Эдгар По.Ворон. Новый перевод
The Raven
BY EDGAR ALLAN POE
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore —
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
“’Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door —
Only this and nothing more.”
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;—vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow—sorrow for the lost Lenore—
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore—
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me—filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
“’Tis some visitor entreating entrance at my chamber door—
Some late visitor entreating entrance at my chamber door;—
This it is and nothing more.”
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
“Sir,” said I, “or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you”—here I opened wide the door;—
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, “Lenore?”
This I whispered, and an echo murmured back the word, “Lenore!”—
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
“Surely,” said I, “surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore—
Let my heart be still a moment and this mystery explore;—
’Tis the wind and nothing more!”
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
|
|
|
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door—
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door—
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
“Though thy crest be shorn and shaven, thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore—
Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning—little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door—
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered—not a feather then he fluttered—
Till I scarcely more than muttered “Other friends have flown before—
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.”
Then the bird said “Nevermore.”
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore—
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of ‘Never—nevermore’.”
But the Raven still beguiling all my fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore—
|
|
|
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking “Nevermore.”
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion’s velvet lining that the lamp-light gloated o’er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o’er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
“Wretch,” I cried, “thy God hath lent thee—by these angels he hath sent thee
Respite—respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil!—prophet still, if bird or devil!—
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted—
On this home by Horror haunted—tell me truly, I implore—
Is there—is there balm in Gilead?—tell me—tell me, I implore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil!—prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us—by that God we both adore—
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore—
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Be that word our sign of parting, bird or fiend!” I shrieked, upstarting—
“Get thee back into the tempest and the Night’s Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!—quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
|
|
|
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted—nevermore!
(1844-1849)
Ворон
Перевод К. Бальмонта
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
|
|
|
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".
"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: "Никогда".
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!
(1894)
Ворон
Перевод В. Брюсова
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки - стук у входа моего.
"Это - гость,- пробормотал я, - там, у входа моего,
Гость, - и больше ничего!"
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак - отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, - бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же - нет его.
Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: "То - посещенье просто друга одного".
Повторял: "То - посещенье просто друга одного,
Друга, - больше ничего!"
Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, - и больше ничего.
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: "Линор" - и эхо повторило мне его,
Эхо, - больше ничего.
Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это - ветер, только и всего.
Ветер, - больше ничего! "
Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, - и больше ничего.
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности - сурова и горда была тогда.
"Ты, - сказал я, - лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!"
Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было - ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой "Больше никогда!".
Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: "Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!.." Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!"
Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
"Это - все, - сказал я, - видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!"
Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: "Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?"
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!
И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
"Бедный!- я вскричал,- то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, - да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, - о, да?"
Ворон: "Больше никогда!"
"Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?"
Ворон: "Больше никогда!"
"Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или д
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?"
Ворон; "Больше никогда!"
"Это слово - знак разлуки! - крикнул я, ломая руки. -
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста - прочь, и навсегда!
Прочь - из сердца клюв, и с двери - прочь виденье навсегда!
Ворон: "Больше никогда!"
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, -
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, -
Знаю, - больше никогда!
(1905-1924)
Эдгар По.Ворон. Новый перевод
Перевод Айдара Хусаинова
Темной ночи посредине думал я в своей гордыне
О явленьях, что вмещало время, что давно прошло,
И почти что засыпая, вдруг услышал я звучанье,
Словно кто-то так печально стукнул в дверь или в окно.
«Это просто некий путник, - прошептал я,- все равно!
- Путник. То-то и оно!»
Ах, когда бы все иначе! Я декабрь все помню мрачный,
На полу в углях горящих все от демонов темно.
Я все ждал — настанет утро, но напрасна эта мудрость—
В книгах только безрассудство, не вернут они Лено,
Ту, что ангелы назвали светлым именем - Лено,
Здесь она с тех пор— оно.
И с тех пор движенье шторы я встречал с горящим взором,
С жутким ужасом,с которым прежде не был я знаком.
И чтоб с сердца сбросить бремя, повторяю я все время:
- Это просто путник бродит возле комнаты давно,
- Запоздалый путник бродит возле комнаты давно.
Путник, больше никого.
Вскоре взял себя я в руки, будто я не слышу звуки,
«Сэр!»,- сказал я,- «Или мэдам, я молюсь о вас тепло.
Но я спал так безмятежно,что не слышал, как вы нежно,
Как вы нежно постучали в дверь мою или в окно.
Все равно б я не услышал!»— тут я дверь открыл и вышел.
Ночь и больше никого.
В темноту свой взгляд вперяя, я смотрел не понимая,
В смертном страхе представляя то, что смертным не дано.
Но в спокойствии глубоком тишина шуршала звонко,
И тогда сказал я только слово шепотом —«Лено?»
Все шептал я, повторяло эхо мне в ответ: «Лено».
Слово—больше ничего.
Снова в дверь вошёл я смело, но душа моя горела.
Снова звук я тот услышал,но сильней, чем было до.
«Ладно», - я подумал, - «Ладно, видно там с окном накладка,
Что же думать мне превратно, гляну— будет решено,
Сразу сердце успокою, только будет решено,
Ветер— больше ничего».
Распахнул окно я споро, вдруг —движенье,крыльев шорох,
Входит гордый древний ворон, словно время не прошло.
Он прошёл и не заметил, ни препятствия не встретил,
Он уселся словно леди или там какой—то лорд,
Словно так и было надо, он воссел на бюст Паллады,
Сел - и больше ничего.
Он так важно развернулся, что я даже улыбнулся.
Словно самый древний ужас превратился вдруг в ничто.
« Ты как будто прямо с плахи, но не чувствую я страха», —
Так сказал я,— «Но все знаки про кошмар твердят ночной.
Там скажи мне имя, ворон,имя в царствии Плутона!»
Буркнул ворон: «Ничего».
Изумился я ответу, пусть в ответе смысла нету,
Но его сказала птица, птица с чёрной головой!
Кто же с этим согласится, чтоб беседовала птица.
С ним беседовала птица прямо в комнате пустой,
Чтобы птица говорила прямо в комнате пустой,
Повторяя: «Ничего».
Только ворон, сидя гордо, говорил одно лишь твёрдо,
Словно в этом мире горнем слово было лишь одно.
Об ином и не твердил он и крылом не шевелил он,
Но когда я громко крикнул: «Как ушли друзья его,
Так и он умчится утром, как надежд мои тепло!».
Тут он молвил: «Ничего».
Тут я замер поражённый словом, вновь произнесенным.
«Несомненно, это слово», - я сказал, - «Обретено
От хозяина другого, что сражён своей Бедою,
Так что всю его Надежду подточило безнадежно
Погребальной мрачной песней, что звучит почти что нежно,
Это слово «Ничего».
Все же ворон тенью зыбкой вызывал во мне улыбку,
Сел я прямо перед дверью разобраться от и до—
И на бархате, на кресле стал я связывать уместно
Фантастические вести из далёких из времён -
Чтобы значило, чтоб птица издавала словно стон
Это слово «Ничего».
Так сидел я и гадал я, но ни звука не издал я,
Птица жгла меня глазами, глядя в душу как в окно.
Пусть мне было неспокойно, голова моя достойно
Возлежала на подушке, освещённой глубоко,
Но ее с подушки этой, освещённой глубоко,
Не поднимет ничего.
Я лежал и мне все мнилось, словно запах от кадила
Серафима, что незримо мимо вдруг прошёл легко.
«Бедолага!» - закричал я,- «Бог узнал твои печали,
И послал тебя утешить память о твоей Лено,
Так вдохни ее неспешно и забудь свою Лено!»
Молвил ворон «Ничего».
«Кто ты, птица или дьявол»,- крикнул я, впадая в ярость,
Искусить меня явился или бурей занесло?
Смутным ужасом — и все же поскорей скажи одно—
О бальзаме в Галааде— только это лишь одно!»
Ворон буркнул: «Ничего».
«Ах ты, птица или дьявол», - закричал я, весь изъязвлен,-
«Ради неба что над над нами или там над нами бог,
Утоли мои печали, там, в Эдеме изначальном
Встречу ль я как обещали ту, по имени Лено?
Ту, что ангелы назвали светлым именем Лено?»
Буркнул ворон: «Ничего».
- «Пусть же это слово значит»,- закричал я, - «не иначе,
Как прощанье! Убирайся в ночь, где ждёт тебя Плутон!
Убирайся с моей двери,я ни в чем тебе не верю,
Эти перья как поверья забери скорей с собой.
Пусть я буду одиноким, лишь бы только не с тобой!»
Ворон каркнул «Ничего».
Так сидит тот чёрный ворон, так сидит своим дозором,
Бюст Паллады по-над дверью захватив собой давно,
И глаза его сверкают, словно демон видит тайну,
Свет от лампы разливает тень по комнате пустой,
Что ж душе моей печальной в этой комнате пустой
Остается? Ничего
Ворон. Перевод Эдгар По
Андрей Ошнуров
Ночью мрачной и тоскливой вспоминал свои потери.
Потянулась цепь историй из давно забытых лет.
И уже сомкнулись веки от усталости, но в двери
Кто-то стукнул осторожно и затих. И звука нет.
Это ночи злые козни
Или может путник поздний.
Точно помню, был декабрь. И изысканный узор
От огня камина лился, тенью жуткою стелился.
Но печалью я томился о возлюбленной Линор.
Эта девушка прекрасна и светла, как ангел, ясна,
Но исчезла с давних пор.
У окна качнулась штора
И ее пурпурный цвет
Предрекал, что очень скоро
Я познаю мрак хоррора.
Бьется сердце. Я ж стараюсь убедится, это бред.
Это ночи злые козни
Или может путник поздний.
Успокоился я все же,
Обратился в пустоту:
«Сэр, мадам, входите, что же...»
Распахнул дверь в темноту.
Никого. Лишь ночи козни.
Где же этот путник поздний ?
Я глядел во мрак, боялся:
Кто там прячется в ночи ?
Только мрак сильней сгущался,
Да огонь трещал в печи.
Колебалась тень от штор.
Мне послышалось: Линор.
Я вернулся в дом, но все же
Вновь услышал громче стук.
Это просто ветер, Боже,
Издает ужасный звук.
Распахнул окно. Пугая
В дом мой ворон залетел.
Птица словно не живая.
Глаз его огнем горел.
Как посланник темной ночи
На верх двери тихо сел.
Молча символ тот пророчит
Про печальный мой удел.
Мертвецов ушедших лица
С ним пришли ко мне сюда.
Дай мне имя свое, птица !
Ворон молвил: Никогда !
Вздрогнул я, ответ услышав:
Это имя, иль отказ ?
Мрак вокруг все громче дышит
И блестит насмешкой глаз.
Но пройдут ли те кошмары,
Что явились с прошлых лет ?
И развеются ли чары ?
Ворон черный дай ответ.
Сгинет ли о прошлом память
Словно призрак в никуда ?
В прошлом прошлое оставить.
Ворон каркнул: Никогда !
Я смущен его ответом.
Понимает мою речь?
Иль взволнован моим бредом
Жаждет он предостеречь ?
Эта мистика не сможет
Испугать меня в ночи.
Ты скажи мне, ворон, все же.
Черный ворон, не молчи.
По какой ты здесь причине?
Что ты пялишь мерзкий взор ?
Ты скажи, смогу ль отныне
Позабыть свою Линор ?
Только ворон встрепенулся
Словно черная беда.
И как будто улыбнулся
И промолвил: Никогда !
Толи ангелом во гневе
Послан ты ко мне с небес.
Иль тебя открыть в мрак двери
Подослал коварный бес ?
Как смогу соединится
Я с возлюбленной Линор ?
Может с жизнью мне простится
И на небо бросить взор ?
И когда мы с ней сольемся
В вечном счастье навсегда,
В рай Душою унесемся...
Ворон гаркнул: Никогда !
Ах, ты мерзкая падлюга,
Покидай мой мирный дом.
Уходи туда, где вьюга
И метели за окном.
Не лишай меня покоя
У камина и в тепле.
Ты же знаешь, что такое
Бредить прошлым в жуткой мгле.
Ты, пришедший ниоткуда,
Не являйся вновь сюда.
Снова черная паскуда
Мне вещает: Никогда !
Так сидел он с наглым взором,
Возрождая мой кошмар.
И глядел в меня с укором,
Как проклятье злобных чар.
Так Душа моя томится
В тех окова навсегда.
И до смерти сердцу биться
Словом вечным: Никогда !
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!