СКАЗОЧНЫЕ МОТИВЫ В СНОВИДЕНИЯХ И ФАНТАЗИЯХ

 

Если в предыдущей главе исходным пунктом моих рассуждений была сказка, и я связывал происходящие в ней события с душевными переживаниями, то теперь следует совершить обратный путь. В дальнейшем исходный мате­риал будут представлять сны, фантазии, воспоминания и соображения пациентов, которые для своего излечения ну­ждаются в обращении к психотерапии. Затем на основе этих плодов фантазии будут выявлены параллели к материалу сказок.

Господство мифологем и сказочного материала в бессоз­нательных фантазиях людей бросалось в глаза уже раннему психоанализу, что хорошо видно в работах Фрейда' и Ран­ка². Но только благодаря работам К. Г. Юнга и его учени­ков этот мифологический слой бессознательного смог по­лучить надлежащую оценку. Согласно концепции Юнга, в нашем бессознательном под слоем личных воспоминаний и представлений некоторым образом существует слой об­щечеловеческих душевных возможностей развития, кото­рый дарован нам заранее и пополняется образами соответ­ствующей культуры. Юнг называет этот слой коллективным бессознательным. Язык коллективного бессознательного — это язык мира элементарных мифологем, и он может, бу­дучи правильно понят, указать людям способы и возмож­ности душевного функционирования, лежащие вне их лич­ного опыта. Юнг пишет в связи с этим:

«Мы можем различать личное бессознательное, которое охватывает все аспекты личного существования, то есть за­бытое, вытесненное, подкорковые знания, мысли и чувст­ва Однако наряду с этим личным бессознательным содер­жанием имеется другое, которое соответствует не личным обстоятельствам, но возможностям психического функцио-

62

нирования вообще, то есть унаследованным структурам го­ловного мозга. Эти мифологические взаимосвязи, мотивы и образы могут вновь возникнуть в любое время и везде, не­зависимо от исторической традиции или миграции. Это со­держание я определяю как коллективное бессознательное. Как содержание сознания включено в определенную дея­тельность, так же обстоит дело, как учит нас опыт, с содер­жанием бессознательного. Как сознательная психическая деятельность приносит определенные плоды, так же и бес­сознательная деятельность производит определенные про­дукты, например, сны и фантазии»³.

Этот глубинный слой психики привлекается в тех слу­чаях, когда традиционными, обычно практикуемыми и изу­ченными способами и средствами не удается понять и раз­решить внешнюю или внутреннюю проблему. Любой нев­роз в своей основе имеет такую внешне и внутренне не разрешимую проблему, и чем она труднее и глубже, тем больше нагромождаются всплывающие из бессознательно­го космические и мифологические мотивы, часто весьма не­обычные и причудливые. Но то, что относится к душевной болезни, означающей застревание в таком проблемном кри­зисе, имеет силу и для естественных кризисных ситуаций, встречающихся в жизни здоровых людей. Каждому челове­ку знакомо состояние, когда внешние или внутренние труд­ности вызывают самые невероятные мысли и фантазии. Бывают тяжелые беспокойные сновидения с темным неяс­ным содержанием, настолько странные, что их вообще не удается понять. Потом из всего этого, быть может, если по­везет, выкристаллизовывается решение или идея, которые до этого не могли прийти в голову. Становится ясно виден путь, до этого совсем неведомый, о возможности которого долго было совершенно неизвестно. Никто в точности не знает, как это все происходит. Как правило, подобные ве­щи с полным правом воспринимают в качестве подарка, по­лученного от своей внутренней природы, и только знако­мый с этим процессом психотерапевт, обладающий в то же время знанием соответствующей мифологии, понимает, что в этих причудливых снах и фантазиях отражаются мифоло­гические мотивы, содержащие в себе возможности реше-

63

ния. В душе присутствует, образно говоря, старый мудрец, уже решавший подобную проблему или знающий, как ее ре­шить, и он дает свой совет оказавшемуся в затруднитель­ном положении. Но сложность каждый раз заключается в том, чтобы правильно понять этот голос своей собственной глубокой внутренней природы, а также в том, чтобы захо­теть его понять; так как нередко его послание дневному соз­нанию представляется отвратительным, неприемлемым и даже угрожающим.

Я хотел бы теперь привести демонстрирующий это функ­ционирование души пример, в котором хорошо видна по­пытка решить проблему поначалу с помощью так называемо­го «конвенционального метода». И только тогда, когда он оказывается непригодным, душевная энергия перетекает в более глубокий слой и выносит оттуда на поверхность мифо­логему. Она и заключает в себе возможность решения. При­мером служит сновидение тридцатитрехлетней женщины, которое было у нее в начале психотерапевтического лечения.

Я была на психотерапевтическом сеансе у своего вра­ча, и мы обсуждали план следующего занятия. Мы нахо­дились в соседнем с кабинетом помещении. Потом мы взялись за руки. Я проявила инициативу и нежно пожала ему руку, но при этом вдруг испытала чувство вины. Вне­запно вышла жена врача и сказала: «Здесь такой неприят­ный запах, словно включена лампа дневного света», и она открыла окно. Потом я оказалась в самом кабинете, и бы­ло так, как будто это было озеро. В этом озере в стеклян­ной чаше плавала голова врача, и она сказала, что мне следует уяснить себе, что я едва ли могу надеяться полу­чить мужа, так как недостаточно привлекательна и моло­да и недостаточно стремлюсь к этому. Потом голова пре­вратилась в подводное растение, полностью насыщенное влагой. Потом тут были две юные дочери моего врача, и мы втроем плавали вокруг этого растения, затем торжест­венно и осторожно подняли его на руках из воды и помес­тили на солнце, чтобы оно расцвело под его лучами. Все происходящее сопровождалось сильным религиозным чувством, как будто рядом с растением происходило что-то божественное.

64

Прежде всего нужно сказать о ситуации и проблеме этой женщины. Она была разведена и не имела детей. По­сле этого две попытки заключить брак оказались безус­пешны, и к настоящему времени она спрашивала себя, на­до ли ей собрать всю свою волю и все мужество, чтобы предпринять третью. У нее была творческая профессия, она была привязана к своей деятельности и в последнее время вкладывала в нее всю свою душу. При этом она пре­бывала в тяжелых сомнениях, правильно ли она поступа­ет, и преисполнена страха перед одиночеством. Под дей­ствием этого страха она всерьез задумывалась, не отказать­ся ли ей от своего творчества, выйдя замуж за человека своего круга. Страх был таким сильным, что она чувство­вала себя неуверенно и в профессиональной сфере.

Проблему взаимоотношений мужчины и женщины сно­видение разрабатывает исподволь, начиная с наличия фи­гуры врача. Оно исходит из того, что уже выработано «кон­венциональными» средствами: мужчина и женщина, врач и пациентка, вступают в близкие сердечные отношения. Пер­вым делом пациентка реагирует непосредственно как жен­щина. Для отношений между мужчиной и женщиной впол­не естественно, что после установления душевной гармонии продолжение теплых сердечных отношений приобретает эротический оттенок. Но здесь, очевидно, дело не в этом. Пациентка чувствует вину, и в сновидении это чувство оли­цетворяется фигурой жены врача, которая очень метко ха­рактеризует ситуацию как дурно пахнущую и как искусст­венный эрзац (лампа дневного света). Поток чувств и ду­шевной энергии ищет выхода на привычном пути, но там его не находит. На этом пути запруда, энергия течет вспять и должна искать другое русло. Перенося всю сцену в сосед­нюю комнату, сновидение уже в самом начале дает понять, что речь не идет о правильном пути.

Затем следует новая сцена, и на этот раз она происхо­дит в помещении для сеансов. Душевная энергия достигла коллективного бессознательного, и ситуация, которую те­перь переживает в сновидении Я пациентки, становится сказочной. Все разыгрывается в подводном мире. От вра­ча тут только голова, которая откровенно высказывает ей

65

очень жестокие и неприятные вещи, а потом превращает­ся в растение, вокруг которого плавают русалки или ним­фы, а затем поднимают его из воды к солнечному свету, как бы в акте рождения. И теперь это настоящее, подлин­ное солнце, а не искусственный светильник, который мо­жет быть выдуман или изобретен человеком. Меняются и сопровождающие чувства. То, что до этого было нежно­стью, становится религиозным переживанием.

По словам пациентки, все это поначалу казалось ей бессмысленным. Однако при соответствующем знании че­ловеческой коллективной души можно найти в происхо­дящем вполне ясный смысл. Вещую говорящую голову можно обнаружить во многих сказках, будь то голова жи­вотного в «Гусятнице» братьев Гримм⁴, или череп в южно­американской сказке «Луна»⁵ и в эскимосской сказке «Че­реп-защитник»⁶. Во всех этих случаях речь идет о говоря­щем черепе, который явно имеет в своем распоряжении тайные природные знания. Этому соответствует и то,чтоу многих народов голову рассматривают как место обита­ния души или жизненный центр, и таким образом она мо­жет содержать всю сущность и все знания души. Согласно Леви-Брюлю⁷, туземцы Новой Гвинеи поднимают череп умершего, украшают его и называют «корварс» («korwars»). В этом черепе, верят они, живет душа покойного, и ни один туземец при принятии важного решения не уклонит­ся от того, чтобы открыть этому черепу свои намерения и попросить его о совете.

Если применить эти представления к сновидению, то обитающая в этой женщине примитивная природная душа редуцирует врача до символа головы, наделенного извест­ным из сказок и мифов свойством высказывать истину. Она сообщает голове о своем намерении вступить в брак, и та предсказывает ей, что это бессмысленный план, потому что он не может удаться. То, что она немолода, соответствует действительности, хотя на самом деле она привлекательная женщина. Жестокие слова об отсутствии привлекательно­сти направлены скорее на то, чтобы убедительнее показать ей ошибочность вложения своей энергии во внешнюю при­влекательность. Очевидно, таким образом голова старается

бб

удержать ее от вполне понятных стремлений и советует не тратить понапрасну время и энергию. Очевидно, что сам врач в процессе терапии не произносит таких резких слов, и речь здесь идет о спонтанном продукте бессознательного пациентки, так сказать, о совете, который это бессознатель­ное дает сознанию.

После этого пациентка присоединяется к «дочерям го­ловы», что могло бы соответствовать обращению Я к этой внутренней природной душе. Затем следует превращение. Появившиеся русалки или нимфы известны нам в беско­нечном множестве вариантов: они выступают, в зависи­мости от того, в каком положении или в какой ситуации встречаются, то как помощницы, то как опасные природ­ные существа. Здесь речь идет о глубинном аспекте жен­ской природы, которая в данном случае своим влечением к солнцу напоминает о прекрасной сказке Андерсена «Ру­салочка»⁸. В образе юной дочери морского царя Андерсен воплотил живущее в природе неизбывное стремление к об­ретению сознания, которое одно лишь позволяет приоб­рести бессмертную душу. Эта сказка и мотив нимфы или русалки подробно обсуждаются в следующей главе в связи с любимыми сказками детства.

Подобное стремление к обретению сознания мы нахо­дим также в известной романтической поэме «Ундина» Фуке (de la Motte Fouque)⁹. Как и Русалочка, Ундина, тоже дочь морского царя, столь же неодолимо стремится к обладанию душой. Когда во время бури рыцарь ищет убежище в ее хи­жине, она очаровывает его своей прелестью. Спасающий­ся здесь же от ненастья пастор венчает пару. Ундина при­знается мужу, что у нее нет души, и в то же время умоляет его никогда не произносить при ней поблизости от воды дурных слов, в противном случае она будет возвращена об­ратно к обитателям этой стихии.

Рыцарь берет ее с собой в замок, но его, конечно, му­чает доброе христианское сомнение, и тут в довершение бед появляется красавица Бертальда, надеющаяся стать его же­ной. Рыцарь все больше тяготится Ундиной, и когда одна­жды во время лодочной прогулки она вместо упавшего в во­ду ожерелья Бертальды вытащила наверх коралловое оже-

67

релье, он в сердцах называет ее ведьмой и волшебницей. За­ливаясь слезами. Ундина прыгает за борт и ныряет в свою родную стихию, но перед этим предостерегает рыцаря о том, что в случае неверности морской народ отомстит за нее.

Однако рыцарь не принимает всерьез предостережение и через некоторое время устраивает свадьбу с Бертальдой. Та велела ко дню венчания принести из запечатанного Ун­диной источника воды, дарующей красоту. Когда подняли камень, закрывавший источник, оттуда вылетел дух Унди­ны, устремился к рыцарю, обнял его, и он отошел в иной мир с ее поцелуем на устах.

Здесь обретение души связано не со свадьбой как та­ковой, но с продолжительной жизненной связью, и оба терпят крушение, потому что Ундине не удается удержать супруга. В этой истории в одном лице объединены обе сто­роны этого женского природного существа, опасная и бла­готворная.

Вернемся, однако, к сновидению пациентки. Очевид­но, при отступлении сознания назад, в этот глубокий бес­сознательный слой женской природной души, голова вра­ча символизирует происходящие изменения и направлен­ный к солнцу процесс рождения и роста. По заявлению самой пациентки, речь идет о религиозном явлении. Ана­логию этому замечательному рождению цветущего расте­ния кажется естественным искать в религиозной сфере. У нас на западе редко встречается мотив цветочного рожде­ния, но на востоке, прежде всего в буддизме, он широко известен, и существует много историй о рождении Будды из цветка лотоса. В сочинении «Жизнь и учение великого Гуру Тибета Падма-Самбхава» описано рождение Будды из лотоса.

И подумал про себя Будда Амитабха: «Я хочу ро­диться в пруду Дханакоша», и из его языка устремился луч красного света, который упал, подобно метеору, в центр пруда. Там, куда упал луч, возник маленький, покрытый золотистого цвета травой остров, посреди которого возвышался цветок лотоса. В это же время Будда Амитабха выпустил из своего сердца сверкаю-

68

щий пятигранный скипетр, который проник в центр цветка лотоса...

Когда при возвращении в страну Угьян визирь Три. бунадхара приблизился с приветствием к радже, раджа увидел пятицветную радугу над прудом Дханакоша, хо­тя солнце светило, а небо было безоблачным...

Король и министр отправились к пруду и в неболь­шой лодке достигли места, над которым стояла радуга. Здесь они увидели благоуханный цветок лотоса, чьи пе­реплетенные лепестки обнимали тело лежавшего внут­ри цветка румяного младенца, который, подобно Буд­де, держал в своей правой руке маленький цветок лото­са, а в левой маленький трехгранный жезл.

Король почувствовал великое почтение к этому столь чудесным образом рожденному ребенку и запла­кал от избытка радости. Он спросил ребенка: «Кто твой отец и твоя мать? Из какой ты страны и к какой касте ты принадлежишь? В какой пище ты нуждаешься и по­чему ты здесь?» Ребенок ответил: «Мой отец мудрость, а моя мать пустота. Моя страна дхарма. Я не принад­лежу ни к какой касте и ни к какой вере. Хаос питает меня. Я здесь, чтобы разрушить вожделение, страх и косность». Охваченный радостью, назвал раджа ребен­ка «Дорже, в пруду рожденный», и они с визирем воз­дали ему почести¹⁰.

Смысл и содержание этого лотосова рождения заключа­ется здесь в фигуре, принадлежащей религиозной сфере, Будде, чья миссия осуществляется отнюдь не в биологиче­ской, а в культурно-созидательной сфере. Его энергия на­правлена не на основание семьи и существование, но на возвещение учения, которое должно провозгласить всеоб­щее развитие человечности. Было бы слишком смело вклю­чить такую великую и значительную картину в процесс лечения невроза, но зачастую за фасадом конкретных, от­носящихся к личным обстоятельствам пациента проблем стоит именно эта, касающаяся смысла и основы человече­ского существования вообще.

Как и многим другим, судьба отказала этой женщине в удовлетворении ее справедливых биологических потребно­стей. Для нее больше нет смысла, так говорит ей ее собст-

69

венное бессознательное, вновь предпринимать попытку продолжать свой жизненный путь в этом направлении. Но при этом оно указывает ей на другую возможность. На язы­ке мифических или сказочных образов сознанию демонст­рируется путь, который, с одной стороны, требует жертвы и отречения, но, с другой стороны, помогает найти свое собственное счастье в творческой деятельности.

Мы уже упоминали, что, благодаря своей профессии, пациентка имеет такую возможность. В сущности говоря, благодаря бессознательному она утверждена в своем бытии, но, кроме того, одновременно оно открыло ей более глу­бокий аспект ее деятельности, до тех пор недостаточно при­нимавшийся ею во внимание. Профессия была выбрана ею бессознательно. Прежде всего она смотрела на свои заня­тия как на способ добывать кусок хлеба, раз уж человеку без него не обойтись. Теперь же на первый план выдвига­ется самоосуществление и его значение. Если она поймет и примет образный язык своего сновидения, то ее деятель­ность получит новый, более глубокий смысл и содержание, и тем самым она освободится от своих сомнений.

Конечно, вопрос о том, как к подобным вещам отнесет­ся тот или иной человек, всегда остается открытым. Мир образов бессознательного обращается к нам, а мы можем только попытаться понять этот язык и принять во внима­ние его содержание. Можем, но не обязаны. Есть много лю­дей, которые живут, проходя мимо самих себя, которые ед­ва замечают, что говорит им их собственная природа, или вообще не обращают на это внимания. В большинстве слу­чаев это приводит их к бедам и неудачам, внешним и внут­ренним конфликтам или к болезни. Но недостаточно про­стого понимания, требуется тщательно взвешенный ком­промисс между сознанием и бессознательным, и достигнут он может быть только в результате долгого и трудного про­цесса. В описанном здесь случае так и произошло. Паци­ентка успешно вступила на предложенный бессознательным путь, так что ее болезненная симптоматика постепенно улучшилась.

Обратимся теперь к сновидению другого пациента, мо­лодого человека двадцати лет, которому оно приснилось под

70

конец психотерапевтических сеансов. Персонаж, с которым он сталкивается, это широко известная ведьма, которая уже встречалась нам в сказке о Гензеле и Гретель и которую мы обнаруживаем здесь в другой форме. Это сказочное суще­ство, наряду со злым великаном, колдуном, русалкой, кар­ликом, является одним из тех сказочных героев, которые часто встречаются в сновидениях пациентов. Вот как мо­лодой человек описывает свое сновидение:

Я приехал со своей сестрой в небольшой городок и бродил с ней по улицам. Позднее я оказался один и вышел на маленькую средневековую улицу, которая ве­ла справа налево и слегка поднималась в гору. Я оста­новился перед волшебной антикварной лавкой. Вошел в нее. Хозяйка была слегка полной, а на голове у нее была вуаль. Она была очень привлекательна и выгля­дела как настоящая леди. Она очень любезно показала мне разные замечательные вещи. Я догадался, что она была ведьмой, и попросил научить меня колдовству. Она показала мне некоторые трюки и, в частности, ис­чезновение шарика. Мне было очень трудно повторить это. Я должен был прикрепить шарик к веревке и при этом сказать «Симсалабин» или что-то в этом роде. Я обнаружил, что колдовать очень трудно. Она научила меня всевозможным вещам, и, когда я овладел ими, она взяла меня с собой в свое личное помещение. Там мы продолжали колдовать. Теперь трюк удавался мне хорошо, так хорошо, что ведьма почти никогда не мог­ла отыскать шарик. Мы нашли его за радиатором, и я должен был крепко обмотать его веревкой. Когда я с этим справился, она сказала мне, что это фрагмент ми­ра, который я сам смог создать. Я сомневался в этом, но она вернулась к своим делам и записала что-то в свою книгу.

В раннем детстве этот молодой человек был перепол­нен жизненной энергией и радостью. Но на седьмом году жизни его отца арестовали по политическим мотивам, и только через восемь лет тот смог вернуться в семью. Это обстоятельство вызвало у его матери состояние сильного

71

страха, которое очень мешало естественному развитию мальчика. Ему не позволялось гулять одному и по вече­рам он всегда должен был оставаться дома. Став старше, он по-прежнему всегда должен был сообщать, где он был или куда идет. Таким образом он сделался одиноким че­ловеком, который слишком много времени проводит до­ма, погрузившись в бесплодные мечтания. Когда он при­ступил к психотерапии, то, обращаясь к проблеме взаи­моотношений с матерью, всегда внутренне был настроен очень негативно относительно всего материнско-женского, так как оно было связано для него с атмосферой стра­ха. Тем самым он отклонял существенную часть своей соб­ственной субстанции, потому что человек всегда является результатом взаимодействия отца и матери. Вследствие это­го у него развился сильный комплекс неполноценности, который стал сильной помехой в его деятельности и при­вел к полной неспособности выбрать профессию.

Приобретя в процессе психотерапии некоторое коли­чество мужской энергии, с помощью которой он смог пре­одолеть негативно направленные по отношению к матери страхи, после приведенного выше сна в конце занятий он еще раз обратился к проблеме отношения к матери. За де­монически-ведьмовской областью страха он обнаружил другую сторону собственной внутренней природы, до сих пор всегда им отвергавшуюся. Раньше он всегда говорил:

«Из такого человека, как я, не может выйти ничего пут­ного». Но теперь он убедился, что обладает замечатель­ным музыкальным дарованием и значительным талантом рисовальщика. Этот музыкальный компонент был связан с материнской стороной. Теперь пациент стал его разви­вать и, решив учиться в известной школе искусств, без тру­да выдержал вступительные экзамены.

Как уже сказано, сновидение положило начало этому развитию. Волшебница, которой действительно присуще нечто от прежней злой, держащей в плену ведьмы, теперь учит его созданию фрагмента мира, причем именно шарик представляет собой очевидный символ мира. В тот момент, когда молодой человек видит сон, он сам еще не готов по­верить и признать это, что подтверждается его сомнения-

72

ми в конце сновидения. Символизируемая в волшебнице «великая мать природа», которая свои дары и способности предоставляет в распоряжение тому, кто готов учиться у нее и сотрудничать с ней, не обращает внимания на его сомне­ния и уверенно вписывает его дальнейший путь в книгу судьбы.

При слове «ведьма» мы привычно вспоминаем злую ведьму, вроде известной нам из сказки «Гензель и Гретель». Но в сказках не менее резок мотив доброй феи, которая бо­гато награждает того, кто, повстречавшись с нею, честно ей служит. Если мы сопоставим обе эти стороны великой ма­тери природы, то в сказках ярче всего этим сторонам соот­ветствуют Госпожа Метелица и ведьма из сказки о Гензеле и Гретель.

В сказке о Госпоже Метелице у одной вдовы было две дочери: одна, родная дочь, была ленива и любила только наряжаться, а другая, падчерица, была прилеж­ной и трудилась как золушка. Часто ей приходилось си­деть у колодца и прясть, пока не сотрет пальцы до кро­ви. Когда однажды у нее из рук выпало веретено и упа­ло в колодец, она с перепугу прыгнула туда, чтобы его достать. Там, внизу, она вышла на луг, где увидела печь, которая предложила ей вынуть готовый хлеб, а росшая неподалеку яблоня потребовала стрясти спелые яблоки. Девушка сделала то и другое и наконец добралась до до­ма Госпожи Метелицы, поначалу напугавшей ее стару­хи с большими зубами, но та приветливо пригласила ее в дом, и девушка взялась поддерживать у нее чистоту и стелить ей постель. Когда она взбивала перину и при этом летел пух, тогда наверху шел снег. Послужив при­лежно некоторое время, девушка попросилась обратно наверх, и Госпожа Метелица подвела ее к большим во­ротам. Когда ворота распахнулись, на девушку посыпал­ся золотой дождь, так что она вернулась домой с бога­тыми дарами.

Тут, конечно, ленивая сестра захотела получить то же самое и тоже прыгнула в колодец. Но внизу она прошла мимо печи и яблони, не исполнив того, о чем они просили. Добравшись до дома Госпожи Метели­цы, она только один день усердно трудилась, а потом

73

опять стала лентяйничать, пока 1Ъспоже Метелице это наконец не показалось глупым и она не отказалась от ее услуг. Она подвела ленивицу к тем же воротам, но вместо золота на нее полилась смола, так что она при­липла так крепко, что не могла освободиться до самой смерти.

В этой сказке мы вновь видим две области, обыденную область сознания и магическое царство бессознательного, которое в данном случае находится под землей, и путь туда лежит через колодец. Существование связи между верхом и низом прекрасно иллюстрирует тот факт, что наверху идет снег, когда внизу сильно взбивается постель.

И в душе, по сути дела, нет верха и низа. Если мы ис­пользуем такое выражение, как глубина, относящееся к психической сфере, то тем самым мы переносим понятие из нашего пространственного мира на явление внепространственное. Центральной фигурой магического про­странства является Госпожа Метелица, тождественная бо­гине природы, повелительнице стихии. Точно так же, как в сновидении пациента, она обнаруживает присущий ведь­ме негативно-демонический аспект в виде своих больших зубов. Этот угрожающий негативный аспект актуализиру­ется при встрече с ленивицей, так как только усилия, при­лежание и подлинная заинтересованность могут выявить позитивные стороны бессознательного. Тот образ действий, при котором хотят насильно и эгоистично эксплуатировать содержащуюся в бессознательном энергию себе в угоду, в большинстве случаев обречен на крушение и оканчивается смоляным дождем.

Печь, которая в сказке первой встречается девушке, вполне можно считать древнейшим в человеческой исто­рии символом изменения. Можно добавить еще некото­рые рассуждения относительно этого символа. Если мы по­пытаемся встать на точку зрения первобытного человека, то сможем понять, каким чрезвычайным открытием стало для него превращение естественного продукта, зерна, в съедобный и вкусный хлеб. Данное действие следует от­нести к духовному достижению в плане самообуздания и управления влечениями, которым мы обязаны нашим от-

74

даленным предкам, в полной мере заслуживающим наше­го уважения. Что же еще могло означать для людей того времени в течение долгой и суровой зимы не уступить этой сильнейшей потребности, голоду, и вместо того, чтобы съесть пшеничное зерно, развить в себе способность жить не одним мгновением, а перейти к сознательному плани­рованию. Таким образом печь, которая формой и функ­цией символизирует плодоносную материнскую утробу, стоит сразу у входа в магическое царство «Великой Мате­ри». Тот, кто равнодушно проходит мимо нее, не может ожидать, что ему что-то удастся. В культе Деметры в Гре­ции колос пшеницы — это «дитя» богини зерна. Его на­зывают «сильным», потому что в хлебе коренится сила лю­дей. К тому же, кто никогда не предпринимает усилий, чтобы собрать созревшие плоды природы, представленные в сказке яблоней, природа сама в конце концов не буде! благосклонна, и он столкнется с ее демонической сторо ной. Это совершенно явно прослеживается в подробно рас­смотренной нами сказке о Гензеле и Гретель, но здесь не­обходимы еще некоторые дополнительные замечания и рассуждения: собственно, конец этой сказки представляет­ся нам в свете современной морали безнравственным, так как отец, который был слишком слаб, чтобы оказать со­противление злой мачехе и вместе с ней отвел детей в лес, не только не наказан за свой безнравственный поступок, но еще и награжден, разделив с детьми добытые ими со­кровища. Таким образом он оказывается с лихвой возна­гражден за свое малодушное поведение, в то время как не последуй он злому совету своей жены, он остался бы бе­ден, как и раньше. Но не следует думать, что сказки реша­ют обычные проблемы, существующие в рамках человече­ского культурного сознания; скорее их можно назвать сно­видениями человечества. Подобно личным сновидениям, сказка столь же мало заботится об обычных этических нор­мах, присущих сознанию. М. Л. фон Франц говорит поэто­му о этосе (обычае, характере) бессознательного, самой природы, когда к счастливому результату приводит «пра­вильное» поведение, в противоположность неправильному, ведущему к несчастью¹². Вся двусмысленность нашей про-

75

блемы добра и зла лежит в основе этой сказки. В «Фау­сте» она выражена Мефистофелем фразой:

Ich bin ein Teil von jener Kraft, die stets das Bose will und stets das Gute schaffl.

Частица силы я, Желавшей вечно зла, творившей лишь благое.

(Пер. М. Лозинского)

Именно то, что отец одержим злым духом мачехи, в конце концов приводит семью к избавлению от горькой нужды.

В то время как благая сторона матери утоляет голод и вознаграждает усилия, злая мать использует именно эту ин­стинктивную потребность, чтобы заманить ребенка и по­том держать его взаперти (Гензель), а также использовать его работоспособность и продуктивность (Гретель) для удов­летворения собственных эгоистических инстинктивных по­требностей. Преодоление этого мощнейшего демонизма достигается благодаря хитрости, то есть того образа дейст­вий, который сказке явно весьма по вкусу — вспомним сказку о «Мужике и черте» или «Храбром портняжке» — и часто такое поведение приводит к успеху Получается, та­ким образом, что Гретель, благодаря заключению внутри не­гативного материнского комплекса, как мы могли бы вы­разиться с точки зрения психологии, кое-чему от него нау­чилась, так как именно хитростью ведьма заманила детей в свое царство. В этом мотиве содержатся некоторые знания сказки о сверхъестественных силах природы, с которыми не совладать силой отдельного человека. А значит, в борьбе за свое существование он тоже должен действовать окольны­ми путями и скрывать свое оружие. Таким образом зло пре­одолевает само себя и сгорает в собственном огне.

Часто пациенты сообщают подобные сновидения о злой, держащей взаперти в лесу ведьме, сохранившиеся в их па­мяти с детства. Так, например, одна двадцатичетырехлетняя женщина рассказала мне о том, что в возрасте десяти-один­надцати лет ей снилось, будто она приходит в лес, и вдруг деревья ее больше не отпускают, будто там была ведьма, ко­торая ее заманила и приказала деревьям ни в коем случае

76

ее не выпускать. Это сновидение произвело на нее такое сильное впечатление, что она даже написала о нем в шко­ле сочинение.

Конечно, можно сказать, что ребенок получил такое сильное впечатление или был так напуган рассказанной или прочитанной сказкой, например, «Гензель и Гретель», что в сновидении просто воспроизводится услышанное или прочитанное. На это можно возразить, что в течение одного-единственного дня мы получаем бесконечное множест­во живых впечатлений. При этом остается открытым во­прос, почему в сновидении выбран именно этот мотив, в то время как другие, которые в реальности могут быть зна­чительно страшнее, не находят своего отражения в снови­дении. Если внимательно в это вглядываться, то всегда можно обнаружить ясно выраженное отношение такого ска­зочного мотива к личной проблематике ребенка, видевше­го сон. Так было и в нашем случае.

Пациентка рано потеряла во время войны отца и росла вдвоем с матерью, без братьев и сестер. С восьми до десяти лет она тяжело болела туберкулезом и должна была много месяцев находиться в больнице, лежа в постели. После ее выписки оттуда мать и окружающие из опасений за ее здо­ровье тщательно следили за тем, чтобы она по возможно­сти меньше двигалась. К постоянно всплывающим горест­ным переживаниям ее детства относилось и воспоминание о том, что она должна была неподвижно лежать в тени на одеяле, в то время как все остальные дети резвились вокруг нее, играя и бегая на лужайке. Она судорожно пыталась, ис­пользуя всевозможные хитрости и уловки, заманить кого-нибудь из детей к себе на одеяло, чтобы он остался и играл с ней, но, к сожалению, это редко удавалось. Так, с одной стороны, ее собственная болезнь и забота окружающих бы­ли той самой, держащей взаперти, ведьмой, а с другой сто­роны, она сама в какой-то степени отождествляла себя с ней, в силу того, что пыталась, в свою очередь, заманить и удержать других детей.

Во время терапевтического сеанса, когда давно забытое детское сновидение снова всплыло из бессознательного, впервые стало ясным ее отношение к своей собственной

77

судьбе, а также к теперешнему заболеванию. Она обрати­лась за помощью из-за сильной депрессии и помех в работе. Теперь она вспомнила, что в детстве она еще долгое время после выздоровления испытывала леденящий страх перед возвращением болезни, перед тем, чтобы снова оказаться больной. Она никогда не осмеливалась по-настоящему по­играть с другими детьми и всегда оказывалась в ситуации одиночества, чему сопутствовал обычно ряд других факто­ров. В основе ее теперешней депрессии и продолжительной неспособности конструктивно трудиться и действовать все еще лежал прежний глубокий страх и неуверенность в соб­ственной телесной природе, к которой относится и ин­стинктивный слой бессознательного. Так как любое соз­нание возникает только из бессознательного и тело является материей (от лат. mater, мать) людей, то здесь существует связь с переживанием образа великой матери, которая в глазах пациентки наделена чертами враждебно настро­енной, магически удерживающей и схватывающей. Здесь речь идет о сверхличном значении фигуры матери, которая именно в качестве личной матери выражает свою негатив­ную сторону желанием удержать при себе ребенка. Таким образом, в ведьме выражен смертельный аспект матери-природы, которая своей страшной стороной разрушает свое собственное порождение и вбирает его в себя. Из бессоз­нательного также исходит соответствующее темное дейст­вие, так как любое созревание и становление сознания дос­тигается лишь усилием и сталкивается с преодолением со­противления бессознательного. Но последнее постоянно грозит вновь омрачить или поглотить обретенное сознание, что, к сожалению слишком часто случается в случае слабо­сти Я при психическом заболевании.

Насколько пациентка подвергалась этой опасности, по­казывает сновидение, относящееся к началу занятий. Кро­ме того, оно бросает свет на мотив Человека, принявшего животный образ, о чем нам уже известно из первой сказки о змее. Пациентке снилось следующее:

У меня были стерты ноги, и при этом я танцевала в каком-то помещении. Кто-то, кто сам был тигром, ска-

78

зал мне: «Если мы превратимся в хищников, то мы больше не вспомним о нашей болезни». Но я этого не сделала.

Это сновидение прежде всего напомнило ей сказку Ан­дерсена «Русалочка»¹³, к которой мы уже обращались. У Андерсена характерным для морской принцессы является то, что возникшие из рыбьего хвоста ноги при ходьбе и танцах болят так, будто она ступает по острым ножам. Процесс обретения человеческой души, означающий со­зревание и сознательность, здесь явно связан со страда­нием и болью. Пациентка к этому времени делала пер­вые, еще очень трудные и часто неудачные шаги, чтобы выйти из состояния бессознательности. Наряду с депрес­сией у нее часто наблюдались сильные инстинктивные и аффективные явления, после которых она чувствовала не­которое облегчение, но которые приводили к неприятным ситуациям, так как противоречили «высшей» человеческой стороне ее личности. В сновидении она впервые избегает соблазна укрыться от своего страдания в анимистической бессознательности, соблазна, который всплывает из ее соб­ственной психики. В хищнике образно представлен бес­сознательный инстинкт ее собственной природы, который угрожает ее человеческому Я. Вспомним еще о том, что подобное стремление было также грехом принца, который в нашей первой сказке превратился в змею и для освобо­ждения нуждался в любви к нему девушки. Там говорит­ся, что его превращение было следствием проклятия в на­казание за то, что он соблазнил сироту. Таким образом, это сновидение современного человека проливает свет на древний мотив преодоления человеком своей животной природы и на возникновение этого мотива.

Чтобы выразить чрезвычайное разнообразие элементов комплекса, состоящего из различных далеких и, соответст­венно, чуждых сознанию, бессознательное часто возвращает из мифа и сказки образы фантастической зоологии. И то­гда в наших снах всплывают сфинкс, единорог, птица фе­никс, гриф, гарпии, кентавры и тому подобные чудовища, с которыми сновидец вступает в те или иные отношения.

79

Приведенное ниже сновидение, описанное двадцативось­милетней пациенткой, случилось у нее вскоре после нача­ла психотерапевтических сеансов.

Я иду со своим другом по доскам, лежащим в воде, иногда там глубоко, иногда мелко. Путь ведет вдоль бе­рега, но мы идем по доскам, потому что на берегу лета­ет рой пчел. Когда мы вновь вышли на берег, пчел уже не было. Тогда мы приблизились к большому дому, по­хожему на замок, справа стояла башня, она сужалась к верху и имела много окон, но все вокруг было выгорев­шим и запущенным. Мы обошли башню. Там, должно быть, жила семья священника. За домом находился сад. В нем мы увидели птицу грифа, который откладывал яйцо, как наседка, и мы посмеялись над ним. Это ему пришлось не по вкусу, и он погнался за нами. Тут вдруг моего друга не стало. Я спряталась в доме без окон. Но гриф тоже мог туда проникнуть, и, кроме того, там внут­ри были белокурая девушка и волк. Гриф хотел меня убить, но девушка с волком дали мне хороший совет: я не должна ничего есть, а все отдавать птице. После это­го я сделала ему кушанье из луковицы. Я полезла в ку­хонный шкаф на верхнюю полку. Выше, над моей го­ловой была еще полка, там всегда стояла еда, которую гриф себе добывал. Когда он пришел в третий раз, я да­ла ему меда. Я ощутила сладость во рту, и мне не по­нравилось, что я как будто съела то же, что и он. По­том он пришел еще раз, и я почувствовала горячее ды­хание над моей головой. Теперь он стал волком и сказал мне: «Какой замечательный ночной горшок»; ночным горшком была я. У меня были длинные, вычурные, в стиле рококо, конечности. Потом я убила волка, удушив его. Тем временем он превратился в куницу. Я удиви­лась тому, как легко это произошло. Потом я на всякий случай сунула куницу в горшок с кипящей водой, и то­гда она вновь превратилась в птицу грифа. Когда я на­конец опустила в горшок птицу, я поняла, что наступи­ло еще одно, третье испытание.

К сожалению, в рамках настоящей работы мы не мо­жем подробно рассмотреть это символическое красочное

80

сновидение и должны ограничиться центральной пробле­мой взаимоотношений пациентки с грифом.

В связи с этим сновидением ей по ассоциации вспом­нилась сказка братьев Гримм о птице грифе, которая в дет­стве произвела на нее сильное впечатление. Эта сказка начинается с того, что у короля тяжело заболела дочь. «Глу­пому Гансу», младшему из трех сыновей крестьянина, уда­лось вылечить королевскую дочь, после того как его стар­шие умные братья потерпели неудачу. Но для того, чтобы жениться на принцессе, он должен выполнить три задания короля. Третье из них состояло в том, чтобы добыть перо из хвоста грифа. Кроме того, ему надо было получить от этой птицы, которая «все знает», ответы на три вопроса. Ганс отправился в путь и наконец добрался до жилища гри­фа. Там он обнаружил старуху, мать грифа, спрятавшую его от птицы, которая съедала каждого встретившегося ей хри­стианина. Ночью она вырвала у грифа перо и сказав, что видела дурной сон, хитростью выманила у него ответы на три вопроса. Так Гансу удалось невредимым вернуться до­мой и жениться на королевской дочери.

Гриф в этой сказке — явно очень злое, опасное и вра­ждебное для человека и для христианина существо. Его совместная жизнь со старухой напоминает комбинацию черта с его бабушкой. В похожей сказке «Черт с тремя зо­лотыми волосками»¹⁴ герой должен отправиться в ад и с помощью чертовой бабушки получить эти волоски от са­мого злодея. Существо, именуемое грифом, известно нам уже из дохристианских времен, когда оно был описано Ге­родотом и Плинием. Наиболее обстоятельное описание принадлежит сэру Джону Мандевиллу в 85 главе его из­вестного путешествия: «Кроме того, там имеется много грифов, больше, чем где бы то ни было, и иные говорят, что передняя часть их туловища подобна орлиной, а зад­няя — львиной, и это правда, потому что так они созданы, но туловище грифа крупнее, чем восемь львов, и он силь­нее, чем сто орлов. Ибо нет сомнения, что он может от­нести в свое гнездо лошадь вместе с всадником или пару запряженных волов, идущих в поле за плугом, потому что он имеет когти на ногах столь же большие, как туловище

81

вола, и из них делают сосуды, а из ребер — луки, чтобы выпускать стрелы»'⁵.

В средневековой символике это мифологическое живот­ное было не только воплощением зла, отождествляемым с дьяволом, но парадоксальным образом гриф также являл­ся символом Христа. Именно эта амбивалентность пред­ставляется нам очень важной для ответа на вопроса о том, какое значение имеет для нашей пациентки процесс инте­грации этого внутреннего образа.

С психологической точки зрения то, что здесь обнару­живает себя в образе грифа, представляет собой бессоз­нательный комплекс превосходящей силы. Это существо относится к животному миру и поэтому все еще близко инстинктивной анималистски-природной стороне психи­ческого. Речь, очевидным образом, идет о силе, которая значительно превосходит сознательное Я (эго), силе, от ко­торой пациентка прежде всего в страхе убегает и прячет­ся. Только благодаря встрече с силами-помощниками, де­вушкой и волком, ей удается избежать опасности оказать­ся съеденной или проглоченной. Многим людям более или менее знакомо подобное состояние, когда в нашем созна­нии возникают мысли, представления и эмоции, для нас совсем нежелательные, которых мы хотели бы избежать и однако, не только не можем устранить, но часто их злове­щее влияние сказывается на всем нашем поведении и по­ступках.

Природная сила сама по себе нейтральна, действует ли она внутри нас или во внешнем мире. Природным энерги­ям нет дела до наших представлений о морали или о поль­зе. Они стоят в стороне от них и не являются ни добрыми, ни злыми. Они могут быть как приносящими помощь, по­беду и добрые плоды, так и демоническими, разрушающи­ми и уничтожающими. Это зависит только от того, какую точку зрения занимает или должно занимать по отношению к ним наше сознательное эго в борьбе за существование и за утверждения своего человеческого достоинства. Именно отсюда происходит двойное значение этого образа, когда гриф, с одной стороны, отождествляется со злом и чертом, а, с другой стороны, может символизировать высшее благо

82

самого Христа. Если нам удается установить гармонич­ные отношения с глубинными силами нашей внутренней природы, то они становятся для нас высшим добром и пре­жде всего утверждением и торжеством жизни. Напротив, ес­ли мы вступаем с ними в конфликт, то они, с их превосхо­дящей сознание силой, становятся угрожающими и, увы, часто способны погубить нас. Постоянная возможность оказаться в таких конфликтных отношениях обусловлива­ет трагизм человеческого существования, так как человек отличается от животного тем, что принужден жить не внут­ри природы, но противостоя ей, и сегодня это противостоя­ние мстит за себя. Таким образом, противоречие и столк­новение со своим животным началом касается нас всех, а не только невротиков, и процесс его интеграции имеет свое основание в коллективном бессознательном.

Анализ этой женщины, на личностных аспектах кото­рого мы здесь не можем останавливаться, также подтвер­ждает, что в образе грифа из ее сновидения содержался ком­плекс еще не преодоленных притязаний инстинкта в соче­тании с надстроенной над ними идеализацией. Именно поэтому гриф был подходящим образом, так как, подобно льву, он является хищником, всецело пребывающим во вла­сти бессознательных импульсов, а такое крылатое сущест­во, как орел, указывает на мир идей, фантазий и мыслей, который всегда связывается с полетом птицы. При этом внутреннюю связь сновидицы с этим мифическим сущест­вом сновидение подчеркивает тем фактом, что она сама ощущает во рту вкус меда, который пожирает гриф.

Наряду с фигурой грифа в сновидений содержится вто­рой частый и типичный сказочный мотив. Это состязание превращений, которое происходит между сновидицей и сказочным существом. Здесь гриф превращается в волка и куницу и только после умерщвления возвращает свой пер­воначальный облик. Вместе с тем сновидица также превра­щается в высокохудожественный, в стиле рококо, ночной горшок. Такую типичную борьбу меняющих обличье геро­ев мы находим, например, в сказке об «Ученике чародея»¹⁴, где ученик после обучения искусству магии вступает в борь­бу со своим учителем, чародеем, за сердце принцессы. Ва-

83

риант, в котором принцесса, сама обладающая магической силой, освобождает превращенного волшебством в обезья­ну героя, можно обнаружить в восточном собрании сказок «Тысяча и одна ночь», а именно, в сказке из цикла «Исто­рия о носильщике и трех дамах» «Истории второго слепого дервиша». В одной из своих работ я уже подробно разобрал эту сказку с аналитических позиций¹⁷. Тот же мотив мы на­ходим и в «Одиссее», в том месте, где Эйдофея, дочь мор­ского старца Протея, помогает Менелаю и его спутникам получить от своего отца предсказание о возвращении на ро­дину. Соответствующая строфа очень выразительно демон­стрирует способность Протея к превращениям:

В полдень же с моря поднялся и старец. Своих тюленей он Жирных увидя, пошел к ним и начал считать их и первых Счел меж своими подводными чудами нас, не проникнув Тайного кова; и сам напоследок меж ними улегся. Кинувшись с криком на сонного, сильной рукою все вместе Мы обхватили его; но старик не забыл чародейства;

Вдруг он в свирепого с гривой огромного льва обратился;

После предстал нам драконом, пантерою, вепрем великим, Быстротекучей водою и деревом густо вершинным;

Мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали.

(Одиссея, песнь IV, 450—460, пер. В. А. Жуковского)

С психологической точки зрения, эту способность ма­гического персонажа к превращениям, а также его трудно-доступность и непостижимость можно успешно сравнить с тем же свойством внутренних содержаний бессознательно­го, которые, всплывая в поле сознания, оказываются в его свете столь же изменчивыми и неуловимыми. Психоанали­тический процесс как раз и пытается удержать эти перифе­рийные и ускользающие содержания и включить их в соз­нание. В сновидении этому соответствует происходящее в конце его овладение грифом и помещение его в кухонный горшок, где он может стать «съедобным». «Съедобный» в данном случае означает, что созревшие в бессознательном комплексе силы и идеи могут быть сознательно восприня­ты Я (эго) пациентки. Это, собственно, и является задачей анализа; таким образом завершение сновидения открывает возможности для начала нового периода.

84

За недостатком места мы вынуждены ограничиться эти­ми немногими примерами появления сказочных мотивов в сновидениях современного человека. Подобный ряд мож­но продолжать до бесконечности, так как едва ли найдет­ся психотерапевтическая практика, в которой при изуче­нии сновидений не встречались бы более или менее часто мифические или сказочные мотивы. Мы видим, как твор­ческая фантазия бессознательного обычно комбинирует мотивы и сюжеты известных нам сказок таким образом, чтобы они в каждом конкретном случае соответствовали проблематике пациента. Таким образом бессознательное компонует собственные индивидуальные сказки. Для пси­хотерапевта представляет большую ценность знакомство с многообразием подобных архетипических мотивов и сим­волов, так как это ведет к более глубокому пониманию специфики языка бессознательного. Без этого знания лег­ко пройти мимо таких символов и, увидев во сне сказку, совсем не узнать ее. И тогда, отбросив эту ценнейшую часть древнего знания, такой психотерапевт уподобляется простофиле во время его первого пребывания в замка Граа­ля, когда тот теряет сокровище, потому что он забыл за­дать вопрос.

Появление подобных пестрых, красочных образов, пол­ных жизни и скрытого смысла, является глубочайшим переживанием и для современного человека, ориенти­рованного в основном рационально. Торговец, чьи мысли и представления заполнены цифрами, контрактами, по­ставками товаров и тому подобным, который страдает от постоянного ощущения гнетущей пустоты своей жизни, вновь оживает, когда во сне пытается переплыть реку, где его подстерегает страшный гиппопотам, который угрожа­ет его сожрать. Когда он совсем в отчаянии, к нему по воде приближаются два меча, и с помощью одного из них, восточной кривой сабли, он может защититься от чудови­ща. Таким образом во сне он переживает древний мотив битвы с драконом, содержащийся в бесчисленных мифах и сказках; наградой за победу над драконом обычно бы­вает дева или сокровище. Если даже ему еще ни разу не удалось во сне убить чудовище и переплыть реку и ему

85

остается довольствоваться спасением от дракона, то все же он понимает, что в нем самом содержится нечто более зна­чительное, чем его фирма. Образ возвращает ему частицу веры в иные возможности своей души, благодаря которым его существование может стать живым и ярким. Принцес­са и сокровище в качестве награды за победу в битве с драконом как в сказке, так и во внутреннем душевном про­странстве, символизируют открытие новой области пере­живаний и полноты бытия. Обращаясь к своему личному опыту и к опыту пациентов, можно видеть, сколько суще­ствует возможностей обогатить собственное существование и получить новые радости в жизненной борьбе.

 

ЛЮБИМАЯ СКАЗКА ИЗ ДЕТСТВА

Помимо сновидений, включающих в себя сказочные мо­тивы, сказки и непосредственно также могут обнаружить глубокие связи с судьбой, внутренним миром, пережива­ниями, поступками, болезнями и слабостями, а также с дос­тоинствами и сильными сторонами человека. Часто имен­но такую роль играет сказка или сказочная история, оча­ровавшая человека в детстве, особенно любимая им или пугавшая его в то время. Позднее она была забыта или вы­теснена и тем самым погружена в бессознательное, где, од­нако, продолжала обладать значительной энергией, о чем взрослый человек мог и не подозревать.

Около двадцати пяти лет назад при анализе одной из своих пациенток я впервые натолкнулся на подобную сказ­ку, почти случайно всплывшую на поверхность сознания. При анализе одного несколько странного и необычного сновидения она по ассоциации вспомнила начало сказки, которой она была в детстве очарована настолько, что ра­зыгрывала ее вместе с подругами. Сейчас она едва могла вспомнить содержание сказки, а также не знала, к какому именно эпизоду сказки относится мотив сновидения, но, во всяком случае, существовало некоторое сходство образов сновидения с образами, которые ее фантазия сплетала во­круг этой сказки. Так как в качестве аналитика я привык придавать серьезное значение всплывающим мифологиче­ским образам, я перечитал эту сказку, которую сам плохо помнил, и был ошеломлен множеством сразу бросившихся мне в глаза параллелей с судьбой и жизненными обстоя­тельствами пациентки, даже с симптомами ее болезни.

Чем больше я впоследствии думал об этой пациентке и ее сказке, тем отчетливее, убедительнее и многочисленнее становились эти параллели, так что в известном смысле можно было сказать, что молодая женщина жила не своей жизнью, а жизнью героини этой сказки. Тем временем пе-

87

речитала сказку и пациентка, натолкнулась на подобные параллели, частично совпадающие с замеченными мною, частично дополняющие их, и испытала сильное потрясение. В дальнейшем сказка часто играла значительную роль в ходе анализа, порой уходила в тень при обращении к конкрет­ным личным проблемам, но затем снова выступала на пер­вый план либо по инициативе самой пациентки, либо при моих толкованиях и таким образом существенно влияла на ход всего аналитического процесса.

Данный случай заставил меня обратить внимание на тот же феномен у другой пациентки, и вскоре я смог убедить­ся, что речь идет не о единичном или редком явлении, но о том, что большинство моих многочисленных последую­щих пациентов сообщали сами или могли отыскать по мо­ей просьбе одну или две такие сказки, а также о том, что у всех этих пациентов подобные параллели сказочных моти­вов с их психической динамикой обнаруживались с боль­шей или меньшей отчетливостью. Конечно, роль, которую такая сказка играла в ходе анализа, была различной. У од­ного она только ненадолго всплывала на поверхность, па­раллели фиксировались скорее мною, чем самим пациен­том, у других, как в первом случае, на определенной ста­дии анализа сказка оказывалась в центре внимания. Между этими двумя крайностями был полный спектр всевозмож­ных оттенков. Важно отметить, что с тех пор я взял за обык­новение в подходящий момент аналитического процесса, используя определенную методику, обращаться к такого ро­да сказке, которая в детстве у пациента была особенно лю­бимой или пугающей.

Как легко может убедиться каждый, нельзя сказать, что любимая сказка всегда ясно осознавалась в качестве тако­вой. Если у большинства людей прямо, без аналитической подготовки, спросить: «Какая, собственно, сказка была у вас в детстве любимой?», то только незначительная часть сможет дать на это уверенный ответ. Чаще эти истории на­ходятся глубоко в бессознательном, и, исходя из этого, можно поставить вопрос: с помощью какой методики они могут вновь вернуться в сознание? Следующий методиче­ский вопрос таков: каким образом можно использовать та-

88

кую сказку в терапевтических целях, чтобы способствовать процессу выздоровления и индивидуации. Я полагаю, что такие сказки относительно самостоятельно и изолированно могут быть встроены в общую методику аналитической пси­хологии. У некоторых пациентов они могут также подтвер­ждаться документально, чему есть многочисленные приме­ры. Например, уже упоминавшаяся пациентка располагала своими детскими заметками (сделанными в возрасте 8-10 лет) об играх на тему ее сказки. Другие пациенты имели в своем распоряжении истории, которые они, будучи детьми, сочиняли о сказочных персонажах или в которых отчетли­во выражались мотивы их любимых сказок, иногда это бы­ли самостоятельно устраиваемые кукольные представления. Третья группа демонстрировала свои детские рисунки на сюжеты определенных сказок, а четвертая старалась полу­чить от знакомых подтверждение правильности своих вос­поминаний о том, чем они были очарованы. Конечно, эти группы невелики, примеры такого рода не слишком часты и, соответственно, статистически недостоверны. Однако, уже само их наличие ясно свидетельствует в пользу того, что всплывающая во время анализа взрослого пациента сказка действительно имела для него важное значение в детстве.

Следующим существенным фактором, подтверждаю­щим объективный характер наличия и важности для ре­бенка любимой детской сказки, являются прямые наблю­дения за детьми. Во время многолетней деятельности в ка­честве детского аналитика и терапевта я имел возможность наблюдать притягательность этих сказок, особенно при анализе детей в возрасте 4—10 лет. Роль, которую сказки играют во время сеансов, будучи включенными в игровую терапию самими детьми, зависит от того, в какой степени терапевт обращает на это внимание или спрашивает у де­тей о том, какую сказку они больше всего любят или бо­ятся. Здесь обнаруживается тот же феномен интенсивных взаимосвязей между сказкой и психической проблемой ре­бенка. Наиболее ярким представляется мне случай умст­венно отсталого девятилетнего мальчика, воспитывавше­гося в приюте, у которого наблюдалась тяжелая симпто­матика синдрома навязчивых действий, заключавшаяся в

89

том, что, находясь в приюте, в школе или в каком-то дру­гом здании, он пытался голой рукой выдавливать и раз­бивать оконные стекла. Его любимой сказкой были «Бременские музыканты». Как известно, эта сказка начинает­ся с того, что животные убегают от своих хозяев, так как не хотят быть дармоедами, что можно сравнить с ситуа­цией приютского ребенка. Своей кульминации сказка дос­тигает в том эпизоде, где животные влезают в освещенное окно разбойничьего дома, через которое попадают в дом, и таким образом, прогнав разбойников, становятся облада­телями вкусной еды и собственного жилища. Такие бро­сающиеся в глаза параллели, которые и без всякой интер­претации очевидны любому дилетанту, случаются, конеч­но, редко, хотя их можно встретить и у взрослых. Детская аналитическая терапия, как известно, требует продолжи­тельного времени и длится порой, как и терапия взрос­лых, многие годы. При этом часто можно наблюдать, что дети меняют предпочитаемые ими сказки. Но в большин­стве подобных случаев при таком изменении вновь выби­рается сказка, в центре которой находится примерно та­кая же или похожая символика, например, вместо сказки «Мальчик-с-пальчик» берется «Храбрый портняжка», а вместо «Семи гусей» — «Шесть лебедей». Это обстоятель­ство также указывает на наличие в сказке центрального комплекса, который в своих существенных частях может быть выражен лишь более или менее точно определенной образной символикой. Эти наблюдения подтверждают так­же всем известную сегодня гипотезу Фрейда о том, что основные структурные элементы психики формируются в первые годы жизни, и в дальнейшем основная психиче­ская проблематика постоянно разыгрывается в рамках этой структуры или этого основного комплекса.

В первое время, когда меня самого очень привлекали сказки подобного рода, они, даже без моего сознательного намерения, очень заметно выдвигались на передний план во время анализа, особенно при работе с пациентами, ко­торые были более других восприимчивы к подобным образ­ам. Эти пациенты, постоянно, не нуждаясь в форсирова­нии этого процесса с помощью моих толкований и объяс­

90

нений, так сказать, возвращались в сказку, связывали ее со своими проблемами, делали к ней рисунки, картины или скульптуры, прорабатывали ее или переделывали на новый лад. Это явление нетрудно объяснить. При взаимоотноше­ниях двух людей атмосфера определяется либидозным ин­тересом одного из них, и любой чуткий пациент точно уга­дывает такую точку, в которой он пробуждает личный ин­терес аналитика, беря себе за правило, особенно если он не находится непосредственно в фазе сопротивления, более интенсивно заниматься именно этой областью. Когда же мое собственное внимание привлекли другие области ана­лиза, обращение пациентов к сказкам ослабло. Правда, лю­бимая сказка никогда не исчезала из моей практики, но вы­ступала на первый план у пациентов реже, хотя время от времени в разных обстоятельствах вновь обнаруживался ин­терес к сказке, особенно если я сам снова обращался к этой теме. Здесь я должен добавить, что, со своей стороны, я был очень осторожен и сдержан при интерпретации и толкова­нии, особенно после того, как уже первые случаи показали мне, какую сильную реакцию возбуждало мое собственное либидозное акцентирование этой области. Временами да­же наступала реакция разочарования с обвинениями, буд­то я мало уделяю этому внимания, а один пациент упрек­нул меня в том, что я вообще не знаю его любимую сказку и не удосужился даже ее прочесть; конечно, это не соответ­ствовало действительности.

Я полагаю, что описание той интенсивности, с которой у пациента, при всей сдержанности аналитика, активизи­ровалась определенная психическая область, очень отчет­ливо показывает интенсивность деятельности субъективно­го фактора, участвующего в процессе контрпереноса. Такое действие субъективного фактора делает правомочным сле­дующий вопрос: является ли то, что мне предлагает во вре­мя анализа пациент, действительно «той самой» любимой сказкой его детства, или, в конечном счете, «только» некой относительно «случайно» выбранной (я умышленно пишу «только» и «случайно» в кавычках, потому что оба эти сло­ва не применимы аналитической ситуации). Как уже упо­миналось, того небольшого количества примеров объекти-

91

вирования недостаточно для исключения возможности то­го, что они были вызваны влиянием аналитического про­цесса... Несомненно, что предложенная сказка играла в дет­ские годы пациентов важную роль, иначе они были бы не способны вспомнить о ее существовании и воспроизвести ее фрагменты. Но то, что именно данная, представленная мне в процессе анализа сказка была единственной предпо­читаемой на протяжении всего детского периода, представ­ляется более чем сомнительным. Если речь идет о наблю­дении за детьми, перемена сказки не меняет основных про­блем, так что вновь выбранная сказка имеет много общего с первой. Кроме того, вполне возможно, что с любимой сказкой происходит то же, что с ранними детскими воспо­минаниями. Когда Фрейд разрабатывал свою теорию трав­мы (Traumatheorie), он пребывал в уверенности, что расска­зы об отвратительных сексуальных психических травмах, поведанные пациентами при воспоминаниях своего ранне­го детства, действительно соответствуют реальности. Но для него оказалось большим потрясением, повлекшим за собой изменение психоаналитической теории, когда выяснилось, что речь в этих случаях шла об образах фантазии. Сегодня, когда разгорелась острая дискуссия о том, прав ли ранний Фрейд относительно детских сексуальных психических травм, или нет, нам стало известно из многочисленных ис­следований, что сексуальные и инцестуозные злоупотреб­ления с детьми встречаются гораздо чаще, чем до сих пор полагали. Можно утверждать, что такое сексуальное зло­употребление по отношению к ребенку или подростку час­то приводит к развитию у последнего очень тяжелого нев­роза. С другой стороны, известно, что по отношению ко многим невротикам и психотикам такие злоупотребления не имели места. На этом основании мы продолжаем при­давать большое значение ранним инфантильным фантази­ям, которые образуют объективную психическую реаль­ность', вполне независимую от реальности внешней, в этой-то психической реальности и коренится причина невроза. Таким образом, в конце концов, с точки зрения анализа, не так существенно, действительно ли любимая сказка с пол­ной уверенностью может быть отнесена к конкретной ре-

92

альности детства, гораздо важнее то, что она захватывает магически-мифологический слой коллективного бессозна­тельного, а вместе с тем и символику центрального ком­плекса пациента. С этим согласуется и необычайно боль­шая индивидуализация при выборе любимой сказки. За 15 лет, начиная с 1974 года², я исследовал свыше ста пациен­тов с представленными для анализа сказками, и у 70 из них обнаружилось 49 различных любимых сказок, это позволя­ет говорить о том, что большинство пациентов имеют свои собственные, личные любимые сказки, и несмотря на кол­лективный характер всей совокупности материала, каждый делает свой собственный выбор.

Согласно Гебзеру <J. Gebser>³, ранние фазы развития определенных областей сознания играют важную роль для индивидов и в последующие годы, постоянно сохраняют­ся рядом или под рациональным сознанием, и особенно значительно их влияние на креативные процессы. Для нас здесь особенно важны прежде всего магическая и мифо­логическая стадии сознания, которые Э. Нойманн⁴ также включил в свою концепцию развития структуры Я ребен­ка. Первая и самая ранняя ступень развития сознания, со­гласно Гебзеру, магическая, на которой сознание пытается с помощью принципа власти добиться независимости от окружающей природы. Магия со своим волшебством и со своими ритуалами всегда направлена на власть и на овла­дение объектом, равно как и на покорение природных сил и господство над ними. Напротив, в мифической фазе впервые появляется осознание времени, а вместе с тем, именно в этой фазе возникает процесс познания. В про­тивоположность магическому, мифологическое сознание гораздо больше определяется интеллектуальной любозна­тельностью и в великих символических образах пытается отразить как природные явления, так и свою собственную психику, постижение смысла которых ведет к познанию внешнего и внутреннего мира. Находясь глубоко внизу, под нашим рациональным сознанием, эти ранние стадии, не­справедливо классифицируемые иногда как инфантильный остаток, оказываются значительно более жизненными и активными, чем нам хотелось бы признать. Они, как я по-

93

называю в своей ранней работе⁵, взаимопроницаемы, и мы находим в снах и фантазиях всю полноту магических и мифических мотивов. Я склонен думать, что именно сказ­ка больше всего подходит для того, чтобы дать образное оформление содержащимся в этом слое энергиям либидо и тем самым наполнить архетип как таковой специфиче­скими образами, способными придать энергии влечения символическое направление и смысл. В сказках отчетли­вее, чем в чистом мифе, переплетены магические и мифо­логические элементы, соответствующие слою коллектив­ного бессознательного, и, кроме того, по сравнению с ми­фом, где драма разыгрывается богами или героями, герои сказки более индивидуальны и их истории легче связать с жизнью обычных людей. Конечно, можно спросить: ка­кой миф у тебя самый любимый? Но едва ли мы получим ответ на этот вопрос, особенно когда после злополучной национал-социалистической вакханалии миф обесценил­ся, и у нас есть все основания чувствовать враждебность по отношению к мифу или совсем отвергать его. Другая причина может состоять в том, что мы, часто сами того не сознавая, вплетены в ныне живущий миф, к которому мы привязаны с религиозной интенсивностью, будь то христианство или миф науки, с помощью которого, еще со времен Лапласа, можно объяснить все прошедшее или полностью предсказать будущее. Возвращение к сказке оз­начает, таким образом, возвращение к архаическому и пер­вобытному, часто содержащему именно те элементы, ко­торых недостает сознанию.

В качестве примера я хотел бы вкратце описать три слу­чая, где прежде всего отчетливо выражены основные парал­лели между структурой личности, неврозом и любимой сказкой. В первом случае речь идет о пациентке, упоминав­шейся в начале этой главы, именно при работе с ней я впер­вые столкнулся с этим феноменом. Речь идет о двадцати­двухлетней девушке, которая в 1961 году обратилась ко мне, страдая синдромом астазии-абазии (потери способности хо­дить при сохранении силы и объема движений конечностей в постели). Кроме того, у нее были представлены страхи, депрессии и суицидные настроения, вплоть до собственно

94

попытки суицида с помощью таблеток. Нарушения при ходьбе имели тенденцию к усилению. Сначала пациентка приезжала на сеансы на такси в сопровождении кого-ни­будь из близких и на протяжении какого-то времени была не в состоянии подняться по маленькой внутренней лест­нице, ведущей в мой кабинет, так что часть занятий долж­на была проходить в передней. С тридцатого занятия на­ступило улучшение, но при этом пациентка стала жаловать­ся на тянущую и режущую боль в ногах.

На шестьдесят втором занятии в связи со сновидением вновь спонтанно всплыло воспоминание о любимой сказ­ке ее детства. Это была уже упоминавшаяся в первой главе «Русалочка» Андерсена, сказка, которую здесь следует пе­ресказать более подробно.

В этой истории рассказывается о том, что глубоко на дне моря стоит замок морского короля, шесть доче­рей которого воспитывает бабушка, так как король дав­но овдовел. Вокруг замка расположен большой сад, в котором у каждой из шести принцесс есть своя клумба. Клумба младшей принцессы «была кругла, как солнце, и цветы, которые на ней росли, были такими же крас­ными, как оно». В центре ее стояла мраморная статуя, изображавшая мальчика под плакучей ивой.

С пятнадцати лет принцессам позволялось подни­маться на поверхность моря и любоваться кораблями и миром людей, о которых им много рассказывала бабуш­ка. В отличие от людей, морские девы могли прожить триста лет, оставаясь по-прежнему вечно юными, но у них не было бессмертной души, и после смерти они превращались в морскую пену. Только в том случае, ес­ли человек полюбит одну из них так сильно, что возь­мет ее в жены, а священник произнесет при этом бла­гословение, только тогда войдет человеческая душа в морскую деву и она причастится бессмертия.

Как только сестрам исполнялось 15 лет, они одна за другой отправлялись к морской поверхности и, вер­нувшись, рассказывали о своих приключениях. Самая младшая, которая стремилась наверх больше других, должна была ждать дольше всех, но, наконец, пришел ее день. Украсив себя шестью морскими звездами, впле-

95

тенными в рыбий хвост, поднялась она наверх. Там, на поверхности моря, она увидела корабль, на котором юный принц праздновал свой день рождения. Ночью поднялась буря, корабль потерпел крушение и морская принцесса спасла потерявшего сознание принца. Она вынесла его на берег и увидела, как его нашла там ка­кая-то девушка.

С этого времени почувствовала она полную тоски любовь к принцу, и все снова и снова плавала у берега, где стоял его замок. Наконец она решилась отправить­ся к морской ведьме, чтобы раздобыть у нее средство, благодаря которому она получит вместо рыбьего хвоста человеческие ноги. Ведьма жила посреди мрачного ле­са из полипов и вьющихся растений, которые хватали и душили всех, кто проплывал мимо них. К своему ужа­су, увидела она там задушенную морскую женщину. Но ей удалось, несмотря на все опасности, добраться до ведьмы, и та сварила ей волшебное зелье, которое пре­вращало хвост в ноги. В уплату, заявила ведьма, прин­цесса должна будет отдать ей свой язык и с тех пор не сможет больше говорить. Кроме того, при каждом ша­ге ее ноги будут болеть так сильно, как будто она сту­пает по острым ножам. Для того, чтобы завоевать прин­ца, у нее останется только красота движений, способ­ность прекрасно и выразительно танцевать. Но если принц женится на другой, то в ночь его свадьбы она должна будет умереть.

Когда принцесса выпила приготовленный ведьмой напиток, она упала в обморок и очнулась уже у дверей дворца. Над ней склонился принц, который взял ее к себе, но обращался с чужой немой девушкой как с се­строй. В точности, как предсказывала ведьма, при ка­ждом шаге она испытывала острую боль, но ее танец очаровал всех во дворце. Однажды принц сообщил ей, что он должен жениться на принцессе из соседнего ко­ролевства, но не хотел бы этого, потому что он любит девушку, которая нашла и спасла его во время бури. Морская принцесса сопровождает его в соседнюю стра­ну. Там принц убедился, что принцесса и есть та самая девушка, о которой он мечтал, и решил обвенчаться с ней. Все усилия русалочки оказались напрасны, и в ночь

 

96

свадьбы принца, которая пришлась на день отплытия корабля, она печально сидела на палубе. Тут из волн по­казались ее сестры, которые принесли дорогой ценой полученный ими у ведьмы нож. Если она зарежет этим ножом принца и его кровь прольется на ее ноги, то они вновь превратятся в рыбий хвост и, став морской девой, она сможет прожить свои триста лет. Долго колебалась она с ножом в руках, но, наконец, победила ее любовь. Она бросила нож в море и с первыми лучами утреннего солнца устремилась за борт. Однако превратилась она не в морскую пену, как предсказывала ведьма, а в одну из дочерей воздуха, которым дана возможность стрем­лением к добру по истечении трехсот лет заслужить бес­смертную душу.

Прежде всего здесь следует отметить множество парал­лелей с симптоматикой пациентки. В сказке, как и в сим­птоме невроза, с ногами связаны боль, трудности и забо­ты. Следовательно, существует определенная идентичность между этим симптомом и образом нимфы, существа, кото­рое может быть помещено на границе между животным и человеком. Сущность нимфы, пребывающей в природной стихии, не обремененной заботами и ответственностью, но стремящейся к очеловечиванию, можно сопоставить с еще неразвитой в пациентке женственностью, которая требует осознания себя. В какой степени эта проблема наличеству­ет, я покажу в дальнейшем. Это, впрочем, сильнейший мифологический мотив, раннее изложение которого, со­гласно Эмме Юнг⁷, содержится уже в Ригведе. Этот бессоз­нательный комплекс, имеющий отчетливо выраженное от­ношение к эротике и сексуальности (в нашей сказке сюда же можно отнести и часто встречающееся число шесть) мо­жет, с одной стороны, быть направлен к сознанию, с дру­гой же стороны, поглотив это (Я), устремиться с ним в бес­сознательное, как в известном стихотворении Гете «Рыбак»⁸.

В процессе анализа прогресс в становлении сознания и улучшение симптоматики при ходьбе, как и в сказке, свя­зан у пациентки с испытываемой при этом болью. В даль­нейшем, совсем как в сказке, первым, что пациентка сде­лала, выздоровев, было то, что она с воодушевлением от-

97

правилась танцевать. Я хотел бы добавить здесь, что у мно­гих моих последующих пациентов, чьей любимой сказкой была «Русалочка» Андерсена, обнаруживалось такое же тя­готение к миру танцев. Танец означал для них глубокое рит­мичное соединение с вегетативно-соматической областью и стремление к спасительной форме выражения. Совсем как сказка, они использовали его в качестве имеющейся в их распоряжении соответствующей формы выражения бес­сознательных желаний и стремлений.

Но если мы вернемся к симптоматике нашей пациент­ки, то можем видеть дальнейшую аналогию между ок­рашенными печалью и неисполнимостью стремлениями сказки и ее депрессией, а свободный выбор героиней сказ­ки смерти соответствует суицидным тенденциям и попыт­кам пациентки.

Однако еще более важным, чем это чисто внешнее со­ответствие в симптомах, мне представляется то, что в архетипической динамике сказки обнаруживаются отчетли­вые параллели с генетической предрасположенностью па­циентки и ситуацией, вызвавшей у нее невроз. На первом плане в сказке стоит неудачная попытка отношений с представителем противоположного пола, односторонняя неразделенная несчастная любовь, которая, собственно, оканчивается неудачей потому, что девушка не в состоя­нии дать своему чувству словесное выражение. Речь идет о происходящей из доминирующего материнского архети­па задержке развития женского Я в направлении к своему полному осуществлению, го есть о задержке в формиро­вании отношения к анимусу и тем самым к собственному мужскому компоненту и к реальному мужчине.

В глубине моря, которое отождествляется с бессозна­тельным, господствует Великая Мать в двух формах сво­его проявления, светлому, позитивному аспекту ее соот­ветствует мудрая и гордая бабушка, которая «каждый день проявляла великую любовь и заботу к маленьким морским принцессам, своим внучкам». Наряду с этой светлой сто­роной архетипа присутствует темный, демонический ас­пект, воплощенный в морской ведьме, с ее цепляющимся и удушающим волшебным лесом. В ней, проецируя дан-

98

ный образ на реальность, без труда можно узнать подав­ляющую и калечащую сторону «сверхзаботливой матери» («overprotective mother»).

До тех пор, пока это (Я) пребывает в бессознательной укрытости инфантильного рая материнского мира, оно не сможет, как и другие сестры, обрести душу, то есть стать сознательным, вести человеческую жизнь и иметь судьбу. Оно остается неизменным и вечно юным, пока, наконец, не превратится в морскую пену. Только встреча и столк­новение с негативной стороной Великой Матери, с после­дующим расставанием с материнским миром, способна привести к возникновению сознания, очеловечиванию и установлению связи с реальностью. Только имея челове­ческие ноги, можно устоять в ситуации, часто связанной с сильными страданиями. Но потеря языка, цена, кото­рую принцесса должна заплатить за этот опыт, слишком высока для того, чтобы можно было беспрепятственно осу­ществить дальнейшую индивидуацию. Язык в качестве важнейшего для человека коммуникационного, вырази­тельного и образного средства нельзя заменить регрессив­ным возвращением к телесной моторике, и таким обра­зом в мире людей сказочная принцесса в конце концов терпит крушение, правда, не без утешительной перспек­тивы все же обрести душу в мире дочерей воздуха. В этом решении сказки либидо вновь удаляется от действитель­ности, после того как отношение к мужчине терпит крах. Оно перетекает теперь в воздушную стихию, то есть в цар­ство фантазии. Это решение, очень проблематичное и дву­смысленное для обычного человека, соответствует регрес­сивной интроверсии и бегству в мир сновидений. Только для поэта, каким был Андерсен, способного придать фор­му этому миру сновидений, такой выход может стать удов­летворительным.

Если сравнить ситуацию, вызвавшую невроз, со сказ­кой, то здесь также обнаруживается отчетливая аналогия:

именно к тому времени пациентка впервые по-настояще­му вышла из-под жесткой родительской опеки, вступила в романтические отношения с мужчиной и добилась возмож­ности поехать к нему одна, без сопровождения матери. От-

99

ношения, однако, оказались разрушены, хотя не в послед­нюю очередь из-за самой пациентки, которая, принадлежа к моторному, общительному экстравертному типу, немного могла поведать о своем внутреннем мире и еще меньше спо­собна была говорить о своих чувствах: «Неспособность го­ворить доходит до смешного. В нашей семье было принято обо всем молчать. Говорят только о работе и коллегах, ни­когда о том, что касается личного. Я теряюсь, я не знаю, с чего начать». В этих отношениях она была девушкой без языка. Встречи с этим мужчиной привели затем к беремен­ности и, когда после рождения ребенка он отказался на ней жениться, возник симптом астазии-абазии.

Если теперь сравнить жизненную историю моей паци­ентки со сказочной, то обнаружится, что доминирующей фигурой в раннем развитии пациентки является «сверхза­ботливая мать» («overprotective mother»). Пациентка была единственным ребенком в семье. Брак родителей был край­не тяжелым. Отец долго лечился, иногда стационарно, в связи с маниакально-депрессивным состоянием, совпав­шим со временем рождения пациентки. Поэтому с самого начала и в дальнейшем ребенок был ориентирован прежде всего на мать. Когда пациентке было четыре года, родите­ли на много лет расстались. Мать и дочь были эвакуирова­ны во время войны за границу, в то время как отец остался в Берлине. После их возвращения отец стал жить отдель­но, супруги развелись, но позднее, когда пациентке было 14—15 лет, вновь примирились. Как и в сказке Андерсена, в столь важный период развития отец играет незначитель­ную роль. Мать, в свою очередь, страдала усиливающимся неврозом навязчивых состояний и фобиями. С одной сто­роны, она окружала заботой и баловала дочь, которой нель­зя было никуда ходить одной и всегда следовало выглядеть чистой и аккуратной. Ей не позволяли играть с другими детьми и берегли от малейшей простуды. В то же время, ес­ли пациентка хоть немного протестовала против этих огра­ничений или на несколько минут опаздывала, то подверга­лась сильному наказанию.

В отношении к матери у моей пациентки различались три больших периода: первый период продолжался до позд-

100

него пубертата. Он характеризовался невыносимой эмоцио­нальной амбивалентностью. Мать, с одной стороны, была заботливой, любящей и балующей, с другой же стороны, — цербером, морской ведьмой, требующей беспрекословного подчинения. Если что-то делать, то надо это делать тайно. В сказке этому соответствуют плененные и умершие фигу­ры в ведьмином лесу на морском дне. Затем последовала фаза явного противостояния, в это время пациентка откры­то бунтовала, уходила из дома, заводила друзей, получая от матери поддержку, отчасти наперекор отцу, который тоже имел склонность к сверхопеке. В сказке такому положению отвечает заключение договора с ведьмой. Наступление третьей фазы совпало с вспышкой невроза. Пациентка пол­ностью спряталась за спиной матери, вновь ставшей луч­шей любимейшей подругой. Она заперла себя в доме. По­ездки в свободное время предпринимались только с мате­рью, так что она, с одной стороны, впала в регрессивную интроверсию заключения сказки, с другой же стороны, ее состояние обнаруживало связь с началом сказки, когда принцесса должна была оставаться дома одна и в тоске пла­вать вокруг мраморной колонны с мальчиком. Отношения пациентки с другим полом были столь же безжизненны: хо­лодный гладкий мрамор, вокруг которого кружатся пассив­ные тоскливые фантазии о похожем на принца мужчине, который однажды придет и возьмет ее в жены. Сопровож­давшее подобные мечтания депрессивное настроение напо­минает нам о том, что в сказке рядом с фигурой мальчика стоит плакучая ива.

В качестве второго примера я хотел бы взять случай два­дцатилетнего молодого человека, который обратился к ана­лизу из-за сильного заикания. Здесь тоже существовали оче­видные параллели между ситуацией его любимой сказки и его симптоматикой, вызванной подобной ситуацией. Его любимой была сказка Вильгельма Гауфа «Калиф Аист».

В этой сказке рассказывается о том, как однажды калиф Багдада Хасид и его визирь Мансур купили у ста­рого торговца чудесный порошок, к которому был при­ложен листок с непонятными письменами. Для того,

101

чтобы разобрать надпись, калиф приказал привести Се­лима, ученого мудреца, и посулил ему, если тот сможет прочесть письмена, праздничное платье, но если он это­го не сделает, то получит 12 ударов по щеке и 25 по но­гам, потому что в таком случае Селим не заслуживает имени ученого. Так как буквы были латинскими, Селим смог выполнить повеление и перевел калифу с визирем, что каждый, кто понюхает этот порошок и скажет сло­во «Мутабор», сможет превратиться в выбранное живот­ное и понимать язык зверей. Но, оказавшись в этом со­стоянии, нельзя было смеяться. Нарушивший запрет за­будет волшебное слово, которое он должен сказать, трижды поклонившись на восток, чтобы опять стать че­ловеком.

Обрадованные представившейся возможностью но­вых приключений, отправились калиф и визирь следую­щим утром на ближайший луг, где увидели аиста, к ко­торому подлетел второй. Они тут же поспешили сами превратиться в аистов и стали слушать разговор, кото­рый настоящие аисты вели между собой Сначала пер­вый предлагал другому разные лакомства, как то лягу­шачья ножка или ящерица, но тот отказывался, а по­том рассказал, что вечером должен танцевать перед гостями своего отца и захотел это показать. Он проде­лал это так смешно, что калиф и визирь не смогли удер­жаться от смеха. Но тогда они забыли волшебное слово и только, заикаясь, бормотали: «My.. му.. му..». Нако­нец они отказались от этих попыток и в печали распо­ложились в обличье аистов вблизи города.

В городе тем временем всеми овладела великая пе­чаль из-за их исчезновения, но на четвертый день, к своему ужасу, калиф и визирь увидели, как сын волшеб­ника Кашнур, смертельный враг калифа, въехал в город господином. Непостоянный, как всюду, и здесь народ восторженно приветствовал завоевателя. Теперь им ста­ло ясно, что никто иной, как Кашнур, был тем торгов­цем, который продал им порошок, чтобы от них изба­виться. В качестве последней возможности спасения ре­шили они предпринять полет в Медину У фоба пророка хотели они помолиться о возвращениисвоего челове­ческого облика.

Так как они были новичками в летном деле, то че­рез некоторое время устали и опустились у лежавшего в руинах замка. Вдруг они услышали жалобные сте­нания и, отправившись на поиски, обнаружили плачу­щую сову, оказавшуюся заколдованной дочерью индий­ского раджи. Она тоже стала жертвой злого Кашнура и могла освободиться от колдовства только в том случае, если кто-нибудь, несмотря на ужасный вид, согласить­ся взять ее в жены. Когда она, со своей стороны, услы­шала печальную историю калифа, она взялась им по­мочь, пообещав показать место, где они смогут под­слушать волшебника и таким образом узнать забытое слово. Взамен один из них должен пообещать взять ее в жены. Калиф отвел визиря в сторону и заявил, что тот должен это сделать. Но визирь возразил, что у него уже есть дома жена, и к тому же он слишком стар. Он ско­рее готов остаться аистом, чем согласится прибыть до­мой к своей прежней жене вместе с новой. Итак, калиф должен был сам покориться печальной необходимости, и сова повела обоих через много переходов к тайному помещению. Сквозь щель в стене они смогли услышать то, что говорится в зале, где волшебник пировал со своими гостями.

Он хвастался своими злодеяниями, рассказав, ко­нечно, и историю калифа, произнеся при этом волшеб­ное слово. Как счастливы были все трое! Они тотчас по­спешили к выходу, трижды поклонились на восток и сказали заветное слово. Когда калиф вновь стал чело­веком, он увидел рядом с собой молодую девушку ска­зочной красоты, расколдованную принцессу, и таким образом оказалось, что он напрасно опасался купить ко­та в мешке. Они поспешили в Багдад, свергли с трона сына волшебника, которому в наказание пришлось са­мому проглотить волшебный порошок и превратиться в аиста, чтобы потом быть заключенным в клетку. Са­мого волшебника поймали в его убежище и повесили в той самой комнате, в которой прежде томилась сова. А калиф и его жена жили долго и счастливо.

Мой пациент был единственным сыном частного пред­принимателя. Его симптоматика проявилась, когда ему бы-

103

ло одиннадцать лет. Перед этим его родители во время лет­него отдыха познакомились с другой семейной парой, у ко­торой тоже был сын, ровесник пациента. По возвращении знакомство с этой семьей продолжилось. Через некоторое время произошел обмен женами, то есть обе пары расста­лись, в то же время завязав брачные отношения с другим партнером. Во время этих событий ничего не подозревав­шие дети были помещены в интернат, и лишь вернувшись к своим матерям, узнали об истинном положении дел, ко­торое им представили как естественное и даже радостное.

Само собой разумеется, что мой пациент совсем не об­радовался этому обмену. У него были очень теплые отно­шения со своим отцом, и он с большим чувством описы­вал мне, в каком горе пребывал в первое время. К сожа­лению, он не нашел понимания у своей матери, которая настолько влюбилась в его отчима, что даже ожидала от сына, что он найдет этого отчима, столь же привлекатель­ным, как она сама. Мой пациент не полюбил отчима, бо­лее того, он возненавидел его и в первое время пытался как-то проявить этот аффект, однако натолкнулся при этом на сильное моральное осуждение обоих родителей, и то­гда у него началось заикание, усугубившееся тем, что мать уделяла отчиму больше внимания, чем ему. Именно по­добное положение дел мы находим в сказке. Здесь тоже две пары: с одной стороны, добрая и светлая пара, со­стоящая из калифа и его визиря, и, с другой, темная злая пара, волшебник и его сын, которые стараются занять ме­сто доброй пары. Так же, как в сказке, мой пациент, бла­годаря предпочтению, отдаваемому отчиму, утрачивает свое королевство, то есть перестает быть для матери главной персоной, как было во время ее первого супружества.

В сказке мы тоже встречаем «заикание» калифа и визи­ря, которые забыли волшебное слово и в отчаянии кричат:

«My.. My.. My..» Оба эти персонажа могут быть соотнесе­ны с пациентом и его настоящим отцом, то есть с обоими отвергнутыми матерью мужчинами. Важное покачивание головой при ходьбе у аиста напоминает судорожные мотор­ные попытки заики произнести фразу. Вызывающее у па­циента болезненную симптоматику запрещение выражать

104

свой аффект можно сравнить с превращением героев сказ­ки в бессловесных существ. Параллель усиливается, если вспомнить, как калиф не мог сдержать смех при виде аи-стихи, которая, расправив крылья, демонстрировала танец перед своим господином и повелителем. Легко представить себе, что подобное впечатление могла производить на маль­чика влюбленная мать. Печаль аиста также соответствова­ла его печали.

Несколько лет спустя у моего пациента обнаружилась склонность к сочинительству, и первую написанную но­веллу он назвал «Маленькие рыжие собаки». Она начина­лась словами: «Я собака», и в ней была описана собака, которая изучает язык людей и ведет беседы со своим хо­зяином, прежде всего на тему: «Тот, у кого самая большая морда, вызывает самое большое уважение». Его отчим был человеком, очень умело ведущим дела, который дома и в обществе занимал доминирующее положение. При этом бросается в глаза, что в этой новелле, как и в сказке, вы­бран мотив превращения человека в подобного ему пер­сонажа из мира животных.

Как в «Калифе Аисте», так и в проблематике моего па­циента речь идет о взаимоотношениях с отцовской фигу­рой и о проблеме тени. В сказке эта проблема связана с фи­гурой злого волшебника Кашнура, чей сын Мирза завладе­вает троном калифа. В жизненной истории моего пациента в этой роли выступают его отчим и сводный брат, которые таким же образом занимают место пациента и его отца. Кроме того, если взглянуть на проблему с субъективной точки зрения, то здесь налицо и идентичная ситуация во внутреннем мире пациента. Если обратиться к структуре его личности, то можно говорить о преимущественно интро-вертном эмоциональном типе с сильно выраженными при­знаками невроза навязчивых состояний. Его бессознатель­ное обнаруживает характерное для этого типа богатство магико-мифологических мотивов, если же говорить о его сознательной области, то он был добрым простодушным мальчиком, который легко стал жертвой агрессивности и стремления к господству со стороны своих близких и по­ражает, в сущности, только высокая степень его сопротив-

105

ляемости чужим влияниям. Болезнь проявлялась всякий раз, когда он хотел осуществить свои бессознательные ми­фологические представления или был ими направляем. Мать и отчим, в свою очередь, обнаруживали немало при­знаков невроза навязчивых состояний с преобладанием на­вязчивого стремления к чистоте и порядку.

Невроз навязчивых состояний с его идеалом чистоты подразумевает типичное вытеснение темных сторон суще­ствования, а также мира инстинктов, воспринимаемых как грязные, причем бросается в глаза развитие рядом со сверх­аккуратной, сверхупорядоченной и сверхприличной созна­тельной личностью такое же развитие и тени, и такое по­ложение создает проблему, с которой оказывается очень трудно справиться. Именно так обстояло дело с моим па­циентом, в котором все окружающие видели чрезвычайно благовоспитанного, любезного и порядочного молодого че­ловека. Конечно, он подозревал, — и сам мне об этом со­общил — что несет в себе очень сильную темную сторону, и что его внутренний мир совсем не соответствует тому светлому образу, который видят окружающие. Наиболее вы­разительно эта ситуация представлена в сновидении, кото­рое он мне описал во время семьдесят пятого сеанса.

В этом сновидении он со своей семьей в белых оде­ждах летит по небу в огромной толпе ангелов. Вокруг пролетают люди, одетые в белое и в серое, от которых он узнает, что в белое одеты добрые люди, которые дос­тойно прожили жизнь, те же, кто одет в серое, дурные люди. Когда он повстречал там одну темноволосую жен­щину, его платье потемнело, став серым, и главный ан­гел сказал ему, что эта женщина станет позднее его воз­любленной, которая будет им убита. Все люди стали смотреть на него, превратившегося в злодея, и хотели его линчевать. Когда он попытался спуститься на лиф­те, его настигли два черта, впившиеся зубами в его паль­цы, и он, несмотря на все свои усилия, не мог от них вырваться.

Касаясь этого сновидения, я хотел бы выделить ярко вы­раженную в нем проблему противоположностей: ангел —

106

черт, белое — серое, достойный человек — убийца, которая отягощает душу этого пациента. Несмотря на все попытки защититься, ему долго угрожала опасность быть побежден­ным своими чертями. Мотив полета, который, наряду с дру­гими, часто всплывал в его снах, в сказке вновь оказывает­ся на первом плане. При толковании сказки с субъективной стороны можно сказать, что положительное Я пациента на­ходится в постоянной опасности быть побежденным ком­плексом тени, т. е. волшебником и его сыном сказки. Тогда его позитивная сторона сможет существовать только в мире идей и фантазий, который символизируется образом птицы.

В третьем примере речь идет о тридцатидевятилетней женщине. Она прибегла к анализу не столько в связи с нев­ротическим заболеванием, сколько из желания получить новые знания для совершенствования своей личности. Правда, нам известно, что за подобным желанием, как пра­вило, скрываются реальные жизненные проблемы. Ее лю­бимой сказкой была сказка братьев Гримм «Рапунцель». Од­нако, прежде чем обратиться непосредственно к сказке, мне хотелось бы привести здесь несколько общих рассуждении. Формирование личности и ее развитие зависит от двух больших групп факторов: во-первых, от той среды, в кото­рой ребенок родился и растет, и, во-вторых, от присущих конкретно ему унаследованных субстанциональных качеств. Что касается второй группы, то следует признать, что встре­чаются люди у которых резко выраженная активность ар­хетипов бессознательного обусловлена конституционно. Проще говоря, у этих людей очень сильное бессознатель­ное, и в процессе их душевного развития эта особенность может стать условием возникновения болезни. В этом слу­чае сознательное Я не в состоянии развить необходимую ус­тойчивость и стабильность по отношению к бессознатель­ному, что приводит к неврозу, даже если внешние обстоя­тельства находятся в пределах нормы. Как правило, обычно действуют обе группы факторов, и вопрос о том, какая из них влияет сильнее, решается в зависимости от того, на чем мы делаем акцент. Любимая сказка упомянутой женщины может послужить примером для представления одного из таких «лейтмотивов» личности.

107

В этой сказке муж и жена долго мечтают о ребенке. Наконец у жены наступает беременность, и в это время ею овладевает страстное желание отведать плодов рапунцеля, росшего за их домом в саду, принадлежавшем волшебнице. Муж сорвал для своей жены рапунцель, но был пойман хозяйкой и вынужден был пообещать в уп­лату за похищенные плоды своего будущего ребенка. После рождения девочки волшебница забрала ее и, ко­гда той исполнилось двенадцать лет, заточила в башню, в которой не было дверей, а только маленькое окно на самом верху. Каждый раз, когда волшебница навещала девочку, та должна была опускать в окно свои длинные золотые волосы, и волшебница по ним забиралась на­верх. Как-то королевич, заблудившийся во время охо­ты, оказался вблизи башни, заметил поднимающуюся ведьму и, когда она удалилась, сам взобрался к Рапун­цель. Молодые люди полюбили друг друга и решили убежать, так что принц каждый раз, когда приходил к башне, приносил с собой шелковые нити, из которых Рапунцель собиралась сплести веревочную лестницу. Но девушка была так безгранично наивна и неопытна, что однажды спросила волшебницу, почему ее поднимать наверх гораздо тяжелее, чем прекрасного королевича. Так волшебница узнала об их сговоре, после чего отре­зала девушке волосы и прогнала ее в пустыню. Коро­левича она перехитрила, заманив в башню с помощью отрезанной косы, и выколола ему глаза. Годами он блу­ждал слепой по миру, пока, наконец, не оказался в пус­тыне, где Рапунцель жила с родившимися тем временем близнецами. Когда они обнялись при встрече, две сле­зы упали на глаза принца, и он вновь прозрел. После этого он назвал Рапунцель своей женой и вместе с деть­ми отвез на свою родину.

Между биографией моей пациентки, ее внутренними обстоятельствами и проблемами, и любимой сказкой суще­ствует целый ряд поразительных совпадений. Прежде все­го, она родилась у относительно пожилых родителей спус­тя много лет после их женитьбы. Это соответствует началу сказки. С самого начала она была ребенком, наделенным сильной и живой фантазией, что свидетельствует о сильной

108

активности бессознательного. При этом она принадлежала скорее к интровертному типу, то есть обнаруживала боль­шую направленность на внутренний мир, чем на внешний. В значительной мере она жила в мире фантазий, мечтаний и историй. Как только она научилась читать, чтение стало ее главным занятием, и она почти полностью жила книга­ми. Развитию этой склонности способствовала тревожность матери, которая почти не разрешала ей играть с детьми, по­дозревая в любой игре опасность. В сказке этой жизненной ситуации соответствует передача ребенка волшебнице, сим­волизирующей негативную, удерживающую сторону фанта­зии, и пациентка действительно много лет своей жизни провела в «волшебном саду», не принимая участия в собы­тиях внешнего мира.

В точном соответствии со сказкой, в двенадцать лет у пациентки умер отец. Для нее это было очень тяжелой, невосполнимой утратой, так как она была тесно связана с отцом. Он представлял — в отличие от избегающей кон­тактов с миром матери — некоторый противовес, связь с внешним миром. Сразу после смерти отца пациентка на­долго заболела, она страдала агорафобией [Platzangst, (бо­язнь открытого пространства)] и поэтому продолжала ос­таваться в тесной связи с матерью, вместе с которой жила до самой ее смерти. В сказке этой ситуации соответствует заточение в башне, в которой единственная связь с внеш­ним миром происходит при помощи «длинных волос». В сказках, сновидениях и мифах волосы являются излюблен­ным символом силы мыслей, представлений и фантазий, которые, как и волосы, вырастают из головы. Выход, ко­торый она нашла из замкнутости в своем одиночестве, вновь соответствует области идей и фантазий: она перене­сла все свои интересы на приобретение знаний и таким образом смогла самостоятельно получить далеко превос­ходящее ее социальное положение общее образование во многих областях.

Нашлось несколько мужчин, попытавшихся забраться в ее башню, но ни одному не удалось ее завоевать. Они тер­пели неудачу из-за ее привязанности к матери. Чаще всего мать, обнаруживавшая по отношению к дочери тенденцию

109

захватить и удержать ее при себе, активно способствовала этим неудачам, отравляя дочери радость при встрече с оче­редным претендентом. Однако принца здесь следует пони­мать не только как существо из внешнего мира, но также как активную и связанную с внешним миром часть ее соб­ственной души. Девушка становилась все больше отрезан­ной от этого мира и превратилась в молчаливого, всегда пассивно воспринимающего людей человека, и на началь­ной стадии отношений это выглядело так, словно она едва в состоянии говорить о себе, способна лишь надолго засты­вать в молчании

Дальнейшее обострение ее проблем наступило в связи со смертью матери, примерно за десять лет до обращения к анализу. Теперь у нее не было никого, о ком она могла заботиться и для кого существовать, и, кроме того, совер­шенно иррациональным образом она страдала от тяжелого чувства вины, которое было связано с бессознательным же­ланием освобождения от матери. Она все более впадала в депрессивное состояние, когда жизнь кажется печальной, бессмысленной и пустой. С другой стороны, временами она проявляла слепую бесцельную активность и в этом состоя­нии ощущала потребность бежать прочь, блуждать по ули­цам или заходить на случайный киносеанс, совсем ее не ин­тересовавший. Сказка персонифицирует эти состояния в двух своих главных персонажах: состоянию депрессии со­ответствует девушка, сосланная волшебницей в пустыню, где она влачит свое жалкое существование, в то время как в ослепленном, лишенном власти принце представлены по­рывы ее бесцельной активности. В жизни это состояние у нее наступило в тот период, когда не стало матери, в сказ­ке также после того, как Рапунцель попала в пустыню, о волшебнице больше нет и речи. Параллели можно допол­нить, вспомнив сновидение, первое после обращения к ана­лизу, которое показывает, что пациентка находится одна в своей великой пустыне

Собственно, именно до этого момента (Рапунцель в пус­тыне) она воплощала в жизнь свою детскую сказку, и ей предстоит осуществить дальнейший ее путь, то есть решить стоящую перед ней задачу объединения слепой активной

110

части души с депрессивным Я, чтобы она стала зрячей, то есть сознательной.

Я хотел бы здесь добавить, что переработка в процессе анализа проблематики любимой сказки может иметь боль­шое терапевтическое значение. При этом осознание мифо­логической составляющей собственной жизни, переживае­мое в мифе, и отделение сознательного Я от персонифици­руемого героя или героини сказки важно не менее, чем понимание всех персонажей и мотивов, особенно рассмат­риваемых субъективно в качестве партнера или противни­ка, в качестве персонификаций собственного бессознатель­ного комплекса. Согласно моему опыту, именно пережива­ние такой осмысленной взаимосвязи между собственной проблематикой и происходящими в сказке событиями об­ладает более убедительной силой, чем большинство других толкований, которые можно получить в ходе анализа.

Любимую сказку, точно так же, как архетипические сновидения, можно использовать в качестве терапевтиче­ского средства и обогащать отдельные ее мотивы и персо­нажи с помощью амплификации (прояснения). Для отде­ления идентификаций пациенту необходимо не только осознать тот факт, что он идентифицирует себя со сказоч­ным персонажем, но также научиться понимать, в необ­ходимых для этого границах, смысл этого персонажа и раз­личные формы его проявления. При этом любимая сказ­ка, по сравнению с архетипическими сновидениями, имеет преимущество более сильной связи с личностью и близо­сти к сознанию, благодаря чему избегается опасность пе­рейти, посредством амплификации, из области личных и реальных переживаний к голому схематизму. В процессе проработки такой сказки ни разу не случалось так, чтобы на протяжении целого ряда занятий переработка станови­лась все интенсивней, а затем прекратилась. Скорее на­оборот, сохранялось постоянное ощущение, что в опреде­ленный момент терапии пациент и аналитик всегда могут к ней вернуться. Эта постоянная активизация и обработ­ка материала сказки¹² ведет к постепенному пониманию пациентом архетипического характера этих персонажей в качестве Non-Ego (не относящихся к Я-комплексу) и к

111

распознаванию и отделению идентификаций Я-комплекса от него самого. Большую помощь здесь оказывал метод «активной имагинации» (активного воображения). Многие пациенты спонтанно начинали наглядно выражать свои проблемы, они рисовали или лепили, а одна пациентка даже послала мне оперетту.

Однако, с точки зрения терапии, важно не только отде­ление от Я-комплекса персонажа, с которым он себя иден­тифицирует (обычно главного героя или героини сказки), но и — в достаточно высокой степени — понимание всех ос­тальных персонажей и мотивов, особенно субъективно вос­принимаемых как противник или партнер, в качестве пер­сонификаций собственного бессознательного комплекса

В качестве примера я хотел бы привести здесь двадца­тичетырехлетнюю пациентку, любимой сказкой которой была сказка братьев Гримм «Йоринда и Йорингель». Цен­тральный образ этой сказки—ведьма, живущая в своем замке посреди дремучего леса рядом с молодой любящей парой. Она обладает способностью заманивать к себе дичь, птиц и людей, и тот, кто оказывается ближе ста шагов от замка, не может больше пошевелиться, пока ведьма своим заклятьем не превратит его в птицу Долгое время, пока эта сказка не была нам известна как любимая сказка па­циентки, во время аналитических сеансов она рассказы­вала неоднократно повторявшийся и сильно пугавший ее в детстве, в возрасте между 5 и 10 годами, сон. Ей сни­лось следующее: «Я прихожу в большой лес. Вдруг дере­вья схватывают меня своими ветвями и больше не отпус­кают. В этом лесу ведьма, которая заманивает меня все дальше в глубь леса и приказывает деревьям не выпускать меня...»

Параллель между персонажами сновидения и сказки не может быть более очевидной. Пациентка страдала от силь­ной депрессии. Она была единственным ребенком и в ран­нем возрасте во время войны потеряла отца. Мать перене­сла все свои чувства на ребенка и окружила его чрезмер­ной заботой, ожидая отовсюду опасности. Кроме того, в возрасте между шестью и восемью годами пациентка забо­лела туберкулезом, из-за чего была помещена в клинику.

112

Сон и сказка отчетливо описывают ее безнадежную ситуа­цию. В ведьме выступает негативная сторона схватившей и не отпускающей от себя матери, властолюбие этой особы, на архетипической плоскости как бы преобладающей над реальной матерью. У пациентки наблюдался еще один сдер­живающий фактор, а именно, органическое заболевание В этом случае ребенок должен овладеть опытом того, что соб­ственное тело — ненадежный инструмент и может стать причиной жизненных затруднений. Позже, в процессе ана­лиза ей пришлось еще раз определиться в связи с этой про­блемой, архетипическим образом великой матери природы в ее устрашающем аспекте, которая, подобно сказочной ведьме, может превратить в пеструю птицу, то есть взять в плен регрессивного мира фантазии. В процессе лечения происходит интеграция архетипа Великой Матери, обитаю­щего в ее собственном бессознательном в качестве удержи­вающего и регрессивного аспекта, а также его проекции в окружающий мир. В ходе анализа перед пациенткой неод­нократно всплывал символический образ пестрой птицы из сказки и плен у ведьмы, пока ей не удалось, наконец, раз­вить на этой основе творческую деятельность своей фанта­зии. Именно при терапевтической работе с этой сказкой удалось наиболее убедительно осуществить возвращение проекции этого персонажа в окружающий мир и прийти к опыту восприятия ее как части собственной личности в Не-Эго (Non-Ego). При этом отделение Я-идентификации от сказочного персонажа отнюдь не означает только ликвида­цию или полную сознательную переработку общего ком­плекса. Скорее, речь идет о том, чтобы лишить этот ком­плекс его либидозной доминанты, посредством которой он оказывает влияние на Я. Вместо этого контроль переходит к Я-комплексу, с тем, чтобы он мог самостоятельно уста­навливать отношения с душевным комплексом, на основе ли здоровых инстинктивных реакций, или в результате соз­нательного решения.

Есть два препятствия, на которые следует обратить вни­мание, обращаясь в процессе терапии к любимой сказке. Во-первых, это фрагментарность и искажения, к которым пациент невольно прибегает в своих воспоминаниях. Пре-

113

восходный пример такой фальсификации приводит Бет-тельгейм в своем предисловии, когда пациентка меняет ро­лями Гензеля и Гретель. У меня самого был подобный слу­чай, относящийся к сказке о Русалочке. Пациентка пом­нила только о том, что после кораблекрушения принц, бессильный и беспомощный, лежал на берегу моря и был спасен женщиной. Эта пациентка была единственным ре­бенком в семье, в то время как ее родители мечтали иметь сына. Когда она пришла ко мне, то была столь же беспо­мощной и бессильной, как тот принц на побережье, и пол­ностью зависела от женщины, своей матери. Только про­работав подоплеку этой ситуации в анализе, мы смогли выйти на подлинный сюжет сказки и выяснить основа­ния ее невроза.

Вторая, столь же важная, проблема состоит в том, что имеется ряд случаев, когда бывает недостаточно прорабо­тать любимую сказку в личной плоскости, но требуется вступить в область архетипов. Я подробно освещаю эту про­блему в своей работе о «Структуре комплекса»¹⁴. В описан­ном там случае пациент страдал от тяжелого негативного материнского комплекса. Воспоминания о его матери, ко­торую он потерял в 12 лет, были полностью вытеснены и смогли постепенно проявиться только в процессе анализа. Его любимой сказкой было «Каменное сердце» В. Гауфа¹⁵. Хотя симптоматика пациента после проработки воспоми­наний о своей матери заметно улучшилась, она исчезла еще не полностью. Полностью ему удалось справиться с пробле­мой только после осознания смысла архетипических обра­зов этой сказки.

Важному значению отделения идентификации и инфля­ции Я-комплекса от героя или героини сказки и освобож­дения пациента от желания жить их жизнью соответству­ет, с другой стороны, важность восприятия этих персона­жей как принадлежащих его собственному внутреннему миру, как чего-то такого, что не только жестко задано ему судьбой, но может, будучи правильно понято, постоянно встраиваться в его собственный способ переживаний и от­ношений. И тогда можно, как это случилось с описанной мною в первой части пациенткой, вообще отказаться от

114

стремления к замужеству и направить энергию по другому руслу, как бы болезненна и трудна ни была жертва, при­несенная подобным отказом. В данном случае это помог­ло ей прийти к выздоровлению и совершить важный шаг к зрелости.

Прежде чем в следующей части я перейду к идентифи­кации со сказочным персонажем, следует еще немного ска­зать о распространенности феномена любимой детской сказки и о ее выборе. Обратившись в этой связи к 85 дли­тельным курсам терапии, проводившимся в 1974, я уста­новил, что 70 пациентов (т. е. около 85%) были способны сообщить свою любимую сказку¹⁶. Это число оказалось не­ожиданно велико, а на большое значение скрывающихся за сказками комплексов я уже указывал. С точки зрения типологии было обнаружено, что процент экстравертных пациентов, которые не вспоминали любимую сказку, был выше, чем интровертных. У ярко выраженной эстравертной личности большую роль играют реальные объекты. Она не в такой степени обращена к внутренним пережи­ваниям. Поэтому относительное увеличение числа паци­ентов, вообще не помнящих любимой сказки, может быть связано с экстравертностью. В той или иной степени ин-тровертные люди, напротив, уже в раннем возрасте пред­принимают попытки проникновения в свой внутренний мир, чтобы войти с ним в контакт, так как реальные объ­екты связаны для них с сильным страхом. Такое же значе­ние имеет и фактор иррациональности. Поразительно, сколько пациентов с любимой сказкой имеют в качестве ведущей иррациональные функции чувства и интуиции, и как часто основными функциями людей, не имеющих лю­бимой сказки, являются рациональные функции мысли и ощущения. Кажется, что определенная открытость по от­ношению к иррациональной части мира и собственной ду­ши благоприятствует обретению любимой сказки.

Удивительно большим было также разнообразие сказок. 70 пациентов представили 49 различных сказок, что гово­рит о наличии сильного индивидуального фактора. В начале моего исследования я ожидал, что столкнусь с обычными народными сказками, вроде «Гензель и Гретель» или «Крас-

115

ной шапочки» и т. п. Но, как показывает исследование Виттгенштейна¹⁷, так происходит только в том случае, если спрашивать о такой сказке при выяснении анамнеза или в первые часы анализа. Тогда от пациента можно услышать первую попавшуюся обычную стандартную сказку, в то вре­мя как собственная любимая сказка может достичь созна­ния только в ходе дальнейшего терапевтического процесса извлечения вытесненных содержаний. Таким образом, в большой вариабельности сказок также проявляется прису­щий людям принцип индивидуализации.

Как уже упоминалось, народные сказки, как правило, нейтральны относительно функциональных типов. Как правило, человек идентифицирует себя с героем или ге­роиней сказки в соответствии со своей ведущей функци­ей, будь то мысли, чувства, интуиция или ощущение. Правда, иногда встречаются идентификации через подчи­ненные функции. По-другому обстоит дело с авторскими, искусственно созданными сказками известных сказочни­ков, такими, как приводимые здесь сказки Андерсена и Гауфа. Здесь предпочтение зависит от определенной типо­логии, а именно той, которая находит свое выражение в произведении поэта. Так, например, обращаясь к Андер­сену едва ли можно не заметить, что в его сказках всегда преобладают интроверсия, чувство и интуиция. Соответ­ственно этому, его сказки предпочитаются людьми, у ко­торых эти функции являются ведущими. Примерами того, что Андерсен невысоко ценит функции мышления и ощу­щения, могут служить сказки «Снежная королева» и «Дюй­мовочка», так что едва ли эти сказки выберут те, у кого эти функции ведущие.

116

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 120; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!