Обстоятельства дела в изложении представителя прокуратуры 15 страница
Вдруг в голове мелькнула мысль: а что, если сестра — девственница? Ничего себе сестрички! Младшая — шлюха, а старшая — целка. Это уж чересчур. Уступая любопытству, я набрала ее номер.
— Алло? Кто это? Ты, Юрико? Алло? Говорите!
Сестра схватила трубку после первого же звонка и сразу: «Алло?» Видно, звонят не часто. Поэтому ей до смерти хотелось узнать, кто же это. В телефонной трубке вибрировало одиночество.
Выронив ее, я покатилась со смеху, а из мембраны еще доносился голос сестры. Кто же она все-таки: девственница или лесбиянка?
В конце концов, я положила трубку на рычаг и стала думать, что бы мне надеть в клуб. Квартира у меня небольшая — спальня, столовая-гостиная и маленькая кухня. Для нарядов места мало — только чулан, он же шкаф. Когда я работала на Роппонги,[18] в клубах, где хостесс — одни иностранки, у меня была куча роскошных платьев, например, от Валентине и Шанель почти по миллиону иен. Нарядов на несколько миллионов. Я облачалась в красивое платье, небрежно цепляла на себя бриллиант размером с бусину, надевала экстравагантные золоченые сандалии — ходить в них было невозможно. Клиенты рвались целовать пальцы у меня на ногах, поэтому я никогда не носила чулок. Пешком почти не ходила: из дома в клуб на такси, оттуда с клиентом на машине в отель, из отеля опять на такси. Мускулы напрягала только в постели.
Но как только я выпала из этой жизни, поменялась и одежда — я стала носить дешевку, которую продают на каждом углу. Вместо шелка — полиэстер, вместо кашемира — дешевая шерсть, в которой намешано бог знает что. Ноги, о которых я не заботилась, теперь отекают, что бы я ни делала, и приходится натягивать колготки, купленные где-нибудь на распродаже.
|
|
|
Но больше всего изменилась клиентура. Сначала это были артисты, писатели, молодые дельцы. Попадались и очень солидные люди — президенты крупных компаний, важные иностранцы. В другом клубе я обслуживала в основном фирмачей, спускавших деньги своих компаний. Потом настала очередь клерков, еле перебивавшихся на зарплату. А теперь это разные извращенцы, которым подавай что-нибудь эдакое и у кого в кошельке пусто. «Эдакое» — значит, позаковыристей, с перчинкой. Есть такая публика, кому подавай увядшую красоту и остатки прежней роскоши.
Мне кажется, чудовищная красота и чудовищное распутство сделали из меня настоящего монстра. С годами я становлюсь все страшней и отвратительней. Но я уже писала, что мне от этого ни холодно, ни жарко. Вот во что превратилась девчушка-обаяшка. А сестрица наверняка радуется, что я качусь под гору. Может, она и названивает, только чтоб в этом убедиться.
|
|
|
Теперь о Джонсоне.
Джонсон встречал меня в Нарите[19] хмурый и напряженный. Сияющая Масами, приехавшая с ним, казалась прямой противоположностью мужа. Я прилетела в будний день, поэтому Джонсон был в темном костюме, белой сорочке и строгом галстуке. Он все время нервно постукивал по губе указательным пальцем. Я первый раз видела его таким. Масами вырядилась в белое льняное платье — наверное, подчеркнуть загар, — и, как елка, увешалась золотыми украшениями. Они были в ушах, на шее, на запястьях, на пальцах. Наружные уголки глаз жирно подведены черной тушью, а лицо такое, что не поймешь, смеется она или сердится, серьезна или шутит. Со временем я стала приглядываться к тому, как Масами красится. В такие минуты глаза лучше всяких слов говорили о ее настроении. В аэропорту радость Масами била через край:
— Юрико, детка! Как давно мы не виделись! Какая ты большая стала!
Мы с Джонсоном переглянулись. Все-таки мне уже было пятнадцать; со времени, когда мы виделись последний раз (я тогда училась в начальной школе), я выросла на двадцать сантиметров и стала метр семьдесят. Весила пятьдесят кило. И уже не девочка. Джонсон приобнял меня, и я почувствовала легкую дрожь в его теле.
— Рад тебя видеть.
|
|
|
— Спасибо, Джонсон-сан.
Он сказал, что я могу называть его Марк, но Джонсон ему шло больше. «Идиот этот твой Джонсон». Всякий раз, когда сестра по злобе обзывала его так, я отвечала: «Джонсон — хороший». Он был моей защитой.
— А сестра тебя разве не встречает?
Масами недоуменно огляделась. Сестре нечего было делать в аэропорту — я ведь не сообщила ей, когда приеду.
— У меня не было времени ее предупредить. И потом, дед вроде плохо себя чувствует.
— Ах да! — Масами не слушала моих объяснений. Сияя от радости, она схватила меня за руки. — Надо ехать скорее. После обеда вступительный экзамен. Тебя берут в школу Q. по категории «возвращенцев». Это те, кто пожил за границей и вернулся на родину. И ездить туда очень удобно. Элитная школа, я теперь буду нос задирать. Как хорошо, что ты успела к экзамену!
Школа Q. Учиться там же, где и моя сестрица. Не больно-то мне этого хотелось. Но Масами ради показухи решила во что бы то ни стало меня туда пристроить. Я с надеждой подняла глаза на Джонсона, но он лишь покачал головой.
— Придется потерпеть.
Те же самые слова произнес дядя Карл, фотографируя меня в домике своего приятеля. Делать нечего. Прикусив губу, я двинулась за Масами. Не выпуская моей руки, она запихала меня на заднее сиденье здорового «мерседеса», сама села за руль. Рядом со мной на бежевой коже расположился Джонсон. Сквозь джинсы я почувствовала тепло — он прижимался ко мне бедром. Как тогда, на даче. Это был наш секрет. Я снова открыла счастье, и в глазах моих, должно быть, плясали чертики, потому что следующая радость была уже совсем рядом. В жизни не все выходит так, как думаешь, но запретить мечтать никто не может.
|
|
|
По пути Масами высадила Джонсона, которому надо было на работу. А мы с ней поехали в район Минато, в школу Q. Главный корпус, старое здание — из камня. К нему с двух сторон примыкали современные постройки. Отделение высшей ступени располагалось в правом крыле. Я непроизвольно поискала глазами сестру. Мы расстались в марте и не виделись больше четырех месяцев. Если меня примут, сестра сразу заскучает. Обозлится так, что мало не покажется. Она же специально лезла из кожи вон, чтобы поступить в эту школу и больше никогда со мной не встречаться. Я ж ее насквозь вижу. Я криво усмехнулась. Масами как почувствовала, что я думаю:
— Юрико, детка! Улыбочку! Улыбочку! Ты так мило улыбаешься. Улыбнешься — и тебя сразу примут. Там какой-то тест будет, но это так, формальность. Ты им очень подходишь. Когда меня принимали в стюардессы, было то же самое. Экзамен, конкуренция… Но брали тех девчонок, кто улыбался.
Вряд ли здесь то же самое — экзамен по категории «возвращенцев» и конкурс стюардесс. Но мне эта тема уже надоела, и я решила всю дорогу улыбаться. Хорошо. Предположим, я поступлю. И что? Папаша вряд ли сможет раскошелиться на мое обучение по полной. Значит, большую часть будет платить Джонсон. А это уже почти проституция. Проститутка торгует телом за деньги. Мне податься некуда, и я продаю себя Джонсону. За жилье, еду и учебу. Разве это не одно и то же?
На экзамен явилось порядка десяти «возвращенцев». Все — дети работавших за границей бизнесменов. Я была единственной полукровкой. Тест написала хуже всех, потому что училась спустя рукава; английский и немецкий знала еле-еле — словарного запаса едва хватало для бытового разговора. В этом деле мне с сестрой не тягаться. Впрочем, если Джонсон хочет платить — пусть платит. Я не стала переживать.
Напоследок полагалось собеседование. Подошла моя очередь. Поднявшись на второй этаж и войдя в класс, я уже так устала, что забыла про улыбки. Это и понятно. Я целый день провела в самолете, из аэропорта без всякой передышки поехала прямо на экзамен. В июле в Токио стояла душная жара, не то что в прохладном Берне. Стряхивая сонливость, одолевавшую меня из-за разницы во времени, я присела перед экзаменаторами и с трудом подавила зевок.
Экзаменаторов было трое: две женщины средних лет, одна из них — иностранка, сидели по краям, а посередине устроился дядька лет тридцати пяти — сорока. Вся троица, не поднимая голов, долго разглядывала мои документы. Борясь со скукой, я огляделась. Из окна был виден пятидесятиметровый бассейн с голубой водой: девчонки в черных купальниках методично отмеряли в нем брассом отрезки дистанции. Секция плавания, не иначе. С каким удовольствием я бы сейчас поплавала! От жары и усталости у меня все поплыло перед глазами.
В отчаянии я взглянула на большой аквариум, стоявший возле классной доски. С той стороны к стеклу прилепилась улитка. Она оставляла за собой блестящую дорожку слизи. Дно аквариума устилал песок, из которого торчала какая-то коряга. Из угла неуклюже выползла большая черепаха с куполообразным панцирем, как шляпка сушеного гриба. С неожиданной для такого неповоротливого существа прытью она вытянула шею и в одно мгновение заглотила улитку. Дорожка оборвалась. Улиточий домик треснул во рту черепахи. Мне сделалось нехорошо.
— Что с тобой?
Услышав голос экзаменаторши, я вскочила со стула.
— Можешь сесть, — вымолвила она добреньким голосом.
— Извините. Я устала.
Сидевший в центре дядька пристально посмотрел на меня. Волосы у него были зачесаны назад, из-за чего лоб выдавался и, казалось, занимал половину лица. Ему очень шли очки с маленькими стеклышками в металлической оправе. Темно-синий блейзер и белая рубашка-поло, на безымянном пальце левой руки — обручальное кольцо. Забыв, что надо улыбаться, я уставилась на чернильное пятнышко на его рубашке, возле пуговицы.
— Знаешь, что это за черепаха?
— Сухопутная?
— Правильно. Редкий вид. Водится на Мадагаскаре.
Он рассмеялся, я кивнула. На этом собеседование закончилось. Потом я узнала, что это был Кидзима, преподаватель биологии и наш классный руководитель. Несмотря на никудышные результаты тестирования, я ему понравилась, и меня приняли. Только потому, что я правильно ответила про сухопутную черепаху. Хотя нет. Просто я понравилась Кидзиме. А черепаха — только предлог.
Я явно перетрудилась — вечером после экзамена у меня поднялась температура. Дом Джонсона стоял за зданием налоговой инспекции района Ниси-Адзабу. Мне приготовили крайнюю комнату на втором этаже. Занавески, покрывало, подушки — все было из коллекции «Liberty Fabric». Масами выбирала на свой вкус. Мне было наплевать на весь этот интерьер. Одна суета. Какое мне дело? Забравшись в постель, я уснула в тот же миг. Проснулась посреди ночи, почувствовав, что в комнате кто-то есть. У изголовья кровати стоял Джонсон, в майке и пижамных штанах.
— Как дела, Юрико? — спросил он тихо.
— Я просто устала.
Джонсон наклонился с высоты своего роста и шепнул мне на ухо:
— Приходи в себя скорее. Наконец-то я тебя поймал.
Поймал. Я вспомнила, как сухопутная черепаха сожрала улитку, и содрогнулась. Улиточий домик треснул во рту черепахи. Я и есть та самая улитка из аквариума. Женщина, употребляемая мужчиной. Я должна принять такую судьбу, научиться получать удовольствие от того, что тебя употребляют. А пока счастья мне не видать. Опять где-то в дальнем уголке ума всплыло это словечко — «свобода». И я разом превратилась из пятнадцатилетней девчонки в старуху.
На следующее утро из школы Q. сообщили, что я принята. Масами, на седьмом небе от счастья, позвонила Джонсону на работу, чтобы его обрадовать, и, положив трубку, обернулась ко мне.
— Надо твоей сестре сказать! — жизнерадостно заявила она.
Пришлось дать телефон деда. Все равно встречи с сестрой не избежать. Мы теперь обе в Японии. И при всем том я знала, что сестра меня ненавидит, и сама ненавидела ее. Между нами нет ничего общего. Как две стороны монеты. Реакция сестры была такой, как я и ожидала.
— Чтоб я тебя в школе не слышала! Все с тобой тут носятся… Подумаешь, чудо природы! А мне жить надо, выживать.
Мне тоже надо было выживать. Но как ей было это объяснить? Я не нашла таких слов.
— Тебе всегда везет! — сказала она.
— Я хочу видеть деда.
— А он не хочет. Он тебя не выносит. Потому что у тебя вдохновения нет.
— В каком смысле?
— Дура! У тебя интеллект на нуле!
На этом разговор закончился. Сталкиваясь со мной в школе, сестра делала вид, что мы не знакомы. В последнем классе я ушла из школы и больше с системой Q. дела не имела. После этого мы долго не виделись. И вдруг в последнее время сестрица стала доставать меня звонками. Хотела бы я знать, что такое могло с ней произойти.
Ребенка сдали совершенно чужим людям. Нет, я сама им себя отдала, по собственной воле. И сестре не было никакого дела до того, что ждет этого ребенка. Она об этом даже не думала. Потому что сама жила с родным дедом. Я его видела всего несколько раз, совсем маленькой. Он мне понравился — добрый и непоседливый. Но сестрица его монополизировала и обрекла меня на жизнь в одиночестве.
С самого детства во мне живет тревожное ощущение, что я всему и всем чужая. Потому что полукровка. Даже родительская любовь не могла меня от него избавить. Для этого мало просто прижать к груди и успокоить. Я завидовала сестре, которая быстро порвала с родителями. Моей новой семьей стали Джонсоны, с которыми мы в детстве встречались лишь изредка, когда приезжали в отцовскую «горную хижину». Меня с ними связывало только то, что Джонсон хотел меня. Вряд ли сестра была способна понять, в каком положении я оказалась.
5
3 октября
Вчера вечером зашедший к нам в клуб парень достал меня одним вопросом. Ему еще не было тридцати; он пришел с приятелем, который работал на стройке верхолазом. Молодец сидел, широко расставив ноги в бриджах, озирался по сторонам, изо всех сил делая вид, что заглянул в это заведение, где торговали перезрелым товаром, исключительно из любопытства.
— Что у тебя с лицом?
— А что такое?
— Чудное. Какое-то разобранное.
Ему сделалось смешно от своих же слов, и он рассмеялся.
— Я с рождения такая.
Парень закашлялся и отвернулся. Что им всем покоя не дает в моей внешности? Неужели то самое ядро, которое составляло мою суть и начало разрушать меня изнутри, постепенно проступало на поверхность и уже захватывало всю меня целиком? Я непроизвольно принялась грызть наманикюренный ноготь на среднем пальце левой руки. Привычка так обращаться с ногтями была у меня до четвертого класса. Я никак не могла от нее отвыкнуть, сколько мать ни старалась меня отучить. К зубу прилип кусочек лака с накрашенного ногтя. Я соскребла его и поднесла к глазам, чтобы рассмотреть получше. Клиенты испуганно уставились на меня: что это она разглядывает? Я подумала, что в этом клубе тоже вряд ли задержусь надолго. Покачусь дальше под откос.
Помню, я с самого раннего детства заглядывала матери в глаза, пытаясь справиться с мучившим меня вопросом: на кого я похожа? На мать — нет. Лицо другое. Волосы, цвет кожи, фигура — все не как у нее. Только цвет глаз одинаковый. Глядя в ее карие глаза, я успокаивалась. Но в один прекрасный день мать заявила, что кроме глаз я еще кое-чем похожа на ее родню.
— Знаешь, у тебя пальцы точь-в-точь как у бабушки.
Мать ласково погладила мне руку. У нее руки были как у ребенка — с короткими пальцами и маленькими ногтями. Совсем не то что у меня. Бабушку я никогда не видела, и в доме о ней почти не говорили, но если у нас с ней руки действительно похожи, значит, во мне и вправду их кровь. Эта новость меня обрадовала, я решила впредь следить за руками и с того дня бросила грызть ногти. И еще мне захотелось повидать бабушку.
— Я хочу к бабушке. Она вместе с дедушкой живет?
— Ее уже нет.
— А где она?
— Бабушка в раю.
— А зачем она туда уехала? — разочарованно поинтересовалась я.
— Она шла и упала в большую реку. Утонула и умерла.
— А почему она упала?
— Хм… Почему?..
Мать будто посмотрела куда-то вдаль, и разговор на этом закончился. Я поняла, что она ничего не расскажет, хоть и знает, как это случилось. Когда взрослые молчат, от них правды не добьешься. Я расстроилась и с тех пор стала питать к воде отвращение. На меня это так подействовало, что я решила держаться от реки подальше. Я и сейчас боюсь кататься на лодке, а по мосту обычно бегу, стараясь не смотреть вниз.
— А тебя на этой самой реке подобрали, на мосту, — заявила сестра, подслушивавшая наш разговор.
— Ну что ты врешь! — напустилась на сестру мать.
Глядя на них искоса, я побелела, как полотно. Неужели это правда? У меня задрожали ноги, я почувствовала, что проваливаюсь куда-то в темноту.
В тот же вечер я тихонько спросила у отца, вернувшегося с работы:
— Папа! А правда я мамина дочка?
Отец изменился в лице и раскричался. Он вообще быстро выходил из себя.
— Кто тебе такого наговорил?
Услышав, что сказала сестра насчет моста, он тут же ее позвал.
— Тебе не стыдно такую чушь говорить родной сестре? Вот уж не ожидал от тебя!
— Я больше не буду, — еле слышно пролепетала в ответ сестра и, быстро обернувшись, показала мне язык. Потом мы с ней страшно поссорились.
У нас в спальне стояла двухэтажная кровать, сестра спихнула меня на нижнюю полку. Она привыкла получать лучшее и спала внизу. Я упала прямо на ее постель и ударилась головой о стенку.
— У-у, ябеда! Ненавижу тебя!
Я вскочила с кровати.
— А ты злая! И врунья!
— Я правду сказала! Ты на маму совсем не похожа!
— А ты на папу! Это тебя на мосту подобрали!
Теперь настала очередь сестры бледнеть от досады. Она замолчала, опустила голову, но тут же подняла на меня взгляд:
— Ты же ничего не знаешь. Так я расскажу. Все тебя жалеют и не говорят. А я слышала, что тебя дедушка и бабушка под мостом нашли. В корзинке для белья. Ты в ней лежала и плакала. Вот как было. В корзинку еще запихали три пеленки и грязные распашонки. И письмо: «Девочку зовут Юрико. Возьмите ее, пожалуйста, и воспитайте. Родная мать». Дед с бабкой решили тебя взять и передать маме. У нее тогда уже была я, а они подумали, что еще один ребенок не помешает.
— Что за корзинка?
— Дура ты! — Сестра презрительно засмеялась. Тогда она, конечно, знала побольше меня. — Такая большая корзина, куда складывают одежду. Поедем на лыжах кататься, на обратном пути заедем на горячий источник. Там полно таких корзин. Понятно?
Сестрица довела меня до слез, я разрыдалась. Уж больно убедительно она врала. Творческая натура, легко обвела меня вокруг пальца.
— Значит, меня уже тогда звали Юрико?
— Ну да! — торжествующе ответила сестра.
— Но папа мне говорил, что это он меня так назвал, потому что любит лилии.[20]
Сестра на миг опешила, но тут же перешла в наступление:
— Как бы не так! Это он нарочно. Ты же знаешь, как он любит, чтобы все было, как ему хочется.
Я с трудом вскарабкалась на свою полку и, заливаясь слезами, забралась под одеяло. И все-таки я чего-то не понимала. Свесившись с кровати, я спросила:
— А где же тогда твой настоящий папа? На нашего ты совсем не похожа.
Сестра не ответила. Наверняка до сих пор отчаянно изобретает ответ на этот вопрос.
После возвращения я всего один раз видела деда. Это было в августе. Стояла необыкновенная жара. На краю темно-синего небосвода вскипали огромные белые облака, наливавшиеся снизу свинцом и грозившие обрушиться ливнем. Получив инструкции от Масами, я зажала в руке бумажку с адресом и села на электричку. Дед жил в микрорайоне, до которого надо было добираться по надземке, а от станции — еще минут двадцать на автобусе. Сойдя на остановке, я сразу уперлась взглядом в дамбу, и мне сделалось не по себе. Интуиция подсказывала, что за дамбой — река, где утонула бабушка. Человек, на которого я так похожа, — у меня даже пальцы такие же. Я испугалась: стоит идти к деду или нет?
На дамбе я увидела девушку. Она стояла и смотрела на реку. Сестра! Я ее сзади узнала. Помню, на ней была блузка без рукавов. Она обернулась — наверное, почувствовала мой взгляд. Спрятавшись, я наблюдала за ней. Прошло всего пять месяцев, как мы не виделись, но за это время она стала еще больше похожа на мать. Круглое лицо, маленький рот. Чуть выступающие вперед зубы. Я почему-то разозлилась. Она мне завидовала, потому что была копия матери. В детстве дразнила меня уродиной — а мне было до лампочки, красивая я или нет. Куда важнее было убедиться, что я у матери родная, такая же, как сестра И к деду в тот день я потащилась, скорее всего, потому, что хотела проверить, правда ли эта история о приемном ребенке, из-за которой мы поругались с сестрой.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 110; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!