Между дьяволом и глубоким синим морем 20 страница
– Зеленые! Нечего тут проверять. Сама проплачивала! – гневно заявила собравшимся Патрикеевна.
Сакс терпеливо переждал шум ее слов и продолжил с того места, где его перебили:
– Для нашего уровня – не тот цвет. Но в соучредителях Общества числится Розалия Кун, а это многое меняет.
– Та самая? – уточнил Тяжелов. – Неужто та самая?
– Других не держим, – твердо ответствовала Патрикеевна.
Розалия Кун – это боец. Кто из гособвинителей полезет в серьезную драку, увидев ее имя? Только вконец безбашенный карьерист. Это ведь именно она отсудила у ГлобалНано полмиллиона евродолларов только за то, что тамошний финансовый директор завел кактус, похожий на фаллический символ…
– Годится, Федор Мартинович. Под мою ответственность.
Патрикеевна победно воззрилась на юриста. Знай наших!
«В сущности, неплохо, – прикидывал Иван Иванович. – Одной проблемой меньше. Мило, что девочка желает приносить пользу корпорации. В сущности, что у нее есть? Рыжий хвост, папа из провинциального эмвэдэшного начальства и год рождения, попадающий на те времена, когда Медведев еще был президентом. Сущая юница… Еще у нее есть Андрей Андреевич Волк, который от нее без ума и которому придется дать второй голос в Совете директоров».
Волк – плотный тридцатилетний мужик в дизайнерском пиджаке от пошехонских виртуозов – звучно чмокнул свою… э-э-э… спутницу в щеку. Та ответила ему тем же с большим энтузиазмом.
|
|
|
– М-молодец, девочка!
«Если бы нам не были так нужны его деньги! Живая проблема», – с тревогой всматривался в будущее Тяжелов.
Говорят, Волк протестовал, когда Ярославль переименовывали в Ганди. Не понравилось ему, что столицу родной области отындусили в особо циничной форме… Как он бизнес-то сохранил после этого? «Видать, до ужаса волевой нам достался волчина…»
После слов Тяжелова «под мою ответственность» Сакс расслабился.
– Что ж, Иван Иванович, будем считать, что квоту на феминисток мы закрыли. Следующая позиция в вашем списке – это ведь… э-э-э… представитель гей-общественности?
Сакс произнес верную формулировку. Он всегда произносил верные формулировки. У него профессия такая – произносить и писать верные формулировки… И напоминать таким, как Тяжелов, что по нынешним временам верная формулировка – всему голова. Потому что Иван Иванович никак не мог отвыкнуть от формулировок жизненных. А кто нынче живет как в жизни? Только непроходимые суицидники.
Поэтому Тяжелов использовал не один, а два списка. Первый из них был намертво вбит в электронный бланк протокола нынешнего собрания. И там, после фамилий Волк, Патрикеева, Тяжелов, Сакс и Ботвинник, начинался раздел «квоты на социальных кредиторов». Все группы «социальных кредиторов» обозначались не то что верными, а, можно сказать, выстраданными на собственной боли и потерях формулировками:
|
|
|
1. Экологист (варианты: защитник прав животных, защитник прав растений, защитник окружающей среды, представитель «Русской партии зеленых», представитель клуба «Архитекторы зеленого рая»…);
2. Этнокредитор (варианты: защитник прав этнических меньшинств, борец за права малых народов, представитель народа, в отношении которого Россия имеет официально признанный исторический долг);
3. Феминистка (огромный список вариантов);
4. Представитель гей-общественности (147 вариантов, но пригодны только представители официально зарегистрированных организаций. Сноска: акт нетрадиционных сексуальных отношений, продемонстрированный при трех свидетелях и зарегистрированный нотариусом, доказательством принадлежности к гей-сообществу с 01.01.2022 года не считается). Ну, тут понятно, мало ли что человек с голодухи вытворит! Вот если он состоит в общине, которая числится в реестре и регулярно платит государству налоги, тогда он – честный гей. Или же он предъявил нечто при трех свидетелях, но в период по 31 декабря 2021 года включительно – закон обратной силы не имеет;
|
|
|
5. Афророссиянин (без вариантов);
6. Альтернативно здоровый человек (варианты: носитель СПИДа и еще шести неизлечимых инфекционных заболеваний. Сноска: только по предъявлении медицинской справки);
7. Ветеран правозащитного движения (220 вариантов. Сноска: защитники прав русского, украинского, белорусского и сербского народов исключаются. Вторая сноска: защитники прав официально зарегистрированных традиционных конфессий исключаются).
Но это – электронный протокол. Его увидят и оценят десятки людей. Тут всякое неправильное слово тащит за собой статью Уголовного кодекса, а то и целый ворох статей. Ради административной простоты и ясности Иван Иванович пользовался еще и маленьким блокнотиком, содержимое которого никто, кроме него самого, ни при каких обстоятельствах не увидит. Говорят, Василий Владимирский загремел из больших вождей корпоративного бизнеса сразу после того, как любимая теща предъявила его блокнотик парням из Общества реального гуманизма. Теперь сидит бедняга в Кинешме без гроша…
В блокнотике Ивана Ивановича стояло:
1. Зеленка;
2. ТаджЫк;
3. Феминистка;
4. Пидор;
5. Негр;
6. Спидоносец;
|
|
|
7. Деньгорад.
В первом раунде Иван Иванович закрыл аж две позиции одним ходом – за счет домашней заготовки. Тихая и милая художница, его давняя знакомая, любила кошек больше всего на свете. Она состояла в трех кошкозащитных организациях и готова была за бесплатный корм для своих сорока питомцев не то что числиться в Совете директоров, а если понадобится, то и банк ограбить. Именно за вежливое и немного застенчивое ограбление банка она отсидела четыре года, но это было так давно! Тяжелов называл ее Олей, хотя в действительности ее имя было Одонгэрэл – «звездный свет» по-бурятски. А буряты давно и прочно входили в число таджЫков. Очень хорошая, очень ценная женщина. Редкий по нынешним временам экологист, ни разу не попытавшийся взорвать электростанцию, взять в заложники семью китобоя или поджечь охотничий домик…
Во втором раунде Патрикеевна выявила свое нутро матерой феминистки. В-третьем…
– Федор Мартинович, мы ведь двигаемся традиционным путем? Как и в прошлый раз?
– Да, Иван Иванович, буду рад помочь вам.
Еще одна позиция закрылась. Неплохо. Правда, главные проблемы еще впереди…
В этот момент Волк повернулся к своей Лисовете и вполголоса осведомился:
– А что там с пидора́ми? Я не понял…
Патрикеевна пожала плечами. Мол, московские понаторели, как-нибудь разберутся, у них, гляди-ка, все схвачено.
Тяжелов в первый момент подумал, что ослышался. К пятидесяти годам уже и слух не тот… Слово «пидор» нельзя произносить вслух! Таково правило номер один современной деловой этики. Но вот Сакс всего на три года моложе, а по тому, как вскинулись его черные усики, ясно без комментариев: и он слышал . Юра Варнак, помощник Тяжелова и восходящая звезда корпоративного менеджмента, вскинулся было разъяснить политику фирмы, но Иван Иванович остановил его:
– Потом. На финише.
Юра кивнул понимающе. «Волнуется молодое дарование… Сейчас его выход».
– Что – на финише? – с оттенком «да, я нарываюсь» спросил Волк. – В смысле, я не понял, что – потом? Ведь что-то у нас будет потом, нет?
– Вот потом и объясню, – ответил ему Тяжелов.
Они посмотрели друг на друга как два пса – большой, серьезный, признанный вожак стаи, и поджарый, наглый, желающий проверить, не пора ли вожаку на покой. Волк первым отвел глаза. Но… не признал. Видно, что – не признал. Просто отложил выяснение иерархии до более удобного случая.
Тяжелов почему-то подумал, что Волк – в своем праве. Молодой злой волк.
– Ну а теперь, Юра, удивите нас. Вы знаете условия игры.
О да, еще бы ему не знать. Вакансий в Совете директоров «Рустеха» осталось две, а незакрытых позиций по кредиторским квотам – три. И если Варнак закроет сейчас все три одним ходом, ему полагается приз – оставшаяся вакансия.
Варнак встал, поправил галстук и нервно откашлялся. «Брось, парень, мы все отлично понимаем, что ты ничуть не волнуешься. У тебя был месяц на домашнюю работу, и ты ее, вот как Бог свят, довел до последней точки».
– Хочу представить вам, господа, Гарри Тандерболта.
Секретарша вкатила инвалидное кресло с афронегром ветхого возраста.
Сакс и Варнак, понимающе посмотрев друг на друга, принялись отыгрывать профессиональный дуэт аллегро ми-бемоль мажор. Сакс:
– Гражданин РФ?
Варнак:
– Вот уже две недели.
– Русский язык?
– В рамках необходимого.
– Медсправка по СПИДу?
– Идеальная.
– Сколько протянет?
– Не меньше года.
– Что защищал и когда?
– Регулярный участник маршей вузовских преподавателей в защиту права женщины на аборт. Зарегистрирован как почетный член Оргкомитета.
– Вузовский преподаватель?
– Тоже почетный. Раз в год на День благодарения в Портлендском университете имени святой Моники Левински читает студентам лекцию о том, как он в детстве видел преподобную Монику и что она была за человек.
Сакс повернулся к Тяжелову и сделал губами характерное движение: вопросов больше нет. Тогда Иван Иванович задал главный вопрос:
– Сколько?
Почетный член Оргкомитета булькнул нутром, пробуя на язык варварские русские слова, и произнес генеральную реплику:
– Трынацт тисеч ойробаксез манф… м-м-м-месячны.
Варнак покачал головой:
– Договаривались на десять.
Тяжелов прикинул: даже в этом случае вариант просто отличный. Специальное агентство по корпоративному квотированию содрало бы двадцать пять и никак не меньше. Молодец, Варначище, получишь свою вакансию.
Но и борзость спускать нельзя.
– Eleven thousand, – спокойно произнес Тяжелов.
Спидоафр издал возмущенное бульканье на смеси английского, русского и портового. Что-то про ущемление прав меньшинств.
– Федор Мартинович, ваш ход.
Сакс флегматично сообщил Тандерболту:
– I’m a lawyer. Eleven thousand. That’s enough.
Усики главного юриста воинственно приподнялись, словно у какого-нибудь аристократа, у герцога или, прости Господи, еще у барона какого-нибудь с богемными вкусами в момент решающей дискуссии о достоинствах имрессионизма.
Бульканье немедленно прервалось. Гражданину РФ дали бумаги и показали, где подписать. Он подписал. Его выкатили.
Можно было объявить финиш, распустить умных, оставить Волка и объяснить ему кое-что. «Хорошо сегодня прошло. Быстро», – с удовлетворением отметил Иван Иванович. Прошлый раз валандались двое суток: таджЫк оказался тайным молдаванином, а штатный спидоносец нагло помер, не предупредив учредителей заранее… А сейчас? Благодать, полная гармония.
Но тут всю гармонию испортил Волк.
Он поднялся из кресла и заговорил зычно, бурно, отчасти матерно. Суть его речи Тяжелов с непривычки уловил далеко не сразу.
– …с этим угробищем… мать твою… задротом заразным… абортофилом… мы, сука… одиннадцать, бл…дь, тысяч!.. еще с пидора́ми какая-то… всюду пидоры!.. неужели нельзя без пидоро́в?.. не хватает педофила вонючего… упыри… или сразу штаны снять и задницу расставить гостеприимно… что за жизнь, это что, с-сука, за жизнь такая… мои честно заработанные… одиннадцать же тысяч – и прямо на хрен!.. разводилово…
Как раз напротив Волка, через стол, сидел Федор Мартинович Сакс. Он слушал волчью речь со всем вниманием, тщательно, будто живой магнитофон, записывающий каждый звук для истории. Даже усы его застыли в немом смирении. Но Волку страшно не нравилось выражение глаз Сакса. Юрист как будто нечто подсчитывал, запустив металлически-холодную программу статистических подсчетов прямо в живое словесное тело речи. Чем дальше, тем больше не нравилось оратору пощелкивание костяшек на невидимых счетах, спрятанных где-то там, в черепной коробке Сакса. Сердясь на него, молодой штурман русского бизнеса постепенно перестал обращать внимание на всех прочих, упер кулаки в стол и стал медленно приближать свое лицо к лицу юриста. Дистанция между их носами постепенно сокращалась… сокращалась… сокращалась… цветы красноречия становились все более радикальными… по-латински прямому и по-русски мощному носу Волка оставалось всего два-три сантиметра до тарана, и рыхлый, пористый, крючковатый нос Сакса уже затрепетал в чаянии страшного удара, ледяной стихии, врывающейся в трюмы, и неминуемого поворота оверкиль. Вдруг две черные щеточки Федора Мартиновича разом опустились вниз и совершенно утратили доблестное сходство с баронскими усами, разом уподобившись усам киргизского батыра. От неожиданности Волк онемел. Словоизвержение его прервалось на полуслове. Так и застыл он в тщетном предвкушении победного тарана, а галстук его по пояс вошел в чашку с кофе и радостно плескался там.
Тяжелов с солидной опытностью обратился к Саксу:
– Ну, Мартыныч, по усам твоим чую: натекло?
Юрист, небывалым усилием размыкая контакт с гипнотическим взглядом Волка, ответил:
– В самый раз, Иван Иванович…
Все то время, пока Волка штормило, Сакс флегматично подсчитывал в уме: «Эта статья «за разжигание»… эта – «за возбуждение»… эта – «за недостаточную убежденность»… это – «за неуместные колебания»… эта – «за сомнения, выраженные публично»… а эта – опять «за разжигание». Старая добрая знакомая, самая древняя статья во всей обойме». На пятой минуте Федор Мартинович хладнокровно констатировал: «А вот теперь в сумме натекло на «за попытки пересмотра». Пункт «б»: с отягчающими – до восьми лет».
– Что… «натекло»? – хмуро осведомился Волк. Распрямившись и встав за спинкой офисного кресла, он принял гордую позу пастыря, вещающего в вертепе.
Сакс промедлил с ответом не более чем на секунду.
– Драгоценный Андрей Андреевич! Традиции нашей корпоративной этики предполагают неизменно уважительное отношение к региональному бизнесу. В духе мультикультурности и развития полиполярного диалога, мы всегда с большим вниманием выслушиваем суждения наших партнеров, не интегрированных в деловую этику центра. Для нас весьма ценно то своеобразие, которое вносит в предпринимательскую активность любой локальный тренд бизнес-культуры. Даже если первые шаги партнера в рамках давно освоенной нами сферы манифестируют некое расхождение с устоявшимися нормами коммуницирования, не сводимое к конвенционно принятым параметрам, мы считаем своим долгом проявить понимание в отношении избранного им ракурса восприятия общественной реальности и дать полную информацию о перспективах подобного рода действий. В данном случае имеется в виду достижение определенного уровня неконтролируемости предполагаемых последствий при выходе информации за пределы узкого круга лиц.
Тяжелов не без удовольствия мысленно перевел: «Тупое провинциальное мурло! Себя и нас подставляешь».
– Е… – смутился Волк. – Это ж я мягко…
Патрикеевна живенько повернула к нему острое птичье лицо:
– Переборщ, Дрюшенька. Ты зацени: где мы, чо мы… Люди тут… Ты давай, это самое… на фига? Глянь вокруг, как здесь воще… Ну? Ты же умный же…
Тяжелов опять занялся мысленным переводом: «Милый, ты погляди на эти рожи, тут одна жлобина московская на другой жлобине московской сидит и третьей погоняет. Нормальных-то людей нет, и мурло это тупое столичное, которому ты жизнь разъяснял, оно все равно не поймет и не оценит. А другие упыри, они что, слушать тебя станут? Не мечи ты бисер перед свиньями…»
– Что, и про пидоров совсем нельзя? – вежливо осведомился Волк. Не понимает… но хоть начал понимать, что не понимает.
Сакс под столом передал Тяжелову записочку.
Ивану Ивановичу нравилось звонкое слово «пидор». Минимум звуков, максимум отношения. Но ни одна живая душа даже под дулом пистолета не заставила бы Тяжелова, его, это слово, не то что произнести, а даже громко подумать. Только-только подумаешь такое слово, и на лице сейчас же высветится статья «за экстремизм». Огромными фосфоресцирующими буквами.
– Андрей Андреевич, если в ближайшую неделю к вам не явится следователь от одной из надзирающих организаций, вы будете должны нам всем, здесь сидящим, по гроб жизни. Тихонечко, Андрей Андреевич. Сидите тихонечко.
Не дожидаясь ответа, Тяжелов воззрел в тот комканый листочек бумаги, который сунул ему Сакс. Там значилось: «Только из-за крайней надобности. И при первой возможности».
Тяжелов понимающе улыбнулся Федору Мартиновичу. А про себя сделал зарубку на память: «Не станем торопиться. Хоть один у нас живой человек будет».
И тут Волк неожиданно ударил себя в грудь и поклонился всем присутствующим в пояс, на половине поклона ловко отведя лоб от спинки офисного кресла.
– Простите меня, люди добрые!
– Э! – растерянно крякнул Варнак. – Вы… что?
Волк поискал взглядом икону и, не найдя, перекрестился на потолок. «Ну да, формально в том направлении до неба ближе…» – отметил Тяжелов.
– Не вините меня, простого русского парня! Грешен! Перед всеми, открыто говорю! Чистую правду! Все как есть!
Он ахнул еще один поклон. Макушка его оказалась скрыта столом от взоров собеседников, и, кажется, на протяжении пары секунд разговор немо продолжала крепкая корма Андрея Андреевича.
– Вы… у нас тут… не… – пытался объяснить корпоративную этику Варнак.
Нимало не обращая на него внимания, провинциал воскликнул:
– Проверял вас, добрые люди! Хотел доподлинно узнать: нет ли среди вас разжигателей? Теперь вижу: все хорошие русские люди собрались! Ну, простите меня, необразованного! Простите, неопытного! Простите и жизни меня научи́те в вашем в великом в столичном городе! Кто я такой? Раб Божий, обшит кожей, ума палата, а ключ потерян… Не обессудьте, хотел как лучше! Учи́те меня, учи́те!
Квалифицирующие признаки всех статей, черной стаей круживших только что над Волком, растаяли в один миг.
«А беглый-то ушел! – всплыли неведомо откуда архаичные словеса в голове у Тяжелова. – Ловок!»
В третьем поклоне Волк сложился перочинным ножиком. Тяжелов отчетливо услышал, как коленка стукнула Андрея Андреевича по скуле.
«Юрод! Но какой хитрый…»
– Иван Иванович, вы позволите просветить?
Тяжелов кивнул Варнаку.
– Андрей Андреевич, вы с самого начала неправильно нас поняли. Вы христианин? Очень хорошо. Разве у нас кто-нибудь запрещает быть христианином? Да ни в коем случае. У нас в стране – свобода совести, а в корпорации – абсолютная, ничем не ограниченная толерантность… Вы ведь честно оформили визу на христианское вероисповедание в реестре официальных христиан?
– Честнее некуда! – отозвался Волк.
– И честно перерегистрируетесь каждые четыре месяца?
– Ни разу не забыл в течение пятнадцати лет.
«Силен, брат!» – Сам Тяжелов потихоньку ездил в одну дальнюю деревенскую церковку и очень старался не попасться в зубы корпоративной безопасности, органам конфессионального надзора или, еще того хуже, активистам из Общества реального гуманизма. Ни в коем случае. Отгуманят до полной потери статуса… А каждый раз стоять в километровых очередях, добиваясь продления визы, ему не хватало духа. Это же такая тоска! Да еще в его возрасте… Крестик он, разумеется, не носил. Только на Рождество и под Пасху Тяжелов надевал его… и не снимал, обливаясь потом от ужаса, по три часа в сутки.
…Варнак продолжал:
– И честно платите государству пошлину за принадлежность к традиционному вероисповеданию?
– Не жалея денег! Даже таких.
– И честно прошли проверку на склонность к мракобесию?
– Не жалея нервов! Даже столько.
– Что ж, – в голосе Варнака появилось большое моральное удовлетворение, – тогда у нас осталась всего одна маленькая проблемка. Это даже не проблемка, а… кило убытка!
Непрошибаемый топ-менеджер позволил своему голосу пять молекул истеричности. Или у нас не идет конвергенция полов? И взрослому серьезному мужчине запрещено хоть ненадолго раскрепощать внутреннюю женщину?
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 112; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!