В лесной глуши найден ребенок под охраной волков – среди царящего вокруг кошмара 2 страница
Когда сигарета догорела и потухла, Дэнни бросила окурок в пустую кадку – один из терракотовых горшков, что в беспорядке стояли вокруг ржавой решетки для барбекю. Прикурила последнюю сигарету и постаралась, чтобы той хватило до момента, когда небо совсем потемнеет, а во мраке то тут, то там поплывут городские огни – пузыри радужного газа, поднимающиеся в свинцовом приливе ночи. Тогда она вошла внутрь и сидела тихо‑тихо, слушая, как колония ее муравьев скребется во тьме.
6 мая 2006 г.
(Д. Л., сеанс тридцать третий)
Сигарета Дэнни догорела, жестянка была пуста. Она начинала нервничать.
– Доктор, вы верите в духов?
– Безусловно. – Доктор Грин постучал кольцом по столу и жестом обвел заплесневелые стены. – Посмотрите вокруг. Я бы сказал, они здесь.
– В самом деле?
Доктор Грин казался вполне серьезным. Он отложил планшет, как бы показывая, что дальнейшее – не для записи.
– Почему бы и нет? Мой дедушка был миссионером. Он несколько лет жил в Конго, основал там больницу. Все верили в духов, включая моего дедушку. Просто не было другого выбора.
Дэнни засмеялась:
– Ладно, убедили. Вообще‑то я неверующая дрянь. И получила по заслугам – меня преследуют призраки.
– Зачем вы так говорите?
– Несколько недель назад я привела домой одного парня. Красивый мужчина, графический дизайнер. Я достаточно выпила, а он был достаточно убедителен.
Доктор Грин выдернул пачку сигарет из внутреннего кармана своего белого халата, вытряхнул оттуда одну и вручил Дэнни. Они нагнулись друг к другу над столом, и он дал даме прикурить от своей серебряной «Зиппо».
|
|
|
– Ничего такого не случилось, – сказала она. – Все было очень невинно, правда.
Ложь умолчания, не так ли? Что бы подумал о ней добрый доктор, если бы она призналась, что ее обуревает жажда схватить мужчину, любого мужчину, повалить его и затрахать до бесчувствия, а удерживает только страшная боязнь последствий? Щеки горели, и Дэнни лихорадочно выдохнула, только чтобы скрыть охвативший ее стыд.
– Мы выпили – и проговорили всю ночь. И все‑таки я чувствую себя грязной. А когда я ехала домой, в автобусе увидела Верджила. Нет, это был не он, но человек с его телосложением и осанкой, державшийся за кожаную петлю. Он даже не подошел ко мне, когда я пристально на него посмотрела. Но мое сердце на секунду остановилось. – Дэнни подняла взгляд от пепельницы. – Пора снова принимать таблетки, ага?
– Ну, случай, когда человек просто ошибается, не обязательно считать галлюцинацией.
Дэнни мрачно улыбнулась.
– Вы не попали на самолет и остались в живых. Все очень просто. – Доктор Грин говорил с предельной убежденностью.
|
|
|
– В самом деле? В самом деле просто?
– С вами бывали другие такие случаи? Когда вы принимали посторонних за Верджила? Или за вашего сына?
– Да.
Случай с человеком в автобусе, этим теплохладным призраком ее мужа, был уже пятым примером подобной ошибки за три недели. Такие происшествия случались все чаще, и видимость оказывалась все более убедительной. А еще странные истории творились прямо в квартире – на дне кувшина с водой блестело утраченное обручальное кольцо Верджила; из ванной к кровати вела цепочка сухих розовых лепестков; один из «шедевров» Кита, нарисованный цветными карандашами, оказывался прикреплен магнитом к холодильнику… Каждый из этих артефактов был недолговечным, как роса, мимолетным, как парящая паутинка, потом они словно растворялись бесследно, ничем больше не напоминая о своем существовании. Этим самым утром Дэнни мельком увидела летную куртку Верджила, висевшую на спинке стула. Сияние солнца лишь на мгновение высветило ее – и тут же растворило среди движущихся теней от облаков и колышущихся занавесок.
– Почему же вы раньше не упоминали об этом?
– Раньше меня это не пугало.
– Есть много возможных объяснений. Рискну сказать, что мы имеем дело с виной выжившего, – произнес доктор. – Вина – совершенно естественная составная часть скорби.
|
|
|
Доктор Грин раньше не касался ассоциаций, связанных с виной, но она всегда знала, что они сидят в засаде, готовые выскочить на сцену в третьем акте. Все книги говорили об этом. Дэнни брезгливо фыркнула и закатила глаза, чтобы скрыть внезапно подступившие слезы.
– Продолжайте, – сказал доктор.
Дэнни притворилась, что дым попал ей в глаза:
– Да больше нечего рассказывать.
– Совершенно точно, что есть. Всегда можно забраться по скалам выше и посмотреть оттуда вниз. Почему вы ничего не говорите мне о винодельне? Имеет ли это какое‑то отношение к лагерштетту?[5]
Дэнни открыла рот и закрыла его. Она сидела, уставившись на Грина, а гнев и страх скручивали ее нутро.
– Вы говорили с Меррилл? Будь она проклята!
– Она надеялась, что вы, в конце концов, сами подойдете к этому. Но вы так и не заговорили, а это важно. Не беспокойтесь – она поделилась информацией добровольно. И конечно же я сохраню наш разговор в тайне, верьте мне.
– Не слишком хорошая тема для беседы, – сказала Дэнни. – Я перестала думать об этом.
– Почему?
Она внимательно рассматривала свою сигарету. Норма, бедняжка покойница Норма шептала ей в ухо: «Хочешь прижаться ухом к замочной скважине тайной комнаты? Хочешь увидеть, куда слоны идут умирать?»
|
|
|
– Потому что есть вещи, которые вы потом не сможете отменить. Трясущиеся руки, а в них – невыразимая тайна, и она знает вас. Она возьмет вас, если захочет.
Доктор Грин ждал, он приготовился открыть коричневую папку, которую Дэнни раньше не замечала.
На папке была сделана надпись красными печатными буквами, которую она не вполне разобрала, хотя и подозревала, что речь шла о психиатрической больнице.
– Я хочу понять, – сказал он. – Мы никуда не спешим.
– Черт с ним, была не была, – ответила она. Чувство страшного облегчения и удовлетворенности заставило ее наконец снова улыбнуться. – Признание облегчает душу, так ведь?
9 августа 2006 г.
Одеваясь, чтобы встретить возвращавшуюся с работы Меррилл у портового рынка, Дэнни открыла шкаф, вдохнула запах сырости и тлена и вскрикнула, прикрыв рот рукой. Между веселеньких блузок и строгих пиджаков с перекладины свисали несколько иссохших трупов. Почти что мешки из желтой кожи. Высохшие, съежившиеся лица были неузнаваемы: цвет и текстура вяленой тыквы. К тому же они глядели сквозь морщины и складки чехлов из химчистки, отчего искажались еще больше. Она отшатнулась, села на кровать и кусала пальцы, пока набегающие облака не закрыли солнце, а шкаф не погрузился в тень.
Тогда она вымыла руки и лицо над раковиной, не отрывая взгляда от зеркала, где отражалось ее бледное безумное подобие. Махнув рукой на макияж, Дэнни покинула квартиру и побрела к тесному, грязному лифту. Он швырнул ее в обшарпанное фойе, стены которого были расчерчены потускневшими почтовыми ящиками – скверные, неопрятные светильники, ковер в пятнах, кисло‑сладкий запах пота и затхлости. Спотыкаясь, она преодолела вертушку и выбралась в большой, яркий мир.
И тут на нее обрушилась фуга.
Дэнни шла непонятно откуда непонятно куда. Яркий свет заставил ее зажмуриться, и внутри у нее все перевернулось. Тут же веки раскрылись, и она зашаталась, совершенно потерянная. Вокруг нее двигались призрачные люди, толкали ее твердыми локтями и покачивающимися бедрами. Сердитый человек, одетый в коричневый твид, отчитывал свою дочь, а девочка возражала ему. Они гудели, как мухи. Ничтожные лица расплывались фосфоресцирующими пятнами. Дэнни сглотнула, раздавленная мощной силой – чем‑то сродни клаустрофобии, и сосредоточилась на своих наручных часах: дешевая механическая модель со светящимися в темноте стрелками. Цифры не значили ничего, но она следила, как стрелка описывает идеальный круг, в то время как вокруг вращается мир. Она оказалась в проходе, своего рода улице из ларьков – крытых и нет. Рыночные прилавки окаймляли мостовую, полки и деревянные балки были оплетены лентами и бусинами, пеньковой веревкой, шнурами и вымпелами. Свет падал сквозь трещины в высокой кровле павильона. Вокруг пропахло сырым лососем, соленой водой, опилками и густым ароматом надушенной плоти.
– Дэнни. – Среди визга и воя вдруг раздался внятный человеческий голос.
Дэнни подняла голову и попыталась сосредоточиться.
– Нам не хватает тебя, – сказал Верджил. Он стоял в нескольких футах от нее, сияя, как гладкая слоновая кость.
– Что? – переспросила Дэнни, думая, что в этой людской массе только его лицо не меняло очертаний подобно цветному рисунку в калейдоскопе. – Что ты сказал?
– Пошли домой.
Совершенно очевидно, что этот человек не был Верджилом, хотя при здешнем освещении глаза казались очень похожими, а еще он знакомым образом растягивал слова. Верджил вырос в Южной Каролине, но всю свою взрослую жизнь пытался избавиться от этого акцента, и в конце концов тот проявлялся уже только в минуты гнева или усталости. Незнакомец посмотрел на нее, моргая, и продолжил свой путь по дощатому настилу. Его спина под рубашкой из египетского хлопка была почти такой же мускулистой, как у Верджила. Но нет.
Дэнни отвернулась и вступила в яркую, толкающуюся толпу. Кто‑то взял ее за локоть.
Она вскрикнула, вырвалась и чуть не упала.
– Ты в порядке, дорогуша?
Губы, пышные волосы, глаза, как у стрекозы, – эти разрозненные детали сложились, образовав лицо Меррилл. Та носила темные очки в белой оправе, прекрасно сочетавшиеся с ее платьем цвета ванили – с широкими плечами и медными пуговицами – и перчатками в тон. Изящный нос обгорел и шелушился.
– Дэнни, ты в порядке?
– Да… – Дэнни вытерла рот.
– Выглядишь – краше в гроб кладут. Пойдем.
Меррилл повела ее прочь от этого столпотворения на небольшую открытую площадку и усадила в деревянное кресло под тенью зонтика. На площадке размещалось полдюжины торговцев, рядом, за столиками, сидели вопящие дети, перегревшиеся родители с пылающими щеками и отдыхавшие после пробежки пожилые горожане в спортивных костюмах пастельных тонов.
Меррилл купила мягкое мороженое на крошечных пластиковых тарелочках, и, устроившись в тени, дамы не торопясь ели его, пока солнце опускалось за крыши домов. Торговцы начали снимать товары с прилавков и упаковывать их до завтра.
– Ладно, ладно. Мне уже лучше.
Руки Дэнни перестали дрожать.
– Да, и с виду тоже. Ты знаешь, где находишься?
– Рынок. – Дэнни захотелось закурить. – Черт возьми, – сказала она.
– Вот, лапушка. – Меррилл вытащила из своей сумочки две жестянки Махановых импортных сигарет и пустила их через стол, состроив гримасу шпиона из триллеров семидесятых.
– Спасибо, – сказала Дэнни, закурив.
Она лихорадочно затянулась, сложив левую руку чашечкой и прикрыв ею рот, так что сбежавшие струйки дыма кипели и пенились между пальцев, словно пар от сухого льда. Никто ей ничего не сказал, хотя при входе и висел знак: «Не курить!»
– Эй, что это за мелочь? – Меррилл пристально разглядывала жучка, пригревшегося на доске настила возле ее ног.
– Это жук.
– Поразительная наблюдательность! Но какого он вида?
– Я не знаю.
– Что?! Ты не знаешь?!
– Не знаю. Или мне все равно.
– Ну пожалуйста!
– Ладно. – Дэнни наклонилась так, что ее глаза оказались в паре дюймов от застывшего насекомого. – Хм‑м…
Я бы сказала, что это Spurious exoticus minor – не путать с Spurious eroticus major, хотя это и близкий вид. Вот.
Меррилл пристально посмотрела на жука, потом на Дэнни. Взяла руку подруги и нежно сжала:
– Ах ты, проклятая обманщица! Пойдем напьемся! Айда?
– Айда‑айда.
6 мая 2006 г.
(Д. Л., сеанс тридцать третий)
Очки доктора Грина были дымчатыми, как опал.
– Лагерштетт. Может, объясните?
– Голубая мечта натуралиста. Спросите Норму Фицуотер и Лесли Раньон, – с сухим смешком сказала Дэнни – Когда Меррилл только привезла меня сюда, в Калифорнию, она заставила меня посещать группу психологической поддержки. Когда же примерно? Год назад или около того. Это вроде программы двенадцати шагов, только для склонных к самоубийству. Я бросила после нескольких посещений: групповая терапия – это не мой стиль, а руководитель оказался самодовольным болваном. Но успела подружиться с Нормой, в прошлом она была наркоманкой и частой гостьей исправительных заведений, пока не подцепила богатого мужа. Но выйти замуж за богача – еще не панацея. Она заявляла, что пять или шесть раз пыталась покончить с собой. Звучало так, будто это какой‑то экстремальный вид спорта. Обворожительная женщина. Она приятельствовала с Лесли, вдовой вроде меня. Муж и брат Лесли упали с ледника на Аляске. Та мне не особо нравилась. Жутковата для изысканного общества. К несчастью, у Нормы был комплекс наседки, так что избавиться от Лесли оказалось непросто. В любом случае, рассказывать особо не о чем. Мы раз в неделю обедали вместе, смотрели парочку фильмов, жаловались друг другу на судьбу‑индейку. Как подружки в детском лагере.
– Вы говорите о Норме в прошедшем времени. Я прихожу к выводу, что в конце концов она все‑таки свела счеты с жизнью, – сказал доктор Грин.
– А, да. В этом она преуспела. Спрыгнула с крыши отеля в Тендерлоине.[6] Оставила записку, гласившую, что они с Лесли больше не могут выносить тяготы жизни. Копы, как всегда проявившие чудеса сообразительности, пришли к выводу, что Норма с Лесли договорились совершить двойное самоубийство. Но тело Лесли так и не нашли. Копы решили, что она на дне залива или гниет где‑то в лесном овраге. Но я сомневаюсь, что это так.
– Вы подозреваете, что она жива?.
– Нет, Лесли умерла при таинственных и неприятных обстоятельствах. В прессу просочилось, что копы обнаружили у нее дома признаки убийства. Кровь или что‑то такое на простыне. Говорили, что засохшее пятно имело форму человека, свернувшегося в позе эмбриона; кто‑то упоминал выжженные силуэты жертв Хиросимы. Но это был не просто отпечаток, след был глубоким, будто тело с силой вдавили в матрас. Все, что от нее сохранилось: часы, диафрагма,[7] пломбы, – ради Христа, слипшийся сгусток, как плацента, остающаяся после рождения. Конечно, это все бред, пища для городских сплетен. Пара фотографий в «Газетт», пустой треп в нашей жалкой компании невротиков и страдающих депрессией. Весьма неприятно, но, к счастью, столь же неправдоподобно. – Дэнни пожала плечами. – Хотя суть именно в этом. Норма предсказала все. За месяц до самоубийства она посвятила меня в свою тайну. Ее подруга Лесли, эта жутковатая дама, неоднократно видела Бобби. Тот являлся к ней по ночам, просил пойти с ним. И Лесли так и собиралась сделать.
– Ее муж, – произнес доктор Грин. – Тот, что погиб на Аляске.
– Он самый. Поверьте, при этом известии я засмеялась – немного нервно. Не могла решить, поддакивать ли Норме или бежать от нее сломя голову. Мы сидели в шикарном ресторане в окружении важных шишек в шелковых галстуках и костюмах от Армани. Как я сказала, Норма была вполне обеспеченной особой. Выйдя замуж, она породнилась с очаровательной сицилийской семейкой, ее супруг был занят экспортом и импортом, если вы понимаете, о чем я. Но при этом от души поколачивал Норму, что определенно внесло вклад в ее заниженную самооценку. Прямо посреди обеда, между хвостами омаров и эклерами, она нагнулась ко мне и поведала эту историю про Лесли и ее покойного мужа. Призрачного любовника.
Доктор Грин протянул Дэнни еще одну сигарету. И сам закурил, изучая пациентку сквозь голубой дымок. Дэнни размышляла, так ли сильно ему хочется выпить, как ей самой.
– Так как же вы отреагировали на эту информацию? – спросил он.
– Осталась невозмутимой, притворилась безразличной. Это было нетрудно. Большую часть времени я была укурена в хлам. Норма утверждала, что существует определенная степень горя, настолько абсолютная, чистейшая в своем трагизме, что она звенит на весь мир, находя отзвук от ада до небес. Живое, кровоточащее эхо. Ключ к своего рода чистилищу.
– Лагерштетт. – Доктор лизнул большой палец и пролистал бумаги в коричневой папке. – Как сланцы Берджесс‑Шейл, смоляные ямы Да Бреа. Ваши друзья увлекались палеонтологией?
– «Лагерштетте» по‑немецки – место упокоения, и я думаю, что она имела в виду именно это.
– Впечатляющий выбор мифа.
– Люди делают все, чтобы держаться. Наркотики, секс до самоуничтожения, религия – все что угодно. Наделяя именем необъяснимое, мы пытаемся овладеть им, с ним справиться.
– Верно.
– Норма вытащила этот странный зазубренный осколок камня из своей сумочки. Нет, не камня – окаменелой кости. Клык или длинный, нехороший скол ребра. Предположительно, человеческий. Я бы сказала – очень старый. Он напомнил мне окаменелых трилобитов, которыми я, бывало, играла. От осколка исходила аура глубокой древности, будто он пережил смену глубочайших геологических эпох. Норме его дала Лесли, а Лесли – кто‑то еще. Норма заявила, что понятия не имеет кто, хотя подозреваю, что она лгала. В ее глазах, определенно, было лукавство. Судя по всему, это что‑то неосознанное. Она уколола палец об осколок и продемонстрировала капавшую на тарелку кровь. – Дэнни содрогнулась и сжала левую руку в кулак. – Сцена была абсолютно сюрреалистической. Норма сказала: «Скорбь – это кровь, Дэнни. А кровь – путь жизни, который приведет куда угодно. Кровь открывает дорогу». Она сказала, что, если я предложу себя лагерштетту, Верджил сможет прийти и забрать меня в дом снов. Но мне хотелось знать, что это действительно он, а не… подделка. А она спросила: «Неужели это важно?» У меня кожа покрылась мурашками, будто я просыпалась после долгого сна, и меня разбудило нечто ужасное, что‑то такое, что мое первобытное «я», узнав, испугалось. Будто огня.
– Вы верите, что кость была человеческой?
– Не знаю. Норма настаивала, чтобы я приняла ее в подарок от них с Лесли. Мне совершенно не хотелось этого делать, но на ее лице было такое упорство!
– Откуда она? Кость, я имею в виду.
– Из лагерштетта.
– Ну разумеется. Так что же вы сделали?
Дэнни взглянула на свои руки – на правой белел зазубренный шрам, врезавшийся в самое мясо ладони, – и глубже, во тьму земли.
– То же, что и Лесли. Я позвала их.
– Вы позвали их. Верджила и Кита.
– Да. Я не собиралась проходить через это. Но я выпила, а в таком состоянии меня часто посещают нелепые мысли. И я совершаю несвойственные мне поступки.
– А… – Доктор Грин обдумал сказанное. – Когда вы сказали «позвала», что конкретно вы имели в виду?
Она пожала плечами и стряхнула пепел с сигареты. Хотя доктор был здесь в то утро, когда накладывали швы на рану, Дэнни хранила секрет ее происхождения с рвением, граничащим с патологией.
Она принесла зловещую кость домой. Однажды, оставшись одна, Дэнни выпила добрую половину бутылки «Мейкерз марк», а затем раскроила ладонь и вымазала кровью входную дверь. Провела вертикальную линию, отделявшую ее бытие от бездны, на штукатурке стены, в футе от кровати. Намалевала инициалы Верджила и Кита и послала в ночь короткую молитву. В маленький глиняный горшочек, принесенный с рынка, она покромсала свое удостоверение личности, кредитки (в основном уже не действующие), социальную карту, прядь своих волос и сожгла все это на сале агнца. А затем, в дыму и мраке, окончательно упилась вдрызг и немедленно отключилась.
Меррилл совершенно не обрадовалась. Дэнни истекла кровью, как пресловутая резаная свинья, промочив насквозь простыню и матрас. Меррилл решила, что подруга не справилась с очередным побегом сквозь Жемчужные врата.[8] Она отвезла Дэнни в больницу, наложить швы, и познакомила ее с доктором Грином. Конечно же Дэнни не призналась в новой попытке самоубийства. И к тому же сомневалась, что признание в совершении темномагического ритуала как‑то поможет делу. Она не сказала ничего, просто согласилась снова сходить на несколько сеансов к хорошему психотерапевту.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 78; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!