ВЕСЬ СЕКРЕТ В МУСКАТНОМ ОРЕХЕ 19 страница
На камине стояла большая необрамленная фотография мистера Мэннеринга. Племянник вскоре заметил это изображение и подскочил к нему с глумливым и наглым смешком.
– Что, старый ханжа! – издевался он. – Решил тишком проехаться с нею в Брайтон, а? Боже ты мой! Да чтоб тебе там и сгинуть! Чтоб тебе свалиться со скалы, чтоб тебя отливом унесло, вообще-пропади ты пропадом! Ну ничего – я тут тебе покамест так наворочу, что не разгребешь. Ах ты, старый скряга!
Он вытянул руку и презрительно щелканул портрет по носу. Затем нахальный мерзавец удалился: по-видимому, столовая с баром была для него привлекательнее, чем строгий кабинет ученого.
Всю ночь напролет слепящий электрический свет из кабинета изливался на мистера Мэннеринга и кузину Джейн, словно муторное сияние искусственного солнца. Если вам случалось видеть в полуночном парке, как несколько бессонных астр изумленно торчат под прожектором, обесцвеченные его въедливым, безжалостным лучом, торчат ни живы ни мертвы, застыв в напряжении неврастенического транса, то вы можете себе представить, как провела ночь эта злополучная пара.
А ближе к утру произошло событие, само по себе, конечно, пустяковое, но в сочетании с прочим едва не доконавшее кузину Джейн и преисполнившее родственника ее смущеньем и угрызениями совести. По краю объемистого ящика с землей, в котором помещалась орхидея, пробежала маленькая черная мышь со злыми красными глазками, острозубым оскалом и чудовищными, как у нетопыря, ушами. Мерзкая тварь шмыгнула прямиком по нижним листьям ответвления кузины Джейн. Это было просто ужасно. Мощный стебель скорчился, точно волос на угольях, листья свело мучительной судорогой, и они свернулись, как листья мимозы; содрогаясь от омерзения, перепуганная дама чуть не выкорчевала сама себя. Я думаю, что и выкорчевала бы, если б мышь задержалась.
|
|
Но, пробежав какой-нибудь фут, она глянула вверх, увидела, что над нею склоняется встопорщенный до полного жизнеподобия цветок, который некогда звался Тиб, и у нее перехватило дыхание. Мышь явно замерла в ужасе, кошка могла только смотреть и вожделеть. Внезапно человеческие глаза наблюдателей заметили, что коварный отросток с пучком листьев мягко изогнулся и подбирается сзади к оцепенелому животному. Кузина Джейн, которая только что с восторгом думала: «Ах, вот сейчас она убежит и никогда, никогда, никогда не вернется», вдруг ощутила нависшую страшную угрозу. Собрав все свои силы, она судорожно затрепетала, и вспугнутая мышь, повернувшись как заводная, пустилась бежать. Но хищная ветка орхидеи уже преградила ей путь. Мышь кинулась напролом; пять усиков из-под пучка листьев мигом цепко впились в беглянку, и вскоре тельце ее истаяло. Сердце кузины Джейн терзал жуткий страх; она медленно, с трудом обратила измученное лицо в одну сторону, потом в другую, лихорадочно силясь угадать, где появится новый бутон. Зеленый сочный боковой побег с плоской спаржеобразной головкой, обвитый вкруг главного стебля кузины Джейн, вдруг стал очень подозрительно набухать. Она скосилась на него, зачарованная ужасом. Может быть, ей показалось? Нет, ей не показалось.
|
|
Вечером дверь опять отворилась, и в кабинет опять вошел племянник. На этот раз он был один, и заметно было, что явился он прямо от стола. По раскрасневшейся физиономии блуждала кабацкая ухмылка. В руке он нес графин виски, накрытый перевернутым стаканом, а под мышкой держал сифон. Он поставил принесенное на стол, повернулся к сигарному ларчику мистера Мэннеринга, достал связку ключей и, чертыхаясь, примерял их один за другим, пока ларчик не отперся;тут он запустил в него лапу и отобрал что получше. Огорчительно было наблюдать это беззастенчивое распоряжение твоей собственностью, унизительно видеть, как брезгливо закуривают лучшие твои сигары; но печальнее всего нашему доброму джентльмену была мысль о том, что гнусный племянник с ключами в руках получил доступ ко всем самым укромным уголкам чужого дома.
|
|
Пока что, однако, этот мошенник вроде бы не собирался рыться по углам; он налил себе полный стакан виски и раскинулся в чрезвычайно удобной позе. Но очень скоро молодому человеку наскучило уединение. Он еще не успел созвать в дядин дом своих собутыльников, а постоянное общение с бутылкой виски лишь разжигало в нем желание как-нибудь поразвлечься. Он уронил взгляд на дверь оранжереи. Раньше или позже это, конечно, должно было случиться. Утешает подобная мысль приговоренного к смерти, когда роковой стук сотрясает дверь его камеры? Нет, не утешает. Вот и трепетные сердца заключенной в теплице пары эта мысль ничуть не утешила.
Пока племянник крутил ручку стеклянной двери, кузина Джейн медленно приподняла две густолиственные ветви по обе стороны лица и заслонила ими свою усталую голову. Мистер Мэннеринг, заново проникшись надеждой, заметил, что таким образом она совсем неплохо укрылась от постороннего взгляда, и поспешил последовать ее примеру. К несчастью, ему пока не дано было столь же успешно управлять своими-своими конечностями? – и все его старания не подняли их выше подбородка. Дверь отворилась, племянник нащупывал выключатель. Настал тот миг, когда может спасти лишь отчаянное усилие, и мистер Мэннеринг сумел его совершить.
|
|
С неимоверной натугой ему удалось приподнять правую ветку – не прямо перед собой, это верно: поддергивая ветку все выше и превозмогая боль, он завел ее за голову, точно закинутую руку, и приспустил над теменем. Как раз когда зажегся свет, лиственный пучок на конце ветки распростерся веером, наподобие очень мясистого листа конского каштана, и заслонил взволнованное лицо мистера Мэннеринга. Какое облегчение! Но вот племянник вошел в смотровую, и оба его сокрытых родственника разом вспомнили о гибельном соседстве кошки. И разом сок застыл у них в жилах. Племянник прошелся подле орхидеи. Животное понятливое, кошка по-звериному безошибочно чуяла, что перед нею лодырь, паразит и блудодей, грубый до скотства, неуважительный к летам, гонитель слабых, мучитель кошек. Поэтому она притаилась как могла, уповая на то, что расположена довольно низко и вперед не выдается, а также на защитную мимикрию и тому подобное; и вообще полупьяный племянник мог ее просто не заметить. Но он заметил.
– Что? – сказал племянник. – Это что, кошка? И он замахнулся на безобидное существо. Однако достойный, невозмутимый вид жертвы, должно быть, поразил его даже во хмелю, и вместо того, чтобы ударить ее, этот буян, в душе трусливый, как все буяны, замотал головой, избегая твердого, презрительного взгляда храброй кошки. Увы! При этом в глаза ему бросилась какая-то белизна в темной листве. Он откинул ветви – поглядеть, что такое там белеется. Это была кузина Джейн.
– О-о! А-а! – сказал молодой человек, сильно смутившись. – Так ты, значит, вернулась. А зачем ты там прячешься?
Он глядел оробело и тупо, недоуменно разинув рот; наконец до него дошло истинное положение вещей. Очень многие из нас на его месте попытались быустановить какой-нибудь контакт, как-нибудь помочь или хоть преклонили колени – возблагодарить Творца за то, что, по милости его, нас минула чаша сия, или уж стремглав кинулись бы вон из теплицы во избежание досадных случайностей. Но разогретый алкоголем и закоренелый во зле молодой человек не испытывал ни страха, ни преклонения, ни благодарности. Когда он понял, в чем дело, по лицу его расползлась дьявольская ухмылка.
– Ха-ха-ха! – сказал он. – А где же старикан? Он оглядел растение, жадно высматривая дядю. Дядя вмиг отыскался: под ненадежным лиственным забралом обнаружилось лицо нашего героя в смятении сотни горьких чувств.
– Привет, Нарцисс? – сказал племянник. Воспоследовало долгое молчанье. Злобный негодяй был так доволен, что ему слова на язык не шли. Он потирал руки, облизывал губы и не мог наглядеться, словно ребенок на новую игрушку.
– Вот так влопался, нечего сказать, – заметил он наконец. – Да, теперь на нашей улице праздник. А как было наоборот, помнишь?
Легкий трепет мыслящего цветка выдал страдальца с головой.
– Ага, ты меня слышишь, – продолжал мучитель. – Чувствовать, наверное, тоже можешь. А ну-ка, попробуем?
С этими словами он протянул руку, ухватил мягкий завиток серебристой тычиночной нити из тех, что вроде бакенбард окаймляли цветочный лик, и резко дернул за него. Пренебрегая интересами науки, мерзавец не стал наблюдать нюансировку дядиной реакции: он был доволен уже тем, что дядю перекосило. Удовлетворенно хмыкнув и затянувшись вонючим окуг ком краденой сигары, он выпустил струю смрадного дыма в самый нос жертве. Вот скотина!
– Что, приятно, Иоанн Креститель? – нагло осведомился он. – Это тебе вместо дезинсекции. Знаешь, как помогает!
Что-то прошуршало по рукаву его пиджака. Он опустил глаза и увидел, как длинный стебель, в избытке снабженный губительными усиками, пробирается по сухой, шершавой поверхности. Вот он нащупал его запястье и впился; но усики были сразу отодраны, как пиявки, – не успели даже толком присосаться.
– Ух-х! – сказал он. – Таким, значит, манером это у вас делается? Я, пожалуй, не буду пока сюда соваться; присмотрюсь сначала. А то ищи потом свою голову на чужих плечах. Хотя в одежде-то тебя вряд ли так уж слопают.
Пораженный внезапной мыслью, он перевел взгляд с дяди на кузину Джейн, а с кузины Джейн обратно на дядю. Потом взглянул на пол – там, в тени орхидеи, валялся всего один смятый купальный халат.
– Ну да! – сказал он. – ОГО! Хо-хо-хо!
И, гнусно подмигнув на прощанье, он удалился из теплицы.
Мистеру Мэннерингу казалось, что он исчерпал страдания до дна. И все же он страшился утра. Его воспаленное воображение заполняло мрак бессонной ночи кошмарными, совершенно бредовыми видениями надругательства и пытки. Пытки! Нелепо, разумеется, было опасаться хладнокровной жестокости со стороны племянника. Пугало, однако, что ради возмутительного каприза, в угоду мальчишескому чувству юмора тот способен на любую безобразную выходку, особенно в пьяном виде. Он подумал о слизняках и улитках, о шпалерных решетках и секаторах. Если бы только злодей довольствовался оскорбительными шуточками, растрачивал бы его состояние, разбазаривал у него на глазах его драгоценное имущество; пусть бы даже иногда дергал его за бакенбарды, пусть! Тогда, быть может, и удалось бы со временем заглушить в себе все человеческое, унять страсти, покончить со всяким хотеньем и как бы привиться, погружаясь в нирвану растительной дремы. Но поутру он обнаружил, что это не так-то просто.
Племянник вошел в кабинет и, наспех скорчив глумливую гримасу родственникам за стеклом, сел к столу и отпер верхний ящик. Он явно искал деньги, иначе бы так не суетился. Наверняка он истратил все, что выгреб из дядиных карманов, и еще не придумал, как добраться до его счета в банке. Однако и в ящике кое-что нашлось: негодяй обрадованно потер руки, призвал кухарку и проорал ей в ухо беспардонные указания насчет закупки вина и крепких напитков.
– Да пошевеливайся! – рявкнул он, втолковав ей наконец, о чем идет речь. – Уж я подыщу себе прислугу порасторопнее, это ты так и знай! А что, – прибавил он себе под нос, когда бедная старуха, уязвленная его грубым обхождением, заковыляла прочь. – А что, и подыщу – этакую горняшечку.
Он быстро нашел в телефонной книге номер местного бюро найма и весь день принимал в дядином кабинете соискательниц места служанки. С дурнушками или гордячками он разговаривал кратко и сухо, бесцеремонно их спроваживая. Только если девушка была привлекательной (то есть на его испорченный вкус) и держалась кокетливо или развязно, дело шло дальше формальностей. Такие разговоры племянник заканчивал самым недвусмысленным образом, давая собеседнице вполне уразуметь его намерения. Одной из них, например, он, склонившись, приподнял личико и сказал ей с мерзостной усмешкой: «Во всем доме мы будем одни с тобой, и я тебе не хозяин, а член семьи, понятно, милашка?» Другую он спрашивал, приобняв за талию: «Ты думаешь, мы с тобой хорошо сживемся бок о бок?» Двух или трех девиц такое обращение смутило, но затем явилась молодая особа весьма откровенного вида: о ней красноречиво говорили побрякушки, размалеванное лицо, крашеные волосы и тем более– вульгарные жесты и будто наклеенная улыбка. Племянник сразу нашел с нею общий язык. Было совершенно ясно, что это за фрукт, и порочный молодой человек расспрашивал ее просто так, для смеху, чтобы подсластить предвкушения и посмаковать контраст между обычными фразами и раздевающими взглядами. Ей было назначено прийти завтра.
Мистер Мэннеринг опасался не столько за себя, сколько за свою кузину. «Что за зрелища предстанут те взорам! – думал он. – Какой краской зальются ее желтые щеки!» Ах, если бы он мог выговорить хоть несколько слов!
Но вечером, когда племянник пришел отдыхать в кабинет, было заметно, что он выпил куда больше, нежели прежде. На его пятнистом с перепоя лице застыл угрюмый оскал; зловещий огонь рдел в мутных глазах; он что-то злобно бормотал себе под нос. Несомненно, этот бес в человеческом обличье был, что называется, «в буйном хмелю»; несомненно, его разъярили какие-то пустяки.
Даже и тут любопытно отметить внезапную перемену в отношении мистера Мэннеринга к жизни. Он словно бы замкнулся в себе и реагировал лишь на воздействие непосредственных внешних раздражителей.
Племянник в пьяном озлоблении пнул ногой и прорвал каминный экран, швырнул на ковер тлеющий окурок, чиркал спичками о полированный стол. Дядя наблюдал все это спокойно: его чувство собственности и личного достоинства притупилось и заглохло, и он не испытывал ни гнева, ни обиды. Быть может, он внезапным скачком, характерным для подобной эволюции, значительно приблизился к своей цели, к растительному существованию? Забота об оскорбленной стыдливости кузины Джейн, одолевавшая его лишь несколько часов назад, была, по-видимому, последним проблеском угасающего альтруизма: теперь он утратил это чисто человеческое свойство. Однако на данном этапе метаморфоза была не вполне благодетельна. Вместе с отдаленными, общечеловеческими попечениями вне сферы его самосознания остались не только гордость и альтруизм, причины большинства его скорбей, но также стойкость и выдержка, которые, в оправе греческих цитат, служили ему защитой от невзгод и напастей. Более того, в этом суженном кругу бытия душа его не умалилась, а уплотнилась; и противовесом невозмутимого, орхидейного безразличия при виде надругательства над мебелью был цепенящий, орхидейный и безысходный ужас при мысли о подобном же надругательстве над ним.
А в кабинете племянник все курил и сквернословил. На камине стоял конверт, надписанный рукой мистера Мэннеринга. В нем было письмо кузине Джейн, которое он отправил из города, письмо, обличавшее постыдное поведение племянника. Конверт попался на глаза молодому человеку, и тот, движимый праздным любопытством, ничтоже сумняшеся вскрыл его и вынул письмо. По мере чтения лицо его чернело и чернело.
– Что? – прорычал он. – … хам и побирушка… никчемный подонок… пронырливый гаденыш… ну-ка, ну-ка… отсечь его напрочь… Что-о? – рявкнул он, безобразно выругавшись. – Да неужели так-таки напрочь? Не ты один умеешь отсекать, старый хрен!
Он схватил со стола большие ножницы и ворвался в смотровую.
Говорят, что рыба-солнечник вскрикивает, попавшись в руки человеку; из насекомых одна лишь гусеница бабочки «мертвая голова» способна слабо взвизгнуть от ужаса; в растительном же мире только мандрагора издает предсмертный вопль – до сих пор было так.
ХИЩНАЯ ПТИЦА
В дом, некогда прозванный Инженерским, теперь пустует. Срочно переброшенный из «Батон-Ружа» инженер отказался от дома, не выдержав там и месяца, и на свои кровные деньги сколотил себе двухкомнатную хибару на самой что ни на есть дальней границе земель концерна.
Крыша Инженерского провалилась, в окнах по большей части выбиты стекла. Как ни странно, ни одна птица не вьет гнезда под свесом крыши и не пользуется укромными комнатами. Нормальный пустующий дом становится отличным прибежищем для крыс, а также для мышей – простых и летучих, но здесь тишину не нарушали ни писк, ни взвизг, ни шорох. Лишь твари, совершенно чужеродные человеку, твари, наиболее отдаленные даже от таких, которые приходятся человеку седьмой водой на киселе, – лишь термиты, тарантулы да скорпионы равнодушно устраивали здесь себе жилище!
За какие-то считанные годы сад Эдны Сполдинг исчез с лица земли, словно его и не бывало. Веранда, где они с Джеком сиживали по вечерам, оба такие счастливые, – форменным образом гниет под бременем наметенных туда песка и веток. Молоденькое деревце, разрастаясь, высадило уже доски, обрамлявшие окно гостиной, и теперь они торчат как негнущиеся пальцы перепуганного человека. В углу все еще красуется прочно сработанная жердочка для попугая: уж к ее-то дереву не прикасались ни термиты, ни черви-древоточцы.
Попугая привезли с собой Сполдинги, как только сами приехали. Он был чем-то вроде сверхпланового свадебного подарка, и вручала его мать Эдны буквально в последнюю минуту. Пускай, мол, Эдна возьмет с собой, в этакую глушь, память об отчем доме.
Попугай был уже немолод, звали его Том; как все попугаи, он посиживал себе на жердочке, посвистывал, похохатывал да выдавал порой кое-что из небогатого набора реплик, которые, впрочем, нет-нет да оказывались вполне кстати. Оба – и Эдна и Джек – очень его любили, и еще они беззаветно любили друг друга. Им нравился дом, нравилась округа, нравились товарищи Джека по работе, и все в жизни казалось восхитительным.
Однажды ночью, только супруги заснули, как их разбудил мощный клекот и трепыхание крыльев на веранде.
– Ах, Джек! – вскричала Эдна. – Вставай! Скорей! Беги! Какая-то кошка из рабочего поселка терзает бедного Тома!
Джек выпрыгнул из кровати, но запутался ногой в простыне и грохнулся локтем об пол. Прошла не одна драгоценная секунда, прежде чем, высвободившись и потирая локоть, Джек был снова на ногах. Он метнулся через всю гостиную на веранду.
Все это время, показавшееся ему чуть ли не вечностью, громовой клекот и трепыханье крыльев нарастали, но стоило только Джеку распахнуть дверь на веранду, – и все шумы прекратились так же внезапно, как начались. Веранда так и купалась в ярчайшем лунном свете, на дальнем ее конце отчетливо виделась жердочка, а на полу под жердочкой, полузасыпанный ворохом собственных перьев, задыхался бедный старый Том: – О! О! О!
Хорошо хоть, жив. Джек огляделся по сторонам в поисках обидчика и тотчас же заметил, что длинные, тяжелые плети декоративного винограда возмущенно раскачиваются, хотя в ту ночь не было даже дуновения ветерка. Джек подошел к перилам и выглянул в темноту, но не увидел никаких признаков кошки. Он, конечно, и не рассчитывал увидеть. Гораздо больше его заинтересовало, что раскачивание веток распространялось на несколько футов, а для бродячего кота – это слишком серьезное нарушение порядка. В конце концов Джек посмотрел вверх, и ему показалось, что он разглядел улетающую прочь птицу – большую птицу, огромную птицу. Джеку удалось увидеть ее лишь мельком, когда громадину на миг высветило лунное сияние.
Он обернулся к старикану Тому, подобрал его с полу. У бедняги попугая оборвалась цепочка, сердце колотилось с бешеной скоростью, и при всем при том, как существо сверх всякой меры потрясенное и израненное, он вскрикивал: – О! О! О!
Все это было более чем странно, ибо старикан крайне редко выступал с новыми сочетаниями звуков, и Джек посмеялся бы от души, если б не жалостные интонации бедолаги. И вот он тщательно осмотрел пострадавшую птицу, но, не найдя никаких повреждений, кроме того, что из шеи была выдергана пригоршня перьев, водворил обратно на жердочку и повернулся к Эдне, которая к тому времени показалась в дверях.
– Мертвый?! – вскричала она.
– Нет, – ответил Джек. – Но он в шоковом состоянии. Что-то его перепугало.
– Принесу-ка я ему сахарку, – сказала Эдна. – Это он любит. Ему сразу полегчает.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 114; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!