Сонет, посвященный поэту П. Д. Бутурлину 14 страница

Под столетним кедром тени...

Tertia Vigilia, 1900 г.

И после долгих, сложных, трудных

Лет, – блеск полуденных долин,

Свод сосен, сизо-изумрудных,

В чернь кипарисов, в желчь маслин;

И дали моря, зыбь цветная,

Всех синих красок полукруг,

Где томно тонет сонь дневная,

Зовя уснуть – не вслух, не вдруг...

Расплавлен полдень; гор аркады,

Приблизясь, шлют ручьи огня...

Но здесь трещат, как встарь, цикады,

И древний кедр признал меня,

Щекой припасть к коре шершавой,

Вобрать в глаза дрожанья вод...

Чу! скрипнул ключ, издавна ржавый,

Дверь вскрыта в сон былой, – и вот,

Пока там, в море, льются ленты,

Пока здесь, в уши, бьет прибой,

Пью снова doice far niente

Я, в юность возвращен судьбой.

Алупка

8 июля 1924

* * *

Краткими складками взморщи,

Ветер, пугливую гладь,

Пленную пену на взморьи

К темным утесам приладь!

Ветер! мы вместе взбивали —

Вспомни, верхушки олив,

Где им любовь напевали

Волны, вбегая в залив;

Ветер, – припомни, – пьянели

Вместе мы в снах миндалей,

Ты на лету пел не мне ли:

«Первую кручь одолей!»

Выше, где смолы сквозь горный

Воздух плывут, как пары,

Рыли мы древние горны

Гномов третичной поры.

После, сронив ароматы,

Прянув за грани скалы,

Мчались мы с бурей косматой

Тмином и мятой яйлы!

Ветер с мохнатых магнолий,

Ветер, мой давний свояк,

Прошлое кануть могло ли —

Утром задутый маяк?

Ветер, лихой запевало,

Гладь синеватую брось!

Чтоб на яйлу, как бывало,

Нам закружиться не врозь!

17 июля 1924

Максимилиану Волошину

Наш Агамемнон, наш Амфитрион

И наш Орфей, царь области рубежной,

Где Киммерии знойный Орион

Чуть бросит взгляд и гаснет неизбежно!

Ты, ты изваял этих гор хребет,

Им оградил себя от горьких лавров,

И в тверди глыб, для казни и побед,

Свой лабиринт сокрыл для минотавров,

Ряд входов с моря ты открыл в Аид,

Чтоб доступ к Стиксу прост был; ты, по мраке,

Там души предков кличешь, но таит

Тьма недр виденья: голоса и зраки.

В расщепы гор вложил ты халцедон,

И аметист, и сердолик, – но ими,

Твоей волшбой, гремит лишь Посейдон,

Играя в мяч со скалами нагими.

К себе деревьям путь ты запретил,

Свой мир покрыв полынью и волчцами,

Чтоб был над степью ярче ход светил

В твоих волнах, дробящихся венцами.

Но по желанью смерч ты взводишь ввысь,

Иль тмишь Луну в багровом одеяньи,

Иль чарой слов ей вновь велишь: явись —

Да небеса гласят твои даянья!

И тщетна баснь, что древний Карадаг

Изверженец давно былого мира:

Тобой творен он, и ты рад, о маг,

Скрыть божество в безликий столп кумира.

17 августа 1924

Портрет женщины

Он в старой раме, с блеклыми тонами,

В губах усмешка, взгляд лукав и строг,

И кажется, везде следит за нами,

Чуть в комнату вступаешь на порог.

Прическа старомодна, но в сверканьи

Зрачков – не тайна ль тайн затаена?

Чем пристальней глядишь на их мельканье,

Тем явственней, что говорит она:

«Нет, только нас поистине любили,

И дать любовь умеем только мы.

Пришла весна, и землю зазнобили

Холодные предвестники зимы.

Вы не любви, вы ищете победы,

Мужскую робость шумом слов прикрыв.

Каким презреньем встретили бы деды

Всю вашу страсть, весь жалкий ваш порыв!»

23 августа. 1924

Соломон

Что было? Вихрь тысячелетий

Качал весы, играл людьми, —

За ратью рать влачили плети

С полей Ашура в край Хеми.

На краткий век вставал прославлен

Крылатый бык иль коршун Гор.

И вновь металл племен, расплавлен,

Шел к новым формам в вечный горн.

Так с двух сторон мятущий молот

Дробил, кромсал обломки стран.

Казалось, в прах и в сон размолот,

В дым былей взвеен Ханаан.

Но мир двух сил в противоборстве

Сам жег себя, как скорпион,

Пал, ядом черн; и вот, в упорстве,

Сиять над ним ввысь встал Сион.

Простер от моря к морю длани,

С высот к высотам розлил хмель,

Как спрут, провлек сосцы желаний

В блеск Индий, в Пунт, за край земель.

Гром, чудо, слава Соломона,

Запруды сбив, одна река,

Смыв Вавилон, смыв храм Аммона,

Вся ярость, хлынула в века.

Чтоб в наши дни, врываясь ярко,

Нас спрашивать, нам отвечать,

Горя сквозь вязь колонн San Marco

На Соломонову печать.

25 августа 1924

Крым

Лестью солнца в лоск обласкан,

Берег вплел в меандр меандр, —

Франт во фраке! скалы – лацкан;

Ал в петлице олеандр;

Брижжи пен припали к шее;

Мат магнолий– галстук их...

Старых мод покрои свежее

Новых вымыслов тугих !

Солнце льстит; флиртует море;

Ветер – остр, ведет causerie[69]..

Берег, в полдень, спит в изморе.

Кипарисов тень – драпри.

Глянет вечер. Белой раной

Вскроет месяц тьму воды;

В лавр и в мирт блеск ресторана

Вдавит плавкие следы.

Эх! что тут вам, нереиды!

Мотор бьет: место взято...

Мертв сон пушкинской Тавриды...

И ревут, идут авто!

«Где Мария? Где Зарема?

Кто нас песней обманул?»

Берег-франт к дверям гарема

Свой червонец протянул.

7 сентября 1924

* * *

Вот я – обвязан, окован

Пристальным глазом змеи очковой,

Над былинкой лесная газель;

Вновь тропу преградила Цель.

Здесь, в стране исканий,

Где века грохочут листвой,

Мысли гениев – реки, и с камней —

В непостижность водопад роковой;

Где направо – скалы в грядущее,

Где налево – пропасть в прошедшее,

Где ветры, над истиной дующие,

Кричат, как сумасшедшие;

В лесу исканий,

Без Энея Асканий,

Лань пред змеей очковой, —

Обвязан, окован.

Иду

По всем тропам;

Рублю топором череду,

Кожа мудрецов – барабан!

Сквозь лианы, шипы

На все тропы,

И будто —

Я Заратуштра, я Будда,

Я Христос, я Магомет,

Я – индейский сашем —

Курю калюмет...

И всюду —

Чудо:

«Почему» превращается странно в «зачем».

Глазом змеи очковой

Я очарован.

1924

Египетские ночи

Поэма в 6-ти главах

(Обработка и окончание поэмы А. Пушкина)

1

Прекрасен и беспечен пир

В садах Египетской царицы,

И мнится: весь огромный мир

Вместился в узкие границы.

Там, где квадратный водоем

Мемфисским золотом обложен,

За пышно убранным столом

Круг для веселья отгорожен.

Кого не видно средь гостей?

Вот – Эллин, Римлянин, Испанец,

И сын Египта, и Британец,

Сириец, Индус, Иудей...

На ложах из слоновой кости

Лежат увенчанные гости.

Десятки бронзовых лампад

Багряный день кругом струят;

Беззвучно веют опахала,

Прохладу сладко наводя,

И мальчики скользят, цедя

Вино в хрустальные фиалы;

Порфирных львов лежат ряды,

Чудовищ с птичьей головою,

Из клювов золотых, чредою,

Точа во глубь струю воды.

Музыка стонет сладострастно;

Дары Финикии прекрасной,

Блистают сочные плоды;

А вдалеке, где гуще тени,

На мозаичные ступени

Теснится толпами народ:

Завидуя, из-за ворот

Глядит на смены наслаждении.

Но что веселий праздник смолк?

Затихли флейты, гости немы;

В сверканьи светлой диадемы,

Царица клонит лик на шелк,

И тени сумрачной печали

Ее прозрачный взор застлали.

Зачем печаль ее гнетет?

Чего еще недостает

Египта древнего царице?

В своей блистательной столице

Спокойно властвует она,

И часто пред ее глазами

Пиры сменяются пирами;

Она хвалой упоена,

И величавые искусства

Ей тешат дремлющие чувства.

Горит ли африканский день,

Свежеет ли ночная тень,

Покорны ей земные боги;

Полны чудес ее чертоги;

В златых кадилах вечно там

Сирийский дышит фимиам.

Звучат тимпаны, флейты, лира

Певцов со всех пределов мира.

Чего желать осталось ей?

Весь мир царице угождает:

Сидон ей пурпур высылает;

Град Киликийский – лошадей;

Эллада – мрамор и картины;

Италия – златые вина,

И Балтика – янтарь седой.

Наскучил город ей? – Вдоль Нила,

Поставив пестрые ветрила,

Она в триреме золотой

Плывет. Ее взволнуют страсти?

Пойдет, с сознаньем гордой власти,

В покои тайные дворца,

Где ключ угрюмого скопца

Хранит невольников прекрасных

И юношей стыдливо-страстных.

И все ж она невесела:

Ей скучен хор льстецов наемных

И страсть красавцев подъяремных;

Не сходит тень с ее чела.

Ей все послушно, все доступно,

И лишь любовью неподкупной

Ей насладиться не дано!

И долго, с думою глубокой,

Она сидела одиноко.

И стыло гретое вино.

2

Был снова праздник в пышном зале

Александрийского дворца.

На ложах гости возлежали;

Вокруг, при факелах, блистали

Созданья кисти и резца;

Чертог сиял. Гремели хором

Певцы при звуке флейт и лир.

Царица голосом и взором

Свой пышный оживляла пир.

Сердца неслись к ее престолу.

Но вдруг над чашей золотой

Она задумалась и долу

Поникла дивною главой...

И пышный пир как будто дремлет;

Безмолвны гости; хор молчит;

Но вновь чело она подъемлет

И с видом ясным говорит:

«В моей любви для вас блаженство?

Блаженство можно вам купить...

Внемлите мне: могу равенство

Меж вами я восстановить.

Кто к торгу страстному приступит?

Свою любовь я продаю —

Скажите: кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?»

Рекла, – и ужас всех объемлет.

И страстью дрогнули сердца...

Она смущенный ропот внемлет

С холодной дерзостью лица.

«Я жду, – вещает, – что ж молчите?

Или теперь бежите прочь?

Вас было много, – приступите,

Купите радостную ночь!»

И взор презрительный обводит

Кругом поклонников своих...

Вдруг из толпы один выходит,

Вослед за ним и два других:

Смела их поступь, ясны очи;

Навстречу им она встает.

Свершилось: куплены три ночи,

И ложе смерти их зовет.

Благословенные жрецами,

Теперь из урны роковой

Пред неподвижными гостями

Выходят жребии чредой.

И первый – Флавий, воин смелый,

В дружинах римских поседелый;

Снести не мог он от жены

Высокомерного презренья;

Он принял вызов наслажденья,

Как принимал во дни войны

Он вызов ярого сраженья.

За ним – Критон, младой мудрец,

Рожденный в рощах Эпикура,

Критон, поклонник и певец

Харит, Киприды и Амура.

Любезный сердцу и очам,

Как вешний цвет едва развитый,

Последний – имени векам

Не передал; его ланиты

Пух первый нежно оттенял;

Восторг в очах его снял;

Страстей неопытная сила

Кипела в сердце молодом...

И с умилением на нем

Царица взор остановила.

«Клянусь, о матерь наслаждений!

Тебе неслыханно служу:

На ложе страстных искушений

Простой наемницей всхожу!

Внемли же, мощная Киприда,

И вы, подземные цари,

И боги грозного Аида!

Клянусь, до утренней зари

Моих властителей желанья

Я сладострастно утомлю,

И всеми тайнами лобзанья

И дивной негой утолю!

Но только утренней порфирой

Аврора вечная блеснет,

Клянусь, под смертною секирой

Глава счастливцев отпадет!»

3

И вот уже сокрылся день,

И блещет месяц златорогий.

Александрийские чертоги

Покрыла сладостная тень.

Окончен пир. Сверкая златом,

Идет царица в свой покой

По беломраморным палатам.

За ней – рабов покорный строй

И круг поклонников смущенных,

Вином и страстью утомленных.

Меж них, спокоен и угрюм,

Безмолвно выступает Флавий,

Речей внимая смутный шум...

Его судьбе и горькой славе

Дивятся гости, трепеща.

У всех, под складками плаща,

Сердца дрожат в глухой тревоге.

Но вот царица, на пороге,

Замедлила, и ясный лик

К смущенным лицам обратила:

В ее глазах – какая сила!

Как нежен стал ее язык!

«Я жду тебя, отважный воин:

Исполнить клятвы пробил час!

Я верю: будешь ты достоин

Обета, сблизившего нас!

Приди ко мне, желанный, смелый!

Я этой жертвы жду давно.

Мое прославленное тело

Тебе богами суждено!

С тобой хочу предаться страсти,

Неотвратимой, как судьба,

Твоей я подчиняюсь власти,

Как неподкупная раба!

Всего, чего возжаждешь, требуй:

Я здесь – для сладостных услуг!

Доколь не пробегут по небу

Лучи зари, ты – мой супруг!»

Сказала: и, простерши руки,

В объятья мужа приняла.

Раздались флейт поющих звуки

И хора стройная хвала.

И гости, сумрачны и бледны,

Боясь понять свою мечту,

Глядят, как полог заповедный

Скрывает новую чету.

И каждый, с трепетом желаний,

Невольно мыслит: «Мог и я...»

Но свисли пурпурные ткани,

Гимена тайны затая.

Фонтаны бьют, горят лампады,

Курится легкий фимиам,

И сладострастные прохлады

Земным готовятся богам;

В роскошном золотом покое,

Средь обольстительных чудес,

Под сенью пурпурных завес

Блистает ложе золотое.

Что там? Свежительная мгла

Теперь каким признаньям внемлет,

Какие радости объемлет,

Лаская страстные тела?

Кто скажет! Только водомета

Струя, смеясь, лепечет что-то.

Замолк дворец. Устало спят

Рабы в своих каморках темных;

Мы поможем в написании ваших работ!