Мореплаватель-одиночка – по несчастью, 1 страница
первооткрыватель маранов остр. Комодо –
тоже по несчастью;
лютеранин – по крещению;
бессребреник и холостяк – по убеждению;
ЗООЛОГ, ДОКТОР ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК-
В результате обмана,
Чтобы не слыть обманщиком.
МИР ПРАХУ ТВОЕМУ!
Снижаясь, самолёт ложится в крутой вираж. Уцепившись за кольцо над скамейкой, я прильнул к иллюминатору. Вот ты какой, Комодо! Сразу весь как на ладони. Изрезанные ущельями плешивые горы, равнинные перелески... С высоты природа кажется чахлой, на сочную Яву Комодо совсем не похож. Как будто сюда, за экватор, забросили кусочек северного Марокко. На равнинных местах там и тут одинокие, с неяркой зеленью кусты, небольшие группки пальм. У подножий гор – заросли бамбука. Склоны то в чернеющих осыпях, то в мелкой кустарниковой поросли, как на горах Крыма. Нигде ни одной речушки. Но какие-то источники пресной воды где-то, конечно, есть, иначе здесь не было никакой живности и людей.
На восточной окраине острова к морю прижались хижины – деревня. Берег там пологий и зелёный, а за селением, со стороны суши, пролегла широкая чёрная полоса – свежая гарь. Нарочно, наверное, выжигают растительность, чтобы к деревне не подходили вараны. Но для людей они, говорят, не опасны. Ящер, привезённый с Комодо в Лондонский зоопарк, настолько привык к своему смотрителю, что бегал за ним, как собака. На Комодо, однако, были случаи, когда голодные вараны напали на людей и даже убили одного мальчика.
|
|
|
Две-три минуты, и самолёт, облетев остров, идёт на новый круг. Земля всё ближе. На одной из полян – стадо каких-то животных. Похоже, буйволы. Их завезли сюда ещё при ван Боссе, и они расплодились тут во множестве. И, понятно, стали дикими.
Снова круг, ещё круг. «Дакота» проносится над самыми вершинами гор. Пилоты ищут, где приземлиться.
... Мы увидели его сразу. Едва самолёт коснулся земли. Первое впечатление трудно передать. Шагах в сорока от морской косы, на которой посадил «Дакоту» капитан Сувондо, на песчаном берегу стояло с высоко поднятой змееподобной головой чудовище, как будто вынырнувшее из глубины тысячелетий. В длину оно было метра три, в поперечнике, по центру свисающего к земле брюха, – более метра. Грязно-бурая чешуйчатая кожа на спине, как плотная кольчуга. Казалось, она высечена из камня. На непропорционально маленькой голове, там, где должны быть уши и ноздри, зияли тёмные провалы. Чудовище стояло против солнца. Его крохотные глазки поблескивали в отражённых лучах, как две отполированные жёлтые пуговицы.
Мускулистая, в жёстких складках шея, широкая, как у амфибии, грудь и мощные, вгрузнувшие в песок короткие лапы.
|
|
|
Самолёт его нисколько не испугал. Огромную, неистово ревущую серую птицу ящер рассматривал, казалось, с любопытством. Лениво повёл головой, только когда смолкли моторы. И снова застыл, как отвратительное каменное изваяние.
В моих руках плясал фотоаппарат. Бегая от иллюминатора к иллюминатору, я лихорадочно щёлкал.
За рукав меня дёргал Анди:
- Туан! Туан, Саша!
(«Туан» – господин.)
Я готов был залепить ему оплеуху.
- Но, туан, у вас закрыт объектив!
Проклятье! И, должно быть, давно кончилась плёнка.
Я не мог перезарядить аппарат спокойно. Пока я с ним возился, варану стоять надоело. Повернувшись, он неторопливо побрёл к прибрежным зарослям бамбука. Его толстый, треугольно заострённый на конце хвост волочился по земле и резал рыхлый песок, как соха.
Мне казалось, второй пилот открывал дверцу самолёта слишком медленно. Потом ему непременно нужно было опустить стремянку. Не дождавшись, пока он её закрепит, я прыгнул на землю. За мной – Анди.
– Хелло, мальчики! – крикнул из самолёта капитан Сувондо. Показавшись в дверях, он бросил нам два карабина. – Возьмите, не помешает.
Моя горячность вызывала у него сдержанную снисходительную улыбку.
Мы помчались догонять варана. Ящер не оглядывался и по- прежнему не торопился. На нас ему ровным счётом было наплевать. Когда до него оставалось метров двадцать, мы сбавили бег и пошли шагом, стороной. На ходу, наверное, в поисках чего-то съедобного, ящер обнюхивал песок. Из его полуоткрытой пасти то и дело выскальзывал огненно-красный язык. Он был похож на струйку пламени. Я подумал, что сказки об огнедышащих драконах не так уж далеки от истины.
|
|
|
Мы шли за ним минут пятнадцать. Я несколько раз щёлкнул фотоаппаратом, но уже без прежнего энтузиазма. Мне хотелось снять чудовище в той первой позе, во всё его жутком величии.
Подойдя к зарослям бамбука, он немного постоял и скрылся в чаще. Идти туда я не решился. Я знал, что ударом хвоста варан острова Комодо способен убить буйвола и может целиком проглотить средних размеров собаку.
Этот ящер – хитрая бестия. На Комодо основной пищей служат ему дикие олени и яванские кабаны, тоже завезённые сюда ещё при ван Боссе. Но он никогда не нападает на них открыто. Поэтому они его не боятся. Забравшись в стадо животных, варан ждёт, пока они перестанут обращать на него внимание. Затем, улучшив момент, сбивает с ног того оленя или кабана, который подойдёт к нему на расстояние прыжка. И делает это с молниеносной быстротой. Жертва не успевает заметить, когда её грозит опасность. Убив животное, ящер снова выжидает. Пировать начинает после того, как стадо уйдёт подальше. Вспоров клыками брюхо жертвы, хищник жадно пожирает внутренности.
|
|
|
Учёные, наблюдавшие варанов на Комодо, пришли к выводу, что у них сильно развито обоняние. Запах крови они чуют на сотни метров. Как только ящер распорет брюхо своей жертвы, из чащи к нему скоро выходят другие его сородичи. При этом заметили, что некоторые из них спешат на запах крови даже из соседних долин. От добычи им уже ничего не остаётся. Но они долго не могут успокоиться. Кружат на месте недавнего пиршества, алчно внюхиваясь в оставшееся на земле мокрое пятно.
И ещё одно коварное качество у этого хищника – сравнительно слабых животных он словно гипнотизирует Маленькая макака, обычно очень проворная, перед ним верещит и вся трясётся от ужаса, но бежать не может. Несчастную обезьянку варан заглатывает живьём, как удав.
- Ладно, Анди, – сказал я, – у нас ещё есть время...
Было сухо и нестерпимо знойно. Раскалённому воздуху море не давало ни влаги, ни прохлады. Всюду в Индонезии воздух насыщен парами, словно в бане, а тут – сушь. Может быть, поэтому здесь и живут вараны. Ведь они в общем-то обитатели жарких пустынь.
Обливаясь потом, мы поплелись к самолёту. Анди меня утешал:
- У меня есть талисман, всё будет хорошо, туан Саша.
- Какой талисман? – спросил я без интереса.
Он достал из нагрудного кармана гимнастёрки маленькую фигурку из сандалового дерева.
- Это Сламат Маклай, он нам поможет.
Ещё не успокоившись после встречи с вараном, я не сразу понял, что Сламат Маклай и есть наш Миклухо-Маклай. Мельком взглянув на талисман Анди, я только пожал плечами: вот уж действительно, несуеверного индонезийца не найдёшь. В магазинах Джакарты подобные фигурки-талисманы, якобы обладающие всевозможными магическими свойствами, – один из самых ходких товаров. Причём изображают они вовсе не божества и даже не каких- то святых. Мастера вырезают из сандалового дерева просто легендарных героев, прославивших себя в кто в чём горазд. Но насколько я мог заметить, в чудодейственность таких фигурок многие индонезийцы верят, пожалуй, не меньше чем в бога.
Мы вернулись к самолёту и под ехидные замечания старшего лейтенанта Рахмади, второго пилота, принялись строить планы, как лучше выманить из чащи ушедшего от нас варана. Анди предлагал пойти на охоту, застрелить оленя и в удобном для нас месте подвесить его тушу на дереве. Ящеров тогда соберётся целая стая. И все будут тянуться к оленю. Кадры получатся замечательные.
Капитан Сувондо молча усмехался. Вся эта затея с варанами ему, вероятно, казалась пустой забавой. Потом он сказал, как бы подводя итог:
– Да, мальчики, план гениальный, но пора обедать.
Хотя жара была нещадной, на отсутствие аппетита никто не пожаловался. Все знали, что из Джакарты Анди захватил ведёрный термос с отличным холодным пивом.
Расположились в тени крыла «Дакоты» – расстелили на песке брезент. Полулёжа запивали пивом сушёные креветки с солёными рисовыми лепёшками. О варанах на некоторое время забыли.
Я смотрел на плывущие по зеленовато-синему шёлку неба ослепительно белые облака и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Пусть я больше не увижу варанов, зато надо мною небо острова Комодо... Комодо, Комодо, звонкое слово – Комодо!
Потом я вдруг вспомнил, что у талисмана Анди округлая бородка. Все другие индонезийские фигурки-талисманы, какие мне приходилось видеть, обычно безбородые, а если с бородкой, то она, как правило, клином, продолговатая. Маклай... Это же Миклухо- Маклай!
– Анди, покажите свой талисман! – от внезапного волнения я даже вскочил.
Все обернулись ко мне. Поспешно протянув фигурку, Анди уставился на меня в недоумении. Нет, на Миклухо-Маклая она не похожа. А борода у него была такая, округлая.
- Вы сказали – Сламат Маклай?
- Да, Сламат Маклай.
- А кто он?
Анди неопределённо развёл руками:
– Человек был такой. Щедрый, наверное, раз Маклай. На языке западнояванских сунданцев это значит «мужчина, который кормит». По-русски можно сказать «хлебосольный». Сламат Маклай – Добрый Хлебосол.
В душе я засмеялся, но, чтобы не смущать Анди, открывать ему правде не спешил. Хотелось услышать, что он скажет ещё.
- Он был сунданцем?
- Одни говорят сунданец, другие – балиец. Разное о нём рассказывают. Сами знаете, как люди, у каждого всё по-своему.
- В каком смысле?
- Да в каком! Это же не я или кто, из меня талисмана не сделают. Ну сунданцы хотят, чтобы он был сунданец, а балийцы своё доказывают. Говорят слово «макан» – «поесть», от которого частично образовалось «маклай», у них тоже существует. Но «мужчина» по-балийски, как у малайцев, «лелаки», а сунданец скажет «лелай».
- И что же?
- У сунданца получается точно «мак-лай». Два основных корня составляют одно сложное слово.
- Значит, сунданцы правы?
- У них такая грамматика. Балийцы для сложных слов берут начальные слоги или слог и букву, а сунданцы – корни. Всё равно одинаково выходит.
- Так кто же он, балиец или сунданец?
Анди резко взмахнул рукой:
– Делать людям нечего! Он дал Индонезии имя, всей стране, а не какому-то отдельному острову.
– Вот как!
– Да, когда вернёмся на Яву, я вам покажу. Слово «Индонезия» он придумал в обыкновенной деревянной беседке, она стоит в Богорском ботаническом саду. В Джакарте только одна улица Сламат Маклай-рая, а в Богоре беседки, аллея, которую он сам посадил... Там есть что посмотреть...
Анди опять грешил против истины. Имя Индонезии Маклай не придумывал и вряд ли такую задачу перед собою ставил. Но возникло оно всё же при его участии.
* * *
Вся история Колумба, Магеллана и многих других мореплавателей средневековья связана с поисками путей в легендарную Индию – сказочно богатую южную страну, о которой рассказывали чудеса. Однако, где она находится, никто не знал, поэтому вновь открытые заморские страны, чем-то похожие на заветную мечту, называли Индиями: Вест-Индия, Ост-Индия, Островная Индия... Потом на общей карте Островной Индии, куда географически входила почти вся островная Юго-Восточная Азия, включая Филиппины, Британское Борнео, португальский Тимор и всю Новую Гвинею с прилегающими к ней островами, появилась ещё Нидерландская Индия, вобравшая в себя около десяти тысяч островов Малайского архипелага, Молукки и западную часть Новой Гвинеи (Западный Ириан, или теперь-Ириан Джая), то есть государственную территорию современной Индонезии.
За три с половиной века голландского господства Нидерландская Индия знала много народно-освободительных войн. Вспыхнув на одном острове, восстания обычно распространялись на другие острова. Но проходили они везде под одним флагом – знаменем порабощённой нации. Призывая народ на борьбу с чужеземными захватчиками, вожди восстаний провозглашали единство своей страны, какой она и была в XIII-XV веках, будучи объединённой в могущественную империю Маджапахит. (Кроме большей части современной Индонезии в состав империи Маджапахит входили также теперешняя Малайзия и южные районы Филиппин.) Очевидно, ещё тогда на здешних островах начался процесс формирования великой нации с единым государственным языком, управлением, во многом общей культурой и т.д.
Продолжить сплочение коренного населения страны в единую нацию – такую первоочередную цель ставили перед собой патриоты. Голландские колонизаторы, однако, прекрасно понимали, что это неизбежно повлечёт за собой и объединение всех народно-освободительных сил, против которых им не устоять. Поэтому, чтобы не допустить национального возрождения на покорённых островах, они разделили всю страну на 282 «автономных» султаната и 16 колоний, каждая из которых официально считалась как бы отдельным государством лишь вассально зависимым от верховной власти генерал-губернатора Нидерландской Индии, наделённого полномочиями вице-короля. Кроме назначенных им коронных голландских губернаторов, районных резидентов и так называемых «советников», эти «государства» имели туземные «правительства», местную полицию и даже пограничные войска. Иными словами, было сделано всё, чтобы создать у отдельных групп коренного населения иллюзию самоопределения и навсегда закрепить в их сознании убеждение, будто между ними нет ничего общего, а потому не может быть никакого единства. Султанатам и «государствам» якобы для большего «охранения этнической самобытности и автономного саморазвития» не полагалось вступать друг с другом даже в дипломатические отношения, но воевать – сколько угодно.
На Яве, например, на территории бывших мелких княжеств Матарам Джокьякарта были созданы два султаната, которые голландцы милостиво взяли под свою умиротворяющую опеку, но, тем не менее, так же милостиво позволяли им воевать то за никогда не существовавшие между ними «исторические» границы, то чтобы выказать свои «национальные» амбиции. Особенно прославил себя ратными подвигами «владыка» Матарама Паку Бувоно II, объявленный голландским сусухуманом – султаном над султанами. Ему внушали, будто султан соседней Джокьякарты Хаменгку Бувоно I по сравнению с ним – плебей и должен поэтому находиться у него в вассальной зависимости. Того же, Хаменгку Бувоно, исподтишка убеждали в обратном, будто плебей-то как раз Паку Бувоно, он-де узурпатор, незаконно присвоивший себе титул, который по праву принадлежит ему, Хаменгку. И вот за престиж своих дутых сюзеренов, одинаково невежественных и нелепых в своих притязаниях на божественное величие, Матарам и Джокьякарта годами бились насмерть. Неукротимый Паку Бувоно довоевался до того, что вынужден был бежать из своей столицы Картасуры в глухую деревушку Соло (теперь город Суракарта – один из важных культурных центров Явы), да и так доживать там свой незадачливый век.
Понятно, подобные междоусобицы приносили народно-освободительному движению огромный вред, нередко делая организованные выступления против колонизаторов невозможными. Разжигая ничем не оправданную вражду между коренным населением островов, голландцы этого, естественно, и добивались. И тут им здорово помог известный английский учёный Альфред Уоллес, тот самый, который одновременно с Чарльзом Дарвиным и независимо от него открыл закон естественного отбора. Вернее, обширную статью о закономерностях выживания видов Уоллес написал раньше, но Дарвин опередил его со своей публикацией и потому пожал лавры первооткрывателя. Однако если Дарвин, чьё учение породило полигенизм – расистскую теорию, разделившую человечество на низшие и высшие расы, сам полигенистов никогда не поддерживал, то Уоллес был и до последних дней своей жизни оставался убеждённым расистом, искавшим биологическую неравноценность между людьми всюду, где только мог. Именно он, Уоллес, восемь лет путешествовавший по островам Малайского архипелага, подал, как оказалось, голландцам идею о будто бы значительном биологическом превосходстве яванцев над жителями Суматры, а балийцев – над яванцами. Эту «идею» генерал-губернатор Нидерландской Индии ван Лансберге, мнивший себя жрецом этнографии, и взял потом за основу для своей собственной «теории» о «коренных этнических, исторических и структурно-общественных различиях между туземными племенами Малайского архипелага».
Публикуя в 1879 году в Батавии свои «учёные изыскания» отдельной брошюрой, ван Лансберге наукообразным языком утверждал в ней, ссылаясь на Уоллеса, будто все «противоречия и конфликты между чуждыми друг другу народцами и племенами архипелага вытекают из того положения, при котором биологически более развитые этнические группы сталкиваются с менее развитыми, в которых видят неправомочных конкурентов на жизненные блага, подлежащих если не истреблению, то подчинению». И это, мол, неизбежно, поскольку таков закон естественного отбора, якобы «одинаково управляющий растениями, животными и людьми». Поэтому- де «определить каждому из народцев подобающее ему место, оградив одних от уничтожения или порабощения другими», могут только голландцы как высокоцивилизованная нация, владеющая архипелагом и призванная благотворно опекать население страны, вверенной ей Проведением».
Судя по всему, с брошюрой ван Лансберге Миклухо-Маклай был знаком. 11 февраля 1883 года на борту русского корвета «Скобелев», стоявшего на рейде Батавии, он дал интервью корреспонденту батавской газеты «Ява боде» Э. К. Лиаану, который спросил учёного, что он думает по поводу дискуссии вокруг вопроса о том, возможна или не возможна единая нация на островах Малайского архипелага.
«В колониях Нидерландской Индии, – сказал Маклай, – я нахожу две более или менее определённые антропологические расы, малайскую, тяготеющую к общему стволу монголоидов, и меланезийскую, или негроидную, в состав которой наряду с папуасами Новой Гвинеи входят, несомненно, также негритосы Филиппин и некоторые племена континентальной Малакки. Две расы, но учитывая общность социальных интересов практически всех туземцев от Явы до Новой Гвинеи, а также повсеместное объединяющее влияние малайского элемента, я не решился бы назвать даже такое малое число наций. Уоллес и Лансберге, на мой взгляд, правы лишь в том, что население всего архипелага нельзя отнести к одной национальности. Но это не значит, что большое число разнообразных племён и народцев не могут составить единой нации. Я имею в виду, разумеется, то отличие, какое существует между понятиями «национальность» и «нация», но которого многие никак не желают признать. Однако ж вряд ли кто сейчас рискнул бы сказать, что в Северной Америке такая страна, как Соединённые Штаты, в государственном отношении не являются единой нацией, хотя населяют её люди разных национальностей. Они различны с точки зрения этнолога, но как нераздельный общественный организм положительно представляют единую нацию в глазах правоведа, поскольку нация есть понятие не этнолого-антропологическое, а всегда – социальное.
Национальности возникли путём объединения соседствующих племён, родственных по антропологическому типу, языку, культуре, верованиям. Это – этнос, или люди одного однородного народа, как греки, французы, итальянцы... У наций же механизм и причины их возникновения совсем иные. Вперёд всего здесь строится всё на общих социальных интересах, побуждающих людей, этнически и антропологически часто абсолютно различных, объединяться в единое сообщество для устройства исторически необходимой государственности. Этнически оно может быть однородным или неоднородным, но, как бы не разнились отдельные этнические группы, внешние различия не могут помешать им составить единую нацию. Как сказал ещё в XIII веке яванский писатель Тантулар, нация – это «бхиннека тунггал ика» – «единство в многообразии».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 112; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!