Что рассказал владелец дома, вызвав меня в свою контору, чтобы поделиться жизненным опытом 9 страница
Хотите верьте, хотите нет. Впрочем, меня не очень волнует, поверите ли вы. Достаточно того, что я видел его, разговаривал с ним, разглядывал этот трон. Мне все это показалось каким‑то чудом. Но еще более удивительным, просто непостижимым, как страшный сон, ночной кошмар, было то, что ни человек, ни его ноша, ни вся эта история не привлекли ничьего внимания ни на площади Оперы, ни на улице аль‑Гумхурийя, ни во всем Каире, а может быть, и в целом мире.
Глядя на этот трон, можно было подумать, что он возник из сказки или что он изготовлен специально для какого‑то торжества. Огромный, как дом, с массивными ножками‑колоннами, с сиденьем, покрытым тигровой шкурой, с подлокотниками, обитыми шелком. Так и хотелось присесть на него хоть на мгновение. Поразительным было то, что трон казался живым, он двигался, как движется паланкин над процессией паломников. У меня по крайней мере создалось именно такое впечатление: трон двигался, плыл, вызывая в душе трепет и замешательство, какое испытываешь перед ликом божества, – хотелось пасть ниц и поклониться ему, словно это священный алтарь‑жертвенник.
Но вдруг я заметил между четырьмя массивными ножками трона, которые оканчивались блестящими на солнце золотыми копытцами, пятую, тонкую и невзрачную, никак не вязавшуюся с пышностью и великолепием всего сооружения. Но нет, это была не ножка трона. Это был человек – худой, изможденный, обливавшийся потом.
|
|
|
Поверьте! Клянусь богом, это правда! Я не лгу, не сочиняю, а лишь пересказываю то, что видел собственными глазами…
Я не мог понять, как этот тщедушный, замученный человек, нес трон, весивший уж никак не меньше тонны. Над этим стоило поразмыслить. Может, здесь крылся какой‑то обман? Но нет, приглядевшись, я убедился, что никакого обмана нет. Действительно, этот человек один, без посторонней помощи ухитрялся нести трон. Но самое непонятное и ужасное заключалось в том, что это не вызывало удивления у прохожих. Ни один из них не остановился и не проявил ни малейшего интереса к тому, что происходило у всех на глазах. В оцепенении я смотрел на прохожих и ждал: хоть бы кто бровью повел, хоть бы причмокнул от удивления. Ничего подобного! Мне стало не по себе… Когда же я очнулся от размышлений, то увидел, что человек с троном над головой находится уже в нескольких шагах от меня. Я отчетливо видел доброе, изрезанное множеством морщин лицо, но не смог определить возраст носильщика. Он был почти гол, лишь на его тощих бедрах болталось нечто вроде набедренной повязки из полотна. Весь его облик был настолько необычным, что казалось, он сошел со страниц книги по древней истории или его извлекли на свет из тьмы веков во время археологических раскопок.
|
|
|
Вдруг он обратился ко мне, причем в его словах и даже в звуках его голоса сквозила униженность маленького, жалкого человека:
– Да благословит Аллах твоих родителей, сынок! Скажи, будь добр, не видел ли ты здесь моего господина Птаха Ра?
Что это? Иероглифическая надпись, прочитанная вслух по‑арабски, или, наоборот, арабская речь, переведенная на язык иероглифов? Неужели человек этот – прямой потомок древних египтян?
– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты древний египтянин?
– Разве есть древние и нынешние? Я просто египтянин…
– А что это за трон?
– Я ищу моего господина Птаха Ра. Это он приказал мне доставить трон. Я уже совсем обессилел, но никак не могу найти моего господина.
– И давно ты его носишь?
– Очень давно! Я уж и счет времени потерял…
– Может быть, год?
– Что такое год, сынок?! Скажи лучше, год и несколько тысяч…
– Тысяч чего?
– … Лет…
– Может, скажешь, со времен фараонов и пирамид?
– Что ты! Намного раньше! Со времен Нила!
– Как это – со времен Нила?
– С той поры, когда Нил назвали Нилом и перенесли столицу с гор на его берег. Тогда‑то Птах Ра и сказал мне: «Эй, носильщик, возьми этот трон и отнеси его!» Я и понес… И искал господина моего повсюду, но до сих пор не могу отыскать.
|
|
|
У меня больше не было ни сил, ни желания удивляться. Ведь если человек смог поднять эту огромную тяжелую ношу, то, наверное, он мог нести ее и многие тысячи лет. Чему же тут удивляться и против чего возражать? Меня мучил лишь один вопрос:
– Ну а если ты не найдешь своего господина, так и будешь носить этот трон?
– А что делать? Ведь я носильщик и выполняю волю господина. Мне приказано, и я не смею ослушаться.
Ну что тут скажешь? Что ответишь? Тогда я решил его разозлить:
– А ты брось этот трон. Ты же устал, измучился. Разбей его или сожги. Ведь этот трон сделан для того, чтобы служить людям, а не для того, чтобы люди служили ему.
– Что ты? Как я его брошу? Я должен донести. Ведь это мой хлеб!
– Но ты падаешь от усталости, и поясница у тебя вот‑вот переломится! Давно надо было скинуть с себя ношу. Брось этот трон!
– Ты не носильщик и потому не понимаешь, а я головой за трон отвечаю и должен выполнить приказ господина.
– И до каких пор ты намерен его таскать?
– Пока не получу приказа от Птаха Ра.
– Но он наверняка уже давно умер!
– Тогда от его преемника или наследника, которому он передал свой приказ.
|
|
|
– Ладно. Тогда я приказываю тебе – сними с плеч этот трон!
– Слушаю и повинуюсь. Только скажи: ты родственник господину Птаху Ра?
– К сожалению, нет.
– Тогда, может быть, он передал тебе свой приказ?
– Нет.
– В таком случае, извини, мне надо идти…
Человек повернулся и зашагал дальше. Меня душили гнев и злость. Я крикнул, велел ему остановиться: я заметил, что к сиденью трона было прикреплено что‑то вроде таблички или надписи. Оказалось, это кусок газельей кожи, на которой виднелась старинная полустертая надпись. Я с трудом разобрал ее:
«Носильщик трона, ты много потрудился на своем веку. И вот пришло время, чтобы этот великолепный и не имеющий себе равных по красоте трон послужил тебе. Отныне он твой. Возьми его, отнеси в свой дом и поставь в самый почетный угол. Ты можешь сидеть на нем и отдыхать, сколько захочешь. А после твоей смерти он достанется твоим детям».
Так вот каким был приказ господина Птаха Ра, уважаемый носильщик! Справедливый приказ. И отдан он был в тот самый момент, когда господин твой вручил тебе трон. Приказ был скреплен подписью и заключен в картуш. Задыхаясь от радостного волнения, я сообщил об этом носильщику. Ведь с того мгновения, как я его увидел и узнал его историю, я сам чувствовал себя носильщиком, пронесшим через тысячелетия тяжелый трон, я даже ощущал боль в пояснице. Теперь я испытал радость долгожданного освобождения.
Человек слушал меня, склонив голову, и ни один мускул не дрогнул в его лице – он терпеливо ждал, когда я окончу говорить. А я‑то думал, что он будет вне себя от радости! Ничего подобного.
– Приказ над твоей головой, вот он! И написан давным‑давно!
– Так ведь я не умею читать.
– Но я же тебе прочел!
– Я поверю только тому человеку, у которого есть с собой приказ. У тебя есть приказ?
И когда я не ответил, сердито проворчал, поворачиваясь ко мне спиной:
– Вот люди… только задерживают… а ноша такая тяжелая, за день в один конец города едва успеваешь донести…
Я стоял, наблюдая за ним. Трон снова поплыл над головами прохожих, медленно, важно, – казалось, он двигался сам собой. Человек же снова превратился в его тонкую пятую ногу – ногу, которая, однако, была способна нести эту махину.
Я стоял, наблюдая, как носильщик удалялся, тяжело дыша и обливаясь потом. Стоял в растерянности, не зная, что делать. Догнать его и убить, чтобы дать выход распиравшему меня гневу? Или силой сорвать с его плеч этот трон и принудить его к отдыху? Злиться на него или жалеть его?
Или обратить свой гнев на самого себя за то, что у меня нет приказа?
НАГИБ МАХФУЗ
Ребячий рай
Пер. В. Кирпиченко
– Папа…
– Ну что?
– Мы с моей подружкой Надией всегда вместе.
– Это хорошо, детка.
– И в классе, и на переменках, и в столовой.
– Прекрасно. Она такая милая, воспитанная девочка.
– Но на урок закона божия я иду в один класс, а она в другой.
Отец взглянул на жену, вышивавшую скатерть, и увидел, что она улыбается. Тогда он сказал, тоже с улыбкой:
– Это ведь только на время урока закона божия.
– А почему так, папа?
– Потому что у тебя одна вера, а у нее – другая.
– Как это?
– Ты мусульманка, а она христианка.
– Почему, папа?
– Ты еще маленькая, поймешь, когда вырастешь.
– Я уже большая.
– Нет, детка, ты еще маленькая.
– А почему я мусульманка?
Да, тут нужно проявить терпение и осторожность, чтобы не подорвать сразу же современные методы воспитания.
– У тебя папа мусульманин, мама мусульманка, поэтому и ты мусульманка тоже.
– А Надия?
– У нее папа христианин и мама христианка. Поэтому и она христианка.
– Это потому, что ее папа носит очки?
– Нет, очки тут ни при чем. Просто ее дедушка тоже был христианин.
Он станет перечислять предков до бесконечности, пока дочери это не наскучит и она не заговорит о другом. Но она спросила:
– А что лучше – быть мусульманкой или христианкой?
Подумав немного, отец ответил:
– И то и другое хорошо.
– Но ведь что‑то же лучше?
– И та и другая религия хороши.
– Может, и мне стать христианкой, чтобы нам с Надией никогда не разлучаться?
– Нет, доченька, это невозможно. Каждый должен сохранять веру своих родителей.
– Но почему?
…Воистину современное воспитание – нелегкая штука!
– Ты не хочешь сначала подрасти, а потом спрашивать? – ответил он вопросом.
– Нет, папа.
– Хорошо. А ты знаешь, что такое мода? Так вот, кто следует одной моде, а кто предпочитает другую. Быть мусульманкой – самая последняя мода. Поэтому ты должна оставаться мусульманкой.
– Значит, Надия старомодная?
Будь ты неладна вместе со своей Надией! Видно, он все же допустил какую‑то ошибку. Как теперь из всего этого выпутываться?..
– Это дело вкуса, но каждый должен исповедовать веру родителей.
– Можно, я ей скажу, что она старомодная, а я следую новой моде?
– Каждая вера хороша, – поспешно перебил ее отец, – и мусульмане и христиане веруют в бога.
– Но почему они веруют в разных комнатах?
– Потому что каждый верует по‑своему.
– Как по‑своему?
– Это ты узнаешь в будущем году или еще через год. А сейчас с тебя довольно знать, что мусульмане веруют в бога и христиане тоже веруют в бога.
– А кто такой бог, папа?
Тут уж отец растерялся. Потом спросил, пытаясь сохранять спокойствие:
– А что говорила про это учительница в школе?
– Она прочитала суру[22], и мы выучили молитву, но я ничего не поняла. Кто такой бог, папа?
– Это творец всего в мире, – помедлив немного, сказал отец.
– Всего‑всего?
– Да, всего‑всего.
– А что значит творец?
– Это значит, что он все сделал.
– Как сделал?
– Своей всемогущей волей.
– А где он живет?
– Повсюду в мире.
– А когда мира не было, где он жил?
– Высоко, наверху…
– На небе?
– Да.
– Мне хочется на него посмотреть.
– Это невозможно.
– Даже по телевизору?
– Даже по телевизору.
– И никто его не видел?
– Никто.
– Так почему же ты знаешь, что он наверху?
– Потому что это так и есть.
– А кто первый узнал, что он наверху?
– Пророки.
– Пророки?
– Да, пророк Мухаммед, например.
– А как он это узнал, папа?
– Благодаря своей особой силе.
– У него были очень хорошие глаза?
– Да.
– Почему, папа?
– Потому что Аллах сделал его таким.
– Но почему все‑таки?
Теряя остатки терпения, он ответил:
– Потому что он может сделать все, что захочет.
– А какой он?
– Очень могучий, очень сильный, он все может.
– Как ты, да, папа? Он едва сдержал смех.
– Ему нет равных.
– А зачем он живет наверху?
– Земля для него мала. Но он видит все. Она задумалась ненадолго, потом сказала:
– Но Надия говорит, что он жил на земле.
– Это потому, что он знает все, что происходит на земле, так, словно живет здесь.
– А она говорит, что люди убили его.
– Но он вечно жив и никогда не умирает.
– А Надия говорит, что его убили.
– Нет, малышка, они думали, будто убили его, но он не умер, он жив.
– А дедушка мой тоже жив?
– Нет, дедушка умер.
– Его люди убили?
– Нет, он сам умер.
– Отчего?
– Заболел, оттого и умер.
– А сестренка моя тоже умрет, потому что болеет? Он нахмурил брови, заметив негодующий жест жены.
– Нет, она выздоровеет, бог даст.
– А дедушка почему умер?
– Он был больной и старенький.
– А ты тоже болел и тоже старенький, почему же ты не умер?
Мать прикрикнула на нее, и девочка, не поняв, растерялась. Она в нерешительности поглядывала то на мать, то на отца.
– Мы умрем, когда на то будет воля бога, когда он захочет этого, – нашелся наконец отец.
– А почему он захочет, чтобы мы умерли?
– На все его воля.
– А смерть – это хорошо?
– Нет, детка.
– Так зачем же бог делает нехорошее?
– Раз богу угодно, люди должны умирать.
– Но ты же сам сказал, что это нехорошо.
– Я ошибся, малышка.
– А почему мама рассердилась, когда я сказала, что ты умрешь?
– Потому что бог еще не хочет этого.
– А когда захочет?
– Он посылает нас в этот мир, а потом забирает отсюда.
– Зачем же?
– Чтобы мы здесь делали добро, пока не уйдем.
– А почему бы нам не остаться?
– Если люди не будут покидать землю, им не хватит места.
– А все хорошее мы оставим здесь?
– Мы уйдем в еще более хорошее место.
– Куда?
– Наверх.
– К богу?
– Да.
– И увидим его?
– Да.
– А это хорошо?
– Конечно.
– Потому и нужно, чтоб мы уходили?
– Но мы еще не сделали все добро, на какое способны.
– А дедушка сделал?
– Да.
– А что он сделал?
– Построил дом и посадил сад.
– А мой двоюродный брат Туту что сделал?
Отец в отчаянии бросил взгляд на мать, взывая о помощи. Потом сказал:
– Он тоже построил маленький домик, прежде чем уйти.
– А Лулу, соседский мальчик, бьет меня и никакого добра не делает.
– Он сорванец.
– И он не умрет?
– Умрет, когда будет угодно богу.
– Хотя он никакого добра не сделал?
– Все умирают. Но кто делал добро, приходит к богу, а кто делал зло, будет гореть в огне.
Она вздохнула, помолчала немного. А он почувствовал себя совершенно измученным. Правильно ли он отвечал ей? Но тут девочка снова сказала:
– Я хочу всегда быть с Надией.
Он взглянул на нее в недоумении, и она объяснила:
– Даже на уроке закона божия.
Он громко расхохотался. Рассмеялась и мать.
– Не думал я, что можно обсуждать такие вопросы с детьми, – проговорил он.
Жена отозвалась:
– Когда дочка вырастет, ты сможешь высказать ей все свои сомнения.
Он быстро обернулся к жене, стараясь понять, всерьез или в шутку сказала она это, но увидел, что она снова склонилась над вышиванием.
Фокусник украл тарелку
Пер. Н. Мартиросовой
– Не пора ли и тебе заняться делом? – сказала мне как‑то мать. И, сунув руку в карман, добавила: – Вот пиастр, пойди купи бобов. Да не играй с мальчишками на дороге и смотри, под машину не попади!
Я взял тарелку, обулся и, напевая, вышел за дверь. Перед лавкой, где продавались бобы, толпился народ. Пришлось долго дожидаться, пока я наконец смог протиснуться к мраморному прилавку.
– Дяденька, дайте бобов на пиастр! – пискнул я тоненьким голосом.
– Каких бобов, вареных? С маслом или с топленым жиром?
Я не знал, что ответить, и он грубо крикнул:
– Ну‑ка, отойди от прилавка!
Я растерянно попятился и вернулся домой с пустыми руками. Увидев меня, мать воскликнула:
– Да ты ни с чем явился?! Никак рассыпал бобы или потерял пиастр, сорванец?
– Ты же не сказала мне, каких бобов купить – с маслом или с топленым жиром!
– Вот наказание! А чем я тебя кормлю каждое утро?
– Не знаю.
– Ну и бестолочь! Ступай и скажи ему: с маслом.
Я снова побежал в лавку.
– Дяденька, дайте бобов с маслом на пиастр!
– С каким маслом, – хмуро спросил он, – с хлопковым, кукурузным, оливковым?
Я опять растерялся, а он прикрикнул:
– Не мешай, отойди от прилавка!
Обескураженный, я вернулся домой к матери. Она в изумлении всплеснула руками:
– Опять пришел без бобов?
– Ты же не сказала мне, с каким маслом надо купить бобов, – рассердился я, – с хлопковым, кукурузным или оливковым?
– Если с маслом, стало быть, с хлопковым.
– Да я‑то почем знаю?
– Наказание ты мое, а лавочник – дубина! – заключила мать, вновь отослав меня за бобами.
На этот раз я прямо с порога лавки крикнул:
– Дайте бобов с хлопковым маслом, дяденька!
Тяжело дыша, подошел я к мраморному прилавку, до которого едва доставал головой, и торжествующе повторил:
– С хлопковым маслом, дяденька!
Он опустил черпак в котел:
– Плати пиастр.
Я сунул руку в карман, но он был пуст! Я стал отчаянно искать монету, даже карман вывернул, но пиастр исчез. Вынув из котла пустой черпак, лавочник сказал со скукой:
– Посеял пиастр, глупый мальчишка.
Я поглядел себе под ноги, обшарил глазами пол и пробормотал:
– Ничего не посеял. Он все время был у меня в кармане.
– Отойди от прилавка и моли Аллаха, чтоб он помог тебе найти деньги.
Я вернулся к матери с пустой тарелкой. Она крикнула в сердцах:
– Вот наказание! Ты, видно, настоящий чурбан!
– Но пиастр…
– Что пиастр?
– Его нет в кармане.
– Небось леденцов купил?
– Нет, Аллах свидетель!
– Так куда же он делся?
– Не знаю.
– Поклянись на Коране, что ты его не потратил.
– Клянусь!
– А может, у тебя карман дырявый?
– Да нет, что ты, мама.
– Может, все‑таки ты отдал его лавочнику, когда приходил в первый или во второй раз?
– Может, и так… я не помню.
– А хоть что‑нибудь ты помнишь?
– Я есть хочу.
Тут она всплеснула руками.
– Ну что мне с тобой делать? Ладно, дам тебе еще пиастр, но я его выну из твоей копилки. А если снова вернешься с пустыми руками, получишь подзатыльник.
Я пустился бегом, мечтая о вкусном завтраке. У поворота, неподалеку от лавки, я увидел толпу ребят. До меня донеслись их радостные возгласы. Ноги мои сами перешли на шаг, а сердцем я устремился туда, к ним. Хоть бы одним глазком взглянуть, что там делается! Протиснувшись сквозь толпу, я вдруг увидел перед собой… фокусника. Вот это да! Позабыв обо всем на свете, я принялся глазеть, как он проделывал всякие чудеса с веревками, яйцами, кроликами и змеями. А когда фокусник пошел по кругу, собирая деньги, я попятился назад и прошептал: «У меня ничего нет». Он вцепился в меня, как лютый зверь. Я еле вырвался и пустился наутек, получив напоследок тычок в спину. Но все равно я был на верху блаженства. Прибежав к лавочнику, я выпалил:
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 134; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!