Дуглас Престон, Линкольн Чайлд 8 страница

Я сижу в темном номере мотеля.

На улице царит непроглядный мрак, но я все равно плотно прикрыл шторы, чтобы она не увидела меня, когда войдет. И тогда она точно не посмотрит в мою сторону и включит свет.

Темноту я не люблю.

Я постоянно пью виски, принимаю амбиен[30] и стараюсь не замечать темноту, потому что рано или поздно она снова оказывается темнотой исповедальни и мне снова становится восемь лет. Я чувствую, как у него изо рта воняет чесноком, и слышу шелест его одежды. На мгновение я опять превращаюсь в застенчивого и добродушного мальчишку, свихнувшегося на бейсболе, и пытаюсь спрятаться от того, что меня ждет.

Затем все окрашивается красным, и мир поглощает огонь.

В ярости я оглядываюсь назад, ведь ярость — это то, чем я стал. Всесокрушающая ярость.

Это она послужила причиной того, что я лишился дома и был вынужден проходить принудительную терапию по решению суда. И наконец, меня вышвырнули из лос-анджелесской полиции. Теперь я работаю охранником в отеле, где моя ярость не причинит никому вреда, где я никого не убью.

Пока дела обстоят именно так.

Вы наверняка слышали об отеле, в котором я подвизался. Он считается одним из лучших; в нем часто останавливаются разнообразные подражатели голливудским звездам, а также случайные знаменитости. Хотя моя жизнь и дала значительную трещину, я все же не опустился на самое дно — лишь до Беверли и Дохени.

На работе я должен носить костюм и каплю наушника в ухе — прямо как секретный агент. В мои обязанности входит стоять целый день с важным видом, и я могу даже отдавать приказания служащим отеля — тем, кому не положено носить костюм.

Она работала массажисткой в спа-центре отеля.

Келли.

Специалист по массажу глубоких тканей и массажу горячими камнями. В первый раз я заговорил с ней в подвале отеля, куда направился в поисках уединения, хотя обратил на нее внимание еще раньше, когда проходил по коридору к лифтам в задней части здания и до меня из массажного кабинета доносилась музыка. И вот однажды Келли спустилась в подвал покурить, и я выразил восхищение ее музыкальным вкусом. Большинство работавших в отеле массажисток неровно дышали к Энии, восточным ситарам и шуму волн, плещущихся о песчаный берег. Но у Келли был особенный вкус. В ее кабинете звучали исключительно записи музыкантов по фамилии Джонс: Рикки Ли, Нора и иногда Куинси.[31]

— Вашим клиентам нравится? — спросил я Келли.

— Понятия не имею, — пожала она плечами. — Большинство озабочено только тем, чтобы у них не встал.

— Профессиональный риск, полагаю?

— О да.

Келли определенно была хорошенькой. Но еще что-то привлекало в ней — ощутимая аура, от которой по коже вдруг пробегали мурашки, даже несмотря на работающие на полную мощь кондиционеры.

Думаю, она заметила, как ужасно опухли у меня костяшки пальцев на правой руке, а также вмятину на стене, оставшуюся после удара.

— Плохой день?

— Да нет. Вполне обычный.

Протянув руку, она коснулась моего лица, легонько провела пальцами по правой щеке. Кажется, тогда эта девушка и сообщила, что является эмпатом.

Не буду врать и уверять, что я знал тогда значение этого слова.

Лицо Келли, когда она дотронулась до меня, приобрело странное выражение — словно она проникла в ту часть меня, в которую я и сам-то редко заглядывал, и то лишь в темноте, перед тем как сработает магия виски «Джонни Уокер».

— Мне очень жаль.

— В каком смысле?

— Жаль, что это случилось с тобой.

В том и заключается особый дар эмпата. Или проклятие — когда как.

В течение следующих нескольких недель благодаря Келли я выяснил все об эмпатах. Мы встречались в подвале и болтали, или сталкивались по дороге в отель, или просто бегали за угол перекурить.

Эмпаты дотрагиваются до человека — и узнают. Они касаются плоти, но чувствуют душу. Они видят посредством рук. Все — и хорошее, и плохое, даже отвратительное.

Келли видела намного больше отвратительного, чем хотела бы.

И уже начала уставать от всего этого. Она ощущала, как ее затягивает в жуткую, мрачную бездну.

По ее словам, началось все из-за одного ее клиента.

— Как правило, я просто вижу эмоции, переживания, — пояснила она. — Ну, ты понимаешь, счастье, печаль, страх, тоску, все такое. Но иногда… иногда я вижу больше… Я знаю, кто они такие, понимаешь?

— Нет. Если честно, не понимаю.

— Этот человек — мой постоянный клиент. Когда я в первый раз до него дотронулась, мне пришлось отдернуть руки — такое сильное было ощущение.

— Чего?

— Ощущение зла. Это было как… с чем бы сравнить… ну, как заглянуть в черную дыру.

— Какое зло ты имеешь в виду?

— Самое худшее.

Позже она поведала мне подробности. Мы сидели в баре на бульваре Сансет. Думаю, это можно назвать нашим первым свиданием.

— Он издевается над детьми.

На меня накатило то особенное отвращение, которое я испытывал всякий раз, когда возвращался в своих воспоминаниях назад, в ту исповедальню, и ждал, что он придет за мной, этот мрачный призрак боли. Отвращение, которое накрывало меня, когда мой младший брат покорно последовал по моим стопам и тоже стал алтарным служкой; когда мне приходилось держать рот на замке. Не рассказывать… не рассказывать. За это молчание пришлось расплатиться. Не сразу — много позже, когда однажды вечером я обнаружил, что мой дорогой несчастный брат повесился на ремне в нашей спальне. В старших классах он неистово искал утешение в самых разных наркотиках, и в итоге они привели его к смерти.

— Откуда тебе известно? — спросил я Келли.

— Известно. Он собирается что-то сделать. И он уже делал это.

Когда я предложил Келли пойти с ее подозрениями в полицию, она наградила меня взглядом, каким обычно смотрят на умственно отсталых.

— Сообщить им, что я эмпат? Что я считаю, будто один из моих клиентов педофил? Веселенькая будет картина.

Конечно, она была права. В полиции над ней просто посмеются.

Где-то неделю спустя — это было после того, как клиент Келли посетил очередной сеанс массажа и она выглядела особенно несчастной, — я предложил устроить за ним слежку.

— Как?

Мы тогда лежали в моей постели — наши отношения, что называется, перешли на новый уровень. Но секс для нас обоих был чем-то вроде наркотика, средством позабыть о реальности.

— Когда у него следующий сеанс? — осведомился я.

— Во вторник, в два часа.

— Отлично.

Я ждал в зоне спа-центра возле плавательного бассейна, где клиенты, сонные и удовлетворенные, прогуливаются после процедур. Однако мой «клиент» был какой-то озабоченный и издерганный.

Пока он переодевался, Келли выскочила из кабинета, чтобы сообщить мне, как он сегодня одет. Но ей не стоило беспокоиться — я узнал бы его в любом случае.

Он нес свое бремя, словно тяжелый мешок.

Когда из гаража при отеле ему подали «вольво», я уже ждал за рулем своей машины.

Он — и я следом за ним — вырулил на шоссе 101 и направился в долину.[32]

Мы ехали по широкому бульвару около пяти миль, после чего свернули у знака «Дети». Припарковавшись возле школьной игровой площадки, он выключил двигатель и стал ждать.

Она снова накатывала.

Парализующая тошнота, от которой хотелось спрятаться, свернуться в клубочек.

Оставаясь в машине, я наблюдал, как он открывает дверь, выходит и осторожно, бочком, идет к забору. Как снимает очки и протирает их о штаны. Как внимательно смотрит на группу учеников начальной школы, выбегающих на улицу через центральный вход. Судя по всему, его внимание привлек один из учеников — пожалуй, четвероклассник, — симпатичный мальчуган, кого-то мне напомнивший. «Клиент» двинулся за ним следом по улице, подбираясь все ближе и ближе — так лев отсекает теленка от стада. Я был только свидетелем происходящего, который не в силах ничего сделать; такой же беспомощный, как и в детстве, когда мой братик спускался по ступеням нашего дома на первое свое причастие.

Я не мог шевельнуться.

Вот он нагнал мальчика и заговорил с ним. Мне не нужно было видеть лицо ребенка — я и так отчетливо все представлял. Мужчина схватил мальчика за руку, а я все сидел в машине и ничего не мог предпринять.

И только когда мальчик вырвал руку, когда он повернулся и побежал, когда мужчина неуклюже бросился за ним, но, сделав несколько шагов, упал и оставил эту затею — только тогда я наконец пошевелился.

Ярость была моим врагом. Ярость была моим давно утраченным другом. Она внезапно, так что мне стало жарко, накатила на меня, прогоняя прочь нерешительность и слабость, заставив буквально пулей вылететь из машины. Теперь я был готов защитить его.

— Джозеф, — прошептал я.

Так звали моего брата.

Мужчина нырнул в автомобиль и скрылся за поворотом. А я остался посреди улицы; сердце бешено колотилось в груди.

Той же ночью я поделился с Келли своим планом.

Мы лежали в постели оба мокрые от пота, и я заявил, что должен это сделать. Ярость вернулась и предъявила на меня права. Келли крепко прижала меня к своей уютной груди и произнесла:

— Ты дома.

На следующий день я ждал его возле школы. И через день. Ждал всю неделю.

Он появился в понедельник. Подъехал и припарковался прямо напротив игровой площадки.

Когда он выбрался из машины, я подошел с вопросом, как попасть на Четвертую улицу. И только он повернулся указать направление, как я тут же приставил к его спине пистолет.

— Только пикни — и ты покойник.

Мужчина тут же сник, промямлил что-то насчет того, что я могу забрать деньги, но я велел ему заткнуться.

Покорно, словно овечка, он сел в мой автомобиль.

Чья-то мамаша недоверчиво оглядела нас, когда мы проходили мимо.

Я вел машину в укромное местечко в долине, которым уже пользовался раньше, когда меня охватывала слепая ярость, заставляющая подозреваемых с большими ртами и ужасной биографией трепетать от страха. Они боялись меня, боялись того, что я собирался с ними сделать. А меня это успокаивало; я обуздывал владевшую мною ярость, как в детские годы, когда говорил всем, что научился, считая до десяти, сдерживаться и не нажимать на спусковой крючок. Такими спусковыми крючками были вещи или люди, выводившие меня из себя. Их было множество.

Человек в облачении священника с белым воротничком. Спусковой крючок номер один.

Нам пришлось преодолеть больше четверти мили до песчаного карьера, заполненного водой неприятного бурого цвета. Стараниями окрестных жителей он превратился в гигантскую свалку.

Мы поможем в написании ваших работ!