно лишены заботы особственном половом удовлетворении, факт настолько общеизвестный, что старуюженщину даже называют, без всякого основания, типичной сводницей. Свое стремление к сводничеству женщины распространяют также и намужчин- Они всячески стараются поженить их. В этом отношении особеннойнастойчивостью и изобретательностью отличаются женщины, которые хотят женитьсвоих сыновей. Всякая мать хочет поскорее видеть своего сына женатым, и этожелание совершенно не считается с индивидуальной своеобразностью его. В этоместественном стремлении всякой матери хотели видеть нечто высшее,свойственное природе материнской любви, которую нам пришлось развенчать водной из предыдущих глав. Есть много матерей, которые убеждены в том, чтобрак может обеспечить безоблачное счастье своим сыновьям, которые подчас кбрачной жизни совсем не расположены, которые не созданы для нее. Но уже безсомнения очень многие женщины лишены этого убеждения, и в их действиях рольсильнейшего мотива играет влечение к сводничеству, непосредственноеотвращение к холостой жизни мужчины. Мы видим, что женщины подчиняются какому-то чисто инстинктивному,коренящемуся глубоко в их природе влечению, даже и тогда, когда онистараются выдать замуж своих дочерей. Какие-либо логические соображения, безсомнения, в данном случае совершенно отсутствуют. Что же касаетсясоображений материального характера, то они играют здесь самуюнезначительную роль. Нельзя далее сказать, чтобы в своих заботах о бракемать проявляла готовность пойти навстречу ясно выраженному или скрытомужеланию своих дочерей (ведь в частном, специальном случае выбор матери можетне совпадать с желанием дочери или даже противоречить ему). Явлениесводничества женщин в самой общей форме простирается на всех людей и неограничивается кругом собственных дочерей, а потому нельзя говорить в данномслучае об "альтруистическом", "моральном" элементе материнской любви.Правда, существует много женщин, которые совершенно не смущаются указаниемна присущие им своднические манеры. Напротив, в ответ на подобное указаниеони даже с гордостью возражают, что это их обязанность заранее позаботитьсяо будущности их дорогих детей. Нет никакого различия в действиях матери,когда она выдает замуж свою собственную дочь или когда она способствуютсозданию брака между какой-нибудь посторонней девушкой и мужчиной (конечно,последнее она делает особенно охотно тогда, когда первое уже вполнезавершено): как в первом, так и во втором случае мы видим перед собоюсводничество, и эти оба сводничества психологически ничем одно от другого неотличаются. Да, я утверждаю: нет ни одной матери, которой было бы абсолютнонеприятно, когда какой-нибудь посторонний человек, даже с самыми низкиминамерениями и недостойными видами, добивается обладания ее дочерью исоблазняет ее. Характер отношений одного пола к известным чертам, присущим другому,служит нам в качестве надежного критерия для определения того, какиехарактерные черты свойственны одному только полу и какие общи обоим. И вотдо сих пор в нашем исследовании женщина фигурировала в качестве единственнойсвидетельницы того, что очень многие черты, которые люди приписывали ей,являются исключительной принадлежностью мужчины. Теперь же привлечем кответу и мужчину. Пусть он своим отношением к явлению сводничества докажетнам, что эта черта чисто и исключительно женская. Правда, будут иисключения, но они относятся или к женственным мужчинам, или к одномуслучаю, который будет разобран впоследствии. Истинный мужчина с глубокимотвращением относится к явлению сводничества и смотрит на него, как наисключительное призвание и специальность женщины. Его отношение нисколько неменяется от того, что в особом случае решается вопрос о будущности егодочери, которую он хотел бы видеть вполне пристроенной. Отсюда можно видеть,что истинные психические признаки женского пола действуют на мужчину далеконе притягивающе, наоборот, они сильно отталкивают его, если он сознает их.Совершенно другое дело у женщины. Чисто мужские свойства, какими ониявляются в действительности, сами по себе уже притягивают женщину, и вотпочему мужчине следует пересоздать женщину с тем, чтобы он мог ее любить. Но явление сводничества имеет более глубокие корни. Приведенные мноюпримеры исчерпывают значение этого слова лишь в его обычном употреблении. Насамом деле эта черта пропитывает сущность женщины в более значительныхразмерах. Тут я хочу указать прежде всего на то, как женщины сидят в театре:они находятся в напряженном ожидании, "добудут" ли друг друга двоевлюбленных и как они этого достигнут. Эта черта ничем не отличается отсводничества. В ней проявляется не что иное, как желание, чтобы мужчина иженщина сошлись где бы то ни было. Но она заходит еще дальше: чтениечувственных, скабрезных стихов или романов и сопровождающее его у женщиннеобыкновенное напряженное ожидание момента полового акта есть не что иное,как сводничество двух героев книги, тоническое возбуждение при мысли окопуляции и положительная оценка факта полового общения. В этом не следуетвидеть логическую, формальную аналогию. Я советую посмотреть, насколькоодинаковы для женщины оба эти случая с психологической стороны. Возбуждениематери в день свадьбы ее дочери совершенно аналогично тому, котороеиспытывает женщина при чтении Прево или "Katzensteg" Зудермана- Бывает, чтои мужчины читают подобные романы в целях детумесценции, но их чтениепринципиально отличается от чтения женщин. Здесь чтение направлено наприобретение более живой и ясной картины полового акта, но при нем мужчинаостается совершенно равнодушным ко всякой перемене отношений между главнымилицами произведения, его чувства не меняются от того, достигли ли эти лицакакой-нибудь близости в своих отношениях или всякая связь между нимисовершенно невозможна. Радость, захватывающая до потери дыхания при всякомприближении к осуществлению этой цели, тяжелое разочарование при всякомприпятствии к половому удовлетворению - черты несомненно женские, но немужские. Эти черты проявляются у женщины при всяком душевном волнении,вызванном представлением о половом акте, безразлично, относится ли этопредставление к действительным или вымышленным лицам. Неужели люди никогда не думали над тем, почему женщины так охотно, так"бескорыстно "сводят других женщин с мужчинами? Удовольствие, которое онииспытывают при этом, покоится на своеобразном возбуждении их при мысли очужой половой встрече. Но изложением главной точки зрения, которой придерживаются женщины причтении книг, мы не исчерпали еще всех проявлений сводничества, которыесказываются в поведении женщин. Если в теплые летние вечера влюбленныепарочки ищут уединения в поэтических местах, на скамьях тенистых садов, тоженщина, случайно проходящая мимо, чутко настораживается. Стоит ей заметитьодну такую парочку, как у нее пробуждается любопытство, и она не в состоянииоторвать глаз от нее: мужчина же в подобных случаях брезгливоотворачивается, так как чувствует себя задетым в своей стыдливости. То жеявление имеет место, когда женщина встречает такую парочку на улице: онаоборачивается и долго провожает ее глазами. Это желание присматриваться,обернуться при каждом таком случае есть сводничество не в меньшей мере, чемвсе то, что было до сих пор подведено под это понятие. Мы обыкновенноотворачиваемся от всего того, на что нам почему-либо неприятно смотреть. Ноженщины именно особенно охотно всматриваются в влюбленную парочку инакрывают ее на поцелуях и других проявлениях любви, так как они жаждутполового акта вообще (не только для себя). Мы уже указывали, что человекобращает внимание только на то, что он положительно оценивает. Женщина,которая следит за двумя влюбленными, с нетерпением ждет развязки,результатов, т.е. она предвидит, надеется, желает чего-то. Одна знакомая мнеженщина, которая давно уже была замужем, отказала своей горничной от местапо той причине, что та впустила к себе любовника, но перед тем она долго, сживейшим участием прислушивалась за дверью к разговору, который происходилмежду горничной и ее любовником. Эта женщина, таким образом, внутреннеодобрила все то, что происходило на ее глазах, и потом только решилавыбросить ее на улицу. Это можно объяснить, конечно, ее желанием соблюстиэлементарные правила благопристойности, но я думаю, что здесь не последнююроль сыграл и мотив зависти, правда, бессознательной: эта дама не желалаподарить часы наслаждения пострадавшей девушке. Мысль о половом акте, в какой бы он форме не выразился (хотя бы егосовершали животные), всегда принимается женщиной, но никогда ею неотвергается, она его нисколько не отрицает, не чувствует никакого отвращениядаже к самой отвратительной стороне этого процесса и не дает себе трудаизменить сейчас же как-нибудь характер и содержание своих мыслей в этомнаправлении. Представление о половом акте овладевает ею всецело до тех пор,пока это представление не сменится дружными, аналогичными по содержаниюпредставлениями. Этим мы исчерпали большую часть психической жизни женщины,которая многим представляется столь загадочной. Потребность личноучаствовать и половом акте является самой жгучей потребностью женщины, ноэто только частный случай ее глубочайшего, ее единственно жизненногоинтереса, направленного ни половой акт вообще, частный случай ее желания,чтобы этот акт совершался возможно чаще, безразлично кем, когда и где. Эта всеобщая потребность женщины направлена в большей или меньшейстепени на один из двух моментов: или на половой акт, или на ребенка. Впервом случае представление об одном только половом акте делает женщинупроституткой и сводницей. Во втором случае она мать. Но этого не следуетпонимать в том смысле, что женщина сама хочет стать матерью. Нет. Посколькуженщина приближается к  типу матери, постольку мысль ее о всяком браке,который она или знает, или сама создала, будет связана с фактом рождениядетей. Истинная мать в то же время и истинная бабушка (хотя бы она самаосталась девой. Вспомните неподражаемую "тетю  Юлю" Иоганна Тесмана вибсеновской "Гедде Габлер"). Всякая истинная мать живет для всего рода - онамать всего человечества: она приветствует всякую беременность. Проституткаже хочет видеть всех женщин не беременными, а проституированными, как онасама. Тот факт, что личная половая жизнь женщины вполне подчинена ее влечениюк сводничеству и представляет лишь частный случай последнего, яснообнаруживается в ее отношении к женатым мужчинам. Нет ничего болеепротивного для женщин, так как все они сводницы, как холостое состояниемужчины. Вот почему они так сильно стараются его поженить. Но стоит емувступить в брак, как он теряет значительную долю интереса для них, хотя быон раньше очень сильно им нравился. Далее, предположим, что женщина ужевышла замуж. Казалось бы, что тогда нет никакого основания делать какое-либоразличие между женатым и холостым мужчиной, так как при подобныхобстоятельствах ни один мужчина не может входить в рассчеты женщины самойпристроиться. И тем не менее неверная жена вряд ли станет кокетничать смужем другой женщины, разве только если она захочет отбить его у последнейтем, чтобы торжествовать одержанную над ней победу. Таким образом вполнедоказано, что  главную роль играет у женщины сводничество. Вот почемунарушение брака так редко совершается при участии женатых мужчин: ведь ониуже вполне удовлетворяют той идее, которая лежит в основе сводничества.Сводничество наиболее общая черта женщины: желание стать тещей гораздосильнее стремления женщины к материнству, интенсивность и объем которогопревозносили не по заслугам. Многие найдут, пожалуй, преувеличенным то значение, которое я придаюэтому в равной степени комическому и отвратительному явлению, а пафосаргументации, лишенным всякой мотивировки. Но нужно ясно представить себето, о чем идет речь. Сводничество - это черта, раскрывающая всю сущностьженщины. Ее следует подвергнуть самому Детальному анализу и обосновать, а нетолько принять к сведению, как это обыкновенно делают, и обойти совершенномолчанием. Для большинства людей это несомненный факт, что "женщина любитчуть-чуть посводничать". Но центр тяжести лежит в том, что именно в этом ини в чем другом заключается основная сущность женщины. После тщательноизучения разнообразных женских типов, помимо тех подразделений, которые былиразобраны до сих пор, я пришел в тому заключению, что нет абсолютно ниодного положительного общеженского качества, кроме сводничества, под которымследует понимать деятельность, проводимую в интересах идеи полового актавообще. Всякое определение понятия женственности, которое в потребности личнопережить половой акт и находиться в обладании мужчины видело быисключительную и единственную сущность ее, было бы слишком узким. Всякоеопределение, которое утверждает, что единственным содержанием женщиныявляется ребенок или муж или оба вместе, было бы слишком широко. Всеобщая иистинная сущность женщины всецело и исчерпывающе характеризуется понятиемсводничества, т.е. определенной миссии, находящейся в услужении идеифизического общения. Всякая женщина сводничает. Это свойство женщины бытьпосланницей, представительницей идеи полового акта присуще ей во всех еевозрастах и переживает даже климакс: старуха продолжает сводить, но уже несебя, а других. Почему люди представляют себе старую женщину в видесовершенной, типичной сводницы, об этом я уже говорил. Призваниестарухи-сводницы не приобретается вместе с преклонным возрастом. Этопризвание скорее выделяется и остается в качестве единственного свойства,благодаря отпадению всех других влияний, связанных с потребностями  изапросами личной жизни: чистая деятельность во имя нечистой идеи. Я позволю себе теперь сделать сводку всех тех положительныхрезультатов, к которым мы пришли в исследовании половой жизни женщины. Мывидели, что все интересы ее исключительно и непрерывно вращаются в сфереполовой жизни, что как с физической, так и психической точки зрения всясущность ее является одной только сексуальностью. Далее мы пришли к томунеожиданному результату, что женщина непрестанно испытывает ощущения,аналогичные с ощущениями полового акта, во всех частях своего тела иблагодаря всевозможным предметам. Все тело женщины в целом оказалось, как мывидели, только набором ее отдельных половых частей. Вот тут-то выступаетцентральная роль, которую играет идея полового акта в мышлении женщины,Половой акт есть единственное, чему женщина всегда и везде дает безусловноположительную оценку. Женщина есть носительница идеи полового общениявообще. Высшая ценность, которую женщина придает идее полового акта, неограничивается сферой половой жизни одного индивидуума или сферой своейсобственной половой жизни. Она простирается на всех людей, она неиндивидуальна, а сверх индивидуальна, она является, так сказать, да простятмне осквернение этом слова, трансцендентальной функцией женщины. Ибо еслиженственность и сводничество одно и то же, то женственность есть вместе стем универсальная сексуальность. Половой акт есть высшая ценность женщины,которую она старается всегда и повсюду осуществить. Ее собственная половаяжизнь представляет собою только ограниченную часть этого безграничногохотения. Мы указывали, что мужчина выше всего ставит чистоту и непорочность. Онв силу свойственной ему эротической потребности жаждет видеть в женщинеолицетворение этой высшей идеи девственности. Но этому чисто мужскому идеалуцеломудрия соответствует на стороне женщины неизменное стремлениеосуществить половое общение. Противоположность между этими двумя идеаламинастолько ясна, что ее не может закрыть от нас никакой туман эротическойиллюзии. А вместе с тем в процесс изучения истинной сущности женщиныпостоянно вторгается один фактор, который окончательно разбивает всякиенадежды на успех- Этот именно фактор, который служит сильнейшим препятствиемк постижению основных черт природы женщины, является одной из самых сложныхпроблем о женщине: проблемой бездонной лживости ее. Мы приступим теперь к ее разбору. Как ни трудна, как ни отважна этапопытка, она должна нас привести к тому главному корню, из котороговырастает, как сводничество (в самом широком смысле, при котором собственнаяполовая жизнь является лишь более ярким и заметным частным случаем), так илживость, вечно скрывающая от глаз даже самой женщины! - жажду половогоакта. Возникновение обоих явлений из этого последнего корня должнообнаружиться пред нами в свете единого конечного принципа.

X x x

Все то, что  дало нам исследование в качестве положительногонепреложного результата, приходится опять ставить под сомнение. Мы отказалиженщине в самонаблюдении, но, без сомнения, существуют женщины, которыеочень зорко следят за своими переживаниями, Мы отказали ей в любви к истине,но есть такие женщины, которые тщательно избегают всякой лжи. Мы утверждали,что женщине чуждо сознание вины. Но мы знаем, что женщины способны изводитьи жестоко упрекать себя по поводу самых ничтожных пустяков. Что касаетсягрешниц, бичующих свое тело, то о них мы имеет самые достоверные сведения.Мы говорили, что чувство стыда свойственно только мужчине. Но ведь следуетзадаться вопросом: не дает ли опыт каких-нибудь оснований предполагать, чтоженская стыдливость, то чувство стыда, которое, по мнению Гамерлинга,присуще исключительно женщине, есть бесспорный факт, который делаетвозможным и даже вероятным иное толкование явлений? Далее: как можноотрицать религиозность женщин, когда существует столько "religieuses"? Какможно отрицать за ней строго нравственную чистоту, когда существует столькодобродетельных женщин, о которых повествуют народная песня и история? Можноли утверждать, что женщина сексуальна, что она приписывает высшую ценностьмоменту сексуальности, в то время, как всем известно, что многие женщинысильно возмущаются при всяком намеке на половые темы, что она с горечью иотвращением бежит от того места, где сводничество и разврат распустили своисети? Можно ли говорить серьезно обо всем этом, когда женщина очень частоотказывается от лич- ной половой жизни, гораздо чаще, чем это делают мужчины, когда у многихиз них этот акт вызывает одно только чувство омерзения? Вполне очевидно, что все перечисленные антиномии ставят перед нами одини тот же вопрос, от решения которого вполне зависят окончательные результатынашем исследования о женщине. Далее совершенно понятно, что если хотя быодна только женщина оказалась бы по внутренней природе своей асексуальнойили стоящей в действительном отношении к идее нравственности, самоценности,то все положения, высказанные нами в этой книге о женщинах, безнадежнопотеряли бы всеобщую применимость свою в качестве психической характеристикиженского пола. И этим самым мы окончательно одним ударом потеряли бы всюпозицию, занятую нами в этой книге. Все приведенные выше явления, будто быпротиворечащие нашим выводам, должны быть основательно исследованы иудовлетворительным образом разъяснены. Следует далее показать, что основавсех этих явлений, вызывающих самые разноречивые и двусмысленные толкования,кроется в существе той женской природы, которая была прослежена здесь вовсех ее проявлениях. Чтобы постичь природу этих обманчивых противоречий, стоит толькоподумать о том, насколько легче женщины поддаются влиянию со стороны другихлюдей, насколько сильно они подвержены даже влиянию впечатлений. Этачрезвычайная восприимчивость всего чужого, эта легкость перенимания чужихвзглядов еще недостаточно оценена в нашей книге. Ж прилаживается к М в тойже степени, как футляр к драгоценностям. Его взгляды становятся еевзглядами, его симпатии - ее симпатиями, его антипатии - ее антипатиями.Каждое слово его становится для нее событием, причем тем более значительным,чем сильнее он действует на нее в половом смысле- В этом влиянии со сторонымужчины женщина не видит некоторого уклонения от линии своего собственногоразвития, она не противится ему, как постороннему вмешательству, она нестремится освободиться от него, как от непрошенного вторжения в еевнутреннюю духовную жизнь, она не стыдится быть рецептивной. Совершеннонапротив: она чувствует себя счастливой при одной мысли, что она может бытьтакой. Она требует от мужчины, чтобы он заставил ее рециптировать и вдуховной области. Она всегда охотно примыкает к кому-нибудь и ее ожиданиемужчины есть ожидание того момента, когда она может стать совершеннопассивной.   Женщины перенимают все свои мысли и взгляды не от одного тольколюбимого мужчины (от нет - охотнее всего), они перенимают их от отца иматери, дяди и тети, братьев и сестер, близких родственников и далекихзнакомых. Женщина рада, когда кто-нибудь создает в ней определенный взгляд.Взрослые, замужние женщины, словно маленькие дети, подражают друг другу вовсем, будто бы это так и должно быть. Начиная с туалета, прически, осанки, вызывающей внимание, и кончаямагазинами, в которых они покупают, и рецептами, по которым они готовят пищу- все служит для них предметом подражания. В таком стремлении копироватьдруг друга они остаются далеки от чувства, что нарушают какие-то обязанностипо отношению к себе. Это чувство имело бы место только в том случае, если быони обладали известной индивидуальностью, которая подчиняется исключительносвоим собственным законам. Теоретическое содержание женского мышления иженской деятельности всецело покоится на традиции и усвоении взглядов другихлюдей. Женщина ревностно перенимает эти взгляды и достаточно придерживаетсяих, так как самостоятельного убеждения, основанного на объективномнаблюдении вещей, она не в состоянии приобрести, а потому и не можетоставить его при изменившейся точке зрения. Она никогда не подымается надсвоей мыслью. Она хочет, чтобы ей было поднесено готовое мнение, за котороецепко ухватывается. Вот почему женщины особенно возмущаются, когда людинарушают установленные порядки и обычаи, каково бы ни было содержание этихинститутов. Я хочу поделиться одним примером, взятым у Герберта Спенсера.Этот пример особенно забавен в сопоставлении с женским движением. Как умногих индейских племен Северной и Южной Америки, так и у дакотов мужчинызанимаются охотой и военным промыслом, все же тяжелые и грязные работыоставлены на попечение женщин. Но последние не жалуются, да и не чувствуютсвоего приниженного состояния. Они, напротив, так сильно проникнуты мыслью оправильности и закономерности такого порядка вещей, что самым глубокимоскорблением и кровной обидой, которую можно нанести женщине дакотке,является следующая: "Гнусная женщина... я видела, как твой муж тащил дрова ксебе домой, чтобы затопить печку. Где была его жена, что он вынужден былпревратиться в женщину?" Эта необычайная определяем ость женщины при помощи всего, лежащего внеее, в основе своей совершенно тождественна с тем фактом, что она легче ичаще поддается внушению, чем мужчина. Все это соответствует той пассивнойроли, которую женщина играет как в самом половом акте, так и во всехстадиях, предшествующих ему. В этом выражается общая пассивность женскойприроды, благодаря которой женщины в конечном итоге усваивают и акцептируютдаже те мужские оценки, к которым они по существу не имеют никакогоотношения. Женщина насквозь проникается взглядами мужчины и ее собственнаяидейная жизнь пропитывается чуждыми ей элементами. В глубокой лживости своейприроды она является поборницей нравственности, но этого нельзя даже назватьлицемерием, так как этим признанием нравценности она не прикрывает ничегоантиморального, а усваивает и применяет совершенно гетерономный завет. Всеэто вместе взятое может, поскольку женщина сама лишена правильной оценкиявлений, протекать очень гладко и легко, может вызвать обманчивую видимостьвысшей нравственности. Но дело сильно осложняется, когда все это приходит вколлизию с единственной врожденной общеженской оценкой - высшей оценкойполового акта. Утверждение между людьми полового общения, как высшей ценности,протекает у женщины совершенно бессознательно. Ведь у женщины этомуутверждению не противостоит, как у мужчины, возможность его отрицания, инымисловами, нет той двойственности, которая необходима для фиксации. Ни однаженщина не знает, никогда не знала да и не может знать, что она собственноделает, когда удовлетворяв своему влечению к сводничеству. Женственностьсовершенно тождественна сводничеству. Вот почему женщине пришлось бывыступить из пределов своей собственной личности, чтобы подметить и понятьтот факт, что она сводничает. Таким образом, глубочайшее хотение женщины,истинное значение и смысл ее существования остается вне пределов еесознания. Нет никаких препятствий к тому, чтобы мужская отрицательная оценкасексуальности вполне покрыла в сознании женщины ее собственнуюположительную. Рецептивность женщины заходит так далеко, что она в состоянииотрицать тот единственный положительный элемент, который составляетисключительную природу женщины. Но ложь, которую совершает женщина, приписывая себе взгляд мужскогообщества на сексуальность, на бесстыдство и объявляя мужской критерий всехпоступков своим собственным - эта ложь никогда не осознается ею. Женщинаприобретает вторую натуру, не предполагая даже, что это не ее истиннаянатура. Она серьезно убеждена, что представляет собою что-то: она глубокоуверена  в искренности и изначальности своего нравственного поведения исуждения. Так глубоко засела эта ложь, эта органическая или, если можно таквыразиться, эта онтологическая лживость женщины. В этом пункте женщинывводят в заблуждение, кроме других, еще и себя. Дело в том, что нельзябезнаказанно подавлять извне свою природу таким образом, да ещеискуственными мерами. Но гигиена не оставляет женщину без кары за подобноеотрицание своей природы: она наказует ее истерией. Из всех неврозов и психозов истерические явления представляют дляпсихолога самую увлекательную тему. Они бесконечно сложнее, а потому изаманчивее, чем меланхолия, которую относительно легко вызвать в своихпереживаниях, или простая паранойя. Почти все психиатры питают упорное недоверие к различнымпсихологическим анализам. Уже a limine они допускают объяснение явлений спомощью патологического изменения в тканях или отравлений пищей, но ониотказывают психологического элементу в первичной действенности. Но так какдо сих пор еще не доказано, что психический элемент должен занимать второеместо в сравнении с физическим, все указания на принцип "сохранения энергии"решительно отвергнуты самыми выдающимися физиками, то этот предрассудокможно, по справедливости, оставить без внимания. Выяснение "физическогомеханизма" истерии может пролить свет на различные стороны этого явления, апожалуй и на все явление. Тот факт, что все данные, которыми мы располагаемв настоящее время по вопросу об истерии, найдены именно путем такогоисследования, заставляет нас предположить, что этот путь наиболее надежный.Я имею здесь в виду исследования, непосредственно связанные с именами ПьераЖане и Оскара Фогта, а особенно И. Брейера и 3. Фрейда. Дальнейшееисследование и раскрытие явления истерии необходимо производить в томнаправлении, по которому следовали эти ученые, т.е. надлежит воссоздать тотпсихологический процесс, который привел к этой болезни. Если принять определенное сексуальное "травматическое" переживание вкачестве наиболее обычного (по Фрейду, единственного) повода к заболеванию,то, по моему мнению, возникновение этой болезни следует представлять себесхематически  таким образом: женщина находилась под влиянием какого-нибудьполового впечатления или представления, которое она восприняла в известномпрямом или непосредственном отношении к себе. И вот в ее психике разгораетсяконфликт. С одной стороны, мужская оценка, которая насквозь проникла в еесущество, привилась к ней, перешла в ее сознание в виде доминирующегоначала, заставляет ее отвергнуть это представление, возмущаться им ичувствовать себя несчастной из-за него. С другой стороны, ее собственнаяженская природа действует в противоположном направлении: она положительнооценивает это представление, одобряет, желает его в самых глубокихбессознательных основах своего существа. Этот именно конфликт постепеннонарастает и бродит внутри ее, пока не разряжается припадком. Вот такаяженщина являет собою типическую картину истерического состояния. Этимобъясняется, почему больная ощущает половой акт, как "чужеродное тело всознании", тот половой акт, который она, по ее глубокому убеждению,решительно отвергает, но которого фактически требует ее изначальная природа,это нечто в ней. Колоссальная интенсивность желания, которое усиливается помере увеличения числа попыток, направленных к его подавлению, и параллельнос этим тем более сильное и оскорбленное отрицание мысли о половом акте - вотта пестрая игра двух чувств, которая совершается в истеричке. Хроническаялживость женщины особенно обостряется, когда дело кажется основного пункта,когда женщина впитывает в себя также этически отрицательную мужскую оценкусексуальности. А ведь всем известен тот факт, что сильнее всех поддаютсявлиянию мужчины именно истерички. Истерия есть органический кризисорганической лживости женщины. Я не отрицаю, что есть и истеричные мужчины,хотя значительно реже: ибо среди бесконечного числа различных психическихвозможностей мужчины есть одна, а именно - это обратиться в женщину, авместе с тем и в истеричку. Несомненно существуют и лживые мужчины, но вданном случае кризис протекает совершенно иначе (также и лживость здесьиная, не такая безнадежная): он ведет к просветлению, хотя очень часто навесьма короткий срок. Это проникновение в органическую лживость женщины, в ее неспособностьсоставить себе истинное представление о своей собственной сущности,неспособность, которая ведет ее к образу мышления, совершенно чуждому ей -все это дает, на мой взгляд, в принципе вполне удовлетворительное разрешениетех трудностей, которые связаны с этимологией истерии. Если бы добродетельбыла вполне свойственна женщине, то последняя не страдала бы от нее, насамом деле она расплачивается за ту ложь, которую совершает против своейсобственной, в действительности,  неослабленной природы. В частности,отдельные положения требуют дальнейшего выяснения и подтверждения. Явление истерии ясно свидетельствует о том, что лживость женщины,которая так глубоко засела в ее природе, занимает не столь прочноеположение, чтобы быть в состоянии вытеснить все прочее. Женщина усвоила себецелую систему чуждых ей представлений и оценок путем воспитания или общенияс другими людьми: или, вернее, она послушно и безропотно подчинилась влияниюс их стороны. Могущественнейший толчок необходим для того, чтобы искоренитьэтот огромнейший, сросшийся с нею психический комплекс, чтобы женщинаочутилась в сотоянии интеллектуальной беспомощности, которая так типична дляистерии. Необычайный испуг может опрокинуть эту искусственную постройку ипревратить женщину в поле битвы между бессознательной для нее вытесненнойприродой и хотя сознательным, но неестественным для нее духом. Наступающеевслед за этим метание то в одну, то в другую сторону объясняет намнеобыкновенную психическую прерывистость во время истерических страданий,постоянную смену различных настроений, из которых ни одно не может бытьсхвачено, фиксировано, подвергнуто наблюдению или познано каким-нибудьэлементом сознания, господствующим над всем состоянием. В связи с этимнаходится чрезвычайная восприимчивость к испугу, свойственная истеричкам.Тем не менее есть основания в этом случае предположить, что очень многоповодов к испугу, который объективно не имеет никакого отношения к половойсфере, воспринимаются ими в качестве половых. Кто теперь скажет, с чемсвязывается у них переживание, вызвавшее в них испуг, которое при том повсем признакам совершенно лишено сексуальных элементов? Совмещение целого ряда всевозможных противоречий в истеричках всегдавызывало в людях удивление. С одной стороны, они отличаются развитымкритическим умом и строгой последовательностью и верностью своих суждений,сильно противятся действию гипноза и т.д.. С другой стороны, они сильновозбуждаются под влиянием самых незначительных явлений и склонны впадать всамый глубокий гипнотический сон- С одной стороны, они кажутся намнеестественно целомудренными, а с другой - необычайно чувственными. Но все это легко объясняется с излагаемой здесь точки зрения. Глубокаяправдивость, бескорыстная любовь к истине, строгое избегание всего полового,осмысленное суждение и сила воли - все это составляет лишь частицу тойпсевдоличности, которую женщина, по своей пассивности, разыгрывает передсобой и всем миром. Все то, что свойственно ее истинной природе и составляетее единственный смысл, образует собою, "отделившуюся личность", ту"бессознательную душу", которая может проявиться в самых разнообразныхнепристойностях или подчиниться безраздельному влиянию со стороны других. Вфактах, известных под именем "duplex" и "multiplex personality", "doubleconscience" или "раздвоение Я", хотели узреть один из убедительнейшихаргументов против допущения единой души. В действительности же все этиявления дают лучшее указание на то, что и где можно говорить о ее единойдуше. "Раздвоение личности" возможно только там, где с самого началаотсутствует личность, как это бывает у женщины. Все знаменитые случаи,которые описаны Жане в книге "Психологический автоматизм" относятся только кженщинам. Ни один из них не имеет отношения к мужчине. Только женщина,лишенная души и умопостигаемого "я", не в состоянии познать своеговнутреннего содержания, не в силах озарить духовный мир светом истины.Только она может превратиться в игрушку чужого сознания, совершенно пассивнопроникающего в ее существо, и побуждений, заложенных глубоко в ее истиннуюприроду, что предполагает Жане при описании истерических явлений. Только онаможет в такой сильной степени притворяться, жаждать полового акта и вместе стем испытывать страх перед ним, маскироваться перед собой и скрывать своеистинное хотение в непроницаемую оболочку кокона. Истерия есть банкротствовнешнего, мнимого "я", поэтому она превращает иногда женщину в "tabularasa".Последняя кажется лишенной всех собственных влечений ("анорексия"). Ноэто продолжается до тех пор, пока не проявляется истинная натура женщины,которая решительно протестует против лжи истерического отрицания. Если этот"chos nerveux", эта психическая "trauma" является испугом действительноасек-суального характера, то тем самым лучше всего доказывается вся слабостьи неустойчивость усвоенного "я", которое исчезает и, таким образом, даетвозможность проявиться истинной природе. Появление последней и есть именно та, "противоволя" Фрейда котораяощущается, как нечто совершенно чуждое. От этой "противоволи" больная хочетспастись, прибегнув к помощи ложного "я", которое в теперешнем состояниипревратилось в нечто дряхлое и хрупкое. Больная всячески стремитьсяоттеснить эту "противоволю" Прежде внешнее принуждение, в котором истеричкавидела свой долг изгнало истинную природу ее из сферы сознания, прокляло изаковало ее в цепи. Теперь же женщина стремиться спастись от освободившихсярвущихся наружу сил, спастись бегством в ту систему усвоенных ею принципов,с помощью которой она надеется уничтожить и свергнуть с себя действиенепривычных искушений. Но эта система уже, во всяком случае, потеряла своеисключительное господство. Это "чужеродное тело в сознании", это "дурное я"составляет на самом деле ее истинную женскую природу, в то время как то, чтоона считает своим истинным "я", является личностью, которая сложилась подвлиянием всех чуждых ей элементов. "Чужеродное тело" есть не что иное, каксексуальность которой женщина не признает и от которой она всяческиоткрещивается. Но она уже не в состоянии сдерживать эту сексуальность, какпрежде, когда все ее влечения без борьбы и навсегда отступали под напоромвнедрявшейся в нее нравственности. Правда, половые представления,подавляемые с крайним напряжением, могут вызвать в ней самые разнообразныечувства. Этим объясняется тот неустойчивый характер болезни, перескакиванияиз одной фазы в другую, тот подражательный, непостоянный элемент в ней,который так затрудняет симптоматическое определение истерии. Но никакиепревращения не в состоянии уничтожить основное влечение. Оно стремитьсяпроявиться наружу и не исчерпывается ни в одном из упомянутых моментов. Неспособность женщин к истине обусловливает их лживость. Для меня, вчастности, это положение является результатом отсутствия у нее свободнойволи к истине, так как я придерживаюсь точки зрения кантовскогоиндетерминизма. Кому приходилось вести знакомство с женщинами, тот отличнознает, как часто они приводят ложные мотивы для оправдания своих внутреннихслов и поступков, стоит их только внезапно притянуть и решительно заставитьих держать ответ, и они не затруднятся в выборе тех или иных оправданий.Отсюда несомненно вытекает, что именно истерички педантично (но не безизвестной демонстративной умышленности перед чужими) избегают всякой лжи, ноименно в этом, как это и ни парадоксально, заключается их лживость. Они неотдают себе отчета в том, что требование истины проникало и постепеннопускало в них корни, шедшие из внешней среды. Они рабски приняли критериинравственности и при каждом удобном случае дают, подобно верному рабу,понять, как неуклонно они соблюдают их. Нередко приходится слышать, что оком-нибудь творят,  что он очень порядочный человек. Но такая аттестациявсегда кажется весьма подозрительной. Следует полагать, что такой человексам постарался о том, чтобы все знали о его высокой порядочности, и частодержат пари, что в тайне души он - прохвост. Если врачи очень часто (ивполне искренне) говорят о высокой нравственности своих пациенток, то отэтого наше доверие к истинности истерической нравственности ничуть неувеличивается. Я повторяю: истерички симулируют не сознательно. Только под влияниемвнушения они могут вполне сознать, что все происшедшее являлось одной толькосимуляцией, и в этом заключается весь смысл их "признания" в притворстве. Вобщем они глубоко верят в свою искренность и нравственность. Страдания,которые причиняют им нестерпимые муки, не являются плодом их воображения.Напротив, тот факт, что они их действительно чувствуют и что симптомы этиисчезают только с появлением брейеровской "katharsis", которая путем гипнозапостепенно приводит их к познанию истинных причин болезни, этот факт служитдоказательством органического характера их лживости. Даже обвинения, которые склонны возводить на себя истерички, в корнесвоем представляют собою то же притворство. Если какие-нибудь незначительныепроступки вызывают в нас то же чувство вины, что и крупные преступления, тоследует признать подобное чувство недостаточно развитым. Если бы уистерических сам о истязателей была определенная мера нравственности в себеи вне себя, то они были бы тогда немного разборчивее в обвинениях,возводимых на себя, они тогда отличали бы простое упущение от серьезногопроступка в том смысле, что чувство виновности в том и другом случаеобладало бы неодинаковой интенсивностью. Решающим показателем бессознательной лживости их самоупреков являетсяманера всех истеричек рассказывать другим, как они дурны, сколько грехов онисовершили, и к тому же еще спрашивают, не являются ли они совершеннопогибшими существами. Кого действительно мучат угрызения совести, тот небудет так говорить. Это глубокое заблуждение, в которое впали особенноБрейер и Фрейд, говоря, что только истерички являются высоко нравственнымилюдьми. Дело в том, что именно они гораздо полнее других восприняли в себенравственность, которая первоначально была им совершенно чужда. Они рабскиподчиняются этому кодексу, не подвергая его самостоятельному испытанию, невзвешивая в дальнейшем никаких частностей. Это очень легко может создатьвпечатление строго нравственного ригоризма, однако это крайнебезнравственно, так как представляет собою высшую степень гетерономии.Истеричные женщины ближе всего соответствуют бытовым целям социальной этики,для которой ложь едва ли является проступком, коль скоро она приносит пользуобществу и служит интересам развития рода. Последователь подобнойгетерономной этики более всего похож именно на истеричку. Истеричная женщинаявляется пробирной палаткой этики социальной и этики повседневной жизни: каксо стороны генетической, так как нравственные предписания усвоены ею извне,так и со стороны практической, ибо она всегда будет вызывать представление осебе, как об альтруистке. Ведь долг по отношению к другим для нее не естьчастный случай тех обязанностей, которые она несет по отношению к себесамой. Чем сильнее истерички верят в свою приверженность к истине, тем глубжесидит в них ложь. Их полная неспособность к собственной истине, к истинеотносительно самих себя (истерички никогда не задумываются над собою и хотяттолько, чтобы другой думал о них, хотят его заинтересовать), видна уже изтого, что истерички являются лучшими медиумами при всевозможных гипнозах.Кто дает себя загипнотизировать, тот делает самый безнравственный из всехпоступков, какие себе можно только представить. Он отдает себя в полнейшеерабство: он отказывается от своей воли, своего сознания. Другой, совершеннопосторонний человек, приобретает над ним неограниченную власть, благодарякоторой он в состоянии вызвать в гипнотизируемом объекте то сознание, какоеему заблагорассудится. Таким образом гипноз дает нам доказательство того,насколько возможность истины зависит от хотения, но непременно собственного,истины. Человек, которому внушили что-нибудь в гипнотическом состоянии,исполняет это уже при бодрствующем сознании, но тут же на вопрос о причинахтакого действия, он подыскивает какой-нибудь мотив для обоснования своихпоступков. Не только перед другими, но и перед собою он оправдывает свойобраз действий различными беспочвенными доводами, схваченными на лету. Тутмы имеем, так сказать, экспериментальное подтверждение кантовской этики.Если бы загипнотизированный был лишен одних только воспоминаний, то егонепременно испугал бы один тот факт, что он знает, что совершает нечто. Ноон без особенного затруднения придумывает какой-нибудь мотив, который,конечно, не имеет ничего общего с истинной причиной его поступков. Онотказался от собственного хотения, а потому и потерял способность к истине. Все женщины поддаются действию гипноза и хотят этого. Легче же всегогипнотизировать истеричек. Даже память об определенных явлениях ихсобственной жизни, можно вытравить, уничтожить одним только внушением, чтобы они ничего больше не знали об этом. То, что Брейер называет "абреагированием" психических конфликтов узагипнотизированного больного, дает неопровержимое доказательство того, чточувство виновности было у него не собственное. Кто хоть один раз серьезночувствовал себя виновным, тот не может так легко, как истерички,освободиться от этого чувства под влиянием доводов чужого человека. Но это мнимое самомнение истеричек испаряется в тот момент, когдаистинная природа, сексуальное влечение, грозит вырваться из Призрачных оковсвоих. В пароксизме истерии женщина настойчиво уверяет себя в том, во чтоона сама уже верит не так сильно, как раньше: "этого я совершенно не хочу,этого кто-то хочет от меня чужой, посторонний человек, я же сама совершенноне хочу этого". Всякое побуждение других людей она ставит в связь с этимтребованием, которое, как ей кажется, люди предъявляют к ней. На самом жеделе это требование непосредственно вытекает из ее собственной природы ивполне соответствует глубочайшим желаниям ее вот почему самая незначительнаямелочь может разбудить во время припадка истеричку. Здесь речь идет опоследнем живом отрицании настоящей природы женщины, с неимоверной силойосвобождающейся от всех пут. "Attiudes passionnelles" истерических женщинесть не что иное, как демонстративное отвержение полового акта, отвержениетем более громогласное и настойчивое, чем менее искреннее и более опасное.По этой причине женщины так легко переходят из истерического припадка всомнамбулизм (согласно Жене). В этом случае, они подчинены наиболее сильнойчужой воле. С этой точки зрения легко понять тот факт, что острая формаистерии играет важную роль во  всевозможных сексуальных переживаниях,предшествующих периоду половой зрелости. Легко оказать моральное воздействиена ребенка, так как при таких обстоятельствах сопротивление со стороны едвапробуждающихся половых вожделений очень не велико, а потому его можнопреодолеть без особенного труда. Но истинная природа, оттесненная на заднийплан, но не побежденная, вызывает снова к жизни старое переживание, котороеполучило уже тогда положительную оценку, не обладая достаточной силойзапечатлеть и сохранить его в бодрствующем сознании. Теперь это переживаниевыступает во всей своей соблазнительности. Теперь уже трудно удалить этуистинную потребность из сферы бодрствущего сознания, а потому и наступаеткризис. Тот же факт, что истерический припадок проявляется в самыхразнообразных формах и что он способен беспрерывно облекаться во все новые иновые симптоматические образы, объясняется тем, что первопричина страданийне познана, что индивидуум не соглашается с наличностью полового влечения вэтом явлении, что оно, по его мнению, исходит не от него самого, а отдругого, его второго "я". В этом лежит основная ошибка всех врачей - наблюдателей истерии. Изучаяприроду истеричных женщин, они обманывают себя тем же самым, во чтоуверовали сами истерички5 , не отвергающее, а отверженное "я" являетсяистинной, настоящей, изначальной природой истеричных женщин, как бынастойчиво они ни старались бы внушить себе и другим, что это "я" совершенночуждо им. Если бы отвергающее "я" было их собствен ним действительным "я",тогда они могли бы противопоставить себя чуждому им искушению, сознательнооценить его и отвергнуть с полной решительностью, выразить его вопределенном понятии и познать его природу. И вот наступает симуляция,маскирование, так как отвергаемое "я" в сущности только одолжено, а потомунет у нее и смелости смотреть своему желанию прямо в глаза. Ведь как бы тони было истеричка отлично чувствует, что это желание - первородный, самыйвластный мотив ее души. Потому что вожделение не может выразиться всовершенно идентичной форме, поскольку отсутствует тождество субъекта. Таккак это желание должно быть подавлено, то оно и перепрыгивает с одной частитела на другую. Ложь многообразна. Она вечно меняет формы своего проявления.Это объяснение найдут, пожалуй, несколько мифологическим, но, во всякомслучае, нужно согласиться, что мы имеем дело с одним и тем же явлением,которое обнаруживается то в виде контрактуры, то частичной анестезии, тосовсем в виде паралича. Это именно явление и есть то, чего истеричка ни вкоем случае не хочет признавать своим, но именно благодаря подобномуотрицанию, она подпадает под власть этого явления: ибо если бы она вменилаего себе и постаралась составить определенное суждение о нем, как онапоступает по отношению к самым ничтожным вещам, то она уже тем самымкак-нибудь поставила бы себя вне своего переживания, или поднялась бы надним. Это именно неистовство и чувство возмущения, которое охватываетистеричек при столкновении со всем тем, что они ощущают, как желание,совершенно чуждое им, хотя оно им в глубокой степени и присуще, это чувствов достаточной мере показывает, что они находятся в том же рабском подчинениисексуальности, как и неистерички, так же подавлены своей судьбой и лишенывсего, что возвышается над ней: вневременного, умопостигаемого, свободного"я". Но можно с полным основанием спросить, почему не все женщины истеричны,тогда как лживы они все. Этот вопрос ничуть не отличается от вопроса осущности истерической конституции. Если развитая здесь теория правильна, тоона должна дать ответ, вполне соответствующий фактам действительности, и наэтот вопрос. Согласно этой теории истеричка есть женщина, которая впассивной покорности своей воспринимала весь комплекс мужских и общественныхоценок, вместо того, чтобы предоставить своей чувственной природе возможноболее свободный ход развития. Непокорная женщина есть, таким образом,противоположность истерички. Я не хотел бы долго останавливаться на этомвопросе, так как он относится к области женской характерологии. Истеричнаяженщина становится истеричной в силу свойственном ей сервилизма. Онасовершенно тождественна в духовном отношении типу служанки. Еепротивоположностью, т.е. женщиной, совершенно лишенной истеричности (которая существует только в идее, но не вдействительности), была бы мегера. И это является основой подразделенияженщин. Служанка служит, мегера властвует. Служанкой надо родиться, и к еетипу относятся и такие женщины, которые достаточно богаты для того, чтобы вдействительности и не занимать никогда должности ее. Служанка и мегеравсегда находятся в отношениях взаимной дополнимости. Следствия, вытекающие из этой теории, вполне подтверждаются опытом.Ксантипа - это женщина, которая и на деле очень мало имеет общего систеричкой. Она вымещает свою ярость (которую следует объяснить, какнедостаток половой удовлетворенности) на других, истеричная раба, на себе.Мегера "презирает других", служанка "презирает себя". Все, что давит имучает мегеру, в достаточной степени чувствует и ее ближний: она льет слезытак же легко, как и служанка, но всегда обращает свои слезы на других. Рабахнычет и одна, не будучи никогда одинокой, ибо одиночество идентичнонравственности и является условием истинной двойственности имножественности. Мегера не выносит одиночества, она должна сорвать своюзлобу на ком-нибудь вне себя, в то время как истеричка преследует толькосебя. Мегера лжет открыто и только, но она не сознает, что лжет, так как поприроде своей она должна верить, что всегда права. Она поэтому готоваобругать человека, который ей в чем-нибудь противоречит. Служанка безропотноисполняет требование истины, которое также чуждо и ее природе. Лживость еебеззаветной покорности сказывается в ее истерии, т.е. когда разгораетсяконфликт с ее собственными половыми желаниями. В силу этой склонности крецепции и всеобщей восприимчивости мы сочли нужным подробнее остановитьсяна вопросе об истерии и истерической женщине. Я думаю, что в конечном итогемне выдвинут в качестве возражения именно этот тип, но не мегеру. Лживость,органическая лживость характеризует оба эти типа, а вместе с ним и всехженщин. Очень неверно, когда говорят, что женщины лгут. Ибо этопредполагает, что они когда-нибудь говорят правду. Словно искренность, proforo interno et externo, не есть именно та добродетель, к которой женщинаабсолютно неспособна, которая для нее совершенно невозможна! Речь идет отом, чтобы постигнуть, насколько женщина никогда и жизни своей не бываетправдива, даже тогда или впервые именно только тогда, когда она, подобноистеричке, рабски придерживается гетерономного ей требования истины ивнешним образом говорит одну только правду. Каждая женщина может по заказу смеяться, плакать, краснеть. Она можетпо желанию даже плохо выглядеть. Мегера это может сделать в интересахкакой-нибудь цели, когда захочет. Служанка это делает под влиянием внешнегопринуждения, которое совершенно бессознательно для нее властвует над нею.Для такой лживости у женщины не хватает органических и физиологическихусловий. Но если после разоблачения этого чувства любви к истине чувства,свойственного этому типу женщин, оно превратилось в своебразную формулживости, то следует заранее полагать, что со всеми прочими качествами,которые так превозносят в женщине, дела обстоят не лучше. В особенностихвалят ее стыдливость, самонаблюдение, религиозность. Но женскаястыдливость, это не что иное, как демонстративное отрицание и отвержениесобственной нецеломудренности. Если в женщине можно обнаружить такие черты,которые указывают на стыдливость, то можно быть заранее уверенным, что в неймы найдем в соответственной мере и истерию. Совершенно неистеричная женщината, которая абсолютно не поддается влиянию, т. е. абсолютная мегера непокраснеет даже тогда, когда мужчина сделает вполне заслуженный упрек.Зачатки истерии лежат там, где женщина краснеет под непосредственнымвлиянием порицания со стороны мужчины. Но женщина вполне истерична толькотогда, когда она краснеет при отсутствии всякого постороннего человека,будучи совершенно одна: только тогда она всецело проникнута другимчеловеком, пропитана мужской оценкой. Женщины, которые близки к состоянию, известному под именем половойанестезии или холодности, являются, на мой взгляд, который кстати сказатьвполне совпадает с выводами Поля Солье, истеричками. Сексуальная анестезияесть один только вид бесчисленного количества истерических, другими словами,неистинных, ложных анестезий. Ведь в точности известно, особенно благодаряопытам Оскара Фогта, что подобные анестезии не представляют собоюдействительного отсутствия ощущений, а являются известным принудительнымначалом, которое устраняет и исключает из сознания некоторые ощущения. Еслиуколоть несколько раз анестезированную руку загипнотизированной женщины иодновременно попросить медиума назвать какое-нибудь любое число, то онназовет число полученных им уколов, которое он не решался перципиировать всилу определенного приказания. И половая холодность возникла по известнойкоманде: под влиянием принудительной силы-усвоения чужого  асексуальногожизнепонимания, проникшего в сознание женщины из внешней среды. Но ихолодность, подобно всякой анестезии, можно также уничтожить по команде. Совершенно так же, как с физической нечувствительностью к половомуакту, обстоит дело и с отвращением к половой жизни вообще. Подобноеотвращение, или интенсивное отрицательное отношение ко всему сексуальному,действительно ощущается некоторыми женщинами, и вот тут как раз уместно былобы подумать, что рушится наш взгляд, согласно которому сводничество являетсявсеобщей чертой, вполне тождественной женственности. Женщины, которыесклонны к заболеванию оттого, что им случилось застать двух людей привыполнении полового акта, несомненно и всегда истерички. Здесь с особеннойубедительностью обнаруживается правильность теории, по которой сводничествоявляется истинной сущностью женщины, а сексуальность последней подчиненасводничеству, как отдельный, специальный случай его. Женщина может статьистеричкой не только благодаря половому насилию, которое было совершенно надней и от котором она внешним образом защищается, хотя внутренне и далека отего отрицания, но также и при взгляде на какую-нибудь пару, совершающую актсовокупления, правда, ей кажется, что она оценивает этот акт с отрицательнойстороны, но прирожденное утверждение его властно порывается сквозь всенаносное и искусственное, сквозь строй мыслей, привитых и втиснутых в неевнешней средой. При всяком половом общении других людей она чувствует и себяучастницей полового акта. То же самое можно о "сознании виновности" у истеричек, которое мы ужеподвергли критическому разбору. Абсолютная мегера никогда не чувствует себявиновной. Женщина, одержимая истерией в легкой степени, испытывает сознаниевины только в присутствии мужчин, что же касается женщины, сильно страдающейот истерии, то она сознает свою виновность в присутствии того мужчины,который приобрел безраздельное господство над ее внутренним миром. Чтобыдоказать наличность сознания виновности у женщин, не следует приводить ввиде примера самобичевания флагелланток и кающихся грешниц. С ними мынедалеко уйдем. Именно крайние формы, которые принимает здесь самонаказание,бросает на них некоторую тень подозрения. Самобичевание в большинствеслучаев указывает лишь на то, что человек не поднялся над своим поступком,что он не берет его на себя путем достижения сознания виновности. Это скореепопытка навязать себе извне раскаяние, которое внутренне ощущается человекомнедостаточно интенсивно, и таким путем, сообщить ему ту силу, какой оно и внастоящее время еще лишено. Но в чем заключается разница между сознанием виновности истерички имужским сознанием, направленным внутрь человека. И как возникают самоупрекиу истерички - все это пункты весьма важные, требующие точного разграничения.Когда женщина замечает на себе, что сна в каком-то случае нарушила основынравственности, то она исправляет свою ошибку, сообразно предписаниямкодекса, и старается по возможности точнее исполнить их. Она стремитсяпоставить на место своего безнравственного желания то именно чувство,которое рекомендуется кодексом для данного случая. Ей не приходит в головумысль, что в ней кроется глубокое, внутреннее, постоянное влечение к пороку.Это ее не ужасает, она не стремится понять внутренние мотивы своего поступкас тем, чтобы вполне выяснить его содержание и свою истинную роль в данномфакте. Она шаг за шагом приспособляется к требованиям нравственности. Это непереворот, вытекающий из целого, из идеи а постепенное улучшение от одногопункта к другому, от случая к случаю. Нравственный характер создается вженщине отдельными клочками, в мужчине, если он только добр, нравственныйпоступок вытекает из нравственного характера. В мужчине весь человекпересоздается одним обетом. Все, что может совершится, совершается толькоизнутри, переход к такому образу мыслей, который единственно в состояниипривести к святости, настоящей, но не искусственной. Вот почемунравственность женщины непродуктивна. Это доказывает, что женщина самабезнравственность, ибо только этика созидательна, она одна - творец вечногов человеке. Потому истеричные женщины не могут быть истинно гениальными.хотя бы внешним образом могло показаться значительно иначе (святая Тереза).Гениальность есть высшая доброта, высшая нравственность, которая всякуюграницу чувствует, как слабость и вину, как несовершенство и трусость. В связи с этим стоит вечно повторяемая и переходящая из уст в устаошибка, что женщина обладает религиозным складом души. Женская мистика,поскольку она выходит за пределы простых суеверий, с одной стороны являетсямягко скрытой сексуальностью, как у многих спириток и теософок,отождествление возлюбленного с божеством было отмечено уже многимиписателями, особенно Мопассаном, в лучшем романе которого Христос принимаетв глазах жены банкира Вольтера черты "Милого друга", после него этой темыкоснулся также Герхарт Гауптман в "Вознесении Ганнеле", с другой стороны этамистика есть не что иное, как религиозность мужчины, усвоенная совершеннобессознательно и пассивно женщиной. Этой религиозности женщинапридерживается с тем большей последовательностью, чем сильнее онапротиворечит ее истинным потребностям. Возлюбленный иногда превращается вСпасителя, или наоборот. Спаситель в возлюбленного (как известно, у многихмонахинь). Все великие визионерки, о которых упоминает история (см. частьI), были истеричками. Самую значительную среди них, святую Терезу, не безоснования называли "ангелом хранителем истеричек". Но если бы религиозностьженщин была бы настоящей, истинной религиозностью, вытекающей из глубокихоснов внутреннего существа, то женщины должны были бы что-нибудь создать всфере религиозной мысли, но на самом деле они не проявили никакоготворчества в этом направлении. Меня, вероятно, поймут, если я выражу разницумежду мужским и женским credo в следующих словах: религиозность мужчины естьвысшая вера в себя самого, религиозность женщины есть высшая вера в других. Остается еще одно только самонаблюдение, которое, как привыкли думать,развито в необычной степени у истеричек. Но то, что это самонаблюдениеженщины есть не более и не менее, как наблюдение над женщиной со сторонымужчины, проникшего в самые глубокие основы ее сущности, ясно видно из тогоспособа, каким Фогт добился самонаблюдения загипнотизированных, продолжая вшироких размерах опыты предпринятые Фрейдом. Посторонняя мужская воля, путемвлияния на загипнотизированную женщину, создает в ней самонаблюдателя,приводя ее в состояние "систематически суженного бодрствования". Но и вневнушения в обычной жизни истерички в ней наблюдается только тот мужчина,который насквозь пропитал ее существо. И поэтому то знание людей, которымобладают женщины, является результатом того, что они насквозь пропиталисьправильно понятым ими мужчиной. В пароксизме истерии исчезает этоискусственное самонаблюдение под напором прорывающейся наружу истиннойприроды. Совершенно также обстоит дело и с ясновидением истерических медиумов,которое несомненно имеет место в действительности, но у которого так же малообщего с "оккультическим" спиритизмом, как и с гипнотическими явлениями. Какпациентки Фогта под влиянием энергичной воли внушителя отлично производилинад собою самонаблюдение, так и ясновидящая под давлением грозном голосамужчины, который может заставить ее все сделать, приобретает способность ктелепатическим действиям, например, она покорно читает с завязанными глазамипо книге, которую держат на далеком растоянии от нее, в чем я самымположительным образом убедился в бытность мою в Мюнхене. Дело в том, что вженщине воля к добру и истине не встречает того сопротивления в лицесильных, неискоренимых страстей, какое бывает у мужчин. Мужская воля скорееспособна властвовать над женщиной, чем над мужчиной: он может в женщинеосуществить нечто такое, чему в его собственном духовном мире противитсяцелая масса вещей. В мужчине раздается протест против прояснения со стороны антиморальныхи антилогичных элементов. Он не хочет одного только познания, он жаждет ещечего-то другого. Но над женщиной мужская воля приобретает такуюнепреодолимою силу, что мужчина в состоянии сделать женщину ясновидицей, врезультате чего у нее отпадают всякие границы чувственности. Вот почему женщина более телепатична, чем мужчина. Она может скорееказаться безгрешной, чем он. Поэтому она, как ясновидица, может проявитьнечто более изумительное, чем мужчина, конечно, только в том случае, когдаона превращается в медиума, т.  е. в объект, наиболее приспособленныйвоплотить в себе наиболее легким и совершенным образом волю мужчины к добруи истине. И Вала может кое-что знать, но только тогда, когда она осиленаВотаном. Здесь женщина сама идет навстречу мужчине, ибо ее единственнаястрасть - это быть под гнетом принуждения. Таким образом я исчерпал тему об истерии, по крайней мере, в техпределах, в каких это необходимо было для целей настоящего исследования.Женщины, которые обыкновенно приводятся в качестве примеров женскойнравственности, всегда истерички. Именно это педантичное соблюдениепринципов нравственности, это строгое следование закону морали (будто быэтот закон является законом их личности! Нет, здесь скорее бывает обратно:закон, совершенно не считаясь с их личностью овладевает и всецело проникаетв существо женщины) обнаруживает всю их лживость, всю безнравственность этойнравственности. Истерическая конституция есть смешная мимикрия мужской души,пародия на свободу воли, которую навлекает на себя женщина особенно в темоменты, когда она находится под сильным влиянием мужчины. Даже наиболеевысоко стоящие женщины не что иное, как истерички. Если мы в них видимнекоторое ослабление силы полового влечения, которое отличает их от другихженщин, то это далеко не является результатом собственной мощи, заставившейпротивника сложить оружие в упорной борьбе. Но истерические женщиныиспытывают, по крайней мере, на себе силу мести своей собственной лживости ив этом смысле их можно (хотя и неправильно) назвать суррогатом той трагедии,на которую женщина во всех остальных отношениях совершенно неспособна.Женщина не свободна: она в конце концов вечно находится под гнетом своейпотребности быть изнасилованной мужчиной, как в своем лице, так и в лицедругих. Она находится под неотразимым влиянием фаллоса и нет для нееспасения от рокового действия его даже в том случае, когда дело еще недоходит до полового общения. Высшее, до чего женщина может дойти - этосмутное чувство своей несвободы, слабое предчувствие нависшего над ней рока,но это уже будут последние проблески свободного, умопостигаемого субъекта,жалкие остатки врожденной мужественности, которые сообщают ей путемконтраста ощущение (правда, слабое) необходимости, ибо абсолютной женщинынет. Но ясное сознание своей судьбы и того принуждения, которое вечнотяготеет над ней, совершенно недоступно для женщины: только свободныйчеловек может познать свой фатум, так как он не всецело поглощеннеобходимостью, а известной частью своею существа он стоит вне своей судьбыи над ней в качестве объективного наблюдателя и борца. Убедительноедоказательство человеческой свободы заключается в том, что человек всостоянии был дойти до понятия причинности. Женщина именно потому и считаетсебя не связанной, что она связана по рукам и ногам: она не страдает отстрасти, так как она - сама страсть. Только мужчина может говорить о "duranecessitas", кроющейся в нем, только он в состоянии постичь концепцию Мойрыи Немезиды, только он мог создать Парк и Норн: ибо он не толькоэмпирический, обусловленный но и умостигаемый, свободный субъект. Но как уже было сказано: если женщина начинает смутно чувствовать своюдетерминированность, то этого еще никак нельзя назвать ясным сознанием,постижением, пониманием, ибо для последнего необходима воля к своемусобственному "я". Это состояние так и обрывается на тяжелом темном чувстве,ведущем к отчаянному самотерзанию, но оно никогда не доводит женщину дорешимости начать войну, ту войну, которая в себе самой кроет возможностьпобеды. Женщины неспособны осилить свою сексуальность, которая поработила ихна веки. Истерия была движением обороны против пола. Если бы эта борьбапротив собственной страсти велась честно и серьезно, если бы поражение этойстрасти было искренним желанием женщины, то все было бы вполне возможно длянее. Но истерия это именно то, что так желательно самим истеричкам: ониникогда серьезно не пытаются выздороветь. Лживость этой демонстрации противрабства обусловливает ее безнадежность. Лучшие экземпляры женского поламогут отлично сознавать, что это рабство обязательно для них только потому,что они это сами желают, вспомните Юдифь Геббеля и Кундри Вагнера. Но и этоне дает еще им достаточно сил, чтобы серьезно обороняться от этогопринуждения: в последний момент они все еще целуют того мужчину, который ихнасилует, и рабски подчиняются воле того мужчины, который медлит еще своимиласками. Над женщиной как бы тяготеет проклятие. Временами она можетчувствовать всю тяжесть этого гнета, но она никогда не освободится от него,так как этот гнет мучительно сладок для нее. Ее крик и неистовство в основенеискренни, не настоящие. Сильнее всего она жаждет этого проклятия именнотогда, когда притворяется, будто ведет отчаянную борьбу против него.

X x x

Итак, длинный ряд выставленных мною положений, в которых выражаетсяотсутствие у женщины какого-нибудь врожденного, неотъемлемого отношения кценностям, остался нетронутым. Ни одного из этих положений не пришлось взятьобратно или даже только ограничить. Их не в состоянии были опровергнуть всете качества, которые так сильно превозносятся под видом женской любви,женской набожности. женской стыдливости, женской добродетели. Они выдержалитакже сильнейший напор со стороны огромной армии истерических подделок подпреимущество мужчины. Не одним только мужским семенем, которое оплодотворяети производит сильный перелом в женщине, только что вступившей в брак, но исознанием мужчины, даже его социальным ДУХОМ пропитывается она с самогораннего детства своего: под влиянием всех этих моментов женщина (конечно,восприимчивая)совершенно Преображается в самых глубоких основах своейсущности. Этим объясняется тот факт, что все качества, которые свойственныисключительно мужскому полу и совершенно чужды женскому, тем не менеепроявляются в женщинах благодаря рабскому подражанию мужчине. Отсюда понятныбудут все бесчисленные ошибки людей, которые говорили о высшей женскойнравственности. Но эта поразительная рецептивность женщины все еще остается однимтолько изолированным фактом опыта. Теоретические задачи нашего исследованиятребуют установления прочной связи между этой рецептивностью и всеми прочимположительными и отрицательными качествами женщины. Что общего между легкойформируем остью женщины и ее влечением к сводничеству, что общего междусексуальностью и лживостью? Почему все это сосредоточивается в женщинеименно в подобном соединении? Необходимо еще обосновать, каким образом женщина в состоянии все этовоспринять в  себя. Откуда эта лживость, благодаря которой женщинаприписывает себе веру в то, что она переняла от других, обладание тем, чтоона лишь от них получила, бытие того, чем она только стала с помощью других? Чтобы дать ответ на все поставленные вопросы, необходимо в последнийраз свернуть с прямом пути нашего исследования. Нетрудно будет вспомнить,что мы находили глубокое различие и вместе с тем нечто глубоко сродственноемежду животным узнаванием, этим психическим эквивалентомвсеобще-органической способности к упражнению, и человеческой памятью. В товремя, как оба они являются вечным продолжением влияния одноговременно-ограниченном впечатления, человеческая память в отличие отнепосредственного пассивного узнавания находит выражение своей сущности вактивном воспроизведении прошедшего. В дальнейшем мы отличали индивидуацию,которая присуща всему органическому, от индивидуальности - чертыисключительно человеческой. Наконец, явилась необходимость строгоразграничить половое влечение и любовь, причем опять-таки только первоеможно было приписать также и нечеловеческим существам. Тем не менее оба ониоказались глубоко родственными, как в самых низменных, так и в самыхвозвышенных проявлениях своих (как стремление к собственному увековечению).Стремление к ценности неоднократно признавалась чертой, характерной длячеловеческого существа, животным же мы приписывали только стремление кнаслаждению и одновременно отказывали им в понятии ценности. Существуетизвестная аналогия между наслаждением и ценностью, но вместе с тем эти обапонятия в основе своей глубоко различны: к наслаждению стремятся, к ценностинеобходимо стремиться. Оба эти понятия самым неосновательным образомсмешиваются. Отсюда отчаянная путаница, которая так долго уже господствует впсихологии и этике. Но подобное смешение существовало не только относительнопонятий ценности и наслаждения. Не лучше обстояло дело и с понятиямиличности и лица, узнавания и памяти, полового влечения и любви: все этипротивоположные понятия совершенно не различаются, и что еще удивительнее,почти одними и теми же людьми, с теми же теоретическими воззрениями и какбудто с намерением стереть всякое различие между человеком и животным. Большей частью оставляют без внимания и дальнейшие различия, которые мысейчас затронем. Узость сознания есть свойство животного, свойство человека- активная внимательность. Эти свойства содержат нечто общее, но вместе стем и нечто глубоко различное. То же можно сказать и относительно обычногосмешения понятий влечения и воли. Влечение свойственно всем живым существам,но у человека к нему присоединяется воля, которая вполне свободна и котораяне является психологическим фактом, так как она лежит в основе всехпсихологических переживаний. В том, что люди совершенно отождествляютвлечение и волю, заключается вина не одного только Дарвина, ее следует водинаковой степени приписать, с одной стороны, неясному, общему,натурфилософскому, с другой стороны, чисто этическому понятию воли у АртураШопенгауэра. Я сопоставляю: Также Только животным,вообще всем орга- человеку, точнее мужчине, низмам присущи: свойственны: индивидуация; индивидуальность; узнавание; память; наслаждение; ценность; половое влечение; любовь; узость сознания; внимание; влечение, воля. Из этой таблицы видно, что рядом с каждым отдельным свойством, присущимвсему органическому, у человека находится еще одно свойство, родственное спервым, но стоящее значительно выше его. Стародавнее тенденциозноеотождествление этих обоих рядов с одной стороны, необходимость строгоразличать отдельные члены этих рядов с Другой стороны, указывают на нечтообщее, связывающее члены одного ряда с членами другого, но вместе с темвыражают и глубокое различие между ними. Прежде всего здесь создаетсяпредставление, что в человеке воздвигается какая-то надстройка из высшихкачеств на фундаменте соотносительных низших свойств. Это обстоятельствоневольно наводит нас на мысль об одном учении индийского эзотерическогобуддизма, об его теории о "волнах человечества". Одновременно кажется, чтона каждое исключительно животное качество накладывается в человеке другоесвойство, родственное первому, но принадлежащее к высшей сфере. Это явлениеможно сравнить с соединениями различных колебаний между собою: упомянутыенизшие качества никогда не отсутствуют в человеке, но к ним присоединяется внем еще нечто другое. Но что представляет собою это новоприсоединенное? Чемоно отличается от другого? В чем заключаются черты сходства между ними?Приведенная таблица ясно показывает, что существует глубокое сходство междудвумя членами левого и правого ряда, стоящими на одинаковой высоте. Вместе стем из этой же таблицы отчетливо обнаруживается, что все члены каждого рядатесно связаны между собою. Откуда это поразительное соответствие приодновременном существовании непроходимого различия? Черты, отмеченные на левой стороне таблицы, являются фундаментальнымикачествами, присущими всякой животной (и растительной) жизни. Это жизньотдельных индивидуумов, но не сплоченных масс. Она проявляется как некотороевлечение для удовлетворения своих потребностей, в особенности же, какполовое влечение в целях размножения рода. Индивидуальность, память, волю,любовь можно признать качествами другой жизни, которая имеет известноесходство с органической жизнью, но которая toto coelo от нее отличается. Та глубоко верная идея, с которой мы тут же встречаемся, есть идеявечной, высшей, новой жизни религий, в частности, христианства, Кромеорганической, человек участвует еще в другой жизни, в духовной. Как та жизньпитается земной пищей, эта жизнь требует духовной пищи (символ тайнойвечери). Как та имеет момент рождения и смерти, так и эта знает моментобоснования - нравственное возрождение человека, "воскресение", и моментгибели: окончательное погружение в безумие и преступление. Как таопределяется извне причинными законами природы, так и эта связываетсяизнутри нормирующими императивами. Та, в органической сфере своей,целесообразна, эта, в своем бесконечном неограниченном величии, совершенна. Свойства, перечисленные в левом столбце приведенной таблицы, присущивсякой низшей форме жизни: члены правой колонны суть соответственные знакивечной жизни. Провозвестники высшего бытия, в котором человек , и только он,принимает участие. Вечное смешение и вечно возобновляемые попыткиразграничения этих обоих рядов высшей и низшей форм жизни составляютосновную тему всякой истории человеческого духа: это - мотив мировойистории. В этой второй форме жизни можно узнать нечто такое, что получило своеразвитие уже при наличности прежних качеств человека. Мы не будем вдаватьсяв разбор этого вопроса. Но тут же следует сказать, что более вдумчивыйглубокий взгляд откажется признать за этой чувственной бренной жизнью рольсоздателя другой высшей, духовной вечной жизни. Совершенно наоборот.Сообразно смыслу предыдущей главы, следует видеть в первой лишь проекциювторой на чувственность, ее отражение в царстве необходимости, ее падение,понижение, грехопадение. Если я не убиваю мухи, которая причиняет мненеприятное ощущение, то в этом сказываются последние проблески идеи вечнойжизни во мне. Если мы таким образом дошли до глубочайшей идеи человечества,в которой оно впервые постигло истинную сущность свою, до идей грехопадения,то тут возникает вопрос, почему люди совершают этот грех? Ведь сообразносмыслу приведенной нами таблицы то, что исчезает и разрушается, остается визвестном смысле самим собою, эмпирической реальностью, ограниченным началомвсего живого. Тут только наше исследование предстало перед лицом единственносуществующей проблемы, на которую ни один человек не осмелился еще дать свойответ, проблемы, которой ни один живой человек не в состоянии разрешить. Это- загадка мира и жизни, стремление вне пространственного в пространство,вневременного в пределы времени, духа в материю, это есть отношение свободык необходимости, отношение между "что-то" и "ничто", отношение Бога к черту.Мировой дуализм непостижим. Он мотив грехопадения, изначальная загадка. Внем заложены основа, смысл и цель падения из вечного бытия в преходящуюжизнь, низвержения вневременного в земную временность, никогданепрекращающиеся желания совершенно невинного впасть в вину. Я не могу понять, почему я подвержен наследственному греху, почемусвободное становится несвободным, почему чистое - грязным, каким образомможет грешить совершенное. Но очень легко доказать, что этого не в состоянии понять не только я,но и всякий другой человек. Свой грех я только тогда могу познать, когда ябольше его не совершаю, и наоборот: я не совершаю его с того момента, когдавполне познал его. Поэтому я не могу понять жизни, пока я нахожусь в ней.Время является для меня неразрешимой загадкой, пока я в нем существую, покая еще полагаю его. Я постигну его сущность, когда мне удастся его одолеть.Только смерть может показать нам смысл жизни. Не было еще ни одного момента,когда я не стремился бы также и к небытию, но как это желание могло быпревратиться для меня в объект исследования, в предмет познания? Бели мнеуже удалось что-нибудь познать, то я уже несомненно стою вне этого: моягреховность не поддается моему постижению, так как я все еще грешен. Вечнаяжизнь и высшая жизнь не следуют друг за другом - они параллельны, ипредсуществование добра находится лишь в определенном отношении к ценностиего. Теперь пора определенно сказать: абсолютная женщина, которая лишенаиндивидуальности и воли, которая непричастна к ценности и любви, совершенноисключена из того высшего, трансцендентного, метафизического бытия.Умопостигаемое, сверхэмпирическое существо мужчины возвышается над материей,временем и пространством. В нем Достаточно преходящего, но и многобессмертного. Он располагает возможностью выбирать между обеими из них:между одной жизнью, которая прекращается вместе с земной смертью, и другой, для которойсмерть является лишь возрождением в совершенной чистоте. Глубочайшая волямужчины направлена на это совершенное, вневременное бытие на абсолютнуюценность: она тождественна с потребностью к бессмертию. Так как женщина неощущает никакой потребности в дальнейшем существовании своей личности, тоотсюда ясно; в ней нет ни одного элемента той вечной жизни, которую хочет идолжен утвердить мужчина в противовес своему жалкому отражению в миречувственности. Каждый мужчина стоит в каких-нибудь отношениях к идее высшейценности, к идее абсолютного, к идее той совершенной свободы, которой он,как личность детерминированная, еще не обладает, но которую он в состояниидостичь, так как дух властвует над природой. Такое отношение есть отношениек идее, к божеству. Жизнь на земле ведет его к конфликту и разрыву сабсолютным, но душа стремится вырваться из этой грязи, из когтейнаследственного греха. Как любовь родителей не была чистой любовью к идее, а являлась вбольшей или меньшей степени лишь чувственным воплощением ее, точно также исын, который является предметом этой любви, хочет, пока он жив, не однойтолько вечной, но и временной жизни. Мы ужасаемся при мысли о смерти,боремся с ней, цепко впиваемся в наше земное существование. Этим мыдоказываем, что когда мы родились, мы хотели родиться, если и теперь, послерождения, мы все снова хотим рождаться на этот свет. Человек, который неиспытал бы никакого страха при мысли о земной смерти, умер бы в то жемгновение, ибо он был бы исполнен одной только воли к вечной жизни. Ее-тодолжен и может осуществить в себе каждый человек: она, как и всякая жизнь,себя создает. Но так как каждый мужчина стоит в каком-нибудь отношении к идее высшейценности, не доводя себя до состояния полнейшей преданности этой идее, тоотсюда ясно, что нет ни одного мужчины, который был бы счастлив. Счастливытолько женщины. Ни один мужчина не чувствует себя счастливым, ибо каждыйнаходится в определенном отношении к идее свободы, будучи несвободным всвоей земной жизни. Счастье является уделом или совершенно пассивногосущества, как женщины, или совершенно активного, как божество. Счастье естьне что иное, как чувство совершенства, но это чувство совершенно чуждомужчине. Только женщины способны видеть в себе олицетворение совершенства. Умужчины всегда есть проблемы в прошлом и задачи впереди, проблемы имеют своикорни в прошедшем, область задач - будущность. Для женщины и само время нина что не направлено, оно лишено для нее смысла: нет женщины, котораяпоставила бы себе вопрос о цели своего существования. Только одноизмеримостьвремени является выражением того, что эта жизнь должна и может приобрестиизвестный смысл. Счастье для мужчины было бы совершенно тождественно полной, чистойактивности, совершенной свободе, но оно не должно содержать в себе ниодного, даже самого незначительного намека на несвободу, ибо вина человекарастет по мере дальнейшего расхождения с идеей свободы. Земная жизньявляется для него сплошным страданием. Это и совершенно естественно, так какв ощущении человек всегда пассивен, так как он подвержен действию аффекта итак как, кроме формировки опыта. существует еще также материя. Нет человека,который не нуждался бы в восприятии. Без него не может обойтись и гениальныйчеловек, хотя бы он решительнее и быстрее других людей заполнил, пронзил еговсем духовным содержанием своего "я", хотя бы он и не нуждался впоследовательной индукции для постижения идеи какой-нибудь вещи.Рецептивность не удастся стереть с лица земли. Здесь не поможет и физическийнасильственный переворот: в чувственном ощущении человек остается пассивным.Его спонтанность и свобода проявляются впервые в суждении и в той формеуниверсальной памяти, которая воспроизводит для воли индивидуума всепереживания прошлого. Любовь и духовное творчество является для мужчины лишьприближением к высшей спонтанности, кажущимся осуществлением совершеннойсвободы. Они именно и доставляют ему смутное предчувствие счастья, близостькоторого в подобные моменты вызывает в нем, правда, ненадолго, душевныйтрепет. Для женщины, которая не может быть глубоко несчастной, счастьеявляется пустым звуком: понятие счастье было создано мужчиной, несчастныммужчиной, хотя он никогда не находит полной, адекватной реализации его.Женщина не стыдится показывать другим свое несчастье: ибо это несчастье неглубоко, не истинно, ибо она не чувствует за собою никакой вины. Более всегодалека она от вины своего земною существования, которым воплощается в идеенаследственного греха. Последним и абсолютным доказательством полнейшего ничтожества женскойжизни, совершенного отсутствия в ней высшего бытия, является тот особыйспособ, каким женщины покушаются на самоубийство. Их самоубийство неизменносопровождается мыслью о других людях: что они будут думать об этом, как онибудут сожалеть, печалиться или досадовать. Этим я не хочу сказать, что в момент самоубийства она не проникаетсясознанием глубоком несчастья, которое, по ее мнению, совершенно незаслуженнотерзает ее. Совершенно напротив. В этот именно момент ее всецело охватываетчувство глубокой жалости к себе самой, но этa жалость всецело укладывается врамки выставленной нами схемы, согласно которой она представляет собою нечто иное, как способность плакать вместе с другими над объектом ихсострадания, иными словами, способность совершенно перестать быть субъектом.Да и как могла бы женщина приписать себе определенное несчастье в то время,как она совершенно неспособна иметь свою судьбу? Самым ужасным и вместе стем наиболее убедительным доказательством бессодержательности, пустоты иничтожества женщин является тот факт, что они даже в момент ближайший ксмерти не в состоянии дойти до проблемы жизни, своей жизни: ибо высшая жизньличности не может найти своей реализации в них. Теперь мы можем ответить на вопрос, который в начале этой второй частибыл выдвинут в качестве основной проблемы нашего исследования - на вопрос означении бытия мужчин и бытия женщин. У женщин нет ни существования, нисущности, они не существуют, они - ничто. Человек либо мужчина, либоженщина, другими словами, он либо кто-нибудь, либо никто. Женщина не является частью онтологической реальности. Поэтому она неимеет никакого отношения к вещи в себе, которая, при более глубокомпроникновении в сущность предмета, совершенно тождественна с абсолютным, сидеей, с Богом. Мужчина в своей актуальности, в своей гениальности верит ввещь в себе. Она является для него абсолютным, величайшим понятием одействительной ценности. Тогда он философ. Или она - чудесная, сказочнаястрана его снов, царство абсолютной красоты. Тогда он художник. Но та идругая вера в основе своей - одно и то же. Женщина лишена отношения к идее: она не утверждает, но и не отрицаетее. Она - ни нравственна, ни безнравственна. У нее нет, говоряматематическим языком, определенного знака. Она лишена всякого направления:ни добра - ни зла, ни ангел - ни черт, она не эгоистична (поэтому онакажется альтруисткой). Она столь же аморальна, сколь и алогична. Всякое жебытие есть бытие моральное и логическое. Итак, у женщины нет бытия. Женщина лжива. В животном так же мало метафизической реальности, как ив истинной женщине, но животное не говорит, а потому и не лжет. Для того,чтобы уметь сказать правду, надо обладать некоторым бытием, ибо истинапростирается на бытие, а к бытию может иметь отношение только тот, которыйсам по себе представляет собою нечто. Мужчина жаждет иметь всю правду, т. е.он хочет только быть. И влечение к познанию в конце концов идентичнопотребности к бессмертию. Но кто высказывает что-либо о каком-нибудь фактебез истинного мужества утвердить какое-нибудь бытие, кому дана внешняя формасуждения без внутренней, в ком, подобно женщине, нет правдивости, тот понеобходимости должен всегда лгать. Поэтому женщина всегда лжет, даже когдаона объективно высказывает истину. Женщина сводничает. Единицы низшей жизни суть индивидуумы, организмы.Единицы высшей жизни суть индивидуальности, души, монады, "мета-организмы"(термин Гелленбаха, которого нельзя оставить без внимания). Каждая монадарезко отличается от другой. Одна так же далеко отстоит от другой, как толькомогут две вещи отстоять друг от друга. У монад нет окон. Вместо этого онивмещают в себя весь мир. Мужчина, как монада, как потенциальная илиактуальная, т. е. гениальная индивидуальность, требует повсюду различия иразъединения, иди-видуации и дифференцировки: наивный монизм присущисключительно женщине. Каждая монада представляет для себя замкнутоеединство, нечто цельное, но и чужое "я" является для нее такой жезаконченной цельностью, в которую она не переходит. У мужчины есть границы -он утверждает их и хочет их иметь. Женщина, которая совершенно не знаетодиночества, также не в состоянии подметить и постичь одиночества своегоближнего. Она не может отнестить к нему с известным вниманием и уважением,признать его неприкосновенным. Для нее одинаково не существует ниодиночества, ни множественности. Она знает одно только состояниебезраздельного слияния с окружающими. Женщина лишена своего "я", лишена ипонятия "ты". На ее взгляд, "я" и "ты" принадлежат к одной паре, составляютнеразличимое единство. Вот почему женщина умеет сводить, сводничать. Еелюбовь, как и ее сострадание, кроют в себе одну и ту же тенденцию: общность,состояние слитности. Женщина нигде не видит границ своего "я", границ, которые она должнабыла бы охранять от постороннего вторжения. На этом прежде всем покоитсяглавное различие между мужской и женской дружбой. Всякая мужская дружба естьпопытка идти рука об руку под знаком одной идеи, к которой оба друга, каждыйв отдельности и в то же время сообща стремятся. Женская же дружба естьторчание вместе и, что особенно важно, под знаменем сводничества. Ибо толькона сводничестве покоится единственная возможность более или менее интимной иискренней дружбы между женщинами, поскольку они стремятся именно к женскомуобществу, не в целях одной только болтовни и не из материальных побуждений.Если из двух девушек или женщин одна выдалась особенно красивой, то другая,некрасивая, испытывает известное половое удовлетворение в том восхищении,которое выпадает на долю красивой. Поэтому основным условием дружбы между женщинами является полнейшееотсутствие соперничества. Нет ни одной женщины, которая не сравнила бы себяфизически с другой тотчас же в момент знакомства. Только в случаях сильногонеравенства и безнадежной конкуренции некрасивая может восхищаться красивой,так как последняя является Для нее ближайшим средством удовлетворить себя вполовом отношении, причем все это протекает совершенно бессознательно дляобеих. Это именно так: некрасивая чувствует себя участницей полового актанаравне с красивой, как будто бы она сама была на ложе ее любви. В этом ясносвязывается отсутствие личной жизни женщин, сверхиндивидуальный смысл ихсексуальности, наличность  в ней влечения к сводничеству, которое являетсяосновной чертой всего ее существа. Они и себя сводят, как других, себя - вдругих. Самое незначительное, что требует даже наиболее некрасивая из женщини в чем она уже находит известное удовлетворение - это чтобы вообщекто-нибудь из ее пола пользовался восхищением, являлся предметом вожделения. В связи с этой слиянной жизнью женщины находится тот факт, что женщиныникогда не ощущают истинной ревности. Как ни низменны сами, по себе чувстваревности и жажды мести, в них все же заключается нечто великое, к чемуженщины неспособны, как неспособны они вообще на все великое, как в сторонудобра, так и в сторону зла. В ревности лежит безумное притязание на мнимоеправо, а понятие права для женщины трансцендентно. Но главная причина тогофакта, что женщина никогда не может всецело предаться ревности относительноодного и того же мужчины, совершенно другая. Если бы мужчина, хотя бы тот,которого она бесконечно любит, находился в соседней комнате с другойженщиной, обнимал ее и обладал ею, то этот факт до того сильно подействовалбы на нее в половом отношении, что всякая мысль о ревности была бы для неесовершенно недоступна. Подобная сцена произвела бы на мужнину одно толькоотталкивающее впечатление, которое гнало бы его подальше от местапроисшествии. Женщина же внутренне почти лихорадочно подтверждает весь этотпроцесс. Она становится истеричкой, если отказывается признать, что вглубине души она также жаждала подобной встречи с мужчиной. Далее, мысль о чужом половом акте никогда не в состоянии всецелопоглотить мужчину, который стоит вне этого переживания и поднимается надним. Для него, собственно, чужой половой акт совершенно не  существует.Женщина же мысленно преследует весь это процесс, но не самодеятельно, а влихорадочном возбуждении, очарованная мыслью о том, что рядом с нейпроисходит. Правда, очень часто интерес мужчины по отношению к другому человеку,который составляет для него неразрешимую загадку, может простираться вплотьдо сферы половой жизни последнего. Но то любопытство, которое до известнойстепени толкает ближнего к сексуальности, свойственно только женщинам иобнаруживается у них всегда, как по отношению к женщинам, так и к мужчинам.Женщину прежде всего интересуют в человеке его любовные связи. Поскольку онасоставила себе ясное представление об этом пункте, мужчина остается дляженщины загадочным и привлекательным в интеллектуальном отношении. Отсюда еще раз вытекает, что женственность и сводничество - двасовершенно тождественных понятия. На этом положении должно было бы,собственно, закончится чисто имманентное исследование предмета. Но моя задача идет еще дальше. Мне кажется, что я уже успел наметитьсвязь между женщиной, как чем-то положительным, как сводницей, и женщиной,как чем-то отрицательным, совершенно лишенной высшей жизни, жизни монады.Женщина является воплощением одной идеи, которая именно в силу этогообстоятельства никогда не может дойти до ее сознания: эта идея есть прямаяпротивоположность идеи души. Сосредоточены ли у нее мысли, как у матери, набрачном ложе, или она, подобно проститутке, предпочитает вакханалию,стремится ли она основать вдвоем семью или она жаждет массовых поглощенийвенериной горы - во вcex этих случаях дело идет об идее общения, той идее,которая путем смешения совершенно уничтожает границы индивидуумов. Здесь одно способствует другому: эмиссаром полового акта может битьсущество, лишенное индивидуальности, границ. Не без основания ходдоказательства раскинулся до тех пределов, каких он не достигал ни в одномисследовании этого же явления, ни в какой-либо другой характерологическойработе. Тема очень благодарная именно потому, что здесь раскрывается связьмежду всякой высшей жизнью с одной, и всякой низшей жизнью с другой стороны.Здесь всякая психология и философия найдут лучший пробный камень, на которомкаждая из них могла бы себя испытать. Вот почему проблема мужчины и женщиныостается одной из наиболее интересных глав всякой характерологии. Теперьтакже ясно станет, почему я ее именно выбрал объектом столь обширного ипространного исследования. В этом именно пункте, на котором остановилось наше исследование, нам,без сомнения, уже открыто предложат вопрос, который до сих пор едва лишьзарождался в уме читателя: неужели это исследование признает женщинучеловеком? Не следует ли  ее, по мнению автора, отнести к животному илирастительному царству? Ведь согласно его воззрению, она обладает однимтолько чувственным существованием и лишена высшей жизни не в меньшей мере,чем животные. Она так же мало причастна к вечной жизни, как и все прочиеорганизмы, для которых личное бессмертие не оставляет ни потребности, нивозможности. Всем им в одинаковой степени чужда метафизическая реальность,они не имеют бытия - ни женщина, ни животное, ни растение, все они однитолько явления, но не вещь в себе. Согласно нашему взгляду, проникшему вглубочайшую сущность человека, последний является зерцалом вселенной. Он -микрокосм. Женщина же абсолютно негениальна, она не живет в глубокой связисо всебытием. Я приведу прекрасное место из "Маленького Эйольфа" Ибсена, где женаговорит мужу: Рита: В конце концов мы же только люди. Альмерс: Но мы сродни немного также небу и морю, Рита. Рита: Ты - пожалуй, я нет. Здесь совершенно ясно выражен взгляд поэта, которого так мало мыпоняли, а потому и выдали за певца женщины. Этот взгляд говорит что женщинасовершенно лишена отношения к идее бесконечности к божеству, так как у неенет души. По индийскому воззрению, к Брахме стремятся только через Атмана.Женщина не микрокосм, она не создана по образу Божию. Человек ли она? Можетбыть, животное? Растение? Эти вопросы покажутся очень смешными анатому,который a priori признает ложной основную точку зрения подобных проблем. Длянего женщина является homo sapiens, отличный от всех других видов живыхсуществ. В пределах человеческого рода женщина, по его мнению, так жесоподчинена мужчине, как всякая самка соподчинена самцу соответственноговида и рода. И философ не вправе сказать: какое мне дело до анатомов! Унего, пожалуй, мало надежды найти разрешение волнующих его вопросов с этойименно стороны, но он говорит об антропологических вещах, и если он достигистины, то она должна дать объяснение, она должна быть с успехом применена ик морфологическому факту. В самом деле! В состоянии своей бессознательности женщины, несомненно,стоят ближе к природе, чем мужчины. Цветы их сестры, и то, что онизначительно ближе стоят к животным, чем мужчины, ясно видно из их большейсклонности к содомии (мифы о Парсифале и Леде, отношение их к комнатнойсобачке содержит в себе гораздо больше чувственности, чем это обыкновенносебе представляют). Но женщины -люди. Даже Ж, которую мы рисуем себе безвсяких следов умопостигаемого "я", все же является неизменным дополнением кМ. Если тот факт. что особая половая и эротическая дополняемость к мужчинесосредоточена в лице женщины и не представляет собою нравственного явления,которым прожужжали уши защитники брака, то он, во всяком случае, обладаетчрезвычайной важностью для проблемы женщины. Далее, животные толькоиндивидуумы, женщины - лица (если и не личности), они все-таки обладаютвнешней формой суждения, хотя и лишены внутренней. Если им отказано вспособности речи, то все же следует за ними признать способность говорить.Правда, у них отсутствует единство самосознания, но у них ведь естьнекоторая память. У них есть соответствующие суррогаты решительно всего, чемни обладал бы мужчина. Эти-то именно суррогаты способствуют смешениюпонятий, которое господствует в умах поклонников женственности. Возникаетсвоего рода амфисексуальность понятий, из которых многие (тщеславие-стыд-любовь, фантазия, страх, чувствительность и т. д.) имеют два значения.мужское и женское. Здесь мы, таким образом, затронули вопрос о последней сущностипротивоположности полов. Сюда не входит вопрос о той роли, которую играют вживотном и растительном царстве мужской и женский принципы. Здесь речь идеттолько о человеке. Наше исследование еще в самых зачатках своих ясноподчеркивало тот факт, что эти принципы мужественности и женственностиследует принять не как метафизические идеи, а как теоретические понятия.Дальнейший ход нашего исследования показал, какие глубокие различиясуществуют между мужчиной и женщиной, различия, которые по крайней мере улюдей выходят далеко за пределы одной только физиологически-сексуальнойприроды их. Таким образом, взгляд, согласно которому фактический дуализмполов есть выражение установленного природой распределения различных функцийсреди различных существ, распределения, понимаемого в смысле разделенияфизиологического труда. Это взгляд, который, по моему мнению, получилособенно широкое распространение благодаря Мильн - Эдварсу, совершенно неприемлем с нашей точки зрения. Не стоит терятьслов о его поверхностности, доходящей иногда прямо до смешного. Еще меньшеследует говорить об его интеллектуальной ограниченности. Дарвинизм особенносильно способствовал популяризации этого взгляда. Было уже чуть не всеобщераспространенным воззрением, что сексуально-дифференцированные организмыведут свое происхождение от низшей стадии половой нераздельности. Произошлоэто будто путем победы, которую одержало существо, освобожденное от бремениэтой функции, над другими более примитивными, обремененными работой,бесполыми или двуполыми видами. Но что такое именно "происхождение пола",как результат "преимуществ разделения труда", "облегчения в борьбе засуществование", представляет собою совершенно необыкновенное явление - этодоказал с неопровержимой аргументацией задолго до появления могильных червейу праха Дарвина, Густав Теодор Фехнер. Нельзя отдельно, изолированно исследовать и постичь смысл мужчины иженщины. Значение может быть познано при совместном изучении и взаимномсопоставлении мужчины и женщины. В их отношении друг к другу следует искатьключ к раскрытию обеих сущностей. Мы слегка коснулись этого отношения припопытке обосновать природу эротики. Отношение между мужчиной и женщиной естьне что иное, как отношение между субъектом и объектом. Женщина ищет своегозавершения, как объект. Она - вещь мужчины или вещь ребенка. Она хочет,чтобы ее принимали только за вещь, что удачно скрывается вечной рисовкой.Никто так скверно не понимает истинного желания женщины, как тот, которыйинтересуется всем тем, что в ней происходит, который проявляет внимание к еечувствам и надеждам, ее переживаниям и духовной оригинальности. Женщина нехочет, чтобы к ней относились, как к субъекту. Она всегда и во всехнаправлениях (в этом именно выра-жается ее бытие женщины) хочет оставатьсяпассивной, хочет чувствовать волю, направленную на нее. Она не хочет, чтобыее стыдились или щадили, она вообще не хочет, чтобы ее уважали. Ееединственная потребность заключается в том, чтобы ее желали, как тело, чтобыона находилась в обладании чужих рук, как их собственность, как простоеощущение приобретает реальность лишь тогда, когда оно выражено в понятии, т.е. когда оно превращается в известный объект, так и женщина доходит досвоего существования и ощущения его лишь тогда, когда они возводитсямужчиной или ребенком, как субъектом, на ступень объекта. Таким путем, путемподарка, она приобретает свое существование. Противоположность между субъектом и объектом с точки зрения теориипознания является с онтологической точки зрения противопоставлением формы иматерии. Это противопоставление есть только перемещение первой из сферытрансцендентального в сферу трансцендентного, из опытно-критической областив область метафизическую. Материя, а именно то, что абсолютноиндивидуализировано, что может принять какую угодно форму, но что не имеетопределенных длительных свойств, так же мало обладает сущностью, как простоеощущение - материя опыта, обладает самостоятельным существованием. Итак,противоположность между субъектом и объектом относится к существованию (тем,что ощущение приобретает реальность как объект, противопоставленныйсубъекту), противоположность же между формой и материей означает разницу всущности (материя без формировки абсолютно бескачественна). Поэтому Платон сполным основанием мог и вещественность, массу, поддающуюся формировке, нечтосамо по себе бесформенное, легко принимающую любую форму глину, то, во чтовливается форма, ее место, то - вечно второе, назвать не сущим. Кого этислова наводят на мысль о том, что Платон имел здесь в виду пространство, тотнизводит величайшего мыслителя на степень поверхностного философа. Мынисколько не сомневаемся в том, что ни один выдающийся философ не станетприписывать пространству метафизическое существование, но он вместе с тем нескажет, что пространство лишено всякой сущности. Для дерзкого болтунахарактерно именно то, что он считает пустое пространство "химерой", что онодля него "нечто". Только у вдумчивого мыслителя оно приобретает реальность истановится проблемой для него. Не сущее Платона есть именно то, что дляфилистера кажется наиболее реальным, суммой всех ценностей существования.Это не что иное, как материя. Итак, я в этом месте присоединяюсь с одной стороны к Платону, которыйсравнивает принимающее всевозможные формы "нечто" с матерью и кормилицейвсякого процесса возникновения вообще, а с другой стороны, следуя по стопамАристотеля, натурфилософия которого уделяет в акте оплодотворения женскомупринципу материальную, а мужскому - формирующую роль. Но не будет ли слишкомсмело и рискованно утверждать на основании приведенных взглядов, чтозначение женщины сводится лишь к факту воплощения в ней начала материи?Чело- век, как микрокосм, сосредоточивает в себе оба начала. Он составлен изжизни высшей и низшей, из метафизически существующего и несуществующего, изформы и материи. Женщина же есть ничто. Она -только материя. Это положение венчает все здание. Оно выясняет все, что до сих пороставалось неясным. Оно замыкает длинную цепь наших доказательств. Половоевлечение женщины направлено на прикосновение. Оно- влечение к контректации,но не к детумесценции. Соответственно этому и самое  тонкое чувство женщины,и притом единственное, которое у нее более развито, чем у мужчины, естьчувство осязания. Глаз и ухо направляют нас в неограниченное пространство идоставляют нам предощущение бесконечности. Чувство осязания требуеттеснейшей телесной близости для своего проявления. Человек сливается спредметом, который он схватывает: это исключительно грязное чувство, как бысозданное для существа, которое по природе своей чувство есть склонность кфизическому общению. Единственное, что оно способно вызвать - это ощущениесопротивления, восприятие осязаемого, но именно о материи, как показал Кант,нельзя высказывать ничем иного, как то, что она является такого родазаполнением пространства, которое оказывает сопротивление всему, что толькони стремится проникнуть туда. Факт "препятствия "создал, как психологическое(не гносеологическое) понятие вещи, так и тот необычайный характерреальности, который большинство людей приписывает чувству осязания, какболее солидному, "первичному" свойству опытного мира. Но тот факт, что длячувства мужчины материя не вполне теряет характера истинной реальности,объясняется наличностью в нем некоторого остатка женственности, которая всеже присуща ему. Если бы абсолютный мужчина существовал в действительности,то материя и психологически (не только логически) не была бы для него чем-тосущим. Мужчина - форма, женщина - материя. Если это положение верно, то смыслего должен также проявляться и в отношении отдельных психических переживаниймежду собою. Давно упомянутая нами дифферен-цированность содержания духовнойжизни мужчины в сравнении с нерасчлененностью, хаотичностью способапредставления у женщины является выражением той же противоположности междуформой и материей. Материя хочет приобрести известную форму: поэтому женщинатребует от мужчины разъяснения своих запутанных мыслей, толкования генид. Женщина и есть именно та материя, которая принимает любую форму. Тотфакт, что девочки обладают большей способностью запоминания учебногоматериала, чем мальчики, можно объяснить только пустотой и ничтожествомженщин, которые пропитываются любым содержанием. Мужчина же сохраняет всвоей памяти лишь то, что его действительно интересует, все же остальное онзабывает (см. часть II). Но то, что мы назвали приспосабливаемостью женщины,ее полная подчиняемость пересоздающей воле мужчины - все это объясняетсятолько тем, что женщина является одной только материей, что она лишенавсякой изначальной формы. Женщина - ничто, поэтому и только ПОЭТОМУ онаможет стать всем. Мужчина же может стать только тем, что он есть. Из женщиныможно сделать все, что только угодно, тогда как мужчине можно лишь помочьдостигнуть того, к чему он сам стремится. Поэтому. серьезно говоря, имеетсмысл воспитывать женщин, но не мужчин. Воспитание производит крайненезначительную перемену в истинной сущности мужчины, в женщине же путемодного внешнего влияния можно вытеснить глубочайшую природу ее - высшуюценность, которую OH придает сексуальности. Женщина может создать какоеугодно представление, она может все отрицать, но в действительности она -ничто. У женщин нет какого-нибудь определенного свойства. Единственное еесвойство покоится на том, что она лишена всяких свойств. Вот в чемзаключается вся сложность и загадочность женщины. В этом кроется еепревосходство над мужчиной и ее неуловимость для него, потому что мужчина ив данном случае ищет какого-то прочного ядра. Если найденные нами выводы в своей правильности и не вызовут ни в комсомнения, то все же они заслуживают упрек в том, что они не дают никакихсведений об истинной сущности мужчины. Можно ли приписать ему какую-нибудьобщую черту, как мы сделали это по отношению к женщине, всеобщим свойствомкоторой является сводничество, отсутствие всякой сущности? Существует ливообще понятие мужчины в том смысле, в каком существует понятие женщины?Допускает ли она подобное же определение? На это следует ответить, что мужественность лежит в фактеиндивидуальности, монады, и этим фактом вполне покрывается. Беспредельноеразличие отделяет одну монаду от другой, а потому ни одну их них нельзяподвести под более широкое понятие, которое содержало бы в себе нечто общеенескольким монадам. Мужчина - микрокосм. В нем заключены все возможности. Ноэто не следует смешивать с универсальной переменчивостью женщины, котораяможет стать всем, будучи ничем. Мужчина же - все, и он может стать более илименее всем сообразно своей одаренности. Мужчина содержит в себе такжеженщину, материю. Он может широко развить в себе именно эту часть своейсущности, тогда он обезличивается, исчезает, но он также может познать ее иодолеть в себе, поэтому он и только он в состоянии достигнуть истины оженщине (см. часть II). Женщина же совершенно лишена возможности развиться,разве только через мужчину. Значение мужчины и женщины выступает особенноотчетливо лишь при рассмотрении их взаимных половых и эротических отношений.Глубочайшее желание женщины заключается в том, чтобы с по- мощью мужчиныприобрести определенную форму и быть им созданной. Женщина хочет, чтобымужчина преподносил ей мнения, совершенно отличные от тех, которых она дажепридерживалась раньше. Она хочет, чтобы он опроверг все то, что ей казалосьраньше правильным (противоположность благочестию). Как нечто целое онажаждет собственного крушения с тем, чтобы быть заново созданной мужчиной. Воля мужчины впервые создает женщину, она властвует над ней и изменяетее в самых глубоких основах ее (гипноз). Здесь, наконец, выясняетсяотношение психического к физическому у мужчины и женщины, Мы раньше принялидля мужчины некоторое взаимодействие в смысле одностороннего творчества телатрансцендентной душой, тела, которое есть не что иное, как проекция души вмире явлений. Для женщины же мы приняли параллелизм толькоэмпирически-психического и эмпирически-физического. Теперь ясно, что и уженщины имеет место некоторое взаимодействие. Но тогда как у мужчины, поглубоко верной теории Шопенгауэра, что человек является своим собственнымсозданием, воля создает и пересоздает по своему желанию тело, женщинафизически проникается влиянием и пересоздается с помощью чужой воли(внушение, предопределение). Мужчина придает форму не только себе, но, чтоеще легче, также и женщине. Те мифы книги Бытия и других космогонии, которыеприписывают мужчине создание женщины, возвестили более глубокую истину, чембиологические теории эволюции, которые верят в происхождение мужского изженского элемента. Теперь можно уже ответить на один сложнейший вопрос, который осталсяоткрытым в IX главе. Сущность его заключалась в следующем: каким образомженщина, сама лишенная души и воли, может постичь, в какой мере они присущимужчине. Одного только не следует упускать из виду: то, что женщинаподмечает в сфере то, для чего у нее имеется определенный орган, вдействительности не принадлежит к природе мужчины, а является лишь всеобщимфактом мужественности, определенной степенью его. Это глубокая ложь,лицемерие или ложное представление о женщине, насквозь пропитанной мужскойсущностью, когда говорят, что женщина обладает самосостоятельным пониманиеминдивидуальности мужчины. Влюбленный, которого так легко обмануть на этомбессознательном симулировании более глубокого понимания со стороны женщины,может быть вполне удовлетворен этим пониманием. но более требовательныйчеловек не скроет от себя того, что понимание женщин направлено только наформальный всеобщий факт существования души, а не на своеобразность личностимужчины. Ибо для того, чтобы обладать способностью перципировать иапперципировать специальную форму, материя не должна была быть бесформенной.Отношение женщины к мужчине есть отношение материи к форме. И ее пониманиесущности мужчины есть одна только готовность принять возможно более прочныеформы или инстинктивное стремление того существа, которое не имеет бытия, кбытию. Итак, это "понимание" нельзя назвать теоретическим. Оно выражаетсобою не участие, а желание быть причастной: оно навязчиво и эгоистично.   Женщина не имеет никакого отношения к мужчине. Она наделена пониманиеммужественности, но не мужчины. И если в половой сфере ее следует признатьболее требовательной, чем мужчину, то это указывает лишь на сильное желаниеее подвергнуться более прочной и отчетливой формировке: это есть ожиданиевозможно большего quantum' а существования. И сводничество в конце концов ничего другого собою не представляет.Сексуальность женщин сверхиндивидуальна, так как они не являются строгоограниченными, оформенными, индивидуализированными сущностями. Высшиммоментом в жизни женщины, когда раскрывается ее изначальное бытие, ееизначальное наслаждение, является тот момент, когда в нее втекает мужскоесемя. Тогда она в бурных объяснениях жмет мужчину и прижимает его к себе:это - высшее наслаждение пассивности, еще более сильное, чем ощущениесчастья у загипнотизированной. Это - материя, которая формируется и котораяхочет связать себя с формой навеки, никогда ее не оставляет. Вот почемуженщина бесконечно благодарна мужчине за половой акт. Это чувствоблагодарности может быть мимолетным, как, например, у лишенной всякойуличной проститутки, или более длительным, что имеет место у болеедифференцированных женщин. Это непрестанное стремление нищеты присоединитьсяк богатству, это бесформенное, а потому и сверхиндивидуальное влечениенерасчлененного содержания прийти в соприкосновение с формой и длительноприкрепить ее за собою с тем, чтобы таким образом приобрести бытие - все этолежит в глубочайших основах сводничества. Тот факт, что женщина лишенавсяких границ, что она не монада, делает возможным самое явлениесводничества. Она претворяется в действительность потому, что женщинаявляется представительницей полного ничто материи, которая всячески инепрестанно стремиться привести себя в связь с формой. Сводничество естьвечное стремление "ничего" к "чему-то". Постепенно развиваясь, двойственность мужчины и женщины разрослась вдуализм вообще, в дуализм высшей и низшей жизни, субъекта и объекта, формы иматерии, "чего-то" и "ничего". Всякое метафизическое и трансцендентальноебытие есть бытие логическое и моральное: женщина алогична и аморальна. Онане содержит в себе уклонения от логического и морального начала: она неантилогична, она не антиморальна. Она представляет собою не отрицающее "не",а полное "ничто", ни "да", ни "нет". Мужчина скрывает в себе возможностьабсолютного "нечто" и абсолютного "ничто", а потому вся его деятельностьимеет определенное направление в ту или другую сторону: женщина не грешит,так как она уже сама по себе грех, возможность греха в мужчине. Чистый мужчина есть идеальный образ Бога, абсолютного "нечто". Женщина, даже женщина в мужчине, есть символ полного ничто:таково значение женщины во вселенной, так дополняют и обусловливают другдруга мужчина и женщина. Как противоположность мужчины, женщина имеетопределенный смысл и известную функцию в мировом целом. Как мужчинавозвышается над самцом - животным, так и женщина - над самкой. Человек неведет борьбы между ограниченным бытием и ограниченным небытием, какживотные. В человеческом царстве борьба идет между неограниченным бытием инеограниченным небытием. Вот почему мужчина и женщина вместе толькосоставляют человека. Итак, смысл женщины - быть бессмыслицей. Она воплощает в себе "ничто",противоположный полюс божества, другую возможность в человеке. Поэтому никтоне пользуется таким презрением, как мужчина, превратившийся в женщину. Егоставят несравненно ниже тупоумного, заклятого преступника. Так мы дошли допонимания глубочайшего страха у мужчины: это страх перед женщиной, страхперед бессмысленностью, перед манящей бездной пустоты. Только старая женщина глубоко правдиво раскрывает нам, что представляетсобою женщина в действительности. Красота женщины, согласно с опытом,создается благодаря любви мужчины: женщина становится красивее, когдамужчина ее любит, так как она пассивно подчиняется воле, заложенной в еголюбви. Как это и не звучит мистично - это повседневный опыт. Старая женщинапоказывает, насколько женщина никогда не была красивой; была бы  женщинакрасива, не было бы ведьмы. Но женщина есть ничто, пустой сосуд, на времявычищенный и выбеленный. Все качества женщины являются результатом ее небытия, отсутствия в нейсущности. Так как она лишена истинной неизменной жизни и обладает лишьземной жизнью, то она, как сводница, и поощряет всякое создание этой жизни.Поэтому мужчина, который действует на нее чувственно, может в основепересоздать и впитаться в нее. Этим путем объединяются все три качестваженщины, отмеченные в этой главе. Все они замыкаются в сфере ее небытия. Путем непосредственной дедукции из этого понятия небытия мы приходим кдвум отрицательным признакам: изменчивости и лживости. Только сводничество, как единственно положительное в женщине, нельзябыло вывести из него так быстро, путем простого анализа. И это вполне понятно. Ибо бытие женщины тождественно сводничеству. Оноявляется утверждением сексуальности вообще. Сводничество - это то же, чтоуниверсальная сексуальность. Тот факт, что в действительности есть женщина,указывает лишь на наличность в мире радикального влечения ко всеобщейсексуальности. Проследить явления сводничества в порядке дальнейшейпричинности - значит раскрыть бытие женщины. Если взять исходным пунктом таблицу двоякой жизни, то можно сказать,что направление от высшей жизни к низшей есть переход от бытия к небытию,воля, направленная на "ничто", на отрицание, на зло в себе. Утверждениеполного "ничто" - антиморально: это - потребность превратить форму в нечтобесформенное, в материю, потребность разрушать. Но "отрицание" родственно "ничто". Поэтому существует такая глубокаясвязь между преступным и женским началом. Антиморальное и аморальное именното, что мы в нашем исследовании так строго отличали, теперь как бысоприкасаются в общем в понятии не морального. Этим до известной степениоправдывается обычное смешение и отождествление этих двух понятий. Ибо"ничто" есть только "ничто": оно не имеет ни существования, ни сущности. Оноявляется всегда лишь средством для отрицания. Оно есть то, что с помощью"не" противопоставляется "чему-то". Только тогда, когда мужчина утверждаетсвою собственную сексуальность, уклоняется от высшей жизни и приобщается книзшей - только тогда женщина получает существование- Только когда "что-то"переходит в "ничто", "ничто" может превратиться во "что-то". Признанный фаллос есть нечто антиморальное. Поэтому его воспринимают,как нечто отвратительное. Его предоставляют себе находящимся в известномотношении к сатане: половой орган Люцифера занимает центр дантовского ада(центр земли). Здесь выясняется абсолютная власть мужской сексуальности над женщиной.Только благодаря тому, что мужчина  становится сексуальным, женщинаприобретает существование и значение: ее бытие связано с фаллосом, а потомуон является ее величайшим повелителем и неограниченным властелином. Мужчина,ставший сексуальным, это фатум женщины. Дон-Жуан - единственный человек,который заставляет ее трепетать в самых основах своих. Проклятие, которое, как мы предчувствовали, тяготеет над женщиной, естьзлая воля мужчины: "ничто"- только орудие для "нет". Отцы церкви выражалиэту мысль с большим пафосом, говоря, что женщина есть орудие дьявола. Ибоматерия сама по себе - "ничто", только форма должна ей дать существование.Грехопадение формы есть самоосквернение путем влечения сосредоточить своюдеятельность на материи. Когда мужчина стал сексуальным, он создал женщину. Тот факт, что женщина существует, означает только то, что мужчинаутвердил сексуальность. Женщина есть результат этого существования, инымисловами женщина - сама сексуальность. В своем существовании женщина находится  в зависимости от мужчины:последний, становясь мужчиной, половой противоположностью женщины, вызываетее к жизни, дает ей бытие. Поэтому первым делом для женщины являетсясохранение в мужчине сексуальности: ибо она обладает существованием в той жестепени, в какой он - сексуальностью. Поэтому женщина хочет, чтобы он всецело превратился в фаллос, поэтомуона сводничает. Она неспособна пользоваться существом иначе, как средством кцели, к этой цели полового акта. Ибо она не преследует никакой другой цели,кроме той, которая направлена на виновность мужчины. Ее сразила бы смерть втот момент, когда мужчине удалось бы одолеть в себе свою сексуальность. Мужчина создал и создает женщину, пока он сохраняет свою сексуальность.Он дал ей сознание (часть II, конец III главы), он дает ей и бытие. Неотказываясь от полового акта, он вызывает к жизни женщину. Женщина естьпервородный грех мужчины. Любовь призвана замолить этот грех. Только теперь выясняется то, о чемв конце предыдущей главы говорили в форме туманного, неясного мифа.Раскрывается то, что раньше было скрыто: что женщина не существует догрехопадения мужчины, не существует без него, что это грехопадение неотнимает у нее богатства, которым она владела до него, напротив, оно ссамого начала предполагает женщину в жалкой нищете. То преступление, котороесовершил и совершает мужчина, создавая женщину, т. е. утвердив половой акт,он погашает по отношению к ней, как эротике. Ибо чем можно объяснить этубесконечную неисчерпаемую Щедрость всякой любви? Почему любовь призвананаделить душой именно женщину, а не какое-либо другое существо? Почемуребенок еще не способен любить? Почему любовь наступает вместе ссексуальностью в период возмужалости, в связи с утверждением женщины и свозобновлением греха? Женщина несомненно является предметом, созданнымРуками полового влечения мужчины. Он создал ее, как собственную цель, какгаллюцинирующий образ, за который жадно хватается его мечта. Женщина естьобъективация мужской сексуальности, овеществленная сексуальность. Она - грехмужчины, претворившийся в живую плоть. Каждый мужчина, воплощаясь, создаетсебе женщину, ибо он сексуален. Но женщина обязана своим существованием несвоей, а чужой вине. Все, что можно поставить в упрек женщине, есть грехмужчины. Любовь должна прикрывать этот грех, но не осилить его. Онавозвышает женщину вместо того, чтобы уничтожить ее. "Нечто" заключает в своиобъятия "ничто", надеется таким образом освободить мир от всякого отрицанияи примирить все противоречия, однако "ничто" могло бы уничтожиться толькотогда, если бы "нечто" держало себя вдали от него. Как ненависть мужчины кженщине есть лишь едва сознанная ненависть к своей собственнойсексуальности, так и любовь мужчины есть самая смелая, самая отчаяннаяпопытка спасти для себя женщину как женщину, вместо того, чтобы отрицать ее,как таковую, изнутри. Отсюда именно вытекает ее сознание вины: с помощью неегрех должен быть устранен, но не искуплен. Ибо женщина существует как грех и существуют только благодаря грехумужчины, и если женственность означает сводничество, то это лишь потому, чтовсякий грех сам собой стремится к своему  размножению. Все то, что женщина всостоянии сделать своим существованием, всей своей сущностью, все, что онавечно бессознательно совершает, сводится к отражению влечения в мужчине, еговторого, неискоренимого, низшего влечения: она, подобно Валкирии, самаслепая, является орудием чужой воли. Материя кажется такой же неразрешимойзагадкой, как и форма. Женщина так же бесконечна, как мужчина, "ни- что"столь же вечно, как и бытие. Но эта вечность есть вечность греха.

Г Л А В А ХШ

ЕВРЕЙСТВО

Суммируя все положения, развитые в этом исследовании, меня нисколько неудивит, если многим покажется, что "мужчины" выставлены в слишком выгодномсвете, что они возведены на незаслуженно высокий пьедестал. Конечно, можно ине обращать внимания на дешевые аргументы, не спорить против довода, какоеошеломляющее действие должен был бы произвести на филистера или плута одинтот факт, что он включает в себе целый мир. А все-таки мы рискуем навлечь насебя подозрение не в одной только чрезмерной снисходительности. Нам яснопоставят в вину тенденциозное замалчивание всех низменных, отвратительных имелочных сторон мужественности ради высших ее проявлений. Но это обвинение было бы несправедливо. Я далек от мысли идеализироватьмужчин с той только целью, чтобы легче обесценить женщин. Я не отрицаю, чтосреди эмпирических представителей мужественности есть много ограниченных инизких экземпляров, но здесь речь идет о том, что таится в виде лучшейвозможности в каждом человеке. Эта возможность, оставаясь в полнейшемпренебрежении со стороны мужчины, вызывает в нем то ярко мучительное, тоглухо враждебное чувство, но в применении к женщине она не идет в счет, ни вкачестве действительного факта, ни в качестве и теоретического соображения.И как ни важны, на мой взгляд, всевозможные различия, существующие междумужчинами, я, тем не менее, счел возможным на них совершенно неостанавливаться. Самым важным было для меня установить, что женщина собою непредставляет, и мы видели, что она действительно лишена бесконечно многихчерт, которые даже у самого посредственного, самого плебейского мужчиныотсутствуют не в полной мере. То, что представляет собою женщина, ееположительные черты (поскольку здесь вообще можно говорить о каком-нибудьбытии, о чем-нибудь положительном) можно всегда обнаружить у очень многихмужчин. Мы уже не раз говорили о том, что есть мужчины, которые всецелопревратились в женщин, или всегда оставались таковыми, но нет ни однойженщины, которая вышла бы за пределы известного, не особенно высокого,морального и интеллектуального начала. Поэтому я хотел бы тут же повторитьпрежнее положение: наиболее высоко стоящая женщина все же стоит бесконечнониже самого низкого из мужчин. Но возражения можно и еще продолжить, пока они не коснутся одногопункта, на котором моей теории придется непременно остановиться, чтобыизбегнуть лишних упреков. Существуют различные племена и расы, где мужскойэлемент, не являясь какой-нибудь промежуточной сексуальной формой, тем неменее обнаруживает так мало сходства с идеей мужественности в том виде, вкаком она представлена в этой книге, что один этот факт заставляет насопасаться за непреложность его принципов и несокрушимость его главногофундамента. Что можно сказать, например, о китайцах с их чисто женскойнетребовательностью и отсутствием всяких стремлений? Здесь, без сомнения,соблазн приписать целому народу исключительную женственность особенно велик.Ведь обычай носить косу не есть же пустой каприз целой нации, а что должнаозначать собою скудная растительность на лице? В таком случае, как обстоитдело с неграми? Вряд ли негры выдвинули хоть одного гения В моральном жеотношении они стоят почти все так низко, что американцы, как известно, сталисерьезно призадумываться, не является ли эмансипация их слишком рискованнымшагом. Итак, если принцип промежуточных половых форм может иметь некотороезначение для расовой антропологии (благодаря тому, что некоторые народы вцелом обладают большим количеством женственности), то все же следуетпризнать, что все предыдущие выводы относятся прежде всего к арийскомумужчине и к арийской женщине. Если же мы обратимся к вопросу о том,насколько другие великие племена человечества обнаруживают совпадение с темиотношениями, которые проявляются в крайних вершинах его, если мы далеепоинтересуемся узнать, какие препятствия мешают им приблизиться к этимвершинам, во всех этих случаях мы всецело переходим в область расовыххарактеров, путем самого тщательного и благородного углубления в содержаниеи сущность его. В качестве предмета ближайших рассуждении я выбрал еврейство. При этомя руководствовался тем соображением, что оно, как далее видно будет,является самым упорным и подчас опасным противником тех воззрений, которыеуже были развиты до сих пор и которые предстоит еще развить в дальнейшемкроме того, оно возражает  против главной точки зрения, лежащей в основемоего исследования. Следует заметить, то еврейство обнаруживает чертыантропологического родствa с обеими упомянутыми расами: с неграми и смонголами. На негров указывают столь распространенные среди евреев курчавыеволосы. На примесь монгольской крови указывает столь обычная среди евреевкитайская или малайская форма лицевой части черепа, которой всегдасоответствует желтоватый оттенок кожи. Все это результат ежедневного опыта, и только в этом смысле нужнопонимать наши замечания. Антропологический вопрос о происхождении еврейства,кажется, совершенно неразрешим. Даже столь ин-тересный ответ, какой дал Г.С. Чемберлен в своих знаменитых "Основах XIX века", вызвал в новейшее времяцелую массу возражений. Я не обладаю достаточными знаниями, чтобы разбиратьэтот вопрос. то, что здесь будет, хотя и кратко, но возможно глубжепроанализировано, относится к психическому своеобразию еврейского элемента.Эта задача лежит в сфере психологического наблюдения и расчленения. Онаразрешима вне всяких гипотез об исторических явлениях, которые в настоящеевремя уже не поддаются контролю. Объективность, это главное, что необходимособлюдать при разрешении поставленного вопроса. Это тем более важно, чтоотношение к еврейству в настоящий момент является самой важной и резкойстороной национального вопроса, которую каждый старается публично разрешитьи которая всюду служит теперь основным принципом разделения цивилизованныхлюдей. И нельзя утверждать, чтобы та ценность, которую придают открытомузаявлению в этом вопросе, не соответствовала бы серьезности и глубокомузначению его, чтобы люди преувеличивали огромную важность этом вопроса. Тотфакт, что мы сталкиваемся с ним повсюду, исходили ли мы из культурных илиматериальных, из религиозных или политиче-ких, из художественных илинаучных, из биологических или исторических, характерологических ифилософских проблем, этот факт, вероятно, имеет глубочайшую основу всуществе самого еврейства. Отыскатьэту причину есть задача, для которойникакой труд не может казаться чрезмерным, ибо результат, во всяком случае,должен нас бесконечно вознаградить. Но предварительно я хотел бы точно определить, в каком смысле я говорюо еврействе. Я говорю здесь не о расе и не о народе, еще меньше овероисповедании, официально признанном законом. Под еврейством следуетпонимать только духовное направление, психическую конституцию, котораяявляется возможностью для всех людей, но которая получила полнейшееосуществление свое в историческом еврействе. Что это так, доказывается ничеминым, как антисемитизмом. Самые настоящие, наиболее арийские из арийцев,уверенно сознающие свое арийство, не бывают антисемитами. Нет никакогосомнения, что их могут неприятно поразить бьющие в глаза еврейские черты, ноантисемитизма в общем, того антисемитизма, который насквозь проникнутчеловеконенавистничеством, они совершенно постичь не могут. Это именно телюди, которые среди защитников еврейства известны под именем "филосемитов".В тех случаях, когда уничтожают или нападают на еврейство приходят навыручку их мнения относительно юдофобства, мнения, исполненные чрезвычайногоудивления и глубокого негодования3. Напротив, в агрессивном антисемите можновсегда заметить некоторые еврейские черты. Они могут и запечатлеться и наего физиономии, хотя бы его кровь была чиста от всякой семитической примеси. Да иначе и быть не может. Подобно тому, как мы в другом человеке любимименно то, к чему сами стремимся и чего никогда вполне достичь не можем, мыненавидим в другом то, чего мы не хотели бы видеть в себе, но что все-такиотчасти свойственно нам. Человек не может ненавидеть то, с чем у него нет никакого сходства.Только другой человек часто в состоянии указать нам на то, какиенепривлекательные и низменные черты свойственны нам. Этим объясняется то, что самые отъявленные антисемиты всегда находятсясреди самих евреев. Ибо только еврейские евреи, подобно совершенно арийскимарийцам, не настроены антисемитично. Что касается всех остальных, то болеенизкие натуры проявляют свой антисемитизм по отношению к другим, произносятнад ними свой приговор. никогда однако не подвергая себя в этом направлениисуду своей критики. Только у немногих антисемитизм направлен прежде всемпротив их собственной личности. Одно остается бесспорным: кто ненавидит еврейскую сущность. ненавидитее прежде всего в себе самом. Тот факт, что он безжалостно преследует всееврейское в другом человеке, есть только попытка самому таким образомосвободиться от него. Он стремится свергнуть с себя все еврейское,сосредоточив его целиком в своем ближнем, чтобы на минуту иметь возможностьсчитать себя свободным от него. Ненависть есть явление проекции, как илюбовь: человек ненавидит только того, кто вызывает в нем неприятныевоспоминания о себе самом. Антисемитизм евреев доказывает, что никто, знающий еврея, не видит внем предмета, достойного любви - даже сам еврей. Антисемитизм арийцаприводит нас к не менее важному выводу: не следует смешивать еврейство иевреев. Есть арийцы, которые содержат в себе значительно больше еврейского,чем настоящий еврей. Есть также евреи, которые больше походят на арийцев,чем любой ариец. Я не буду здесь перечислять семитов, которые содержали всебе много арийского - ни менее значительных (как,  например, известныйФридрих Николай в XVIII веке), ни более значительных среди них (здесьследует упомянуть Фридриха Шиллера), я также отказываюсь от более подробногоанализа их еврейства. Глубочайший антисемит Рихард Вагнер, и тот не вполнесвободен от некоторого оттенка еврейства, даже в своем искусстве, как бысильно ни обманывало нас то чувство, которое видит в нем великого художникавне рамок исторического человека, как бы мало мы ни сомневались в том, чтоего Зигфрид есть самое нееврейское произведение, какое только можно былосоздать. Но без причины никто антисемитом че бывает. Как отрицательноеотношение Вагнера к большой опере и театру следует свести к сильномувлечению, которое он сам питал к ним, влечению, которое ясно выступает еще вего "Лоэнгрине", точно также н его музыку, единственную в мире по силемыслей, выраженных в мотиве, трудно будет признать свободной от чего-тонавязчивого, шумного, неблагородного, в связи с последним обстоятельствомстоят и необычайные усилия Вагнера, направленные на внешнюю инструментовкусвоих произведений. Нельзя отрицать и того, что вагнеровская музыкипроизводит сильнейшее впечатление как на еврея - антисемита, которыи никакне может вполне освободиться от своего еврейства, так и на индо-германцаюдофоба, который боится впасть в него. Сказанное не относится к музыке"Парсифаля", которая на веки останется недоступной для настоящего еврея, каки сама драма "Парсифаль", он не поймет ни "хора пилигриммов", ни поездки вРим "Тангейзера", как и многого другого. Человек, который был бы тольконемцем, никогда не мог бы прийти к тому ясному сознанию сущности немецкогодуха, к какому пришел Вагнер в своих "Нюренбергских Мейстерзингерах".Наконец, следует также подумать над тем, почему Вагнера больше тянуло кФейербаху, чем к Шопенгауэру. В мои планы вовсе не входит низвести великого человека путеммелко-психологическом разбора. Еврейство служило ему великой поддержкой вделе познания и утверждения в себе другого полюса. Благодаря еврействуВагнеру удалось проложить себе дорогу к Зигфриду и Парсифалю и датьединственное в истории высшее выражение германского духа. Человек, болеевыдающийся, чем Вагнер, должен прежде всего одолеть в себе еврейство, чтобынайти свою миссию. Я позволю себе уже в этом месте выставить следующееположение: всемирно-историческое значение и величайшая заслуга еврействазаключается, вероятно, в том, что оно беспрестанно проводит арийца кпостижению его собственной сущности, что оно вечно напоминает ему о немсамом. Этим именно ариец и обязан еврею. Благодаря еврею ариец узнает, чтоему следует особенно опасаться: еврейства, как известной возможности,заключенной в нем самом. Этот пример дает вполне точное представление о том, что, по-моемумнению, следует понимать под еврейством. Не нацию и не расу, невероисповедание и не писанный завет. Если я тем не менее говорю о еврее, топод этим я не понимаю ни отдельного еврея, ни совокупности их. Я имею ввидучеловека вообще, поскольку он причастен к платоновской идее еврейства.Значение именно этой идеи я и хочу обосновать. Необходимость разграничения явления определяет направление моегоисследования: оно должно протекать в сфере половой психологии. Страннаянеожиданность поражает человека, который задумывался над вопросом о женщине,о еврее. Он чутьем своим воспринимает, в какой-степени еврейство проникнутотой женственностью, сущность которыЙмы исследовали до сих пор исключительнов смысле некоторой противоположности ко всему мужскому без всяких различий-Здесь все может легко навести его на мысль о том, что у еврея гораздо большеженственности, чем у арийца. Он, наконец, может придти к допущениюплатоновской мысли- соприкосновения с женщиной даже самого мужественногоеврея. Это мнение было бы ошибочно. Но так как существует огромное количествоважнейших пунктов, тех пунктов, в   которых перед нами, по-видимому,раскрывалась глубочайшая сущность женственности, и которые мы, к нашемувеликому изумлению, снова и как бы во второй раз находим у еврея, то нампредставляется необходимым точно установить здесь же всевозможные случаисовпадения и уклонения. На первый взгляд соответствие между женщиной и еврейством кажется прямонеобычайным. Аналогии в этой области до того поразительны, чтопредставляется возможным проследить их необыкновенно далеко. Мало того. Мынаходим здесь не только подтверждение прежних выводов, но приобретаем многоновых интересных дополнений к основной теме. И, по-видимому, вопрос о том,из чего следует исходить при дальнейшем изложении, лишен всякого серьезногозначения.   Чтобы недолго ходить за аналогией, приведем здесь тот замечательныйфакт, что евреи отдают значительное предпочтение движимым благам, даже внастоящее время, когда им вполне доступны все другие формы приобретения.Несмотря на сильно развитые в них приобретательные инстинкты, они не ощущаютникакой потребности в собственности, по крайней мере, в ее наиболее прочнойформе, в форме землевладения. Собственность стоит в неразрывной связи сличной своеобразностью, с индивидуальностью. Отсюда вытекает массовоеобращение евреев к коммунизму. Коммунизм, как определенную тенденцию кобщности, следует всегда отличать от социализма, который стремится кобщественной кооперации и к признанию человечества в каждом отдельномчеловеке. Социализм - арийского происхождения (Оуэн, Карлейль, Рескин,Фихте), коммунизм - еврейского (Маркс). Современная социал-демократия далекоушла от христианского, прерафаэлитского социализма только потому, что в нейевреи играют очень выдающуюся роль. Вопреки своим обобществляющимсклонностям, марксистская форма рабочего движения (в противовес Родбертусу)не имеет ровно никакого отношения к идее государства, что несомненновытекает из отсутствия у евреев всякого понимания  этой идеи. Она слишкомнеуловима. Абстракция, кроющаяся в ней, слишком далека от всяких конкретныхцелей, чтобы еврей мог духовно вполне освоиться с нею. Государство естьсовокупность всех целей, которые могут быть осуществлены лишь соединениемразумных существ, как таковых. Но этот кантовский разум, этот дух,по-видимому, в одинаковой степени отсутствует как у еврея, как и у женщины. По этой-то причине сионизм и представляется нам до того безнадежным,хотя он пробудил самые  благородные чаяния среди евреев. Дело в том, чтосионизм является отрицанием еврейства, которое по идеи своей стремитсяраспространиться на всю поверхность земном шара. Для еврея понятиегражданина трансцендентально. Вот почему еврейского государства, в истинномзначении этом слова, никогда не было никогда и быть не может. В идеегосударства заключается утверждение гипостазирование межиндивидуальныхцелей, решение по свободному выбору подчиниться созданному для себяправопорядку, который находит свое символическое (и никакое иное) выражениев лице главы государства. В силу этого противоположностью государстваявляется анархия, которая еще в настоящее время так близка по духукоммунизму, именно в виду его полнейшего непонимания сущности государства,однако тут же следует заметить, что все прочие элементы социалистическогодвижения совершенно лишены этого анархического оттенка. Правда, историческисуществующие формы государственности не осуществили еще идеи даже доизвестной приблизительности. Тем не менее в каждой попытке образованиягосударства все же кроется известная частица, допустим даже, минимум этойидеи, которая возвышает его над простой ассоциацией ради торговых целей илицелей могущества и господства. Историческое исследование возникновениякакого-нибудь определенного государства еще ничего не говорит нам о присущейему основной идее его, поскольку оно действительно является государством, ане казармой. Для того, чтобы постигнуть сущность этой идеи, необходимо будетпризнать значительную долю справедливости за осмеянной ныне теорией договораРуссо. В истинном государстве выражается лишь соединение нравственныхличностей во имя общих задач. Еврей чужд  идее государственности не со вчерашнего дня. Этим качествомон отличается еще издавна. Но отсюда мы уже можем заключить, что у еврея,как и у женщины, личность совершенно отсутствует. В процессе дальнейшего изложения мы убедимся, насколько верно этоположение. Ибо только отсутствие умопостигаемого "я" является основой какженской, так и еврейской несоциальности. Евреи, как и женщины, охотно торчатдруг возле друга, но они не знают общения друг с другом, каксамостоятельные, совершенно отличные существа, под знаменем сверхиндивидуально и идеи. Как нет в действительности "достоинства женщин", так и немыслимопредставление о еврейском "gentleman". У истинного еврея нет тоговнутреннего благородства, которое ведет к чувству собственного достоинства ик уважению чужого "я". Нет еврейского дворянства. Это тем знаменательнее,что интеллектуальный подбор действует среди евреев в течение тысячелетий. Этим объясняется также и то, что известно под названием еврейскоговысокомерия. Оно является выражением отсутствия сознания собственного "я" исильнейшей потребности поднять ценность своей личности путем низведенияличности ближнего, ибо истинный еврей, как и истинная женщина, лишенсобственного "я", а потому он лишен и самоценности. Вот почему, хотя еврей иаристократичность суть две совершенно несоизмеримые величины, он проявляетчисто женскую страсть к титулам. Это можно поставить наряду с его чванством,объектами которого  являются театральная ложа или модные картины в егосалоне, христианские знакомые или его знание. Но в этих-то именно примерах илежит полнейшее непонимание всего аристократического со стороны евреев. Уарийца существует потребность знать, что представляли собою его предки. Онвысоко ставит их. так как он выше ценит свое прошлое, чем быстро меняющийсяеврей, который лишен благочестия, так как не может придать жизни никакойценности. Ему чужда та гордость предками, которая еще в известной степениприсуща даже самому бедному, плебейскому арийцу. Последний почитает своихпредков именно в силу того, что они предки его. Еврей этого не знает, оннеспособен уважать в них самого себя. Было бы неправильно возразить мнеуказанием на необычайную силу и богатство еврейской традиции. Историяеврейскою народа представляет для его потомков, даже для того из них,который придает ей большое значение, не сумму всего когда-то случавшегося,протекшего. Она скорее является для него источником, из которого он черпаетновые мечты, новые надежды: еврей ценит свое прошлое не как таковое, оно -его будущее. Недостатки еврейства очень часто хотели объяснить, не только одниевреи, жестокими мнениями и рабским положением, которое занимали евреи втечение всего средневековья вплоть до самого XIX века. Дух порабощенностибудто бы воспитал в еврее ариец. Немало есть христиан, которые в этомотношении видят в еврее вечный упрек по поводу совершенного имипреступления. Однако следует признать, что подобный взгляд заходит слишкомдалеко. Нельзя говорить о каких-нибудь переменах в человеке, которые явились бырезультатом внешнего влияния на целый ряд предшествовавших поколений, еслиэтот человек в силу внутреннего импульса охотно идет навстречу этомувнешнему воздействию и благосклонно протягивает ему руку. Теориянаследования приобретенных качеств еще до сих пор не доказана, а чтокасается человека, то, несмотря на видимую приспособляемость его, можно сбольшей уверенностью, чем по отношению ко всем прочим живым существам,сказать, что характер как отдельного лица, так и целой расы, постоянен.Только убожество и поверхностность мысли может привести в тому взгляду, чточеловек создается окружающей его средой. Я считаю позорным уделить хоть однустрочку возражению против взгляда, который уничтожает всякую возможностьсвободного понимания вещей. Если человек действительно изменяется, то этоможет происходить изнутри к внешнему миру. В противном случае, нет, как уженщины, ничего действительного, а есть одно только небытие, вечное,неизменное. Как можно говорить о каком-то воспитании, которое еврей будто быполучил в процессе исторической жизни, когда еще Ветхий Завет отчетливо иясно указывает на то, как Иаков, этот патриарх, обманул своего умирающегоотца Исаака, провел своем брата Исава и не вполне правильно и честнообогатился на счет своего тестя Лавана? Защитники евреев очень  часто отмечают тот факт, что евреи, даже впроцентном отношении, совершают тяжкие преступления значительно реже, чемарийцы. Совершенно справедливо. Ведь еврей в сущности нисколько неантиморален. Но тут же следует прибавить, что он не является такжевоплощением высшего нравственного типа- Можно сказать, что он относительноаморален. Он не особенно добр, не особенно зол, в основе же своей он ни то,ни другое, но прежде всего он - низок. Поэтому еврейству одинаково чуждо какпредставлеиие об ангеле, так и понятие черта, олицетворение добра, как иолицетворение зла, вещи, ему совершенно незнакомые. Это положение ничуть непострадает от указания на книгу Иова, на образ Белиала, на миф об Эдеме.Хотя современные спорные  вопросы в области критики источников, вопросы оразграничении самобытного и заимствованного, лежат на таком пути, вступитьна который я не считаю себе призванным, однако я с полной решительностьюутверждаю, что в психической жизни современного еврея, будь он"свободомыслящий" или "ортодокс", принцип дьявола или образ ангела, небо илиад не играют ни малейшей религиозной роли. Если еврей никогда не в состоянииподняться на крайнюю высоту нравственности, то с другой стороны, убийство инасилие совершаются им несомненно гораздо реже, чем арийцем. Только теперьмы можем понять отсутствие у еврея всякого страха перед демоническимпринципом. Защитники женщин не реже, чем защитники евреев, ссылаются на их меньшуюпреступность, желая этим доказать и более совершенную нравственность их.Аналогия между теми и другими кажется все более полной. Нет женского черта,как нет женского ангела: только любовь, это упорное отрицаниедействительности, дает мужчине возможность видеть в женщине небесноесоздание, только слепая ненависть может заставить ее признать испорченной,подлой, низкой. Что безусловно чуждо женщине, как и еврею, это величие, вкаком угодно отношении. Нет среди них ни великих победителей в сференравственности, ни великих служителей идее безнравственности. Вмужчине-арийце сосредоточены одновременно и злой, и добрый принципкантовской философии религии, но оба эти принципа сидят в нем в строгоразграниченном состоянии: добрый дух и злой демон ведут между собою борьбуза его обладание. В еврее, как и в женщине, добро и зло еще недифференцированы. Нет еврейского убийцы" как и нет еврейского святого. Ивесьма правдоподобно, чти малочисленные элементы веры в черта, которыеостались в еврейских преданиях, идут от парсизма и из Вавилона. Итак, евреи ведут существование не как свободные, державные, выбирающиемежду добродетелью и пороком индивидуальности, подобно арийцам. Каждыйчеловек как-то непроизвольно представляет себе арийцев в виде огромной толпыотдельных людей. Евреи же приобретают вид какого-то слитного плазмодия,разлившегося по широкой поверхности. Антисемитизм благодаря этому оченьчасто впадал в заблуждение, он говорил о какой-то упорной сознательнойсплоченности, о "еврейской солидарности". Это вполне понятное смешениеразличных вещей. Бывает иногда, что самый незначительный, никому неизвестный еврей, на которого возводится какое-нибудь обвинение, вызываетчувство живейшего участия среди всех евреев. Они хотят непременно доказатьего невинность и сильно надеются, что им это удастся. Но ни в коем случае неследует думать, что их интересует этот человек, как отдельный еврей, что ихзанимает его индивидуальная судьба, как судьба единичного еврея, что он, кактаковой, вызывает в них больше сострадания, чем несправедливо преследуемыйариец. Это далеко не так. Угроза всему еврейству, опасение, что этот фактможет бросить невыгодную тень на всю совокупность евреев или, лучше сказать,на все еарейство вообще, на идею еврейства - вот где кроется причинаупомянутых явлений непроизвольного участия с их стороны. Совершенно то жебывает и с женщиной, которая бесконечно рада, когда слышит нелестные отзывыо какой-нибудь представительнице одной с ней пола. Она даже сама непрочьпридти на помощь, чтобы тем решительнее низвести ее, но только при одномусловии: если женщина, как таковая, женщина вообще, не должна быть при этомзадета. Только при условии, чтобы из-за этого не уничтожалась в мужчинежажда женщины, чтобы никто не усомнился в "любви", чтобы люди по-прежнемупродолжали сочетаться брачными узами, и чтобы число старых холостяков отэтого не увеличилось. Защитой женщины пользуется род, но не личность, полили раса, но не индивидуум: последний приобретает значение лишь постольку,поскольку он является членом какой-нибудь группы. Настоящий еврей инастоящая женщина живут только интересами рода, а не так индивидуальности. Этим объясняется и то, что семья (как биологический, но не как правовойкомплекс) ни у одного народа в мире не играет такой значительной роли, как уевреев, приблизительно такое же значение имеет семья у англичан, которые,как видно будет из дальнейшего, в известной степени родственны евреям. Семьяв этом смысле есть женское материнкoe образование, которое ничего общего неимеет с госудаством, с возникновением общества. Сплоченность среди членовсемьи, как результат пребывания вокруг общего очага, особенно сильна уевреев. Каждому индогерманскому мужчине, одаренному в большей степени, чем человекусреднему, даже самому заурядному из них свойственно какое-то непримиримоеотношение к своему отцу, ибо каждый ощущает едва заметное, бессознательное,а иногда и ярко выраженное чувство гнева против того человека, который, неспросясь его, толкнул его в жизнь и наделил его при рождении именем, котороетот нашел наиболее подходящим. В этом именно и выражается самый минимумзависимости сына от отца, хотя, с более глубокой, метафизической точкизрения, этот момент можно было бы привести в связь с тем, что сын сам хотелвойти в земную жизнь. Только среди евреев наблюдается тот факт, что сынвсецело уходит в свою семью и великолепно себя чувствует в самом пошломобщении со своим отцом. Те же, которые заводят дружеские отношения с отцом,почти исключительно христиане. Даже арийские дочери скорее стоят вне своейсемьи, чем еврейки, и они чаще выбирают себе такое поприще, которое ихвполне освобождает и делает независимыми от родственников и родителей. Здесь мне предстоит подвергнуть испытанию выставленное мною впредыдущей главе положение, что индивидуальная жизнь, не отделенная отдругого человека пределами одиночества, является необходимым условием ипредпосылкой сводничества. Мужчины, которые сводничают, содержат в себенечто еврейское. Тут мы дошли до того пункта, где совпадение междуженственностью и еврейством особенно сильно. Еврей всегда сладострастнее,похотливее, хотя что весьма странно и что, вероятно, находится в связи с егоантиморальной природой он обладает меньшей потентностью в половом отношении.Он, без сомнения, менее способен к интенсивному наслаждению, чеммужчина-ариец. Только евреи являются брачными посредниками. Нигде в другойнациональности бракопосредничество через мужчин не пользуется такойраспространенностью, как среди евреев. Правда,  деятельность в этомнаправлении здесь более необходима, чем где-либо в другом месте. Дело в том,что как я уже говорил, нет ни одного народа в мире, где было бы так малобраков по любви, как у евреев: еще одно доказательство отсутствия души уабсолютного еврея. То, что сводничество является органическим свойством природы еврея,доказывается его полнейшим непониманием аскетизма. Это свойство приобретаетеще большую выразительность под влиянием раввинов, которые любят говорить натему о  размножении и приводят устную традицию в связь с вопросом одеторождении. Да иного, собственно, и не следовало ожидать от высшихпредставителей того народа, который видит основную нравственную задачу свою,по крайней мере согласно преданию, в том, чтобы "множиться". Наконец, сводничество есть не что иное, как уничтожение граница еврей -это разрушитель границ. Он является полярной противо-316 положностью аристократа. Принципом всякого аристократизма служит точноесоблюдение всех границ между людьми. Еврей - прирожденный коммунист. Онвсегда хочет общности. Этим объясняется полнейшее пренебрежение всякимиформами, отсутствие общественного такта в сношениях с людьми. Существующиеформы общения представляют собою изысканные средства для того, чтобыотметить и охранить границы монад-личностей, но еврей, по природе своей, немонадолог. Я считаю своим долгом еще раз подчеркнуть, хотя это должно быть и самособой понятно: несмотря на низкую оценку настоящего еврея, я тем не менеедалек от мысли своими выводами служить опорой теоретическому, не говоря ужео практическом преследовании евреев. Я говорю о еврействе в смыслеплатоновской идеи. Нет абсолютного еврея, как нет и абсолютного христианина,я также не говорю об отдельных евреях, большинству которых я своими выводамине хотел бы причинить боль, и следует заметить, что многим из них была бынанесена жестокая несправедливость, если бы все сказанное было применено кним. Лозунги вроде "покупайте только у христиан" - еврейские лозунги, ибоони рассматривают и оценивают индивидуум только с точки зрения егопринадлежности к роду. Точно также и еврейское понятие "гой" простообозначает всякого христианина как такового и исчерпывающе определяет егоценность. Здесь я не становлюсь на защиту бойкота, изгнания евреев, недопущенияих ко всяким должностям и чинам. Еврейский вопрос нельзя разрешить такимисредствами, так как они лежат вне пути нравственности. Но с другой стороны,и "сионизм" далеко еще не разрешен. Он хочет собрать народ, который, какуказывает Г. С. Чемберлен, еще задолго до разрушения иерусалимского храмаотчасти уже избрал диаспору в качестве естественной формы своегосуществования - существования корня, распускающегося по всей земле, вечноподавляющего в себе свою индивидуацию. Ясно, что сионизм хочет чего-тонееврейского. Прежде всего евреям необходимо подавить в себе еврейство итолько тогда они вполне созреют для идеи сионизма. Для этой цели прежде всего необходимо, чтобы евреи сами себя понимали,чтобы они изучали и боролись против себя, чтобы они пожелали победить в себееврейство. Но до сих пор понимание евреем своей собственной природы идет не дальшетого, чтобы сочинять относительно себя остроты и смаковать их. Еврейсовершенно бессознательно ставит арийца выше себя. Только твердая,непоколебимая решимость достичь высшей степени самоуважения могла быосвободить еврея от еврейства. Но это решение должен принять и осуществитьотдельный индивидуум, но не целая группа, как бы сильна, как бы почтенна онани была. Поэтому еврейский вопрос Может получить только индивидуальноерешение. Каждый отдельный еврей должен дать ответ на него прежде всего насвой собственный страх. Иного решения нет и быть не может. Сионизм также не в состоянии этогосделать. Еврей, который победил бы в себе еврейство, еврей, который стал быхристианином, обладал бы бесспорным правом на то, чтобы ариец относился кнему как единичному лицу, а не как к члену, расы, за пределы которой егодавно уже вынесло нравственное стремление. Он может быть вполне спокоен:никто не будет оспаривать его вполне основательного и справедливогопритязания. Выше стоящий ариец чувствует потребность уважать еврея.Антисемитизм не доставляет ему особенного удовольствия и не является длянего времяпрепровождением. Поэтому он не любит, когда еврей откровенноговорит о евреях. Кто же это все-таки делает, тот вызовет в арийце ещеменьше благодарности, чем в самом еврействе, которое так чутко и болезненновоспринимает всякие обиды. Но ариец уже во всяком случае не хочет, чтобыеврей оправдал антисемитизм своим крещением. Но и эта опасность крайнегонепонимания его благороднейшего стремления не должна смущать еврея, которыйжаждет внутреннего освобождения. Ему придется отказаться от мысли совершитьневозможное: он не может ценить в себе еврея, как того хочет ариец, иодновременно с этим позволить себе уважать себя, как человека. Он будетстремиться к внутреннему крещению своего духа, за которым может последоватьвнешнее символическое крещение тела. Столь важное для еврея и необходимое познание того, что собственнопредставляет собою еврейство и все еврейское вообще, было бы разрешениемодной из труднейших проблем. Еврейство представляет собою гораздо болееглубокую загадку, чем это думает какой-нибудь катехизис антисемитизма, и всвоей последней основе едва ли удастся представить его с полной ясностью.Параллель, которую я установил между женственностью и еврейством, и та скоропотеряет для нас свое значение, а потому я постараюсь воспользоваться ей. В христианине борются между собою гордость и смирение, в еврее -заносчивость и низкопоклонство, в первом - самосознание и самоуничижение, вовтором - высокомерие и раболепие. В связи с отсутствием смирения у евреянаходится его полное непонимание идеи милости. Только рабская природа евреямогла создать его гетерономную этику, его Декалог - этот безнравственнейшийиз всех законодательных кодексов мира, обещающий за покорное и безропотноесоблюдение чужои властной воли земное благоденствие и завоевание всего мира.Отношение его к Иегове, этому абстрактному идолу, который внушает ему страхраба, имя которого он не осмеливается произнести, все это говорит нам о том,что еврей, подобно женщине, нуждается в чужой власти, которая господствовалабы над ним. Шопенгауэр как-то говорил: "Слово Бог означает человека, которыйсоздал мир". Бог евреев именно таков. О божественном начале в самомчеловеке, о том "Боге, который живет в моей душе", еврей ровно ничего незнает. Все то, что понимали под божественным Христос и Платон, Экгарт иПавел, Гете и Кант, и все арийцы, от ведийских священнослужителей доФехнера, в своих прекрасных заключительных стихах из "Трех мотивов и основверы" слова "и пребуду среди вас во все дни до скончания мира", все этоеврею совершенно недоступно, он не в состоянии понять этого. Ибобожественное в человеке есть его душа. У абсолютного же еврея души нет. Поэтому вполне естественно, что в Ветхом Завете отсутствует вера вбессмертие. Как может человек ощутить потребность в бессмертии души, раз унего ее нет! Еврею, как и женщине, чужда потребность в бессмертии: "animanaturaliter Christiana", говорит Тертуллиан. По тем же причинам у евреев отсутствует, как вполне верно доказал Г. С.Чемберлен, истинная мистика. У них есть только безрассудное, дикое суевериеи истолковательная магия, которая называется "Каббалой". Еврейский монотеизмне имеет никаких общих точек с истинной верой в Бога, он является скорееотрицанием этой веры, не истинным служением во имя принципа добра, а"лжеслужением". Одноименность еврейского и христианского Бога естькощунственное поругание последнего. Религия евреев - это не религия чистогоразума: это вера старых баб, проникнутых сомнительным, грязным страхом. Почему ортодоксальный раб Иеговы в состоянии быстро и легкопревратиться в материалиста, в "свободомыслящего?" Почему лессинг-ское слово"мусор просвещения"- что бы ни говорил Дюринг, этот антисемит на вполнесправедливом основании, как бы направлено на еврейство? Тут рабскаяпсихология несколько отодвинулась с тем, чтобы уступить место своейоборотной стороне - наглости. Это две взаимно сменяющие друг друга фазыодного и того же хотения в одном и том же человеке. Высокомерие по отношениюк вещам, неспособность видеть или только предчувствовать в них символычего-то таинственного и более глубокого, полнейшее отсутствие "verecundia"даже по отношению ко всевозможным явлениям природы - все это ведет кеврейской, материалистической форме науки, которая, к сожалению, заняла внастоящее время господствующее положение, которая, кстати сказать,отличается непримиримым враждебным отношением ко всякой философии. Еслисогласиться с единственно возможным и единственно правильным толкованиемсущности еврейства и видеть в ней определенную идею, к которой в большей илименьшей степени причастен каждый ариец, тогда замена "истории материализма"заглавием "сущность еврейства" уже не Должна вызвать особенно резкихвозражений. "Еврейство в музыке" было рассмотрено Вагнером: о еврействе внауке мне придется еще сделать несколько замечаний. Под еврейством в самом широком смысле следует понимать то направление,которое в науке прежде всего видит средство к определенной цели - изгнатьвсе трансцендентальное. Ариец ощущает глубокую потребность все понять ивывести из чего-то другого, как некоторое обесценение мира, ибо ончувствует, что своею ценностью наша жизнь обязана чему-то такому, что неподдается исследованию. Еврей не испытывает страха перед тайнами, так как оних нигде не чувствует. Представить мир возможно более плоским и обыкновенным- вот центральный пункт всех научных стремлений еврея. Но в своих научныхисканиях, он не преследует той цели, чтобы ясным познанием закрепить иобеспечить за вечно таинственным вечное право его. Нет, он хочет доказатьубогую простоту и несложность всебытия, он сметает со своего пути все, чтостесняет свободное движение его локтей даже в духовной сфере.Антифилософская (но не афилософская) наука есть в основе своей еврейскаянаука. Евреи всегда были  особенно предрасположены  кмеханически-материалистическому миропониманию, именно потому, что ихбогопочитание ничего общего с истинной религией не имеет. Они были самымиярыми последователями дарвинизма, этой смешной и забавной теории опроисхождении человека от обезьяны. Они явились чуть ли не творцами иоснователями той экономической точки зрения на историю человечества, котораясовершенно отрицает дух, как творческую силу развития человеческого рода.Усердные апологеты Бюхнера, они теперь выступают наиболее вдохновленнымизащитниками Оствальда. Тот факт, что химия в настоящее время находится преимущественно в рукахевреев, как раньше в руках родственных им арабов, не случайность.Растворение в материи, потребность все растворить в ней предполагаетотсутствие умопостигаемого "я"- она есть черта чисто еврейская. "О curas Chymicorum! о quantum in pulvere inane!" Этот гекзаметрпринадлежит, правда, самому немецкому из всех исследователей всех времен.Его имя Иоганн Кеплер. Современное направление медицины, в которую устремляются евреи целымимассами, несомненно вызвано широким влиянием на нее духа еврейства. Во всевремена, начиная с дикарей и кончая современным движением в сторонуестественных методов лечения движением, от которого евреи, что весьмазнаменательно, всегда держались в стороне, искусство лечения содержало всебе нечто религиозное. Врач был священнослужителем. Исключительнохимическое направление в медицине - это именно и есть еврейство. Но  можнобыть вполне уверенным, что органическое никогда не удастся вывести изнеорганического. В лучшем случае, последнее удается вывести из первого.Правда были Фехнер и Прейер, и в этом не может быть никакого сомнения,говоря, что мертвое возникает из живого, а не наоборот. Мы ежедневнонаблюдаем в индивидуальной жизни превращение органического в неорганическое(уже окостенение и кальцинация в старости, старческий артериосклероз иартероматоз подготовляют смерть), но никому еще не удавалось видетьпревращение мертвого в живое. Это и следовало бы, в смысле "биогенетическогопараллелизма" между онтогенией и филогенией, распространить на всюсовокупность неорганической материи. Если теория самозарождения должна былана всем пути своем, от Сваммердама до Пастера, уступать одну за другойзанятые уже ею позиции, то следует ожидать, что ей придется покинуть ипоследнее убежище, которое она нашла в монистической потребности стольмногих людей, если, конечно, потребность эту удастся удовлетворить другимпутем и более правильным образом. Быть может, уравнения для мертвою течениявещей окажутся когда-нибудь путем подстановки определенных величин временипредельными случаями уравнений для живого течения вещей, но мы непредставляем себе, чтобы создание живого с помощью мертвого было возможно.Стремление создать гомункула было чуждо Фаусту. Гете не без основанияпредоставил это сделать Вагнеру - фамулусу. Химия и на самом деле имеет делотолько с экскрементами живого. Все мертвое есть не что иное, как экскретжизни. Химическое мировоззрение ставит организм на одну доску с егоотбросами и выделениями. Да как еще иначе можно было бы объяснить себе веручеловека в то, что более или менее усиленным употреблением сахара можновоздействовать на пол рождающегося ребенка? Эта манера касатьсянецеломудренной рукой тех вещей, которые ариец в глубине души ощущает, какпромысел, пришло в естествознание вместе с евреем. Время тех глубокорелигиозных исследователей, для которых их объект казался всегда причастнымк какому-то сверхчувственному достоинству, для которых существовали тайны,которых едва ли когда-нибудь покидало изумление перед тем, что они открыли иоткрытие чего они всегда ощущали, как милость свыше, время Коперника иГалилея, Кеплера и Эйлера, Ньютона и Линнея, Ламарка и Фарадея, КонрадаШпренгеля и Кювье, это время безвозвратно миновало. Современные"свободомыслящие", как люди, совершенно свободные от всякой мысли, лишеныверы в возможность имманентного открытия чего-то высшего в природе, какцелом. Именно поэтому они даже в своей специальной научной сфере не всостоянии вполне заменить и подняться на ту высоту, которую занимали телюди. Этот недостаток глубины объяснит нам, почему евреи не могут выделить изсвоей среды истинно великих людей, почему им, как и женщинам, отказано ввысшей гениальности. Самый выдающийся еврей последних девятнадцати веков,семитское происхождение которого не подлежит никакому сомнению и которыйобладает несравненно большим значением, чем лишенный почти всякого величияпоэт Гейне или оригинальный, но далеко не глубокий живописец Израэльс, - этофилософ Спиноза. Всеобще распространенная, неимоверная переоценка последнеговызвана не столько углублением в его произведения и тщательным изучением их,сколько тем случайным фактом, что он единственный мыслитель, которого Гейнеособенно усердно и внимательно читал. Строго говоря, для самого Спинозы не существовало никаких проблем. Вэтом смысле он проявил себя истинным евреем. В противном случае он не выбралбы "математического метода", который расчитан на то, чтобы представить всепростым и очевидным. Система Спинозы была великолепной цитаделью, за которойон сам защищался" ибо никто в такой степени не избегал думать о себе самом,как Спиноза. Вот почему эта система могла служить средством успокоения иумиротворения для человека, который дольше и мучительнее всех других людейдумал о своей собственной сущности. Этот человек был Гете. О чем бы тольконе думал истинно великий человек, он в конце концов думает только о себесамом. Как верно то, что Гегель сильно заблуждался, рассматривая логическоепротивоположение, как некоторое реальное боевое сопротивление, такнесомненно для нас и то, что даже самая сухая логическая проблемапсихологически вызывает у более глубокого мыслителя внутренний, властныйконфликт. Система Спинозы в ее догматическом монизме и оптимизме, в еесовершенной гармонии, которую Гете так гигиенически ощущал, ни в коем случаене является философией мощного духа. Она скорее затворничество несчастливца,ищущего идиллию, к которой на деле он совершенно неспособен, как человекабсолютно лишенный юмора. Спиноза неоднократно обнаруживает свое истинное еврейскоепроисхождение. Он ясно намечает предельные пункты той сферы, в которойвращается еврейский дух и за пределы которой он не в состоянии выйти. Здесья не имею в виду его полнейшего непонимания идеи государства, сюда также неотносится и его приверженность к теории Гоббеса о "войне всех против всех",теории, которая будто бы характеризует первобытное состояние человечества.Что особенно отчетливо указывает на относительно низкий уровень егофилософских воззрений - это его абсолютное непонимание свободы воли (еврей,по природе своей, раб, а потому и детерминист), но рельефнее всего этовытекает из того факта, что он, как истый еврей, видит в индивидуумах несубстанции, а лишь акциденции, лишь недействительные модусы единственнодействительной, чуждой всякой индивидуации, бесконечной субстанции. Еврей немонадолог. Поэтому нет более глубокой противоположности. как между Спинозойи его несравненно более выдающимся и более универсальным современникомЛейбницем, защитником учения о монадаха также еще более великим творцомэтого учения - Бруно, сходство котором со Спинозой поверхностное пониманиепреувеличило до уродливых размеров. Подобно "радикально-доброму" и "радикально-злому", у еврея (и уженщины) вместе с гениальностью остутствует "радикально-глупое", заложенноев человеческой, мужской природе. Специфический вид интеллектуальности,который превозносится в еврее, как и в женщине, есть, с одной стороны,большая бдительность их большого эгоизма. С другой стороны, он покоится набесконечной способности их приспособиться ко всевозможным внешним целям безвсякого исключения, ибо они оба лишены природного мерила ценности, лишеныцарства целей в самом сердце своем. Взамен этого они обладают неомраченнымиестественными инстинктами, которые у мужчины-арийца не всегда возвращаются вподходящее время, чтобы оказать ему посильную поддержку, когда его покидаетсверхчувственное в его интеллектуальном выражении. Здесь пора вспомнить о сходстве между евреем и англичанином, о которомеще со времени Рихарда Вагнера неоднократно говорили. Вне всякого сомнения,англичане единственные из всех индогерманцев имеют некоторое сходство ссемитами. Их ортодоксальность, их строгое буквальное соблюдение субботнегоотдыха, все это подтверждает нашу мысль. В их религиозности нередко можнозаметить черты ханжества. Они, подобно женщинам, не создали еще ничемвыдающегося ни в области музыки, ни в области религии. Иррелигиозный поэт -вещь вполне возможная. Очень выдающийся художник не может бытьиррелигиозным, но существование иррелигиозного композитора совершеннонемыслимо. В связи с этим находится тот факт, что англичане не выдвинули ниодного выдающегося архитектора, ни одного значительного философа. Берклитакже, как Свифт и Стерн - ирландцы. Эригена, Карлейль, Гамильтон и Берне -шотландцы. Шекспир и Шелли - два величайших англичанина, но они далеко ещене являются крайними вершинами человечества. Им очень далеко до таких людей,как Микельанжело и Бетховен. Обратимся к "философам. Тут мы видим, что еще ссамых средних веков они всегда являлись застрельщиками реакции против всякойглубины: начиная с Вильгельма Оккама и Дунса Скота - через Роджера Бэкона иего однофамильца-канцлера, через столь родственного Спинозе Гоббеса иплоского Локка, и кончая Гартли, Пристли, Бента-мом, обоими Миллями,Льюисом, Гексли и Спенсером. Вот вам и все крупнейшие имена из историианглийской философии. Адам Смит и Давид Юм в счет не идут: они былишотландцами. Не следует забывать, что из Англии пришла к нам психология без души!Англичанин импонировал немцу, как дельный эмпирик, как реальный политик втеоретической и практической сфере, но этим исчерпывается все его значение вобласти философии. Не было еще ни одного более глубокого мыслителя, которыйостановился бы на эмпирическом. Не было также ни одного англичанина,которому удалось бы самостоятельно перешагнуть за пределы эмпирического. Однако не следует отождествлять англичанина с евреем. В англичанинезаложено больше трансцендентного,  чем в еврее, только дух его скорее,направлен от трансцендентного к эмпирическому, чем от эмпирического ктрансцендентному. Будь это не так, англичанин не был бы так полон юмора, какмы наблюдаем в действительности, еврей же совершенно лишен юмора и он сампредставляет лучший, после половой жизни, объект для остроумия. Я отлично знаю, какая это трудная проблема смех и юмор. Она трудна, каки все свойственное только человеку и чуждое животному. Насколько она трудна,можно видеть из того, что Шопенгауэр не мог на этот счет сказать что-либоосновательное и даже Жан Поль не в состоянии был кого-либо удовлетворитьсвоим толкованием. Прежде всего, в юморе заключаются самые разнообразныечерты: для многих он, по-видимому, служит  более тонкой формой выражениясострадания к другим и к самому себе. Но этим еще не сказано, что собственноявляется для юмора особенно характерным. Человек, абсолютно лишенный пафоса,может с помощью юмора выразить сознательный "пафос расстояния", но и этим мыеще не пододвинулись к разрешению вопроса о сущности юмора. Самой существенной стороной юмора, на мой взгляд, являетсяпреувеличенное подчеркивание эмпирического, которое таким образом яснеевыставляет всю незначительность последнего. Строго говоря, все, чтореализовано, смешно. На этом и базируется юмор, является таким образомпротивоэмоцией эротики. Эротика охватывает и человека, и весь мир в одно целое, и направляетвсе это к одной цели. Юмор же дает всему этому противоположное направление,он распускает все синтезы, чтобы показать, каков собою мир без тонов. Можносказать, что юмор так относится к эротике, как неполяризованный свет кполяризованному. В то время, как эротика устремляется из ограниченного в безграничное,юмор сосредоточивает свое внимание на ограниченном, выдвигает его на первыйплан, выставляет его напоказ, рассматривая его со всех сторон. Юмористменьше всего расположен к путешествиям. Только он понимает смысл всегомелкого и чувствует влечение к нему. Море и горы не его царство, его сфераэто равнина. Вот почему он с такой любовью отдается идиллии и углубляется в каждуюединичную вещь, но только с той целью, чтобы показать все несоответствие еес вещью в себе. Он роняет престиж имманентности, отрывая ее совершенно оттрансцендентности, ни разу не упоминая даже имени последней. Остроумиераскрывает противоречие внутри самого явления, юмор же наносит явлению болеерешительный удар, представляя его как нечто целое, замкнутое в самом себе.Оба обнаруживают все, что только возможно, и этим они компрометируют миропыта основательнейшим образом. Трагедия, наоборот, показывает то, чтонавеки остается невозможным. Таким образом, комедия и трагедия, каждаяпо-своему, отрицают эмпирию, хотя они обе противоположны друг другу. У еврея, который не исходит от сверхчувственного, подобно юмористу, ине устремляется туда, подобно эротику, нет никаких оснований умалятьценность данного явления, а потому жизнь никогда не превращается для него нив скоморошество, ни в дом для умалишенных. Юмор по характеру своему терпим,так как он знает более высокие ценности, чем все конкретные вещи, но онлукаво умалчивает о них. Сатира, как противоположность юмора, по природесвоей нетерпима, а потому она больше соответствует истинной природе еврея, атакже и женщины. Евреи и женщины лишены юмора, но склонны к издевательству.В Риме даже была сочинительница сатир по имени Сульпиция. Нетерпимостьсатиры ведет к тому, что человек становится невозможным в обществе. Юмористже, который знает, как устранить в себе и в других людях печаль и скорбь поповоду мелочей и мелочности жизни, является самым желанным гостем во всякомобществе. Ибо юмор, как и любовь, сносят всякие горы с пути. Он являетсяособой формой отношения к людям, которые способствуют развитию социальнойжизни, т.е. общению людей под знаменем высшей идеи. Еврей совершенно лишенобщественной жизни, тогда как англичанин в высшей степени социален. Итак, сравнение еврея с англичанином оставляет нас значительно раньше,чем параллель между евреем и женщиной. Причина, в силу которой мы должныбыли в том и в другом случае основательно проследить все аналогии,заключается в той ожесточенной борьбе, которая издавна ведется за ценность исущность еврейства. Я позволю себе сослаться на Вагнера, который ревностнеевсех занимался проблемой еврейства с самого начала до самого конца своейжизни. Он хотел признать еврея не только в англичанине: над его Кундри -единственной по своей глубине женской фигурой в искусстве, неизменно витаеттень Агасфера. Параллель, которую мы провели между женщиной и евреем, приобретает ещебольшую основательность и достоверность благодаря тому факту, что ни однаженщина в мире не воплощает в себе идею женщины в той законченной форме, какеврейка. И она является таковой не только в глазах еврея. Даже ариецотносится к ней именно с этой точки зрения: стоит вспомнить "Еврейку изТоледо" Грильпарцера. Подобное представление возникает благодаря тому, чтоарийка требует от арийца в качестве полового признака еще и метафизическогоэлемента. Она проникается его религиозными убеждениями в той же мере, как ивсеми остальными свойствами его (см. конец гл. IX и главу XII). Вдействительности, конечно, существуют только христиане, а не христианки.Еврейка является на первый взгляд наиболее совершенным воплощениемженственности в ее обоих противоположных полюсах - в виде матери, окруженнойсвоей многочисленной семьей, и в виде страстной одалиски, как Киприда иКибела, именно потому, что мужчина, который ее сексуально дополняет идуховно насыщает, который создал ее для самого себе, сам содержит в себе такмало трансцендентного. Сходство между еврейством и женственностью приобретает на первых порахособенную реальность, если обратиться к способности еврея бесконечноизменяться. Выдающийся талант евреев в сфере журналистики, "подвижность"еврейского духа, отсутствие самобытного, врожденного умственного склада,разве все это не дает нам права применить к евреям то же положение, котороемы высказали относительно женщин: они сами по себе ничто, а потому могутстать всеми? Еврей -индивидуум, но не индивидуальность. Вращаясь в сференизкой жизни, он лишен потребности в личном бессмертии: у него отсутствуетистинное, неизлечимое, метафизическое бытие, он непричастен к высшей, вечнойжизни. А все-таки именно в этом месте еврейство и женственность резкорасходятся. Отсутствие бытия и способность стать всем, оба качества,свойственные и еврею и женщине, принимают у каждого из них различные формы.Женщина является материей, которая способна принять любую форму. В евреепрежде всего наблюдается известная агрессивность. Он становится рецептивнымне под влиянием сильного впечатления, которое производят на него другие. Онподдается внушению не в большей степени, чем ариец. Речь идет о том, что онсамодеятельно приспособляется к различным обстоятельствам и требованиямжизни, к разнообразнейшей среде и расе. Он подобен паразиту, который вкаждом новом теле становится совершенно другим, который до того меняет своювнешность, что кажется другим, новым животным, тогда как он остается тем же.Еврей ассимилируется со всем окружающим и ассимилирует его с собою, при этомон ничему другому не подчиняется, а подчиняет себе это другое. Далее, расхождение между женщиной и евреем заключается в том, чтоженщине совершенно чуждо мышление в понятиях, тогда как мужчине подобнойобраз мышления присущ в огромной степени. В связи с этим обстоятельствомнаходится его склонность к юриспруденции, которая никогда не в состояниибудет возбудить серьезный интерес к себе со стороны женщины. В этойприродной склонности к понятиям находит свое выражение активность еврея,активность, правда, довольно своеобразного сорта. Это, во всяком случае, не активность, котораясвойственна самотворческой свободе высшей жизни. Еврей вечен, как и женщина. Он вечен не как личность, а как род. Он необладает той непосредственностью, которой отличается ариец, тем не менее егонепосредственность совершенно иная, чем непосредственность женщины. Но глубочайшего познания истинной сущности еврея мы достигнем толькотогда, когда обратимся к его иррелигиозности. Здесь не место входить вразбор понятия религии, так как этот разбор из необходимости оказался бычрезмерно пространным и завел бы нас слишком далеко. Поэтому не вдаваясь вболее подробные обоснования, я под религией буду прежде всего пониматьутверждение человеком всего вечного, той вечной жизни в человеке, которая неможет быть доказана и введена из данных низшей жизни. Еврей - человекневерующий. Вера -это определенное действие человека, с помощью которого онстановится в известные отношения к бытию. Религиозная вера направленаисключительно на вневременное, абсолютное бытие, на вечную жизнь, как гласитязык религии. Еврей, в глубочайшей основе своей, есть ничто, и именнопотому, что он ни во что не верит. Вера есть все. Но не в том дело, верит ли человек в Бога или нет: верил бы он хотя бы в свой атеизм. Как раз в этом-то и вся беда: еврейни во что не верит, он не верит в свою веру, он сомневается в своемсомнении. Он неспособен насквозь проникнуться сознанием своего торжества, ноон также не в состоянии всецело уйти в свое несчастье. Он никогда неотносится серьезно к себе самому, поэтому у него нет и серьезного отношенияк другим людям и вещам. Быть евреем представляет собою какое-то внутреннееудобство, за которое приходится расплачиваться разными внешниминеудобствами. Этим мы, наконец, подошли к самой существенной разнице между евреем иженщиной. Их сходство в глубочайшей основе своей покоится на том, что еврейтак же мало верит в себя, как и она. Но она верит в Другого, в мужчину, вребенка, "в любовь", у нее имеется какой-то центр тяжести, но он лежит внеее. Еврей же ни во что не верит: ни в себя, ни в Других. Он также не находитотклика в душе другого, не в состоянии пустить в нее глубокие корни, как иженщина. Отсутствие всякой почвы под его ногами получает как бысимволическое выражение в его абсолютном непонимании землевладения и в томпредпочтении, которое он отдает движимой собственности. Женщина верит в мужчину, в мужчину вне себя, в мужчину в себе самой, вмужчину, которым она насквозь проникается в духовном отношении. Благодаряэтому она приобретает способность серьезно относиться к себе самой". Еврейникогда серьезно не считает что-либо истинным и нерушимым, священным инеприкосновенным. Поэтому у него всегда фривольный тон, поэтому он всегданадо всем острит. Христианство какого-либо христианина для него оченьсомнительная вещь, и он уж, конечно, не поверит в искренность крещенияеврея. Но он даже не вполне реалистичен и уж ни в коем случае не настоящийэмпирик. Здесь следует свести одно очень важное ограничение в прежниеположения выставленные нами в известном соответствии со взглядами Г. С.Чемберлена. Еврею чужда та настоящая имманентность, которая свойственнаанглийскому философу опытного мира. Дело в том, что позитивизм истинногоэмпириста верит в возможность для человека приобрести вполне законченноепознание внутри чувственного мира, он надеется на завершение системы точнойнауки. Еврей же не верит в свое значение. Тем не менее он далеко не скептик,так как он не убежден в своем скептицизме. Между тем, даже над абсолютноаметафизической системой, как философия Авенариуса, реет дух какой-тоблагоговейной озабоченности. Мало того, релятивистические воззрения ЭрнстаМаха, и те даже проникнуты благочестием, исполненным радостного упования.Эмпиризм, пожалуй, и не глубок, но его поэтому еще нельзя назвать еврейским. Еврей - неблагочестивый человек в самом широком смысле. Благочестиеесть качество, которое не может существовать наряду с другими вещами, иливне их. Благочестие есть основа всего, базис, на котором возвышается всеостальное. Еврея считают прозаичным уже потому, что он лишен широты размаха,что он не стремится к первоисточнику бытия. Но это несправедливо. Всякаянастоящая внутренняа культура, все то, что человек считает истиной, содержитв основе своей веру, нуждается в благочестии. На той же основе покоится итот факт, что для человека существует культура, что для него существуетистина, что существуют ценности. Но благочестие далеко еще не то, чтообнаруживается в одной только мистике или религии, оно таится в глубокихосновах всякой науки, всякого скептицизма, всего того, к чему человекотносится с искренней серьезностью. Не подлежит никакому сомнению, чтоблагочестие может проявляться в самых разнообразных формах: вдохновение иобъективность, высокий энтузиазм и глубокая серьезность - вот две выдающиесяформы, в которых оно выражается. Еврей - не мечтатель, но и не трезвенник,не эксстатичен, но и не сух. Он, правда, не поддается ни низшему, нидуховному опьянению, он не подвержен страсти алкоголика, как и неспособен квысшим проявлениям восторженности. Но из этого еще нельзя заключить, что онхолоден или, по крайней мере, спокоен, как человек, находящийся под влияниемубедительной аргументации. От его теплоты отдает потом, от его холодастелется туман. Его самоограничение превращается в худосочие, его полнотапредставляет собою своего рода опухоль. Когда он в дерзком порыве совершаетполет в безграничное воодушевление своего чувства, он и тогда не подымается выше пафоса. Вращаясь в теснейших основах своей мысли, он неможет не греметь своими цепями. У него, правда, не появляется желанияпоцеловать весь мир, тем не менее он остается к нему столь же навязчивым. И одиночество, и общение с миром, и строгость, и любовь, иобъективность, и мышление, похожее на шум, всякое истинное, нелживоедвижение человеческого сердца, серьезное или радостное, все это в конечномсчете покоится на благочестии. Вера совсем не должна, как в гении, т.е. всамом благочестивом человеке, относиться к метафизическому бытию: религияесть утверждение самого себя и, вместе с собою, всего мира. Она может такжеотноситься к эмпирическому бытию и, таким образом, одновременно как бысовершенно исчезнуть в нем. Ведь это одна и та же вера в бытие, в ценность,в истину, в абсолютное, в Бога. Понятие религии и благочестия, которое я исчерпывающе развил в моемизложении, может легко повести к различным недоразумениям. Поэтому я позволюсебе для большей ясности сделать еще несколько замечаний. Благочестиезаключается не в одном только обладании. Оно лежит и в борьбе за достижениеэтого обладания. Благочестив не только человек, возвещающий нового Бога (какГендель или Фехнер), благочестив также и колеблющийся, полный сомнений,богоискатель (как Ленау или Дюрер). Благочестие не должно стоять в одномтолько вечном созерцании перед мировым целым (как стоит перед ним Бах). Ономожет проявляться в виде религиозности, сопровождающей все единичные вещи(как у Моцарта). Оно, наконец, не связано с появлением основателя религии.Самым благочестивым народом были греки, и потому их культура превосходит вседругие, существовавшие до сих пор, однако среди них, без сомнения, не былони одного выдающегося творца религиозной догмы (в котором они совершенно ине нуждались). Религия есть творчество всебытия. Все, что существует в человеке,существует только благодаря религии. Еврей, таким образом, меньше всегоотличается религиозностью, как до сих пор привыкли думать о нем. Ониррелигиозный человек. Нуждается ли это еще в обосновании? Должен ли я вести пространныедоказательства того, что еврей лишен настойчивости в своей вере, чтоиудейская религия - единственная, не вербующая прозелитов. Почему человек,принявший иудейство, является для самих евреев величайшей  загадкой ипредметом недоумевающего смеха? Должен ли я распространяться о сущностиеврейской молитвы и говорить о ее строгой формальности, подчеркиватьотсутствие в ней той странности, которую в состоянии дать один лишь моментвозвышенного чувства? Должен ли я, наконец, еще раз повторять, в чемзаключается сущность иудейской религии? Должен ли еще раз подчеркнуть, чтоона не является учением о смысле и цели жизни, а есть лишь историческаятрадиция, в центре которой стоит переход евреев через Красное море традиция,которая завершается благодарностью могучему избавителю со стороны убегающеготруса? И без того все ясно: еврей - иррелигиозный человек, очень далекий отвсякой веры. Он не утверждает самого себя и вместе с собой весь мир т.е. онне делает именно того, в чем заключается существенная сторона всякойрелигии. Всякая вера героична: еврей же не знает ни мужества, ни страха, какчувств угрожаемой веры. Он ни сын Солнца, ни порождение демона. Итак, не мистика, как полагает Чемберлен, а благочестие есть то что вконечном счете отсутствует у еврея. Был бы он хоть частным материалистом,хоть ограниченным приверженцем идеи развития! Но он не критик, а критикан.Он не скептик по образу Картензия. Он склонен поддаваться сомнению с тем,чтобы из величайшего недоверия выбиться к величайшей уверенности. Он -человек абсолютной иронии, подобно, здесь я могу назвать только одного еврея- Генриху Гейне. Преступник также неблагочестив и не верит в Бога, но онпадает в пропасть, так как не может устоять рядом с Богом. Но и последнееобстоятельство не может смутить еврея, вот в этом состоит удивительнаяуловка его. Поэтому преступник всегда находится в отчаянии, еврей же -никогда. Он даже и не настоящий революционер (где у него для этого сила ивнутренний порыв возмущения?) и этим он отличается от француза. Онрасшатывает, но никогда серьезно не разрушает. Но что же такое этот самый еврей, который не представляет собою ничего,чем вообще может быть человек? Что же в нем в действительности происходит,если он лишен того последнего, той основы, в которую должен твердо инастойчиво упереться лоб психолога? Совокупность психических содержаний еврея отличается известнойдвойственностью или множественностью. За пределы этой двусторонности,раздвоенности или даже множественности он не выходит. У него остается ещеодна возможность, еще много возможностей там, где ариец, обладая не менеешироким кругозором, безусловно решается на что-либо одно и бесповоротновыбирает это. Эта внутренняя многозначность, это отсутствие непосредственнойреальности его психологического переживания, эта бедность в том "бытии всебе и для себя", из которого единственно и вытекает высшая творческая сила,- все это, на мой взгляд, может служить определением того, что я назвалеврейством в качестве определенной идеи. Это является состоянием, как быпредшествовавшим бытию, вечным блужданиям снаружи перед  вратами реальности.Поистине, нет ничего такого, с чем мог бы себя отождествить еврей, нет тойвещи, за которую он всецело отдал бы свою жизнь Не ревнитель, а рвениеотсутствует в еврее, ибо все нераздельное, все цельное ему чуждо. Простотыверы в нем нет. Он не являет собою никакого утверждения, а потому он кажетсяболее сообразительным, чем ариец, потому он так эластично увертывается отвсякого подчинения. Я повторяю: внутренняя многозначительность - абсолютноеврейская черта, простота - черта абсолютно не еврейская. Вопрос еврея - этотот самый вопрос, который Эльза ставит Лоэнгрину: вопрос о неспособностивоспринять голос хотя бы внутреннего откровения, о невозможности простоповерить в какое бы то ни было бытие. Мне, пожалуй, возразят, что это раздвоенное бытие можно встретить лишьу цивилизованных евреев, в которых старая ортодоксия продолжает бороться ссовременным умственным течением. Но это было бы очень неправильно.Образованность еврея еще резче и яснее выдает его истинную сущность. Дело втом, что ему, как человеку образованному, приходится вращаться в сфере такихвещей, которые требуют значительно большей серьезности, чем денежные,материальные дела. В доказательство того, что еврей сам по себе неоднозначен, можно привести то, что он никогда не поет. Не из стыдливости онне поет, а просто потому, что он сам не верит в свое пение. Междумногозначительностью еврея и истинной реальной дифференцированностыю илигениальностью общего весьма мало. И его своеобразный страх перед пением илиперед громким, ярким словом очень далек от истинной сдержанности. Всякаястыдливость горда, но отрицательное отношение еврея к пению есть в сущностипризнак отсутствия в нем внутреннего достоинства: он не понимаетнепосредственного бытия и стоит ему только запеть, чтобы он почувствовалсебя смешным и скомпрометированным. Стыдливость охватывает все содержания,которые с помощью внутренней непрерывности прочно связаны с человеческим"я". Сомнительная застенчивость еврея простирается на такие вещи, которые нив каком отношении не являются для него священными, поэтому у него собственноне может быть никаких опасений профанировать их одним только открытымповышением голоса. Тут мы опять сталкиваемся с отсутствием благочестия уеврея: всякая музыка абсолютна, она как бы оторвана от всякой основы.Поэтому она стоит в более тесных отношениях к религии, чем всякое другоеискусство. Поэтому самое обыкновенное пение, которое вкладывает в мелодиювсю свою душу, есть не еврейское пение. Ясно, что определять сущностьеврейства это задача очень трудная. У еврея нет твердости, но и нетнежности, он скорее жесток и мягок. Он ни неотесан. ни тонок, ни груб, нивежлив. Он - не царь и не вождь, но и не пленник и не вассал. Чувствопотрясения ему незнакомо, но ему также чуждо и равнодушие. Ничто не являетсядля него очевидным и понятным, но он также не знает истинного удивления. Унего нет  ничего об-щего с Лоэнгрином, но нет никакого родства и сТельрамундом, кото-рый живет и умирает с честью. Он смешен, какстудент-корпорант, но он даже не настоящий филистер. Он не меланхоличен, ноон и не легкомыслен от всего сердца. Так как ему чужда всякая вера, он бежитв сферу материального. Отсюда и его алчность к деньгам: здесь он ищетнекоторой реальности, путем "гешефта" он хочет убедиться в наличностичего-то существующего. "Заработанные деньги" - это единственная ценностькоторую он признает как нечто действительно существующее. И тем не менее онвсе же не настоящий делец: "неистинное", "несолидное" в поведении еврейскоготорговца есть лишь конкретное проявление в деловой сфере того же еврейскогосущества, которое и во всех остальных отношениях лишено внутреннейтождественности. Итак, "еврейское" есть определенная категория, ипсихологически его нельзя ни сводить к чему-либо, ни определить. Сметафизической точки зрения оно тождественно с состоянием, предшествовавшимбытию. Интроспективный анализ не идет больше известной внутреннеймногозначности, отсутствия какой бы то ни было убежденности, неспособности клюбви, т.е. к беззаветной преданности и жертве. Эротика еврея сентиментальна, его юмор - сатира, но всякий сатириксентиментален, как каждый юморист - эротик наизнанку. В сатире исентиментальности и заключается та двойственность, которая и составляетсущность еврейства (ибо сатира слишком мало замалчивает, а потому и являетсяподражанием юмору). Но им обеим присуща та усмешка, которая такхарактеризует еврейское лицо: не блаженная, не страдальческая, не гордая, неискаженная усмешка, а то неопределенное выражение лица (физиономическийкоррелат внутренней многозначности), которое говорит о бесконечнойготовности с его стороны на все соглашаться. Но это именно сведетельствуетоб отсутствии у человека уважения к самому себе, того уважения, котороеможет послужить основой для всякой другой "verecundia". Изложение мое отличалось той ясностью, которая позволяет мне надеяться,что мой взгляд на сущность еврейства был правильно понят. Если что иосталось неясным, то пусть король Гакон из "Претендентов на корону" Ибсена идоктор Штокман из "Врага народа" покажут, что остается навеки недоступнымдля настоящего еврея: непосредственное бытие, милость Божья, трубный глас,мотив Зигфрида, самотворчество. Еврей поистине "пасынок Божий на земле", и вдействительности нет ни одного еврея - мужчины, который испытывал хотя бысмутные страдания от своего еврейства, т.е. в глубочайшей основе своей - отсвоего неверия. Еврейство и христианство составляют две самые крайние, неизмеримыепротивоположности: первое есть нечто разорванное, лишенное внутреннейтождественности, второе - непреклонно-верующее, уповающее на Бога.Христианство есть высший героизм, еврей же никогда не бывает ни единым, ницельным. Поэтому еврей труслив. Герой - это его прямая противоположность. Г. С. Чемберлен сказал много верного о поразительном, прямо ужасающемнепонимании, которое еврей проявляет к образу и учению Христа, к борцу истрадальцу в нем, к его жизни и смерти. Но было бы ошибочно думать, чтоеврей ненавидит Христа, ибо еврей не Антихрист, он вообще к Христу никакогоотношения не имеет. Строго говоря, существуют только арийцы, которыененавидят Христа, - это преступники. В еврее образ Христа, не поддающийсяего пониманию, вызывает чувство тревоги и неприятной досады, так как оннедосягаем для его склонности к издевательству и шутке. Тем не менее сказание о Новом Завете, как о самом спелом плоде и высшемзавершении Старого, и искусственная связь первого с мессианскими обещаниямивторого принесли евреям огромную пользу. Это их сильнейшая внешняя защита.Несмотря на полярную противоположность между еврейством и христианством,последнее все же вышло из первого, но это именно и является одной изглубочайших психологических загадок. Проблема, о которой здесь идет речь,есть ничто иное, как проблема психологии самого творца религий. Чем отличается гениальный творец религиозной догмы от всякого другогогения? Какая внутренняя необходимость толкает его на путь создания новойрелигии? Здесь следует предположить, что этот человек всегда верил в того самогоБога, которого он сам возвестил. Предание рассказывает нам о Будде и Христе,о тех неимоверных искушениях, которым они подвергались и которых никтодругой не знал. Дальнейшие два - Магомет и Лютер были эпилептиками. Ноэпилепсия есть болезнь преступников: Цезарь, Нарзес, Наполеон - эти"великие" преступники, страдали падуй болезнью. Флобер и Достоевский, будучитолько склонны к эпилепсии, скрывали в себе много преступного, хотя онипреступниками и не были. Основатель религии есть тот человек, который жил совершенно без Бога,но которому удалось выбиться на путь высшей веры. "Как это возможно, чтобычеловек, злой от природы, сам мог сделать себя Добрым человеком, этопревосходит все наши понятия, ибо как может плохое дерево дать хорошийплод?", - вопрошает Кант в своей философии религии. Но эту возможность онсам принципиально утверждает. Ибо, несмотря на наше отпадение, властно и снеуменьшенной силой звучит в нас заповедь: мы должны стать лучшими,следовательно, мы Должны и уметь стать таковыми... Эта непонятная для насвозможность полнейшего перерождения человека, который в течение многих лет иДней жил жизнью злого человека, эта возвышенная мистерия нашла своеосуществление в тех шести или семи людях, которые основали величайшиерелигии человечества. Этим они отличаются от гения в обыкновенном смысле: впоследнем уже с самого рождения заложено предрасположение к добру. Всякий другой гений удостаивается милости и осеняется благодатью еще дорождения. Основатель религии приобретает все это в процессе своей жизни. Внем окончательно погибает старая сущность с тем чтобы уступить место новой.Чем величественнее хочет стать человек тем больше в нем такого, что должнобыть уничтожено смертью. Мне кажется, что в этом именно пункте Сократприближается к основателю религии (как единственный среди всех греков).Весьма возможно, что он вел самую ожесточенную борьбу с злым началом в тотименно день когда он стоял при Потидее целых двадцать четыре часа, недвигаясь с места. Основатель религии есть тот человек, для которого в момент рождения неразрешена была еще ни одна проблема. Он - человек с наименьшейиндивидуальной уверенностью. В нем всюду опасность, сомнение, он должен себесам отвоевать решительно все. В то время, как один человек борется сболезнью и страдает от физического недомогания, другой дрожит передпреступлением, которое заложено в нем в виде некоторой возможности. Прирождении каждый несет с собою что-нибудь, каждый берет на себя какой-нибудьгрех. Формально наследственный грех для всех один и тот же, материально жеон отличается у различных людей. Один избирает для себя ничтожное бесценноев одном месте, другой - в другом, когда он перестал хотеть, когда его волявдруг превратилась в простое влечение, индивидуальность - в простойиндивидуум, любовь - в страстное наслаждение, - когда он родился. И этотименно его наследственный грех, это ничто в его собственной личностиощущается им как вина, как темное пятно, как несовершенство и превращаетсядля него, как мыслящей личности, в проблему, загадку, задачу. Толькооснователь религии вполне подпал своему наследственному греху. Его признание- всецело и до конца искупить его: в нем все всебытие проблематично, но онвсе разрешает, он разрешает и себя, сливаясь со всебытием. Он дает ответ навсякую проблему и освобождает себя от вины. Твердой стопой он шагает поглубочайшей пропасти, он побеждает "ничто в себе" и схватывает "вещь всебе", "бытие в себе". И именно в этом смысле можно про него сказать, что онискупил свой наследственный грех, что Бог принял в нем образ человека ичеловек всецело превратился в Бога, ибо в нем все было преступлением ипроблемой, и все превращается в искупление - в избавление. Всякая же гениальность является высшей свободой от закона природы. Если это так, то основатель религии есть самый гениальный человек. Ибоон больше всех преодолел в себе. Это тот человек, которому удалось то, чтоглубочайшие мыслители человечества лишь нерешительно во имя своегоэтического миросозерцания, во имя свободы воли выставляли лишь как нечтовозможное: полнейшее возрождение человека его "воскресение", абсолютноеобращение его воли. Все прочие великие люди также ведут борьбу со злом, но уних чаша весов уже а priori склоняется к добру. Совершенно другое дело уоснователя религии. В нем таится столько злого, столько властной воли,земных страстей, что ему приходится бороться с врагом в себе, беспрерывносорок дней, не вкушая пищи и сна. Только тогда он победил, но он не убилсебя насмерть, а освободил от оков высшую жизнь свою. Будь это не так, тогдане было бы никакого импульса к основанию новой веры. Основатель религииявляется противоположностью императора, царь -противоположность галилеянина,И Наполеон в определенный период своей жизни переживал в себе известныйперелом. Но это был не разрыв с земной жизнью, а именно окончательноеобращение в сторону богатства, могущества и великолепия ее. Наполеон великименно в силу той колоссальной интенсивности, с которой он отбрасывает отсебя идею, в силу безмерной напряженности его отпадения от абсолютного, всилу огромного объема неискупленной вины. Основатель религии, этот наиболееобремененный виною человек, хочет и должен принести людям то, что ему самомуудалось: заключить союз с божеством. Он отлично знает, что он насквозьпропитан преступлением, пропитан в несравненно большей степени, чем всякийдругой человек, но он искупает величайшую вину свою смертью на кресте. В еврействе скрывались две возможности. До рождения Христа обе этивозможности находились вместе, и жребий еще не был брошен. Была диаспора иодновременно, по крайней мере, подобие государства: отрицание и утверждение- оба существовали рядом. Христос явился тем человеком, который побеждает всебе сильнейшее отрицание, еврейство, и создает величайшее утверждение,христианство - эту резкую противо-положность еврейства. Из состояния добытиявыделяются бытие и небытие. Теперь жребий брошен: старый Израиль распадаетсяна евреев и христиан. Еврей в том виде, в каком мы его тут описали,возникает одновременно с христианином- Диаспора становится особенно полной,в еврействе исчезает возможность величия. Люди, подобные Самсону и Иошуе,этим самым нееврейским людям среди старого Израиля, с тех пор не появляютсяи не могут появляться в среде еврейства. Еврейство и христианствовсемирно-исторически обусловливают друг друга как отрицание и утверждение. ВИзраиле таились величайшие возможности, которые никогда не выпадали на далюни одного другого народа: возможность Христа. Другая возможность - еврей. Янадеюсь, что меня верно поняли: я не имею в виду провести связь междуеврейством и хрис-тианством, связь, которой в действительности совершенно несуществует. Христианство есть абсолютное отрицание еврейства, но оно имеет кпоследнему такое же отношение, в каком находятся взаимно противоположныевещи, или утверждения. Христианство и еврейство - еще в большей степени, чемблагочестие и еврейство, можно определить рядом путем взаимного исключения.Нет ничего легче, как быть евреем, и нет ничего труднее, как бытьхристианином. Еврейство есть та пропасть над которой воздвигнутохристианство, а потому еврей является предметом сильнейшего страха иглубочайшего отвращения со стороны арийца. Я не могу согласиться с Чемберленом, что рождение Спасителя в Палестинеявляется простой случайностью. Христос был евреем, но с тем, чтобы одолеть всебе самым решительным образом еврейство. Кто одержал полную победу надсамым могучим сомнением, тот является самым верующим человеком, кто поднялсянад безнадежнейшим отрицанием, тот есть человек самого положительногоутверждения. Еврейство было особым наследственным грехом Христа. Его победанад еврейством есть именно то, чем он отличается по своему богатству отБудды, Конфуция и всех других основателей религии, Христос величайшийчеловек, так как он мерился силами с величайшим противником. Быть может, онбыл и останется единственным евреем, которому посчастливилось в борьбе: былпервым евреем и последним, ставшим в полной степени христианином. Вполнеправдоподобно, что и в настоящее время кроется в еврействе возможностьпроизвести Христа. Очень может быть, что ближайший основатель религий долженнепременно опять-таки пройти через еврейство. Только этим мы можем себе объяснить жизнеспособность еврейства, котороепережило много народов и рас. Абсолютно без всякой веры и евреи не могли быдолго существовать и сохраниться. Эта вера заключается в каком-то смутном,тупом и все же чрезвычайно верном чувстве, что нечто единое должнонаходиться в еврействе, стоять в какой-нибудь связи с еврейством. Это единоеесть Мессия, Избавитель. Избавитель еврейства есть избавитель от еврейства.Всякий другой народ осуществляет определенную мысль, единичную обособленнуючастную идею, а потому и всякая национальность в конце концов погибает.Только еврей не осуществляет никакой частной идеи, ибо если бы он был всостоянии что-нибудь осуществить, то это что-нибудь было бы только идеей всебе: из самого сердца иудаизма должен выйти богочеловек. В связи с этимнаходится и жизненная сила еврейства: еврейство живет христианством не всмысле одного только материального обогащения. Оно берет от него многое вразличных других отношениях. Сущность еврейства метафизически не имеетдругого назначения, как служить подножием для основателя религии. Этимобъясняется одно очень знаменательное явление - особая форма у евреевслужить своему Богу Они молятся не как отдельные личности, а целой массой-Только в массе они "благочестивы", им необходим "сомолельщик", ибо надеждаевреев тождественна с постоянной возможностью увидеть в своей среде, в своемроде, величайшего победителя, основателя новой религии. В этом заключаетсябессознательный смысл всех мессианских надежд в еврейском предании: Христос- вот смысл еврея. Если в еврее и заложены величайшие возможности, то в нем одновременнотаятся самые малозначащие действительности. Он - человек, одаренный высшимизадатками, но вместе с тем и наименее могучий. Наше время подняло еврейство на ту высочайшую вершину, какой онодостигало со времени Ирода. Еврейство - дух современности, с какой бы точки зрения мы его нерассматривали. Сексуальность одобряется, и современная половая этика поетхвалебные песни половому акту. Несчастный Ницше действительно мало виновен втом смешении естественного подбора и неестественной извращенности, позорнойапостол которой носит имя Вильгельм Больше. Ницше отлично понимал сущностьаскетизма, но он слишком страдал от своего собственного аскетизма, чтобы ненаходить более желательной его противоположность. Но женщины и евреисводничают - в этом их цель: сделать людей виновными. Наше время не только самое еврейское, оно и наиболее женственное время.Время, для которого искусство есть лишь платок для вытирания пота егонастроений, которое порыв к творчеству выводит из игры животных. Времялегковерного анархизма, время, лишенное понимания сущности государства иправа, время родовой этики, время самой поверхностной и ограниченной из всехисторических теорий исторического материализма), время капитализма имарксизма, время, для которого история, жизнь, наука, словом все, сводится кэкономике и технике, время, которое в гениальности видит особую формуумопомешательства, но которое не выдвинуло ни одного великого художника, ниодного великого философа, время наименьшей оригинальности и наибольшейпогони за оригинальностью, время, которое на место идеала девственностипоставило культ полудевы. Это время приобрело вполне заслуженную славу, какединственное время, которое не только одобряет и поклоняется половому акту,но возводит его в степень известного долга. Половой акт служит не средствомзабыться, как у римлян, у греков -в вакханалии. Нет, в нем современныйчеловек хочет найти себя в нем он ищет содержания своей собственной пустоты. Но навстречу половому еврейству рвется к свету половое христианство.Человечество ждет нового религиозного творца, и борьба близится крешительному концу, как и в первом году нашей эры. Перед человечеством сновалежит выбор между еврейством и христианством гешефтом и культурой, женщинойи мужчиной, родом и личностью бесценным и ценностью, земной и высшей жизнью,между Ничто и Богом. Это два противоположных царства. Третьего царства -нет.

ГЛАВА XIV

ЖЕНЩИНА И ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Только теперь, освободившись от всего постороннего и вооружившисьсоответствующими доводами, мы можем снова приступить к вопросу обэмансипации женщины. Мы освободились от всего постороннего, так как горизонтнаш очистился от тысячи порхающих мошек, которые в виде разных двузначностейзастилали предмет нашего исследования, мы вооружились, так как имеем в рукахсвоих твердые теоретические понятия и прочные этические воззрения. Вдали отсуетливого шума банальных споров и минуя проблему нервной одаренности, нашеисследование подошло к тому пункту, который уже дает возможность понять рольженщины в мировом целом и определить значение ее миссии для человека.Поэтому мы и в дальнейшем изложении будем избегать вопросов частногохарактера, ибо мы не настолько оптимистичны, чтобы надеяться, будторезультаты нашего исследования могут оказать какое-нибудь влияние на ходполитических дел. Мы далеки от мысли вырабатывать какие-нибудь социальногигиенические рецепты. Наше исследование рассматривает проблему с точкизрения идеи человечности, которая реет над философией Иммануила Канта. Серьезная опасность грозит этой идее со стороны женственности. Женщинаобладает незаменимым искусством создавать о себе представление, как осуществе совершенно асексуальном, если ей и свойственна некотораясексуальность, то это-де является только уступкой мужчине. Исчезни этаиллюзия - и что осталось бы с борьбой многих претендентов на одну и ту жеженщину? Мало того. Опираясь на мужчин, которые им во всем верили, имудалось убедить другой пол, что сексуальность является важнейшей инасущнейшей потребностью мужчины, что только  женщина в состоянииудовлетворить все истиннейшие, глубочайшие желания его. что целомудриепредставляет для него нечто неестественное и невозможное. Как часто молодымлюдям, находящим удовлетворение в серьезной работе, приходится слышать отженщин, которым они кажутся не особенно безобразными и не особенно малообещающими в качестве любовников и зятей, чтобы они не особенно утомлялисьрабо-той, а по возможности старались бы "пользоваться жизнью". В этихдружеских напоминаниях кроется, правда, совершенно бессознательное чувствоженщины, что она превратится в ничто, что она потеряет всякое значение,которое направлено исключительно на половой акт, коль скopo мужчина начнетзаниматься не половыми, а всякими другими делами. Переменится ли когда-нибудь женщина в этом отношении ? Весьмасомнительно. Не следует также думать, что она когда-либо была иной. Внастоящее время чувственный элемент выступил еще сильнее чем раньше, ибо вэтом "течении" огромную роль играет стремление женщины перейти из сферыматеринства в сферу проституции. В целом это скорее является эмансипациейпроститутки, чем эмансипацией женщины. Прежде всего это положениеоправдывается на положительных результатах его: мужественное проявлениекокотки в женщине. Что является несомненно новым, то это положение, котороезанял мужчина. Под влиянием еврейства он готов подчиниться женской оценкесвоей собственной личности, даже усвоить ее. Мужское целомудрие осмеяно, егобольше не понимают. Мужчина ощущает женщину не как грех, а как судьбу,собственное влечение не вызывает уже в мужчине стыда. Теперь видно, откуда исходит требование "изменить себя", ресторанныйвзгляд на Диониса, культ Гете, поскольку Гете является Овидием, откуда ведетсвое происхождение этот современный культ полового акта. Дело зашло такдалеко, что едва ли кто-нибудь находит в себе достаточно мужества сознатьсяв своем целомудрии, и всякий предпочитает навлечь на себя маску развратника.Половые излишества представляют собою самый изысканный предмет хвастовства,но сексуальность приобрела в настоящее время такую высокую ценность, чтобуяну приходится потратить немало сил, чтобы поверили его хвастовству.Целомудрием же до того пренебрегается, что даже целомудренный человексчитает для себя более удобным скрыться под личиной развратника. Бесспорнаяистина, что стыдливый человек стыдится своей стыдливости, но эта другая,современная стыдливость есть не стыдливость эротики, а стыдливость женщины,которая стыдится потому, что не нашла еще мужчину, не приобрела еще отдругого пола никакой ценности. Каждый изощряется перед другим в рассказах отой верности, упоении и добросовестности, с какой он реализует свои половыефункции. Так женщина, которая по своей природе в состоянии оценить мужчинутолько с половой стороны, определяет теперь, что такое мужественность: из еерук мужчины берут критерий своей собственной мужественности. Таким образомчисло совокуплений, "связь", "девочка" являются свидетельством достоинствамужчины. Но нет: ведь в таком случае не было бы больше настоящих мужчин. Напротив, высокая оценка девственности первоначально исходила ипродолжает исходить от мужчин там, где они еще имеются: она являетсяпроекцией имманентного мужского идеала незапятнанной чистоты на предмет еголюбви. Страх и трепет, которые испытывает женщина при всяком прикосновении кней и которые очень быстро переходят в интимную доверчивость, вспышкиистерии, которые рассчитаны на подавление половых желаний ее - все это недолжно вводить нас в заблуждение и вызывать в нас иллюзию женскойнепорочности. Правда женщина с внешней стороны сильно старается наиболееполно удовлетворить мужчину в его требовании физической чистоты, ибо впротивном случае на нее не нашлось бы покупателя. Верно и то, что ейсвойственна потребность приобрести возможно большую ценность, а потому она иждет подолгу того мужчину, который ей может сообщить наивысшую ценность (чтосовершенно превратно толкуется, как высокая самооценка девушек). Но все этовещи, которые могут вызвать в нас превратный образ женщины, а потомунеобходимо относиться к ним с крайней осторожностью. Вопрос же о том, каксами женщины относятся к девственности, едва ли может возбудить сомненияпосле того, как было установлено, что основная цель женщины направлена наосуществление полового акта, через который она как бы впервые приобретаетбытие. А что женщина хочет полового акта и ничего другого, хотя бы она самаизображала полнейшую индифферентность к сладострастному наслаждению - этобыло доказано всеобщностью сводничества. Чтобы снова убедиться в этом, следует подумать, какими глазами смотритженщина на целомудренное состояние представительницы одного с ней пола. Первое, что здесь бросается в глаза, это низкая оценка, которую придаетженщина состоянию незамужества. Да это собственно и единственное состояниеженщины, которое женщина же отрицательно оценивает. Только когда женщинавыходит замуж, она приобретает ценность в глазах других женщин. Пусть этодаже будет "несчастный" брак с безобразным, расслабленным, бедным, низким,тираническим, ничтожным человеком, она все же замужем, я хочу сказать, онавсе же приобрела ценность, бытие. Даже женщина, которая лишь короткое времявкушала прелести жизни содержанки, даже уличная проститутка, и та обладаетбольшей ценностью в глазах женщин, чем старая дева, которая одиноко проводитвремя в своей каморке за шитьем и штопаньем, ни разу не вкусив наслаждениясвязи с мужчиной, ни законной, ни незаконной, ни продолжительной, нипроносящейся, как кратковременное опьянение. И молодая девушка, которая отличается крупными физическимидостоинствами, оценивается женщиной с положительной стороны не потому, чтоона вызывает восхищение своей красотой (у женщины нет органа ощущенияпрекрасного, так как она лишена внутренней ценности, которую могла быпроектировать), а исключительно потому, что она обладает большими шансамиприковать к себе внимание мужчины. Чем обворожительнее девушка, тем надежнеето обещание, которое видят в ней другие женщины, тем более ценна она дляженщины, как сводницы, назначением которой является охрана интересов общениямежду полами. Только эта бессознательная мысль заставляет женщинувосхищаться красивой молодой девушкой. Что подобное отношение проявляется сособенной рельефностью только тогда, когда единичный женский индивид,оценивающий и восхищающийся красотой, сам уже получил бытие (иначе эточувство подавляется в ней завистью к конкурентке и опасением, что ее шансы вборьбе за ценность уменьшатся), об этом мы уже говорили. Прежде всего онидолжны посводничать в своих собственных интересах, и только тогда другиеженщины могут рассчитывать на их содействие в этом направлении. Низкая оценка "старой девы", ставшая, к сожалению, столь популярной,несомненно исходит от женщины. О пожилой девушке мужчины очень часто говорятс полным уважением, но каждая женщина, замужем она или нет, придает ейнеобычайно низкую оценку, хотя она отлично может этого и не сознавать. Мнесамому пришлось слышать, как одна замужняя дама, необычайно умная италантливая, окруженная, благодаря своей красивой внешности, таким громаднымколичеством поклонников, что о зависти здесь и речи быть не может,подтрунивала над своей некрасивой и старообразной итальянской учительницейза то, что та неоднократно повторяла: "Io sono ancora una vergine"- "я ещедевушка". Правда, при этом предположении, что эти слова точно переданы, следуетвсе же признать, что та девушка надела на себя маску добродетели только понеобходимости, она, во всяком случае, была бы очень рада освободиться отсвоей девственности, которая в такой сильной степени умаляет ее значение вглазах общества. Самым же важным является следующее обстоятельство: женщина презирает ивысмеивает девственность не только у  других женщин, но даже и своесобственное целомудрие она рассматривает, как состояние весьма малоценное.Правда, женщина способна придать известное значение и девственности, но лишьс точки зрения товара, обладающего в глазах мужчины величайшей ценностью.Вот почему замужняя женщина является для них существом высшего порядка.Насколько природа женщины в глубочайшей основе своей устремлена на половойакт, видно из беззаветного преклонения молодых девушек перед женщинами,недавно вышедшими замуж: смысл ее существования ясно выступает наружу, а онанаходится в зените его. С другой стороны, каждая молодая девушка видит вдругой какое-то несовершенное существо, стремящееся, подобно ей самой,достигнуть своего призвания. Таким образом я вполне ясно показал, что житейский опыт самымрешительным образом подтверждает положение, которое мы вывели из явлениясводничества: идеал девственности не женского, а мужского происхождения.Мужчина требует целомудрия и от себя, и от всех прочих людей, но вособенности от того существа, которое он любит. Женщина стремится квозможности потерять свою девственность. Даже от 342 мужчины она требует не добродетели, а чувственности. "Примерныхмальчиков" женщина не может понять. Но всем известно, что она летит вобъятия того человека, который особенно широко прославился, как Дон-Жуан.Женщина хочет только сексуальности мужчины, так как только это дает ей бытиеи существование. Она не видит никакого смысла в эротике мужчины, какявлении, сохраняющем определенную дистанцию между людьми. Напротив, тусторону мужчины, которая толкает его на путь захвата и обладания предметомсвоего вожделения - она отлично понимает. Мужчина, у которого слабо развитыживотные инстинкты, не привлекает ее. Даже высшая платоническая любовьмужчины представляет собою явление не особенно желательное для них: ональстит им, щекочет их, но она им ничего не говорит. И если молитва наколенях перед ней продолжалась бы слишком долго, то Беатриче стала бы стольже нетерпеливой, как и Мессалина. В половом акте лежит глубочайшее низведение, в любви - высочайшеевознесение женщины. Тот факт, что женщина предпочитает половой акт любви,означает ни более, ни менее как то, что она хочет быть низведена, а невознесена. Последняя противница женской эмансипации есть сама женщина.Половой акт безнравственен не потому, что он полон наслаждений, что онявляется изначальным прототипом всякой страсти, присущей низшей жизни.Аскетизм, признающий наслаждение само по себе безнравственным, самбезнравственен, ибо он ищет критерия неправды в явлениях, сопровождающихизвестное действие, в следствиях из него, а не в помышлении: он гетерономен.Человек может стремиться к наслаждению, он может желать устроить свою жизньболее веселой и радостной, но он не должен принести в жертву своимстремлениям ни одной нравственной заповеди. В аскетизме человек хочетобрести нравственность путем самораспинания, хочет достигнуть ее какнекоторого следствия из некоторого основания, он хочет ее как некоторойнаграды за бесконечные лишения, которым он себя подвергал. Поэтому следуетотвергнуть аскетизм и как принципиальную точку зрения, и как психологическоенастроение, ибо он связывает добродетель с чем-то Другим, как результатпоследнего, превращает ее в следствие из известной причины и лишает еезначения непосредственной самоцели. Аскетизм - опасный соблазнитель: оночень часто вводит в заблуждение тем, что наслаждение является самым обычнымпобудительным мотивом оставить путь законности, и вот тут лежит возможностьошибочного Заключения, что, заменив наслаждение страданием, нам с меньшейзажатой энергии удается остаться на правильном пути. Само по себенаслаждение ни нравственно, ни безнравственно. Когда же влечение кнаслаждению побеждает в человеке волю к ценности, - тогда человек пал.Половой акт является безнравственным потому, что нет ни одного мужчины,который в этот момент не видел бы в женщине средства для достиженияизвестной цели. Он отбрасывает ценность человечества как в своейсобственной, так и в ее личности, и подчиняет ее целям наслаждения. Вполовом акте мужчина забывает для наслаждения и самого себя, и женщину.Последняя потеряла для него значение психической сущности она приобрела лишьфизическое бытие. Он хочет от нее или ребенка, или удовлетворения своегосладострастия: в обоих случаях он видит в ней не самоцель, а средство во имяпосторонних расчетов. Только по этой причине, и никакой иной, половой актбезнравственен. Без сомнения, женщина является глашатаем полового акта и употребляетсебя, как и все остальное в мире, лишь как средство для этой цели. В мужчинеона видит или средство для наслаждения, или средство для получения ребенка.Она сама хочет, чтобы мужчина пользовался ею, как средством к цели, каквещью, как объектом, объектом собственности. Она жаждет, чтобы он изменялее, придавая ей ту форму, какая ему заблагорассудится. Никто не должен вжизни своей допустить, чтобы им пользовались, как средством к цели. Малотого. Положение мужчины по отношению к женщине ни в коем случае не должноопределяться одним тем фактом, что женщина абсолютно ничего, кроме половогоакта, не хочет, как бы тщательно она ни скрывала этого желания как от себя,так и от всех прочих людей. В своем страстном томлении Кундри, правда,аппеллирует к чувству сострадания Парсифаля, но в этом именно и заключаетсяслабая сторона этики сострадания, которая заставляет нас исполнять всякиежелания ближнего, как бы преступны они ни были. Последовательная этикасострадания, как и  последовательная социальная этика, обе одинаковобесмысленны, так как они ставят долг в зависимость от желания (своего ли,чужого или общественного - это совершенно безразлично), а не желание - отдолга. Критерием нравственности служит для них конкретная человеческаясудьба, конкретное человеческое счастье, конкретный человеческий момент. Насамом же деле этим критерием должна была бы служить идея. Вопрос заключается в следующем: как должен мужчина относиться кженщине? Должен ли он относится к ней, как она сама того хочет, или какпредписывает ему нравственная идея? Если он должен относится к ней так, какона этого хочет, то он должен искать полового акта с ней, ибо она хочетполового акта, он должен бить ее,  ибо она хочет быть битой, долженгипнотизировать ее, ибо она любит находиться под действием гипноза, ондолжен далее с изящной галантностью дать ей понять, как низко он ее ставит,ибо она любит только комплименты, ибо она не хочет, чтобы кто-нибудь уважалее, как таковую. Если же он хочет обращаться с ней так, как повелеваетнравственная идея, то он прежде всего должен искать и уважать в нейчеловека. Правда, Ж является функцией М, функцией, которую он можетсотворить и уничтожить.Сами женщины только того и желают, чтобы быть этойфункцией и ничем иным. Говорят, что индийские вдовы охотно и даже снекоторой убежденностью идут на самосожжение, что они даже стремятся к этойсмерти. Тем не менее этот обычай является образцом отъявленнейшеговарварства. С эмансипацией женщин дело обстоит так же, как и с эмансипацией еврееви негров. Если с этими народами обращались, как с рабами, если их повсюдуочень низко ставили, то виною всему этому бесспорно являются их собственныерабские наклонности, они лишены той сильной потребности в свободе, какаясвойственна индогерманцам. Если в настоящее время белые в Америке постиглиту мысль, что им необходимо обособиться от негров, так как последние делаюточень скверное и недостойное употребление из своей свободы, то все же ввойне северных штатов с федеративными, в войне, которая дала свободу черным,право было на стороне первых. Хотя в еврее, а еще больше в негре, и ещезначительно больше в женщине человеческие склонности подавлены огромнымколичеством аморальных влечений, так что борьба его за человечностьсопряжена с гораздо большими трудностями, чем борьба арийца, все же человекдолжен уважать свой последний, даже самый незначительный остатокчеловечности, он должен преклонятся перед идеей человечества - не идеейчеловеческого общества, а идеей бытия, души, как некоторой частисверхчувственного мира. Никто, кроме закона, не смеет поднять руку на самогоопустившегося, закоренелого преступника. Никто не в праве его линчевать. Проблема женщины и проблема еврейства совершенно тождественны спроблемой рабства, и должны быть разрешены так же, как и последняя. Никто недолжен быть порабощен, хотя бы раб и хорошо чувствовал себя в своих оковах.У домашнего животного, которым я пользуюсь для своих целей, я не отнимаюникакой свободы, так как у него никогда никакой свободы и не было. В женщинеже все еще таится слабое чувство беспомощности, безысходности, какой-топоследний, хотя и очень плачевный след умопостигаемой свободы. Этонаблюдается, вероятно, потому, что нет абсолютной женщины. Женщины все желюди и к ним следует относиться, как к таковым, хотя бы они этого никогда нехотели. Женщина и мужчина имеют одинаковые права. Из этого еще нельзя вывести, что женщинам надо открыть доступ и кполитическому могуществу. С утилитарной точки зрения мы пока, а, может быть,и никогда не советовали бы людям сделать эту уступку. Новая Зеландия - этастрана, где этический принцип стоял на такой высоте, что женщин решилинаделить избирательным правом, в настоящее время является свидетельницейсамых безотрадных явлений. Ведь никто не сомневается в справедливости тоймеры, что дети, слабоумные, преступники устраняются от всякого воздействияна ход общественных дел, хотя бы они по какой-нибудь случайности и достигличисленного равенства или даже большинства. Совершенно также следует до порыдо времени держать и женщину в стороне от всего того, что может потерпетьущерб от одного только прикосновения женской руки. Как результаты наукисовершенно независимы от того, согласны ли с ними люди или нет, точно так жевопрос о праве и бесправии женщины может быть разрешен и без ее участия. Приэтом они не должны опасаться, что их как-нибудь обделят, если, конечно,соответствующее законоположение будет определяться принципами права, а несилы. Право само по себе совершенно одинаково для мужчины и для  женщины.Никто не в праве запретить что-нибудь женщине под тем предлогом, что это"неженственно". И глубокого презрения достоин тот приговор, которыйоправдывает мужчину, убившего свою неверную жену, как будто она и юридическиявляется его вещью. Женщину следует рассматривать как единственное существои согласно идее свободы, а не как родовое существо, не по критерию, взятомуиз эмпирического мира и из мужской потребности любви, хотя бы она сама и недостойна была возведения на такую высоту. Вот почему эта книга есть величайшая честь, которая когда-либо былаоказана женщинам. И для мужчины остается одно только нравственное отношениек женщине; не сексуальность и не любовь - так как обе пользуются женщиной,как средством для посторонних целей, а попытка понять ее. Большинство людейпредпочитают теоретически уважать женщину с тем, чтобы практически глубжепрезирать женщин. Здесь же приведено обратное отношение. Женщина не можетудостоиться высокой оценки, но "женщин" нельзя a priori раз и навсегдалишить права на уважение со стороны других людей. К сожалению, даже знаменитые и выдающиеся люди высказались очень пошлопо этому вопросу. Например негативные мнения Шопенгауэра и Демосфена обэмансипации женщин.   Мужчина должен побороть в себе отрицательное отношение к мужественнойженщине, ибо оно является результатом низкого эгоизма. Ведь стоит женщинестать мужественной в логическом и этическом отношениях, как она теряетвсякую способность служить пассивным субстратом для проекции. Но это еще неслужит достаточным основанием для того, чтобы воспитывать женщину, как этошироко практикуется в настоящее время, только для мужа и ребенка. Ей следуетпредоставить большую свободу действий и не запрещать делать того, что доизвестной степени напоминает собою мужественность. Если и для абсолютной женщины закрыт путь к нравственности, то исходяиз этой идеи женщины мы все же не можем признать правильным, чтобы мужчинадолжен предоставить эмпирической женщине всецело и безвозвратно спуститьсяна самую низкую ступень этой идеи. Eще преступнее будет с его стороны, еслион сам толкнет женщину на путь этой идеи. В живой "человеческой" женщине всееще следует теоретически признать наличие "зародыша добра" по терминологииКанта. Это тот последний остаток женского существа, который сообщает женщинесмутное чувство судьбы. Что этот зародыш способен дать какие-нибудь ростки -этого мы теоретически никак не можем безусловно отрицать, хотя быпрактически мы никогда не встречались, а, может быть, и не встретимся стаким примером. Глубочайшая основа и цель вселенной есть добро. Весь мир находится подгосподством нравственной идеи. Даже животные рассматриваются, как феномены -слон, например, с нравственной стороны оценивается выше, чем змея, хотяубийство другого животного не вменяется им в вину, как лицам. Что касаетсяженщины, то мы сами вменяем ей все ее поступки, и в этом заключаетсятребование, чтобы она стала иной. И если женственность тождественна сбезнравственностью, то женщина должна перестать быть женщиной - она должнастать мужчиной. Правда, здесь следует особенно остерегаться опасности внешнегоподражания, которое всегда еще решительнее возвращает женщину к ееженственности. Надежды на то, что женщина достигнет истинной эмансипации,что она приобретет ту свободу, которая является не произволом, а волей - этинадежды, на наш взгляд, весьма ничтожны. Если судить на основании фактовдействительности, то необходимо будет признать, что для женщины открытадвоякая возможность: лживое перенимание того, что создано мужчиной, топеренимание, которое внушает ей убеждение и веру, что она хочет именно того,чему противоречит вся ее, еще не ослабленная, природа, например,бессознательно лживое возмущение по поводу всего безнравственного, как будтосама она нравственна, чувственного, как будто она сама хочет нечувственнойлюбви. Или, открытое признание (Лаура Маргольм), что содержание женщины естьмужчина и ребенок, без малейшего сознания того, что собственно этимпризнается. Какое бесстыдство, какое унижение заключается в подобных словах.Бессознательное лицемерие или циничное отождествление с природным влечением:кроме этого, женщине, по-видимому, ничего иного не дано. Центр тяжести лежит не в утверждении, не в отвержении, а в отрицании, водолении женственности. Если бы, например, женщина действительно хотелацеломудрия мужчин, то она таким образом победила бы в себе женщину, ибо втаком случае половой акт не являлся бы высшей ценностью, а его осуществление- конечной целью. Но в том-то и дело, что мы не можем верить в искренность исерьезность этого желания, хотя бы оно где-нибудь и проявилось. Ибо женщина,которая тре-бует от мужчины целомудрия, уже помимо своих истерическихсклонностей обладает той пустотой и неспособностью к истине, которая не даетей даже смутного сознания того, что она таким образом себя отрицает, то онаабсолютно и безвозвратно лишает себя своей ценности, своего существования.Тут, право, затрудняешься определить, кому следует отдать предпочтение:безграничной ли лживости ее, которая способна поднять знамя наиболее чуждогоей аскетического идеала, или бесцеремонному восхищению закоренелымразвратником, в объятия которого бросается женщина. Так как всякое истинное желание женщины и обоих случаях одинаковымобразом направлено на то, чтобы сделать мужчину виновным то в этом именно изаключается основная проблема женского вопроса. В этом смысле последнийсовпадает с общим вопросом человечества. В одном месте своих сочинений Фридрих Ницше говорит: "Промахнуться в основной проблеме мужчина-женщина, отрицать здесь самыйглубокий антагонизм и необходимость вечно-враждебного напряжения, мечтатьздесь о равных правах, равном воспитании, равных притязаниях и обязанностях- вот истинный признак тупоголовости, и мыслитель, который оказался плоским- плоским в инстинкте! -- в этом самом опасном месте, должен считатьсяподозрительным, больше того, пойманным, накрытым. Он, вероятно, является"недалеким" и во всех прочих основных вопросах жизни, в вопросах будущего.Он никогда не проникает в глубину вещей. У человека же, который отличаетсяглубиной своего духа и своих влечений, найдется и достаточно глубиныдоброжелатетельности, которая способна на строгость и суровость и легко сними смешивается. Этот человек будет всегда думать о женщине толькопо-восточному. Он должен видеть в женщине имущество, собственность, которуюможно держать под замком, он должен понимать ее, как нечто, предназначенноедля покорности и находящее лишь в последней свое завершение, он долженопереться на великий разум Азии, на превосходство Азии в инстинкте, как этонекогда сделали греки - эти лучшие наследники и ученики Азии. От Гомера довремен Перикла, по мере возрастания их культуры и мощи они шаг за шагомстановились к женщине строже, т. е. восточнее. Как необходимо, как логично,как даже человечески желательно это было, да порассудит каждый об этом просебя!" Индивидуалист мыслит здесь несомненно в социально-этическом духе. Еготеория каст и групп, теория замкнутости разрушает здесь, как это частобывает у него, автономию его нравственного учения. Он хочет в интересахобщества, в интересах безмятежного спокойствия мужчин наложить на женщинувластную руку, под которой она не издала бы ни одного звука об эмансипации,не выставила бы того лживого и неискреннего требования свободы, за которуюратуют современные феминистки, совершенно не подозревая даже, в чем,собственно, заключается несвобода женщины и где следует искать ее причины. Япривел цитату из Ницше не для того, чтобы уличить его внепоследовательности. Я хотел показать лишь, насколько проблема человечестванеразрывно связана с проблемой женщины, так что одна без другой разрешенабыть не может. Найдется, несомненно, человек, которому покажется излишнимпреувеличением требование, чтобы мужчина уважал женщину ради идей нумена ине пользовался бы ею, как средством для целей, лежащих вне ее личности,чтобы он признал за ней одинаковые с ним права и обязанности (нравственногои духовного самообразования). Но пусть этот человек подумает над тем, что онне в состоянии будет разрешить этическую проблему для своей собственнойличности, если он в женщине будет неизменно отрицать идею человечества,употребляя ее лишь как средство для наслаждений. Во всяком азиатизме половойакт является той ценой, которую мужчина уплачивает женщине за ее приниженноесостояние. Правда, для женщины очень характерно, что за эту плату она готоваподчинить себя самому ужасному игу, мужчина же не смеет вступать в подобнуюсделку, так как таким образом он с нравственной стороны совершеннообезличивается. Итак, даже с чисто технической стороны невозможно разрешить проблемучеловечества в применении к одному только мужчине. Даже в том случае, еслион хочет искупить только себя, он должен считаться с женщиной, он долженстремиться, чтобы заставить ее отказаться от безнравственных расчетов нанего. Женщина должна внутренне, искренне, по доброй воле отвергнуть половойакт. Это означает следующее: женщина должна, как таковая, уничтожиться, иесли это не случится, надежда на установление царства Божия на землесовершенно потеряна. Поэтому Пифагор, Платон, христианство (впротивоположность еврейству), Тертуллиан, Свифт, Вагнер, Ибсен выступили заосвобождение, за искупление женщины, не за эмансипацию женщины от мужчины, аза эмансипацию женщины от женщины. В этом обществе легко снести и проклятиеНицше. Собственными силами женщине трудно будет достигнуть этой цели. Искра,которая в ней едва тлеет, должна постоянно воспламеняться огнем мужчины:необходимо было бы показать пример. Такой пример дал Христос: он искупилМагдалину. Он вернулся к этому моменту своего прошлого и искупил свойпервородный грех - свое происхождение от женщины. Вагнер, величайший человекпосле Христа, понял это особенно глубоко: прежде чем женщина не перестанетсуществовать для мужчины, как женщина, она и сама не может перестать бытьженщиной. Кундри может быть освобождена от проклятия Клингзора только безгрешным,непорочным Парсифалем. Так эта психологическая дедукция покрываетсяфилософской, которая вполне совпадет здесь с вагнеровским "Парсифалем",глубочайшим произведением мировой литературы. Только сексуальность мужчиныдает существование женщине, как таковой. Бытие материи измеряется суммойвины в мире: женщина будет существовать только до того момента, когдамужчина вполне искупит свою вину и окончательно победит в себесексуальность. Вечное возражение против антифеминистических тенденций таким образомпадает: женщина, какая бы она там ни была, существует раз и навсегда, онанеизменна. С ее существованием необходимо примириться борьба же здесьбесполезна, так как она ничего не в состоянии устранить. Но было показано,что женщина лишается бытия и умирает в тот момент, когда мужчина всецелопроникается жаждой бытия. То, против чего ведется война, не обладает вечнонеизменным существованием и сущностью: это есть нечто, что может и должнобыть уничтожено. Старая дева есть именно та женщина, которая не встретила мужчину,способного дать ей бытие. Она обречена на гибель. Старая женщина тем злее,чем больше она старая дева. Если мужчина и созданная им женщина сновавстречаются во зле, то оба должны погибнуть, если же они встречаются вдобре, тогда совершается чудо. Только так может быть разрешен женский вопрос человеком, который еговполне постиг. Это решение найдут невозможным, его дух - преувеличенным, егопритязания - непомерными, его требования - нетерпимыми. Одно остаетсянесомненным: тот женский вопрос, о котором говорят женщины, давно уже лежитза пределами наших рассуждении. Речь идет о том вопросе, о котором женщинымолчат, о котором они должны вечно молчать: о не свободе, заложенной всексуальности. Этот женский вопрос стар, как пол, и не моложе человечества. И тут возможен один только ответ: мужчина должен вырваться из когтейпола, и этим, только этим, он искупит и женщину. Только его целомудрие, а неего нецеломудрие, как она думает, может спасти ее. Правда, как женщина, онатаким образом погибает, но только для того, чтобы восстать из пепла новой июной, чистым человеком.   Поэтому женский вопрос будет существовать, пока существуют два пола. Онзаглохнет только вместе с вопросом о человечестве. В этом смысле Христос, посвидетельству отца церкви Климента, сказал Саломее без той оптимистическоймишуры, которую впоследствии нашли для пола Павел и Лютер, следующее: смертьбудет существовать до тех пор, пока женщины будут рожать и правда сойдет нераньше, чем из двух не станет одного, из мужчины и женщины - третье,самосущее, что не есть ни мужчина, ни женщина.

X x x

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!