НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОЦЕССЕ КОНРАДИ 15 страница
Раскроются двери коридора, прозвучат тяжелые шаги, удар прикладов в пол, звон замка. Кто-то светит фонарем и корявым пальцем ищет в списке фамилию. И люди, лежащие на койках, бьются в судорожном припадке, охватившем мозг и сердце. „Не меня ли?“ Затем фамилия названа. У остальных отливает медленно, медленно от сердца, оно стучит ровнее: „Не меня, не сейчас!“
Названный торопливо одевается, не слушаются одеревеневшие пальцы. А конвойный торопит.
— „Скорее поворачивайся, некогда теперь“… Сколько провели таких за 3 часа. Трудно сказать. Знаю, что много прошло этих полумертвых с потухшими глазами. „Суд“ продолжался недолго… Да и какой это был суд: председатель трибунала или секретарь — хлыщеватый фенчмен — заглядывали в список, бросали: „уведите“. И человека уводили в другую дверь».
В «Материалах» Деникинской комиссии мы находим яркие, полные ужаса сцены этой систематической разгрузки тюрем. «В первом часу ночи на 9-го июня заключенные лагеря на Чайковской проснулись от выстрелов. Никто не спал, прислушиваясь к ним, к топоту караульных по коридорам, к щелканью замков и к тяжелой тянущейся поступи выводимых из камер смертников».
«Из камеры в камеру переходил Саенко со своими сподвижниками и по списку вызывал обреченных; уже в дальние камеры доносился крик коменданта: „выходи, собирай вещи“. Без возражений, без понуждения, машинально вставали и один за другим плелись измученным телом и душой смертники к выходу из камер к ступеням смерти». На месте казни «у края вырытой могилы, люди в одном белье или совсем нагие были поставлены на колени; по очереди к казнимым подходили Саенко, Эдуард, Бондаренко, методично производили в затылок выстрел, черепа дробились на куски, кровь и мозг разметывались вокруг, а тело падало бесшумно на еще теплые тела убиенных. Казни длились более трех часов…» Казнили более 50 человек. Утром весть о расстреле облетела город, и родные и близкие собрались на Чайковскую; «внезапно открылись двери комендатуры и оттуда по мостику направились два плохо одетых мужчины, за ними следом шли с револьверами Саенко и Остапенко. Едва передние перешли на другую сторону рва, как раздались два выстрела и неизвестные рухнули в вырытую у стены тюрьмы яму». Толпу Саенко велел разогнать прикладами, а сам при этом кричал: «не бойтесь, не бойтесь, Саенко доведет красный террор до конца, всех расстреляет». И тот же эвакуированный «счастливец» в своем описании переезда из Харькова к Москве опять подтверждает все данные, собранные комиссией о Саенко, который заведовал перевозкой и но дороге многих из них расстрелял. (Этот свидетель — небезызвестный левый с.-р. Карелин). «Легенды, ходившие про него в Харькове, не расходились с действительностью. При нас в Харьковской тюрьме он застрелил больного на носилках». «При нашем товарище, рассказывавшем потом этот случай, Саенко в камере заколол кинжалом одного заключенного. Когда из порученной его попечению партии заключенных бежал один, Саенко при всех застрелил первого попавшего — в качестве искупительной жертвы». «Человек с мутным взглядом воспаленных глаз, он, очевидно, все время был под действием кокаина и морфия. В этом состоянии он еще ярче проявлял черты садизма».[258]
|
|
|
|
|
|
Нечто еще более кошмарное рассказывает о Киеве Нилостонский в своей книге «Кровавое похмелье большевизма», составленной, как мы говорили уже, главным образом, на основании данных комиссии Рерберга, которая производила свои расследования немедленно после занятия Киева Добровольческой армией в августе 1919 г.
«В большинстве чрезвычаек большевикам удалось убить заключенных накануне вечером (перед своим уходом). Во время этой человеческой кровавой бани, в ночь на 28 августа 1919 г. на одной бойне губернской чрезвычайки, на Садовой № 5 убито 127 человек. Вследствие большой спешки около 100 чел. были просто пристрелены в саду губернской чрезвычайки, около 70-ти, — в уездной чрезвычайке на Елисаветинской, приблизительно столько же — в „китайской“ чрезвычайке; 51 железнодорожник в железнодорожной чрезвычайке и еще некоторое количество в других многочисленных чрезвычайках Киева…»
|
|
|
Сделано это было, во первых, из мести за победоносное наступление Добровольческой армии, во вторых, из нежелания везти арестованных с собой.
В некоторых других чрезвычайках, откуда большевики слишком поспешно бежали, мы нашли живых заключенных, но в каком состоянии! Это были настоящие мертвецы, еле двигавшиеся и смотревшие на вас неподвижным, непонимающим взором (9).
Далее Нилостонский описывает внешний вид одной из Киевских человеческих «боен» (автор утверждает, что они официально даже назывались «бойнями») в момент ознакомления с ней комиссии.
«… Весь цементный пол большого гаража (дело идет о „бойне“ губернской Ч.К.) был залит уже не бежавшей вследствие жары, а стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасающую массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими остатками. Все стены были забрызганы кровью, на них рядом с тысячами дыр от пуль налипли частицы мозга и куски головной кожи. Из середины гаража в соседнее помещение, где был подземный сток, вел желоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в 10 метров длины. Этот желоб был на всем протяжении до верху наполнен кровью… Рядом с этим местом ужасов в саду того же дома лежали наспех поверхностно зарытые 127 трупов последней бойни… Тут нам особенно бросилось в глаза, что у всех трупов размозжены черепа, у многих даже совсем расплющены головы. Вероятно они были убиты посредством размозжения головы каким-нибудь блоком. Некоторые были совсем без головы, но головы не отрубались, а… отрывались… Опознать можно было только немногих по особым приметам, как-то: золотым зубам, которые „большевики“ в данном случае не успели вырвать. Все трупы были совсем голы.
|
|
|
В обычное время трупы скоро после бойни вывозились на фурах и грузовиках за город и там зарывались. Около упомянутой могилы мы натолкнулись в углу сада на другую более старую могилу, в которой было приблизительно 80 трупов. Здесь мы обнаружили на телах разнообразнейшие повреждения и изуродования, какие трудно себе представить. Тут лежали трупы с распоротыми животами, у других не было членов, некоторые были вообще совершенно изрублены. У некоторых были выколоты глаза и в то же время их головы, лица, шеи и туловища были покрыты колотыми ранами. Далее мы нашли труп с вбитым в грудь клином. У нескольких не было языков. В одном углу могилы мы нашли некоторое количество только рук и ног. В стороне от могилы у забора сада мы нашли несколько трупов, на которых не было следов насильственной смерти. Когда через несколько дней их вскрыли врачи, то оказалось, что их рты, дыхательные и глотательные пути были заполнены землей. Следовательно, несчастные были погребены заживо и, стараясь дышать, глотали землю. В этой могиле лежали люди разных возрастов и полов. Тут были старики, мужчины, женщины и дети. Одна женщина была связана веревкой со своей дочкой, девочкой лет восьми. У обеих были огнестрельные раны» (21–22).
«Тут же во дворе, — продолжает исследователь, — среди могил зарытых нашли мы крест, на котором за неделю приблизительно до занятия Киева распяли поручика Сорокина, которого большевики считали добровольческим шпионом»… «В губернской Чека мы нашли кресло (то же и в Харькове) вроде зубоврачебного, на котором остались еше ремни, которыми к нему привязывалась жертва. Весь цементный пол комнаты был залит кровью, а к окровавленному креслу прилипли остатки человеческой кожи с волосами…»
В уездной Чека было то же самое, такой же покрытый кровью с костями и мозгом пол и пр. «В этом помещении особенно бросалась в глаза колода, на которую клалась голова жертвы и разбивалась ломом, непосредственно рядом с колодой была яма, вроде люка, наполненная до верху человеческим мозгом, куда при размозжении черепа мозг тут же падал…»
Вот пытка в так называемой «китайской» Чека в Киеве:
«Пытаемого привязывали к стене или столбу; потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины»… «Через другое отверстие в нее сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведенное жаром в отчаяние животное начинало въедатся в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой до следующего дня, пока жертва умирала» (25). Данные комиссии утверждают, что применялась и такого рода пытка: «пытаемых зарывали в землю до головы и оставляли так до тех пор, пока несчастные выдерживали. Если пытаемый терял сознание, его вырывали, клали на землю, пока он приходил в себя и снова так же зарывали»… «Перед уходом из Киева большевики зарыли так многих несчастных и при спешке оставили их зарытыми — их откопали добровольцы…» (23–24).
Автор цитируемой книги, на основании данных той же комиссии, утверждал, что Киев не представлял какого либо исключения. Явления эти наблюдались повсеместно. Каждая Че-ка как бы имела свою специальность.
Специальность Харьковской Чека, где действовал Саенко, было, например, скальпирование и снимание перчаток с кистей рук.[259]
Каждая местность в первый период гражданской войны имела свои специфические черты в сфере проявления человеческого зверства.
В Воронеже пытаемых сажали голыми в бочки, утыканные гвоздями, и катали.[260] На лбу выжигали пятиугольную звезду; священникам надевали на голову венок из колючей проволоки.
В Царицыне и Камышине — пилили кости. В Полтаве и Кременчуге всех священников сажали на кол (26–28). «В Полтаве, где царил „Гришка проститутка“ в один день посадили на кол 18 монахов» (28). «Жители утверждали, что здесь (на обгорелых столбах) Гришка-проститутка сжигал особенно бунтовавших крестьян, а сам… сидя на стуле, потешался зрелищем» (28).
В Екатеринославе предпочитали и распятие и побивание камнями (29). В Одессе офицеров истязали, привязывая цепями к доскам, медленно вставляя в топку и жаря, других разрывали пополам колесами лебедок, третьих опускали по очереди в котел с кипятком и в море, а потом бросали в топку (31).[261]
Формы издевательств и пыток неисчислимы. В Киеве жертву клали в ящик с разлагающимися трупами, над ней стреляли, потом объявляли, что похоронят в ящике заживо. Ящик зарывали, через полчаса снова открывали и… тогда производили допрос. И так делали несколько раз подряд. Удивительно ли, что люди действительно сходили с ума.
О запирании в подвал с трупами говорит и отчет киевских сестер милосердия. О том же рассказывает одна из потерпевших гражданок Латвии, находившаяся в 1920 г. в заключении в Москве в Особом Отделе и обвинявшаяся в шпионаже. Она утверждает, что ее били нагайкой и железным предметом по ногтям пальцев, завинчивали на голову железный обруч. Наконец, ее втолкнули в погреб! Здесь — говорит рассказчица — «при слабом электрическом освещении я заметила, что нахожусь среди трупов, среди которых опознала одну мне знакомую, расстрелянную днем раньше. Везде было забрызгано кровью, которой я и испачкалась. Эта картина произвела на меня такое впечатление, что я почувствовала, — в полном смысле слова, что у меня выступает холодный пот… Что дальше со мной было, не помню — пришла я в сознание только в своей камере».[262]
Почему разные источники разного происхождения, разных периодов рисуют нам столь однородные сцены? Не служит ли это само по себе доказательством правдоподобия всего рассказанного?
Вот заявление Центрального Бюро партии с.-р.: «В Керенске палачи чрезвычайки пытают температурой: жертву ввергают в раскаленную баню, оттуда голой выводят на снег; в Воронежской губ., в селе Алексеевском и др. жертва голой выводится зимой на улицу и обливается холодной водой, превращаясь в ледяной столб… В Армавире применяются „смертные венчики“: голова жертвы на лобной кости опоясывается ремнем, концы которого имеют железные винты и гайку… Гайка завинчивается, сдавливает ремнем голову… В станице Кавказской применяется специально сделанная железная перчатка, надеваемая на руку палача, с небольшими гвоздями». Читатель скажет, что это единичные факты — добавляет в своей работе «Россия после четырех лет революции» С. С. Маслов. К ужасу человечества — нет. Не единичные. Превращение людей в ледяные столбы широко практиковалось в Орловской губ. при взыскании чрезвычайного революционного налога; в Малоархангельском уезде одного торговца (Юшкевича) коммунистический отряд за «невзнос налога посадил на раскаленную плитку печи» (стр. 193). По отношению к крестьянам Воронежской губ. (1920) за неполное выполнение «продразверстки» употребляли такие приемы воздействия: спускали в глубокие колодцы и по многу раз окунали в воду, вытаскивали наверх и предъявляли требования о выполнении продразверстки полностью. Автор брал свои данные не из источников «контрреволюционных», автор цитирует показания не каких-либо реставраторов и идеологов старого режима, а показания, собранные им в период тюремного сидения, показания потерпевших, свидетельства очевидцев — людей демократического и социалистического образа мысли…
Хотелось бы думать, что все это преувеличено. Ведь мы живем в век высокоразвитой культуры!
Повторяю, я лично готов отвергнуть такие «легенды», о которых повествует крестьянин из с. Белобордки: сажали в большой котел, который раскаливали до красна; помещали в трубу с набитыми гвоздями и сверху поливали кипятком. Пусть даже останется только пытка «горячим сургучом», о которой рассказывают очень многие в своих воспоминаниях о Киеве…
Время течет. На очереди Грузия — страна, где Ч.К. водворяется последней. Осведомленный корреспондент «Дней»[263] так описывает «работу» Ч.К. в Закавказье:
«В глухих, сырых и глубоких подвалах помещения Че-Ка целыми неделями держат арестованного, предназначенного для пытки, без пищи, а часто и без питья. Здесь нет ни кроватей, ни столов, ни стульев. На голой земле, по колено в кровавой грязи, валяются пытаемые, которым ночью приходится выдерживать целые баталии с голодными крысами. Если эта обстановка оказывается недостаточной, чтобы развязать язык заключенного, то его переводят этажом ниже, в совершенно темный подвал. Через короткое время у подвергнутого этой пытке стынет кровь и уже бесчувственного его выносят наверх, приводят в сознание и предлагают выдать товарищей и организации. При вторичном отказе его снова ввергают в подвал и так действуют до тех пор, пока замученный арестованный или умирает, или скажет что-нибудь компрометирующее, хотя бы самого неправдоподобного свойства. Бывает и так, что в подвал в час ночи к арестованному внезапно являются агенты — палачи Че-ка, выводят их на двор и открывают по ним стрельбу, имитируя расстрел. После нескольких выстрелов, живого мертвеца возвращают в подвал. За последнее время в большом ходу смертные венчики, которыми пытали между прочим социал-демократа Какабадзе и вырвали у него согласие стать сотрудником Че-ка. Выпущенный из подвалов на волю, Какабадзе рассказал подробно товарищам обо всем и скрылся».[264]
***
Даже в советскую печать проникали сведения о пытках при допросах, особенно в первое время, когда истязания и насилия в «социалистической» тюрьме были слишком непривычны для некоторых по крайней мере членов правящей партии.
«Неужели средневековый застенок?» под таким заголовком поместили, напр., «Известия»[265] письмо одного случайно пострадавшего коммуниста: «Арестован я был случайно, как раз в месте, где, оказалось, фабриковали фальшивые керенки. До допроса я сидел 10 дней и переживал что-то невозможное (речь идет о следственной комиссии Сущево-Мариинского района в Москве)… Тут избивали людей до потери сознания, а затем выносили без чувств прямо в погреб или холодильник, где продолжали бить с перерывом по 18 часов в сутки. На меня это так повлияло, что я чуть с ума не сошел». Через два месяца мы узнаем из «Правды», что есть во Владимирской Ч.К. особый «уголок», где «иголками колят пятки».[266]
Опять случайно попался коммунист, который взывает к обществу: «страшно жить и работать, ибо в такое положение каждому ответственному работнику, особенно в провинции, попасть очень легко». На это дело обратили внимание, потому что здесь был коммунист. Но в тысячах случаев проходят мимо лишь молчаливо. «Краснею за ваш застенок» — писала Л. Рейснер про петербургскую Ч. К. в декабре 1918 г. Но все это «сентиментальности», и редкие протестующие голоса тонули в общем хоре. Петроградская «Правда» в феврале 1919 года очень красочно описывает пользу приемов допроса путем фиктивного расстрела: в одном селе на кулака наложили 20 пудов чрезвычайного налога. Он не заплатил. Его арестовали — не платит. Его повели на кладбище — не платит. Его поставили к стенке — не платит. Выстрелили под ухом. О чудо! Согласился!
Мы имеем в качестве непреложного исторического свидетельства о пытках изумительный документ, появившийся на столбцах самого московского «Еженедельника Ч.К.» Там была напечатана статья под характерным заголовком: «Почему вы миндальничаете?» «Скажите, — писалось в статье, подписанной председателем нолинской Ч.К. и др. — почему вы не подвергли его, этого самого Локкарта самым утонченным пыткам, чтобы получить сведения, адреса, которых такой гусь должен иметь очень много?[267] Скажите, почему вы вместо того, чтобы подвергнуть его таким пыткам, от одного описания которых холод ужаса охватил бы контрреволюционеров, скажите, почему вместо этого позволили ему покинуть Ч.К.? Довольно миндальничать!.. Пойман опасный прохвост… Извлечь из него все, что можно, и отправить на тот свет!»… Это было напечатано в № 3 официального органа[268], имевшего, как мы говорили, своею целью «руководить» провинциальными чрезвычайными комиссиями и проводить «идеи и методы» борьбы В,Ч.К. Что же удивительного, что на 6 съезде советов представители Ч.К. уже говорят: «теперь признано, что расхлябанность, как и миндальничание и лимонничание с буржуазией и ее прихвостнями не должны иметь места».
Ч.К. «беспощадна ко всей этой сволочи» — таков лозунг, который идет в провинцию и воспринимается местными деятелями, как призыв к беспощадной и безнаказанной жестокости. Тщетны при такой постановке предписания (больше теоретические) юридическим отделам губисполкомов следить за «законностью».[269] Провинция берет лишь пример с центра. А в центре, в самом подлинном центре, как утверждает одно из английских донесений, пытали Канегиссера, убийцу Урицкого. Пытали ли Каплан, как то усиленно говорили в Москве? Я этого утверждать не могу. Но помню свое впечатление от первой ночи, проведенной в В.Ч.К. после покушения на Ленина: кого-то здесь пытали — пыткой недавания спать…
Редко проникали и проникают сведения из застенков, где творятся пытки. Я помню в Москве процесс о сейфах, август 1920 г., когда перед Верховным Рев. Трибуналом вскрыта была картина пыток (сажание в лед и др.). Еще ярче эта картина предстала во время одного политического процесса в Туркестане в октябре 1919 г. «Обвиняемые в количестве десяти человек отрекались от сделанных ими на следствии в Чеке показаний, указав, что подписи были даны ими в результате страшных пыток. Трибунал опросил отряд особого назначения при Чеке… Оказалось, что истязания и пытки обычное явление и применялись в Чека, как общее правило». В зале заседаний раздавались «плач и рыдания многочисленной публики» — передает корреспондент «Воли России».[270] «Буржуазные рыдания», как назвал их обвинитель, в данном случае подействовали на судей, и протестовал сам трибунал… Не так давно в московских «Известиях»[271] мы могли прочесть о заседании омского губернского суда, где 29-го ноября разбиралось дело начальника первого района уездной милиции Германа, милиционера Щербакова и доктора Троицкого, обвинявшихся в истязании арестованных… Жгли горячим сургучом ладони, предплечья, лили сургуч на затылок и на шею, а затем срывали вместе с кожей. «Такие способы воздействия, напоминающие испанскую инквизицию, совершенно недопустимы», — морализовал во время процесса председатель суда. Но пытки эти в сущности узаконены. «Социалистический Вестник»[272] дает в этой области исключительную иллюстрацию. Корреспондент журнала пишет:
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 120; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!