Сентиментальное путешествие вдоль реки Мойки, или Напиться на халяву 3 страница
КРУСАНОВ. Все, что мы вычленили, – замечательно и противоречиво, ведь мы в разведке. Донесения каждого противоречат донесениям другого и как бы не соответствуют. И вот что я вам скажу, господа, неформализованное – в жизни есть лишь несколько достойных вещей: гигиена, выпивка, своевременный разврат… и еще кое-что. Все остальное не так важно, поскольку недостаточно прекрасно.
ЗВЯГИН. Но если у тебя полна сумка бутылок, то не дай бог, чтобы была разведка боем.
ЛЕВКИН. Ну что, плоская шутка, бывает…
ЗВЯГИН. Ну, мы ее потом выбросим.
ЛЕВКИН. Нет, я ее оставлю. Все-таки определяет стадию.
ЗВЯГИН. Да, то есть не просто как констатацию, но и как демонстрацию… Насколько я понял из приватного обмена летучими фразами, у Паши есть еще что-то сказать.
ЛЕВКИН. Да, в самом деле. Мы совершенно отошли в сторону от лиризма. Если можно, то что-нибудь об этом.
КРУ САНОВ. Пожелание принимаю к сведению. Здесь говорилось, что общение в состоянии подпития как бы не интеллектуально, не лучшее интеллектуальное общение. Но я хочу сказать как раз о том аспекте, что есть взаимопроникновение пьющих какими-то другими частями своего, ну не сознания, а иного естества – души, что ли. Например, когда я со Звягиным иной раз выпиваю и мы говорим, а говорим мы часами, то, бывает, такой отрадный разговор за стаканом меня, словно ребенка после теплой ванны, в мягкую фланельку оборачивает. И так становится спокойно и хорошо, будто мама молилась за меня и вымолила мне покой. Душевное какое-то соитие, и об этой стороне общения посредством выпивки мы стыдливо умолчали.
|
|
КОРОВИН. Трезвый человек и в Бога-то не верит, тотальный атеизм. И только выпивший человек может почувствовать свою родственность с Отцом Небесным.
А почему? А потому, что выпивка позволяет в самом деле освободиться от социальной и прочей шелупони.
ЗВЯГИН. Ты понимаешь, это ведь хлыстовство и есть. Пока тебя тут не было, мы говорили о душевном и духовном. Об этом говорил Саша, я о том же, но в ином ракурсе. Это очень тонкая вещь, о которой нельзя забывать даже за бутылкой. Есть некоторая высокая одухотворенность, и есть душевность, есть… стигматы могут, допустим, появиться по пьяни, если ляпнешься на булыжную мостовую, а могут появиться совершенно по другому поводу. И об этом никогда нельзя забывать. И никогда не советую вам, господа, путать псевдо… возвышенность с возвышенностью собственно, которая может изредка появляться даже в пьяном состоянии, но не является, так сказать, его фокусом и сутью, а как иначе сказать – не знаю…
СЕКАЦКИЙ. Еще один аспект не затронули. Речь идет о так называемой посталкогольной амнезии. Представим себе… ощущение человека, просыпающегося после того как. И не там где. Взгляд на свою одежду, на руки, на зеркало. И бемц-бемц: «О какой ужас, как страшно!» А потом, после этого появляется какой-то провокатор. И говорит: «А ты помнишь, что ты вчера Леночке обещал? А зачем ты ходил с ней на балкон, а зачем ты сделал то, сделал се?»
|
|
ЗВЯГИН. Ты обнаруживаешь скрытые комплексы.
СЕКАЦКИЙ. Погоди. Я говорю о том, что в этом состоянии человек пластичен и податлив, как пластилин. Он готов ко второму рождению. Он готов для программирования, и он примет что угодно и только непрерывно будет хвататься за голову, а там, внутри, как метроном: бемц-бемц…
ЗВЯГИН. Может, я перебарщиваю… Но вот, допустим, человек действительно проснулся, амнезия временная и полная, и вот он просыпается, смотрит вокруг, происходит какое-то беллетристическое описание, вот утюг…
ЛЕВКИН. Плюшевый.
ЗВЯГИН. Плюшевый, как мишка, от пыли. Брошенная одежда, вот труп, лежащий и глядящий в потолок. Это гораздо интереснее, чем чья-то мнимая провокация. И ощущение монолога, страшного – с неизвестностью, который ведет человек с только что возникшим состоянием потери памяти. Впрочем, я умолкаю, потому что переборщил.
|
|
СЕКАЦКИЙ. Очень интересная реплика, но в этих делах, которые практически не исследованы, хотя это…
ЗВЯГИН. Практически-то как раз исследованы.
СЕКАЦКИЙ. Потому что это состояние полной программированное™, но суть в другом: обнаружение страшного – кем же я был вчера? И в этой ситуации получается решение по типу клин клином, и мы приходим к экзистенциалу похмелья. Все, хуже уже не будет. И вот тут нам наливают рюмочку – и начинается обратное движение, возвратное движение к позеленению холмов. Все не так страшно, все опять порастает зеленью…
ЗВЯГИН. Мне кажется, что это движение не симметрично. Потому что вопрос о том, кем я был вчера, конечно, задается, но он неразрешим и не имеет ответа, потому что, кем ты был вчера, ты не узнаешь. Единственно, что можно отметить, это то, кем ты являешься в данный момент, – потому что являешься ты тварью дрожащей, и это плохо, но то, кем ты был вчера, – никогда не будет известно. Никому, никогда.
P. S.
ЛЕВКИН. Что я, как человек, державший в руках диктофон, могу добавить к вышесказанному? Во-первых – некоторые технические подробности. Разговор продолжался около полутора часов – ну, две стороны кассеты. Как уже понятно из самой беседы, сопровождалась она питьем спиртного напитка, а именно – водки «Rossia» в количестве двухлитровых бутылок. Диктофон при этом не выключался, равно как впоследствии не производилось практически никаких подчисток текста: ни с точки зрения отдельных купюр, ни на уровне облагораживания устной речи.
|
|
Во-вторых, хочу отметить, что в данной ситуации имел место тот редкий случай, когда рассуждения о процессе происходили в ходе самого процесса и, более того, являлись его неотъемлемой частью. Право же, таких занятий на свете очень мало, если это вообще не единственное. Поэтому, возможно, общий ход разговора говорит о предмете больше, нежели все высказанные на его счет мнения. Что еще? Как можно увидеть, по ходу дела все мнения людей, участвовавших в беседе, породили для каждого из нас именно тот вариант состояния, возникающий в результате питья, который каждый декларировал. Что из этого следует? А вполне теоретическое утверждение: любой метаязык, любое метаописание предмета или занятия всегда гораздо более привязаны к личности человека, ему приверженного, нежели к самому языку или процессу. И что самое замечательное, по ходу занятия приставка «мета» растворяется, отдельная личность со свойственным ей внеположным отношением к предмету уходит в сторону, исчезает. Метаязык становится языком, метаописание становится ненужным, поскольку остается только сам язык, только само занятие.
В этом, несомненно, кроется что-то очень важное, по рассуждать об этом мне решительно неохота.
ВЛАДИМИР ШИНКАРЕВ
Главы из вещи в трех частях
«Максим и Федор»
ПОЕДЕМ В ЦАРСКОЕ СЕЛО?
Как-то вечером Василий со стаканом пива в руке говорил:
– В Пушкине, сколько раз приезжал, каждый раз в пивбаре раки бывали.
– Почем? – спросил Петр.
– По одиннадцать копеек штучка.
– Крупные?
– Да нет, мелкие вообще-то… не в этом дело, ты когда-нибудь видел, чтобы в пивбаре раков давали?
– Видел, – из гонора ответил Петр.
– А где это – Пушкин? – спросил Федор, сворачивая ногтем пробку.
– Как где? Ты что, не был? Под Ленинградом, на электричке двадцать минут.
– Так чего, поехали? – осведомился Федор в сторону Максима, развалившегося в кресле, как Меншиков на картине Сурикова. Максим безмолвствовал.
– Когда, сейчас, что ли? – спросил Петр.
– А когда?
– Надо уж с утра, в выходной; там в парк сходить можно.
– Поехали в выходной.
– Идите вы в жопу со своим Пушкином, – прервал разговор Максим, – пацаны, раков они не видели…
Он встал, уже стоя допил пиво, подошел к раскладушке и, сняв ботинки, лег. Раздался звук, как если бы, скажем, два отряда гусар скрестили шпаги.
– А чего не съездить? – сказал Федор.
– Какого ляда туда тащиться… – после долгой паузы, когда никто уже и не ждал ответа, объяснил Максим.
Да, конечно, трудно и представить Максима и Федора вне дома или его окрестностей, хотя, поди ж ты, – были в Японии…
– А чего, поехали в субботу? – не унимался Федор.
– Вали хоть в жопу, темноед, – проговорил Максим.
– Почему темноед? – удивился Петр.
– Потому что ночью встанешь поссать, а он сидит на кухне в темноте голый и жрет чего-нибудь из кастрюли.
Все засмеялись, Федор особенно умиленно:
– С похмелья! С похмелья-то оно конечно! А у Кобота всегда в кастрюле суп есть!
Налили по пиву.
– Петр, дай-ка бутылочку, – лежа головой к стене, крикнул Максим.
Петр подал бутылку пива; Максим, как больной, кряхтя повернулся и стал пить.
– Ладно, – сказал он, утирая пену с губ, – сегодня понедельник? В субботу поедем, только теперь уже точно.
– Ну, а я про что говорил? Я же говорил! – развел руками Федор, многообещающе улыбаясь.
***
На следующий день ученики прямо с работы приехали к Максиму и Федору, чтобы все подробно обговорить, приготовиться, точно все наметить.
У Петра в эту субботу оказался рабочий день, но он договорился об отгуле, хотя ему и не полагалось. Пришлось выклянчивать, обещать всякое. Особенно трудно объяснить, зачем понадобился отгул. Не сказать же прямо – договорился в Пушкин поехать, – не пустят! В воскресенье, скажут, поезжай. У Василия все вроде было нормально, хотя сама работа ненадежная – в любой день могли отправить в командировку – правда, всегда на один день.
Сидели часа три и почти не пили – считали, сколько денег надо, да во сколько выехать, что брать с собой. Федор неожиданно для всех очень беспокоился, приговаривал: «Пальтишко взять не забыть, ватничек захватить», – хотел, чтобы все было тщательно распланировано, суетился. Обычно он совершенно ни о чем не заботился – есть ли деньги, заплачено ли за квартиру; есть ли в доме еда – все ему до лампочки, в чем спал (а спал обычно одетый), в том и гулял везде. Тут же его будто подменили. Поездка в Пушкин казалась ему совершенно необыкновенным, чудесным делом, которое ни в коем случае нельзя пустить на самотек. Максим тоже вел себя необычно – никаких высказываний типа «да ну в жопу», ко всему внимателен, даже разрешил Федору взять ватник. Видно было, что они с Федором и до прихода учеников долго говорили.
В конце концов решили: вино и продукты купить на следующий день, в среду, чтобы уже не дергаться. Деньги на это достанет Петр – продаст в обеденный перерыв свои книги по искусству, деньги передаст тут же Максиму, который сам вызвался все купить. На том и разъехались.
***
Еще не скучно? С продажей книг не повезло – взяли только половину, денег явно мало. Вдобавок утром Петру позвонил Василий и сказал, что его таки посылают на буровые, в командировку – сегодня, на день, вернется в четверг вечером, в крайнем случае – в пятницу утром.
Максима новости прямо подкосили, хотя и ясно было, что страшного ничего нет – Василий в пятницу приедет, а деньги Петр завтра достанет.
– Да не в этом дело, – безнадежно махал рукой Максим, – Федор разволнуется, да и вообще… нервы трепать.
После перерыва опять позвонил Василий, сказал, что никуда он лучше не поедет, а упросит приятеля поехать. Вечером Петр, конечно, пошел к Максиму, успокоить.
Там оказалась довольно дерганая обстановка. Единственное, что могло радовать душу, это ватник и пальто Федора, аккуратно сложенные в углу. Максим, сколько ни ходил по магазинам, портвейна не купил, с непривычки разозлился, купил пока две бутылки водки, одну из которых они с Федором для успокоения и уговорили. Корить их не стоило – видно, что Максим сам больше всех мучается.
Петр предложил плюнуть и забыть, то есть не в смысле, что совсем не ехать в Пушкин, об этом никто не мог и помыслить, а в смысле плюнуть на неудачи сегодняшнего дня и завтра начать все по-новой и наверняка: Петр понесет те книги, которые точно возьмут, Максим будет искать до упора, пока не найдет, – не так это трудно, сегодня случайно не повезло.
Твердо так решив, успокоились, на радостях распив вторую бутылку водки.
***
Опять с утра позвонил Василий и сказал обиженно, что приятеля, подлеца, не уговорить и он немедленно выезжает, а в пятницу утром будет как штык. Ну, это, в общем, не страшно.
Хуже было со сдачей книг. «Букинист» в этот день оказался закрыт на переучет.
– Ядрена вошь! – кричал Максим. – Ты, обалдуй, целыми днями в этом магазине околачиваешься, неужели не запомнить, когда он работает?
Что ему объяснишь? Петр позвонил на работу, сказав, что срочно надо поменять паспорт, и поехал с Максимом в другой магазин.
Народу было – тьма. Максим томился в жарком помещении, надсадно вздыхал, ходил туда-сюда, поссорился в подворотне со спекулянтом. И все был чем-то недоволен.
«Я же свои книги, позарез мне нужные, продаю – а он все недоволен; вчера пропил все – а теперь он недоволен! Не угодил!» – думал Петр и, чтобы окончательно растравить душу, перебирал книги, принесенные для продажи.
Наконец продали, вышли на жаркую улицу.
– Что там Федор собирается с ватником делать? – спросил Петр.
– Хрен с ним, пусть с ватником таскается, лишь бы пальто оставил.
– Как же, оставит он, удавится скорее. Слушай, Максим, давай договоримся. Я сегодня вечером не приду…
– Это почему?
– Да потому что работа у меня, служба! Я уже на два часа с обеда опоздал, вечером отрабатывать надо!
– Не ори, как припадочный!
– Ну… в общем, завтра, в пятницу, после работы сразу приезжаю, Василий тоже, а в субботу, значит, прямо утром…
– Ну смотри! – с угрозой сказал Максим, круто повернулся и, хромая, пошел прочь.
***
В пятницу утром Петру по междугородному телефону позвонил Василий и объяснил, что он тут мотается, как говно в проруби, подгоняет всех, но никто ни хрена делать не хочет, короче, приедет он только в пятницу поздно вечером или в крайнем случае – ночью. Петр прямо при сослуживцах стал материться, настолько у него за день наросло тревоги и за Василия, и за Максима, неизвестно, купившего ли хоть что-нибудь.
Договорились на том, что Василий вечером выезжает, кровь из носа, а если не успеет там доделать, пусть бросает все к чертовой бабушке, пусть хоть с работы выгоняют.
Василий пробовал было заикнуться о том, что в Пушкин можно поехать и в воскресенье, но Петр прямо завыл и пообещал теперь-то уж в любом случае набить Василию морду.
Василий, не слушая, орал, что Петр на его месте руки бы на себя наложил, что он тут на последнем дыхании все делает, чтобы вовремя вернуться в Ленинград, а говно всякое сидит себе там… Петр положил трубку.
Не успел на Петре и пот обсохнуть, раздался звонок. Позвонила жена Василия (да, ведь Василий женат – не странно ли?) Леночка, спросила, где Вася.
– Как где? На этих, буровых!
– А? Ну ладно. Извини, я тороплюсь, в общем, если ты увидишь его раньше меня, передай, чтобы он немедленно – понял? – немедленно ехал ко мне.
Короткие гудки.
Петр вскочил, побежал в кассу взаимопомощи и занял десятку, чтобы усмирить панику и хоть что-то сделать для общего дела, как дурак, купил три бутылки сухого (портвейна не было).
***
Вечером все было хорошо. Петр, Максим и Федор сидели за столом, распивая, как благородные, одну бутылку сухого вина.
Сумка с портвейном, двумя сухого и колбасой, тщательно застегнутая, стояла у двери.
Но, Боже, что это было за утро! И, конечно, дождливое. Петр каждую минуту порывался бежать во двор встречать Василия, но Максим силой сажал его на стул:
– Чтобы и ты потерялся?!
Федор, видно вообще не спавший ночью, сидел у окна будто в ожидании ареста – сгорбленный, вздрагивающий при каждом шорохе. Максим, скрестив руки на груди, вперился в циферблат часов, специально вчера одолженных у Кобота.
Часы люто, нечеловечески стучали.
Звонок все-таки раздался, но казалось – ему не искупить предшествующую муку.
Василий ворвался в квартиру, будто спасаясь от погони.
– Все! Поехали! – сразу закричал Максим.
Все забегали туда-сюда по комнате. Федор, как солдат по подъему, бросился надевать ватник.
– Стойте! Посидим перед дорогой, – опомнился Петр.
Все сели кто куда. Василий, блаженно улыбаясь, вытирал пот. Не подлец ли?
– Ну, пошли.
Чинно спустились по лестнице, прошли через двор, помахав руками очереди у пивного ларька (нужно ли говорить, что вся очередь со вторника знала о поездке в Пушкин?).
Как-то без нетерпения дождались автобуса. Автобус резко тронулся, все повалились друг на друга со счастливым смехом. Петр, однако, осторожно прижимал к груди сумку.
– Стой! – страшно закричали позади – кто-то, падая и плача, бежал вдалеке. Это Федор не успел сесть.
***
Нет, есть все-таки люди, умеющие не дрогнуть под ударами судьбы, как каменный мост во время ледохода.
Наверное, мой Максим все-таки такой, хоть и пытался драться с шофером автобуса так, что тот из злости не открыл дверь на следующей остановке, заодно попало и Василию, настаивавшему на диком предположении, что Федор догадается ехать следом и, стало быть, нужно ждать следующего автобуса.
Но кто бы смог так остановить первое же такси, не имея в этом деле никакого опыта? Только Максим. Так Геракл остановил у пропасти колесницу какой-то царевны.
А кто бы смог найти Федора, с искусностью подпольщика (проворонил Федор свое призвание!) захоронившегося, пропавшего в промежутке между автобусной остановкой и домом?
Нет, Максим – это супер.
***
Часа через два они уже шагали под сводами Витебского вокзала. Плотной группой, держась за плечи и руки друг друга, поминутно оглядываясь и пересчитываясь, они вошли в электричку. Сразу обмякнув, как мешки с картофелем, опустились на скамейку. Говорить не хотелось.
Электричка застрекотала, тронулась, и Федор прижался лицом к стеклу, более чем по-детски водя глазами туда и обратно. Все улыбались и тоже смотрели в окно.
– Ну что же, может, сухонького по этому поводу? – спросил Петр.
– Давай, – чуть помедлив, сказал Максим. – Можно и сухонького, раз такие дела. Не думал я, что выйдет у нас. Повезло, здорово повезло.
– Что не выйдет? – осведомился Петр.
– В Пушкин поехать.
– Почему не выйдет? Странно, что еще такая канитель получилась.
– Орясина ты полупелагианская. Много ли у тебя чего выходило?
Достали бутылку сухого, вот только ножа ни у кого не нашлось. Настолько непривычно было пить сухое, что никто, даже Федор, не имел особого опыта открывания таких бутылок – с пробкой.
– Эй, приятель, у тебя штопора нет? – обратился Василий к человеку, сидящему невдалеке. Тот мотнул головой.
– А ножа какого-нибудь?
Гражданин, чуть помедлив, достал узкий, похожий на шило нож.
Василий приладился и стал продавливать и терзать пробку, но никак не получалось.
– Мне выходить на следующей, – сказал гражданин.
– Не ссы, выйдешь, – беззлобно откликнулся Максим, насмешливо и мудро хлюпнув носом. Видно было, что он расслабился и пришел в себя.
Василий заторопился и стал тыкать ножом так, как толкут картошку на пюре. При очередном ударе он промахнулся и всадил нож себе в запястье. Струйка крови ударила в пыльный пол.
– В вену, – печально констатировал Василий. Сидящие невдалеке граждане всполошились, стали глядеть с отвращением, некоторые пересели.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 144; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!