Мужская и женская сексуальность 9 страница
Здесь, на границе двух областей, уместно будет перекинуть мост к логике. Существо, подобное Ж, абсолютной женщине, которое не в состоянии познать свою тождественность в различные последовательно сменяющие друг друга моменты, не постигнет также идентичности объекта мышления за различные периоды времени. Если же обе части, т.е. субъект и объект, подвержены изменению, то мы таким образом лишены так сказать, координатной системы, к которой можно было бы отнести это изменение, а ведь без нее мы совершенно не в состоянии даже заметить изменение. Действительно, существо, лишенное способности благодаря мизерной памяти своей высказать суждение, что предмет сохранил все свои черты и остался неизменным по истечении известного промежутка времени, не в состоянии будет оперировать в каком-нибудь длинном вычислении с математическими постоянными величинами. Подобное существо (я беру крайний случай) не в состоянии будет при помощи своей памяти преодолеть тот бесконечно малый промежуток времени, во всяком случае психологически необходимый для того, чтобы высказать суждение, что в ближайший момент А не изменилось, что оно осталось тем же А, словом, высказать суждение тождества А = А. Ему так же затруднительно будет произнести суждение противоречия, которое предполагает, что А не тотчас же исчезло с поля зрения мыслящего субъекта, в противном случае последний не мог бы отличить А от не А, от того, что не есть А, чего именно он, в силу ограниченности своего сознания, не может одновременно охватить своим взором.
|
|
|
Это не хитроумная выдумка, не злой математический софизм и не вывод, поражающий нас неожиданностью своих предпосылок. Конечно, суждение тождества всегда направлено на понятия, мы вернемся еще к этому предмету, здесь же я замечу об этом мимоходом во избежание возможного возражений, понятия же логически находятся вне времени. Они сохраняют свое постоянство безразлично, мыслит ли их психологический субъект постоянными или нет. Но человек никогда не мыслит понятие, как нечто чисто логическое, ибо он кроме логического содержит в себе и психологическое существо, подверженное «условиями чувственности». Он мыслит общими представлениями, выросшими на почве индивидуального опыта путем сглаживания различия и усиления сходных элементов («типичное», «созначающее», «замещающее» представление). Это именно представление содержит в себе абстрактный момент присущий понятию, и в этом смысле оно может быть рассматриваемо в качестве понятия, как это ни удивительно. Он должен иметь возможность сохранить свое представление, в котором он созерцательно мыслит фактически несозерцаемое понятие. Эту возможность ему опять-таки может доставить память. И если у него нет памяти, то он лишен способности логически мыслить. Эта способность всегда нуждается, так сказать, в психологическом медиуме для своего воплощения.
|
|
|
Таким образом, после приведенных доказательств никто спорить не будет о том, что вместе с памятью уничтожается способность в правильном логического мышления. Этим положением мы нисколько не задеваем основ логики. Оно скорее сводится к тому, что правильное применение этих основ обусловливается наличностью памяти. Положение А=А психологически имеет отношение ко времени, поскольку то может быть высказано в противоположность времени: At1= Ft2. С логической стороны это положение совершенно лишено отношения ко времени, но в дальнейшем мы еще увидим, почему оно чисто логически, как особое суждение, не имеет никакого специального смысла, а потому столь сильно нуждается в дополнении психологического характера. Сообразно этому, психологически суждение простирается в определенном отношении ко времени и представляет собою несомненное отрицание последнего.
В предыдущем изложении я определил память, как некоторую способность господствовать над временем. Отсюда ясно, что память вместе с тем является необходимым психологическим условием представления о времени. Таким образом, факт беспрерывной памяти является психологическим выражением логического суждения тождества. Абсолютная женщина, лишенная совершенно памяти, не может принять это положение за аксиому своем мышления. Principium identitatis не существует для абсолютной женщины (так же, как и contradictionis или exclusi tertii).
|
|
|
Не только эти три принципа, но и четвертый закон логического мышления, принцип достаточного основания, который является необходимым условием правильности всякого суждения, а потому обязательный для каждого мыслящем человека, – также и этот принцип теснейшим образом связан с памятью.
Закон достаточного основания является жизненным нервом, основным принципом силлогизма, посылками являются суждения, которые психологически предшествуют выводу. Ясно, что для правильного вывода необходимо удержать в памяти эти посылки в том чистом и нетронутом виде, в каком сохраняются наши понятия под влиянием законов тождества и противоречия. Основания духовного мира человека следует искать всегда в прошлом. А потому беспрерывность, которая является центральным пунктом человеческого мышления, так тесно связана с причинностью. Каждый случай применения принципа достаточного основания психологически предполагает непрерывную память, ревниво охраняющую все тождества. Так как Ж лишена подобной памяти, как и вообще лишена понятия непрерывности во всех других отношениях, то для нее не существует также princinpium rationis sufficientis.
|
|
|
Таким образом, вполне справедливо положение, что женищина лишена логики.
Георг Зиммель считал это положение совершенно неприемлемым на том основании, что женщины очень часто проявляют весьма строгую последовательность мышления. То обстоятельство, что в конкретном случае, когда это необходимо для достижения какой-нибудь цели, женщина проявляет способность к строгому и последовательному умозаключению, одинаково мало доказывает ее отношение к закону достаточного основания, как и к закону тождества, тем более, что и в подобном, наиболее счастливом случае, весь спор сводится к тому, что она упорно и настойчиво возвращается к своим прежним положениям, давно уже опровергнутым. Весь вопрос заключается в том, признает ли человек аксиомы логики критерием правильности своего мышления, верховным судьей своих мнений и взглядов, словом, руководящей нитью и высшей нормой своих суждений. Женщина не видит особенной надобности в том, чтобы решительно все должно было покоиться на известных основаниях. Так как ей чужда категория непрерывности, то она не ощущает никакой потребности в логическом подтверждении своих мыслей, отсюда – легковерность всех женщин. В отдельных случаях она может поэтому быть весьма последовательной, но именно тогда логика является не масштабом, а орудием, не судьей – а палачем. И вполне естественно, что женщина чувствует какую-то неловкость, когда мужчина, который настолько глуп, что принимает ее слова за чистую монету, требует от нее доказательств высказанного ею суждения. Ведь подобное требование совершенно противно ее природе. Мужчина чувствует себя пристыженным, как бы виновным всякий раз, когда он упускает из виду необходимость подкрепить свои суждения логическими доказательствами и привести для них соответствующие основания. Он как бы чувствует себя обязанным подчиниться логической норме. Она является его верховным властителем. Женщина возмущается требованием придерживаться во всех своих суждениях логики. У нее нет интеллектуальной совести. По отношению к ней можно говорить «logical insanity».
Логический недостаток, наиболее распространенный в суждениях женщины (хотя мужчина не проявляет особенной склонности раскрывать эти логические деффекты, чем он доказывает свое легкое отношение к женской логике), это-qiiatemio terminorum, замена одной мысли другою, которая является результатом неспособности закрепить за собою определенные представления, а также отсутствия всякого отношения к принципу тождества. Женщина не может самостоятельно прийти к сознанию, что следует строго придерживаться этого принципа. Он лишен для нее значения высшего мерила ее суждений. Для мужчины логика обязательна, для женщины – нет. И только чувство подобной обязательности является залогом того, что человек всегда, вечно будет стремиться к логически правильному мышлению. Самая глубокая истина, которую когда-нибудь высказывал Декарт и которую потому до сих пор отказываются понимать и даже признают ложной, гласит: всякое заблуждение есть вина.
Но источником всякого заблуждения в жизни является недостаток памяти. В этом смысле логика и этика, две области, которые соприкасаются между собою в общем стремлении к истине и совершенно сходятся в высшей ценности истины, тоже приходят в тесную связь с памятью. И у нас смутно всплывает признание, что Платон вовсе не был так неправ, когда он разум человека связывал с воспоминанием. Память правда, не логический и не этический акт, но она, по меньшей мере, является логическим и этическим феноменом. Человек, который испытал серьезное, глубокое ощущение, чувствует себя виновным, когда он, спустя полчаса после этого ощущения, уже думает о посторонних вещах, хотя бы он был к этому вынужден внешними обстоятельствами. Он готов узреть свою бессовестность и аморальность в том, что он в течение значительного промежутка времени ни о чем не думал. Память уже по одному тому моральна, что только благодаря ей является возможным раскаяние. Напротив, всякое же забвение – аморально, безнравственно. Потому благочестие является требованием нравственности: человек обязан ничего не забывать. Только поэтому и нужно помнить об умерших. Вот почему мужчина из логических и этических соображений стремиться внести свет логики в свое прошлое, все моменты этого прошлою свести к единству.
Одним ударом мы коснулись здесь глубокой связи между логикой и этикой, связи, которую смутно предполагали еще Сократ и Платон с тем, чтобы Канту и Фихте пришлось ее снова открывать. Впоследствии она была совершенно оставлена без внимания и в настоящее время окончательно предана забвению. Существо, которое не в состоянии понять, что А и не-А взаимно исключают друг друга, не встречает никаких преград в своей склонности ко лжи. Больше того, для него даже не существует понятия лжи, так как отсутствует ее противоположность-истина. Такое существо может лгать, не понимая совершенно этого, не имея даже возможности понять, что он лжет, так как он лишен критерия истины. «Veritas norma sui et faisi est». Нет ничего более потрясающего той картины, когда мужчина, по поводу слов женщины, обращается к ней с вопросом: «Зачем ты лжешь?» Она смотрит на него удивленными глазами, старается его успокоить или разражается слезами.
Ложь – весьма распространенное явление и среди мужчин, так как не одной только памятью исчерпывается сущность разбираемого предмета. Можно лгать, отлично помня фактическое положение дела. Для этого достаточно, чтобы какие-либо практические соображения руководили нами – и мы охотно подменяем факты. И только о таком именно человеке, который, великолепно зная все обстоятельства дела благодаря сильной памяти и ясному сознанию, тем не менее искажает их, можно с основанием говорить, что он лжет. Речь об оскорблении во имя практических целей идеи истины, как высшей ценности этики и логики, может идти только тогда, когда человек действительно находится в известных отношениях к этой идее. Там же, где подобного отношения нет, вообще нельзя говорить о заблуждении и лжи там одна только склонность к заблуждениям и лживости, не антиморальное, но аморальное бытие. Отсюда – женщина аморальна.
Следовательно, это абсолютное непонимание ценности истины должно иметь более глубокую причину. Из непрерывности памяти нельзя еще вывести требования истины, потребности в истине, этого основного этико-логического феномена. Будь это не так, мужчина никогда не лгал бы, но он также лжет, или вернее – только он лжет. Из непрерывности памяти можно только вывести тесную связь с потребностью истины.
То, что внушает человеку (мужчине) искреннее отношение к идее правды и что удерживает его от всякой лжи, представляется чем-то неизменным, независимым от времени. Оно заключается в том, что в данный момент прошлый факт оживает в сознании с такой яркостью, силой и отчетливостью, что не допускает никаких изменений в изложении этом факта– Оно является тем средоточием, в котором сходятся все наши разрозненные переживания, в результате чего является наше беспрерывное бытие. Действие этого момента сказывается в наличии чувства ответственности у людей. Оно ведет к раскаянию, сознанию виновности. Иными словами, это «нечто» заставляет нас относить все прошедшее к чему-то вечно единому, а потому существующему и в настоящем. Это чувство способно достигнуть таких крупных успехов, на которые общественное мнение и судебные приговоры и рассчитывать не могут. Оно влечет за собою человека совершенно независимого от всяких социальных условий. Вот почему всякая моральная психология, которая считает мораль порождением общественной жизни людей, в корне своем ложна. Общество знает только понятие преступления, но не понятие греха. Оно налагает штраф, не для того, чтобы вызвать раскаяние. Ложь карается уголовными законами, когда она проявляется в форме нарушения присяги, т.е. когда влечет за собою общественный вред. Что касается заблуждения, то его до сих пор не считают посягательством на существующий писаный закон. Социальная этика находится в вечном страхе, что этический индивидуализм вредно отразится на интересах ближних, а отсюда – нескончаемые бредни об обязанностях человека к обществу и к 1500 млн. живых людей. Но подобное воззрение не расширяет, как ей хотелось бы думать, область морали, наоборот, ограничивает ее самым недопустимым образом.
В чем заключается то, что возвышается над временем и изменчиостью? Что представляет собою этот «центр апперцепции»?
Это не может быть менее значительно, чем то, что возвышает человека над самим собою (как известной частью чувственном мира), приковывает его к порядку вещей, тому порядку, который в состоянии постигнуть один только разум, для которого весь чувственный мир —предмет подчиненный. Это – не что иное, как личность».
Самая величественная книга в мире «Критика практического разума», откуда и взяты вышеприведенные слова, указала морали на «умопостигаемое» «Я», отличное от всякого эмпирического сознания, как на своего единственного законодателя.
Этим мы привели исследование к проблеме субьекта. Она и составит предмет ближайшего рассмотрения.
Глава VII.
Логика, этика, Я
Известно, что Давид Юм подверг критике понятие «я». Результаты ее сводятся к тому, что понятие «я» является «пучком» различных «перцепций», находящихся в вечном движении, в беспрерывном течении. Правда, понятие «я» благодаря Юму, сильно скомпроментировано, но ведь он излагает свое воззрение с такой скромностью, в таких безупречных выражениях. Не следует, по его мнению, обращать внимание на некоторых метафизиков, которые склонны думать, что у них имеется какое-то другое «я». Он вполне уверен, что сам он лишен какого бы то ни было я, а потому необходимо предположить, что и все прочие люди не более, как пучки (о той паре чудаков он не решается что-либо высказывать). Так заявляет мировой человек. В ближайшей главе будет показано, как его ирония обращается против него же. То, что она получила такую известность, является результатом всеобщей переоценки Юма, виною чему – Кант. Юм – выдающийся эмпирический психолог, но его никак нельзя назвать гениальным, как это в большинстве случаев делают. Правда, немного нужно для того, чтобы стать величайшим английским философом, но и на это звание Юм не имеет ни малейшего права. И если Кант (несмотря на «параллогизмы») a limine отверг спинозизм только на том основании, что люди согласно этой теории являются акциденциями, а не субстанциями, и поставил крест над ним только в силу подобной «нелепой» основной идеи, то я, по крайней мере, не решаюсь утверждать, чтобы он совершенно не умалил похвал, выпавших на долю этого англичанина, если бы знал также и «Ireatise», а не ограничился бы только «Inquiry»– трудом, в котором критика понятия «я» совершенно отсутствует.
Лихтенберг, который отправился в поход против «я» после Юма, был уже смелее последнего. Он, философ безличности, ставит на место словесного выражения «я думаю» «думается», как более соответствующее действительности. Для него «я» является открытием, честь которого по справедливости принадлежит грамматике. И в этом отношении Юм предвосхитил его мысли тем, что в конце своих рассуждений объявил весь спор о тождестве личности чисто словесным спором.
В новейшее время Э. Мах выдвинул теорию, согласно которой вселенная представляется компактной массой, отдельные же «я» являются пунктами сосредоточения наибольшей плотности этой массы. Единственно реальными являются ощущения, которые теснее связаны между собою в одном индивидууме, чем в отдельных двух индивидуумах.
Центр тяжести лежит в содержании, которое заключается во всех, даже лишенных всякой ценности (!) личных воспоминаниях. «Я»– единство не реальное, а практическое. Ему нет спасения, а потому можно (охотно) отказаться от идеи индивидуального бессмертия. Тем не менее, нет ничего преступного в том, если мы всем нашим поведением обнаружим наличность у нас некоторого «я»; это даже в интересах дарвинской борьбы за существование.
Нам странно видеть, когда исследователь, вроде Маха, который принес огромную пользу не только в своей области в качестве историка и критика основных понятий, но и в биологической сфере оказал несомненные услуги, толкая ее на дальнейший путь исследования, совершенно оставляет без внимания тот факт, что все органические существа прежде всего неделимы, значит в каком-то отношении являются атомами, монадами (см. часть I, гл. 3), Ведь основное различие между живым и мертвым заключается в том, что первое всегда дифференцировано на неоднородные, тяготеющие друг к другу части в то время, как даже оформленный кристалл является везде однородным. Можно ведь было бы задуматься над вопросом, не чреват ли весьма важными для психической жизни последствиями этот принцип индивидуальности, а именно тот факт, что отдельные части органических существ связаны далеко не так как сиамские близнецы. Пожалуй, этот вопрос дал бы нам нечто более плодотворное в психическом смысле, чем Маховское «я» – эта «зала ожидания» для ощущений.
Вполне правдоподобно, что такой психологический коррелат существует даже у животных. Все то, что животное чувствует и ощущает, обладает, вероятно, у каждого индивидуума особым характером, особым оттенком. Этот оттенок однако не является присущим всему классу, роду или виду, расе или семейству, больше того, он различается по мере перехода одного индивидуума к другому. Идиоплазма —физиологический эквивалент этой специфичности ощущений и чувств каждого отдельного животного. Это положение покоится на тех же основаниях, что и теория идиоплазмы (см. часть I, гл. 2 и часть II, гл. 1). Они именно и допускают возможность существования эмпирического характера и у животных. Охотник, имеющий дело с собаками, коннозаводчик, хорошо знающий лошадей, сторож, присматривающий за обезьянами, все они подтвердят наличность в поведении отдельных животных не только некоторых особенностей, но и известного постоянства. Так что весьма правдоподобно нечто, выходящее за пределы простого свидания ''элементов».
Но если подобный коррелат идиоплазмы действительно существует, если далее даже и животные обладают какой-то своеобразной особенностью в отдельных своих представителях, то эта особенность является далеко еще не тем умопостигаемым характером, который мы вправе приписать одному только человеку за отсутствием оснований приписать его кому-либо другому из живых существ. Умопостигаемый характер человека, индивидуальность, так относятся к эмпирическому характеру, индивидуации, как память к простому непосредственному узнаванию. В конечном итоге здесь несомненно тождество: в обоих случаях в основе лежит структура, форма, закон, космос, который остается равным себе, когда содержание меняется. Здесь должны быть вкратце изложены соображения, на основании которых нужно предположить наличность у человека номинального, трансэмпирического субъекта. Они вытекают из основ логики и этики.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 95; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!