Кравченко Василиса Руслановна
«Невидимка» (2015)
Это давно должно было произойти. Не знаю, чего он дожидался. Не знаю, зачем он тянул с этим несколько долгих лет. Дни были похожи один на другой и категорически ничем не отличались друг от друга. Единственным, что менялось в его жизни стабильно, были месяцы, дни недели и бесконечные числа от одного до тридцати одного. Все те предыдущие дни были такими же серыми, как сегодняшний. С чего вдруг это произошло сегодня, никто не знал, даже он сам. Если бы он находился сегодня здесь или поблизости, он вероятно был сказал: «Всё хорошо. Всё точно так же хорошо, как вчера». Только он сам знал, что «вчера» его было одинаково отвратительным и убогим, наполненным разочарованиями и глупостями, как несколькими днями ранее были его «позавчера» и «три дня назад». Его жизни позавидовал бы каждый любитель статистики, а ещё мёртвый или отходящий в мир иной.
Изо дня в день он терпел поражение за поражением, унижение за унижением, но состояние его по-прежнему изо дня в день характеризовалось им самим как «хорошо». Однажды он даже чуть было не выпалил это треклятое «хорошо», когда его спросили про погибших от чахотки родственников. Он отвечал «хорошо» практически бездумно, подсознательно приучив себя к тому, что такой ответ вполне сгодиться для того, чтобы закончить разговор или сразу же отбить охоту разговаривать.
Никто не представлял, что человек может опуститься да такого ужасного состояния. Он и сам не представлял. Даже короткие, похожие как две капли воды дни глубоко ненавидели его и старались быть ещё более похожими. Пытка ежедневно множимой боли настолько забила его, что он потерял интерес к жизни. Узнав о том, что жить ему больше незачем, первые пару дней он пытался отыскать потерянный смысл, но не смог найти его. И тогда он поставил на себе чёрный жирный крест. Он начал ждать, когда такой же крест, только кованный поставят на его могиле.
|
|
|
Каждый день он думал об одном и том же. Каждый день он спрашивал себя: «Неужели есть что-то ещё более ужасное, чем то, что я уже пережил?»
Он стал бояться зеркал и отражающих поверхностей. Каждый раз, видя своё отражение в луже или в тёмном осколке от бутылки из-под вина, он вздрагивал и спешил перевести взгляд на свои башмаки. Заметив, что пряжки его так же отражают его самого, он без сожаления срезал их ножом. Со временем он отвык от своей внешности и, порою проходя мимо огромных витрин, принимал своё отражение за манекен или же за какую-нибудь уродливую куклу, выставленную на продажу.
Никто не знал, что каждое слово произносилось в его голове чужим голосом месяцами. Никто не знал и поэтому без проблем разговаривал с ним. Когда чужие слова жужжащим потоком чуть не смысли его собственные, он свёл всё общение с другими на «нет» и очень долго, закрывшись в ванной комнате, опускал лицо под набранную в медный таз воду.
|
|
|
Он часто думал, что он совершенно невидим. Когда он шёл по улице, знакомые не здоровались с ним. В очередях его вечно обгоняли. Когда он был в гостях - его не замечали и не предлагали ему то, что предлагали другим. На него никогда не раздавали карты, хотя некогда он числился в списках лучших игроков. Однажды его чуть ли не затоптала лошадь. Кучер, управлявший этой лошадью, даже бровью не повёл, несмотря на то, что всего пару минут назад готов был со страху стегать кнутом пробегавших рядом с колёсами собак, только бы не задавить ни одну из них.
После этого случая он поверил, что время от времени исчезает из жизней людей. В последние дни он стал вспоминать об этом чаще и чаще.
Никто не предполагал, что кончит он именно так. Многие знали, но никто не предполагал. Он часто шутил, пока ещё мог, что ей-богу выстрелит себе в голову, если в жизни его что-то не изменится. В жизни его ничего не изменилось.
Не желая показывать «слабость» перед теми, кто изо дня в день губил его внутренний мир, он выстрелил себе в висок из старого, купленного на последние деньги пистолета, находясь в собственной квартире. Он не оставил ни записки, ни полноценного завещания, однако учтиво обмотал себе голову своей посеревшей от постоянной носки рубашкой, чтобы от стены не пришлось в последствии оттирать кровь и остатки от его давно уже сломавшихся мозгов.
|
|
|
Его не нашли и даже не похоронили под чёрным крестом, который он столь метафорично давно поставил на самом себе тогда, когда ещё был жив. Дом был отдан под снос в день его самоубийства. Он был «похоронен» под бетонными, потрескавшимися стенами. Без почестей, без слёз близких, без цветов и надгробия. Именно так, как умирают «невидимки».
Пикалёва Светлана Сергеевна
«Зеленая карета»
Две сгорбленные фигурки не спеша брели вдоль опушки заснеженного леса по чуть заметной змеящейся тропке. Одна фигурка была поменьше другой: тот, что постарше звался Тарасом, а младший – Егоркой. Тарасу в тот год минуло двенадцать, а Егорке через пару месяцев должно было исполниться шесть. Мальчишки удивительным образом походили друг на друга: оба в грязно-серых лохмотьях, которые едва ли давали какое-то тепло в зимний морозный день, оба голубоглазые, с соломенного цвета кудрями, которые так и норовили выбиться из-под старенькой ушанки и залезть прямо в глаза; оба курносые и краснощёкие. Только вот мальчишка повыше походил уже скорее на мужичка, разве что без усов.
|
|
|
Во всём сосредоточенно-задумчивом выражении его лица, в серьёзном взгляде холодных голубых глаз не было уже той детской наивности, которая озаряла лицо его младшего брата. Тарас слишком многое понимал, слишком многое видел за свой короткий век. Он во всех подробностях помнил тот ужасный день, когда год назад нелепый случай отнял у него отца.
В тот день отец впервые взял Тараса с собой валить лес, заготавливать дрова. Мальчик был вне себя от радости: ещё бы, ведь его считают совсем взрослым! Егорка даже расплакался от зависти, когда отец с Тарасом уходили в лесную чащу! Но, довольный оказанной ему честью мальчишка, лишь показал младшему брату язык и, взвалив топорик на плечо, зашагал за отцом.
«Вот если бы я знал заранее, что случится в этот день! Если бы мог предвидеть те беды и горечи, которые обрушатся на наши бедные головы! Уж я бы уговорил отца в тот день остаться дома», - размышлял Тарас. И перед глазами снова замелькали жуткие картины из прошлого: неосмотрительно подпиленное кем-то дерево валится прямо на отца, Тарас с криком кидается к родному человеку, но ничем не может помочь; мальчик плачет, зовёт на помощь взрослых... Но рядом нет ни души, и отец умирает на его глазах, успев только произнести: «Будь надёжной опорой маме…»
И теперь всё это живо встало перед двенадцатилетним мальчишкой. Он ясно осознал, как трудно им жить без кормильца. Вспомнил, как в одиночку потом мать сквозь усталость и боль обрабатывала землю, чтобы собрать скудный урожай, как по ночам плакала от бессилия перед горькой судьбой, думая, что дети спят, и никто не услышит её стенаний. Всплыла в памяти Тараса и первая попытка наколоть дров… Если бы только был жив отец… Как бы они тогда зажили!
Как раньше бывало хорошо: в доме тепло, в жаркой печи варится рассыпчатая картошка, на столе дымится только что испечённый матерью хлеб… А теперь что… Ведь мать нарочно отправила их в соседнюю деревню этим утром! Велела показать младшему брату, как Маслену будут жечь, как горящее колесо с горы будут скатывать. Но Тарас-то знал, зачем на самом деле выпроводила их мать. В доме еды оставалось лишь на двухлетнюю Машу, его младшую сестрёнку. «Отправила, чтобы мы с Егоркой не видели, как Машка уплетает последнюю картошину», - с обидой подумал Тарас. Ему кушать страсть, как хотелось. В животе ещё с утра булькало.
И, словно прочитав мысли старшего брата, Егорка с надеждой спросил:
-Дала ли нам чего маменька на зубок?
-Нет, ничего она нам не дала.
-Каши хочется, - захныкал Егорка. И вдруг громко закашлялся.
-Что с тобой?
-Знаемо что. Умру я скоро, - неожиданно посерьёзнев заявил Егорка.
- С чего это вдруг? Ты мамке не вздумай такое ляпнуть. У неё и без твоих выдумок забот полно.
Егорка снова закашлялся и ничего не ответил брату.
А погода выдалась в тот день на редкость хорошая: ярко светило далёкое зимнее солнце и от этого снег мнился мальчикам россыпями драгоценных камней. У Егорки даже глаза заболели от всего этого блестящего великолепия. «Снег похож на леденцы!» - мелькнуло в его голове. И, чтобы отвлечься от мыслей о сладостях, мальчишка стал глазеть на Солнце.
Но и оно показалось ему в тот момент тарелкой дымящейся гороховой похлёбки. Как было бы здорово ощутить этот жар внутри себя! Егорка сильно озяб в своих лохмотьях и отчего-то задыхался. «Скорее бы дом,- мечтал он, - может быть, маменька сварила пару картошек для нас с Тарасом». Так и смотрел бы мальчишка на Солнце, смотрел бы до рези в глазах, до полного ослепления, но старший брат одёрнул его. Ребята подошли к знакомым местам.
Деревня, в которой они жили, звалась Дуловкой. И не напрасно так прозвали это место предки: стояла она на холме, круглый год находясь во власти всевозможных ветров. По одну сторону деревни стояли крепкие, ладно скроенные дома, которые сейчас, укрытые снежной шапкой, походили на огромные грибы. А по другую сторону деревни ютились старенькие покосившиеся хатки.
Егорку всегда удивляла эта разница между одной и другой стороной Дуловки. «Почему бы, - рассуждал он,- богачам из хороших домов, не отдать часть своих добротных брёвен бедным людям с их покосившимися домишками? Тогда бы всем было хорошо. Всё было бы честно». Но взрослым было невдомёк до мыслей бедного мальчишки в грязных лохмотьях, и они, как ни в чём не бывало, продолжали жить в своих домах и домишках.
Солнце уже клонилось к закату, когда мальчики прошли через деревню и на её окраине увидели свою почерневшую от времени хату, окружённую плетенью. У калитки, словно два часовых, стояли пушистые ели с посеребренными лапами. Братья направились прямиком в дом, окрылённые надеждой найти в доме тепло и долгожданную пищу.
Но, увы, внутри их ждал холод, почти такой же, как снаружи, и пустота – матери и сестры не оказалось в доме. Уставшие мальчишки опустились на лавку. Егорка почувствовал как его, несмотря на царивший в доме холод обдаёт жаром, он сильно закашлялся и без чувств повалился на лавку плашмя.
Очнулся он от собственного удушающего кашля. Егорка ощутил тепло, идущее уже не от его тела, а откуда-то снизу. Он лежал на печи. Мальчик разлепил тяжёлые веки, и в глаза ему бросилось взволнованное лицо матери, которая стояла на лавке около него и с тревогой смотрела на Егорку.
- Покушать бы, маменька, - жалобно протянул мальчуган.
Но мама только тяжело вздохнула и ничего не ответила.
За окном уже вступила в свои права зимняя ночь, завывал ветер, да так, что казалось, вот-вот он ворвётся в хату и унесёт с собой всех её обитателей. Тарас сидел за столом и деловито строгал деревянный брусок, рядом с Егоркой на печке сопела Машенька… Маменька рядом. Но отчего-то на душе у мальчика было неспокойно.
В голове его вертелись мысли о тепле, о солнце, о весне. Это время года для Егорки обозначало сытость и спокойствие.
-Маменька, а скоро весна?
- Скоро, малыш, - ответила мать, обрадованная тем, что Егорка почувствовал себя лучше.
-А как мы узнаем, что она наступила?
-Мы почувствуем. Весна промчится по нашей земле на зелёной карете, приведёт с собой многих птиц, оденет деревья в праздничный убор, украсит поля россыпью цветов.
-Вот бы мне уцепиться за запятки этой кареты и прокатиться вместе с Весной!
Мать улыбнулась:
-За ней не угонишься, малыш. Она пролетает как вихрь, проезжает по всей земле ночью, пока ты спишь - ты её и не увидишь. А утром выглянешь в окошко - на дворе стоит весна.
-Хоть одним глазком бы посмотреть на зелёную карету, - мечтательно потянул Егорка.
А Тарас, услышав такие речи, снисходительно хмыкнул.
Мама продолжала:
-Карета Весны запряжена шестёркой позолоченных коней в алых и зелёных шляпах. Кони эти резвые, быстроногие, копыта у них серебряные. А на запятках кареты сидит чёрный грач. Нет, куда там… Не угонишься за этой каретой!
Егорка не ответил. Кашель снова подступал к горлу и начинал душить мальчика.
Мать задула свечу, и хату окутала густая непроглядная темень. Ветер по-прежнему завывал за окном.
«Скорее бы эта карета промчалась… Так кушать хочется»,- мысли мальчика путались и беспорядочно метались, как в лабиринте. Наконец, в последний раз закашлявшись, Егорка погрузился в сон.
Ему грезилось, что Весна забрала его к себе в карету, что он пытается разглядеть её лицо, а она прячется, стыдливо закрываясь веером. И так они несутся по земле в зелёной карете, Егорка и Весна. А мимо пролетают города и сёла, позади остается одетый в праздничный убор лес…
Утром, когда мать подошла к печке, она обнаружила на лице Егорки счастливую улыбку. Только душа навсегда оставила его замёрзшее тело. Душа неслась по небу туда, где нет горя и болезней, неслась в зелёной карете к теплу и счастью.
Редчиц Дарья Сергеевна
«Самый счастливый день» (2015)
У меня завтра день рождения!» - в очередной раз подумала Вика, собираясь уезжать домой, где её ждала семья- в общежитии , конечно, хорошо, но дома, дома лучше, хотя детство уже давно помахало ей рукой и уехало на четырёхколесном велосипеде. Девушка с лёгкой грустинкой иногда вспоминала о нём, но чувствовала, что становится полноценной хозяйкой в доме. Чувствовала она это по тому, как плавно перетекали домашние заботы в её руки
Обняв свою любимую подругу Иришку, она поспешила в семейное гнёздышко. Время летело со страшной силой, пока автобус уносил Викторию домой, в её голове промелькнули события последних лет, а именно – поступление в университет, сейчас она была на третьем курсе, знакомство с подругой-самой единственной и самой близкой. Учеба давалась довольно легко, но самое главное это то, что у Вики была счастливая и любящая её семья.
Автобус остановился. Пассажиры, ещё пару минут видевшие сладкие cны на
мягких сидениях, проснулись и стремительно покидали их .Вслед за ними последовала и Вика. Она сразу заметила белый автомобиль, который стоял на другой стороне улицы- это был её папа.
Едва заметив отца, Вика поспешила к нему, такому родному и нежному, да-да, именно, нежному, потому что отношения отца и дочери были наполнены
самой необыкновенной нежностью .
-Привет, папуля!
-Викулька, привет!!! Ну, как дела? Рассказывай!
И она рассказала обо всём, что произошло за последнюю учебную неделю, но это всего лишь мелочи жизни, не требующие особого внимания. Вскоре отец и дочь приехали домой , дома их ждала мама. Мама Вики всегда была заботливой хозяйкой, которая окружала свое заботой весь дом.
- Мамочка, привет! Как же я рада тебя видеть! -вновь воскликнула Вика
Ну, привет, путешественник!- Как всегда с улыбкой отвечала мама.
Вика радовалась, но вдруг она поняла, что радость была не на самой высокой ноте – она была чуть приглушённой, но почему она ещё не знала.
Нас тупил вечер, осенний вечер, в котором чувствовалось лёгкое шуршание листвы, опавшей за сентябрь.
После прогулки с собакой Вика пришла домой и стала играть с милым и дорогим существом, ей казалось, что собаки иногда, да, пожалуй, всегда были преданнее людей, а это самое главное, что находила молодая девушка в людях, которые не были «серой массой».
Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта. На кухне собрались родители и бабушка. Разговор, происходивший между взрослыми был не из самых приятных, это можно было понять по тому, как мама говорила о родинке, которая изменила свой размер и кровоточила.
- Нет, мне нужно ехать, иначе будет поздно!- прерывистым голосом повторяла мама. Папа молчал. Так, наверное, делают все мужчины, которые понимают, что если не сделать маленького шага, то земля уйдет из- под ног, и кто- то исчезнет. Вика изнутри наполнилась горечью и болью- она поняла, что случилось что- то страшное.
Пришёл любимый день Вики- её день рождения. Ей исполнилось двадцать лет - круглая дата. Казалось бы, праздник должен был наполнять её сердце, но после вчерашних событий этот день стал обычным днём, перевернувшим лист календаря с числом девятнадцать на число двадцать.
По прошествии двух недель маму положили в больницу. В доме царил хаос – Вика уезжала на учёбу, а папа без мамы как без рук, правда, ему помогали знакомые, но это было совсем не то, что раньше – не было всеми любимого уюта - не было мамы.
Диагноз оказался катастрофическим, это слово перевернуло всю жизнь Вики, оно не означало, к сожалению речного обитателя, смешного и нелепого на вид- оно означало болезнь, и болезнь эта называлась РАК.У мамы Вики была меланома, образовавшаяся из родинки на её лице. Вика, окруженная заботой родного человека, никогда не представляла, что такая беда не только постучится в их дом, но и захватит власть, подобно колонизаторам, расползаясь чёрным пятном на лице родного человека. Теперь она стояла перед иконой Божией Матери, которая была установлена над входом в палату, где лечат онкологических больных. Вика молилась. Её тело горело, думалось, что вот- вот- и она заплачет, но- нет, она никогда не показывала слёз родным людям, не случилось этого и теперь. Был первый день после операции . Мимо Вики то и дело проходили медсёстры, врачи, и вот- показалась мама. Всё было печально на её лице :левая часть его была зашита , это выглядело ужасно- нежная кожа была вырезана хирургическим инструментом.»Бедная мама.»,- мелькнуло в голове у Вики.
- Здравствуй, доченька.- сказал приглушённый голос, лишь незначительные оттенки его напоминали, что это был голос мамы- некогда веселой и жизнерадостной. Дочь старалась не показывать своих чувств изо всех сил, но ей ужасно хотелось положить ей голову на плечо и заплакать, но сила воли не дала ей этого сделать -Вика была очень сильным человеком. Разговор пролетел быстро, она чувствовала- мама хотела спать, потому что веки её словно лавина сходили на глаза и не давали ей смотреть на мир.
-Ладно, мам, я пойду. -заторопилась дочь. В это время в её голове творился необъяснимый страх и ужас.
-Иди, Вика, иди. Я тебе потом позвоню.
-Пока.
Не было даже и прощального поцелуя, которым прежде одаривала мама свою дочь, Вика ушла в полной печали. Проходя по улицам, она с сожалением смотрела на прохожих- таких разных, но по- своему счастливых …
Так прошла осень. Но, как обычно бывает – время летит быстро- пришла зима. Новый год уже наступил. В семье Вики по- прежнему витало горе – мама чувствовала себя плохо. С каждым днём она таяла на глазах. Утро начиналось не с веселья, а с молчания, почти гробового. Вика пыталась побольше поспать, отвернувшись к стене, но и это не помогало- становилось всё тяжелее и тяжелее. Днём картина выглядела не лучше чем утром, только иногда мама говорила Вике: «Будешь хозяйкой- не бросай дом.»Вика в ответ ничего не могла сказать- она не верила, что удалённая опухоль дала метастазы и начала прогрессировать. В ней жило ещё то чувство, которое называется надежда.
Наступило тринадцатое января- день, когда Викины мысли должны были оправдаться .Она ничего не спрашивала , даже у папы, она просто ждала, что УЗИ, на которое направили мать покажет положительный результат.
Сначала доехали до города, потом два часа на маршрутке, и вот- Вика с мамулей приехали в поликлинику- ту самую, где одни получали путёвку в дальнейшую жизнь, а другие – в её сестру- смерть. Этих людей было так много, что эти надежды уже начинали рушиться .Она сбегала и общежитие, и снова вернулась, потом опять сделала тот же круг. Когда прибежала последний раз , то увидела, что мамы нет- она было у врача. Все сидели тихо. Вика замерла, и вот- появилась мама:»Викуля , я здорова!!!»От радости дочь взяла маму за руку, как делают маленькие дети, едва делающие первые шаги, чтобы не упасть, и больше не хотела её отпускать, они шли по улице и Вика вновь радовалась жизни.
Всё закончилось, и закончилось полной победой над непобедимой болезнью. Тринадцатое января стал самым счастливым днём в жизни Виктории Фоминой. Больше не нужно было ничего - кроме мамы живой и здоровой.
Тихомирова Диана Карэновна
«Ночной гость»
Глава 1.
Владимир Семенович Астахов, мужчина средних лет, впрочем, выглядевший старше из-за проседи на висках и выражения лица, свойственного древнему старику, уже пару недель жил жизнью этого старика. Нельзя утверждать, что такая жизнь приходилась ему по нраву, но и обратное сказать было бы трудно; он ясно сознавал, что переживает глубокие перемены, но что это были за перемены понять решительно не мог. Это был человек невыдающейся, но приятной внешности: роста выше среднего, плечист, гибок, с глазами пепельными, как будто выгоревшими на солнце. Наряд его также был всегда небросок и скромен: пара серых брюк и рубашек им в тон составляли весь его гардероб. Должность его состояла в деле не столь заметном, но чрезмерно важном - он был учителем русского языка и литературы. На преподавание последней отдавал сил и времени значительно больше, чем на соседствующую дисциплину и в итоге был удостоен "увольнения по собственному". Одни сочувствовали бедняге, другие уважали преданность делу, третьи, напротив, втихомолку осуждали, называя его человеком "безответственного склада характера". Но таких, кто бы осмелился вступиться за горе-учителя не нашлось. Конечно, были кой-какие протесты со стороны детишек, обучавшихся у Владимира Семеновича, но особого значения им решили не предавать, так что работы наш герой лишился без громких прений и разбирательств.
Сам за себя Владимир Семеныч хлопотать не умел и не любил; ноне утерянное место получил лишь по случаю болезненного волнения о нем младшей сестры Жанны Владимировны Бахвальской, расставшейся с девичьей фамилий аж к тридцати шести годам. Она всегда знала, что ее братцу претит любая возня, связанная с собственной судьбой; он находил эту возню ни то чтобы делом постыдным, ни то чтобы был ленив, но всё ему казалось, должно образовываться само собой. Астахов напрямую относился к сорту людей, свято верующих в распределительную функцию фортуны. Упование на то, что "сами найдут и всё предложат" цеплялось за навязчивое " едва ли во мне нуждаются", заслоняя собой справедливую оценку своих сил.
"Внушайте, внушайте. Побольше внушайте мальчику катастрофу, которая непременно произойдет в случае его исчезновения. - Говорил Галине Игоревне Астаховой, теперь уже покойной матери нашего героя, пятидесяти шестилетний старичок, психолог, знаток по части подростковых трагедий. - У него частично отсутствует инстинкт самосохранения. Это встречается у многих детей, но в большинстве случаев выражается несколько в иной форме: побеги из дома, неблагоприятные компании, склонность к насилию... Словом, наблюдается процесс апослушания. У Вас же случай несколько иной. Это не бунт, не вызов миру, а ,напротив, страх перед ним. И все, что мы можем сделать, это внушить ему веру в себя, в свою нужность, Вы меня поняли?»
Глава 2.
Увольнение Владимир Семенович воспринял болезненно, но, в общем, держался молодцом. Спустя пару дней он перебрался на дачу, там в первое же утро выудил несколько здоровых карасей из вырытого еще его дедом, пруда. Астахов любил этот старый дом, его уютную веранду и маленькую летнюю беседку, в которой они с сестрой проводили летние каникулы. Ему нравился густой лес, опоясывающий их скромное имение, нравились черные августовские ночи, каких не встретишь в городе. Это были ночи, когда без света фонаря нельзя было увидеть даже собственных мыслей. Сейчас как раз наступало время таких ночей: тихих, странных, будоражащих воображение.
Вечерний клёв был хорош. Возвращаться домой Владимиру Семеновичу не хотелось: сильно полюбились ему эти тихие вечера на берегу зеленого прудика. День за днем Астахов всё сильнее влюблялся в это, спрятанное от любопытных глаз, местечко. Он чувствовал особенную связь с природой, ощущая себя ее частью. Но в какие прекрасные условия не помести человека, какую свободу не дай – рано или поздно ничего ему будет не нужно, если рядом нет того, кто мог бы разделить с ним это счастье. Бессознательная тоска понемногу завладевала Владимиром Семеновичем, но он пока не придавал ей особенного значения. «Это временно, пройдёт,» - успокаивал он себя. Но сейчас, наслаждаясь вечерней рыбалкой, он чувствовал, что эта тоска уже присматривает себе местечко на противоположном берегу, забрасывает свою удочку в его водоем, смотрит в глаза, ждёт приглашения на чай. «Как бы ни так! - снова протестовал Владимир Семенович, - вы еще плохо знаете меня, леди. Очень скоро я заставлю вас смотать удочки и найти себе другого напарника».
Уже достаточно стемнело, когда филолог-рыбак очнулся с удой в руках после непродолжительной дремы на еловом лапнике. Леска была оборвана, а светло-синий поплавок болтался на одном из камышей. Правый бок, на котором спал Астахов, сильно затек. Стряхнув с себя остатки дремоты, Астахов, наконец, обратил внимание на выведенное из строя рыболовное снастье, а также на желудок, надрывавшийся в истошных серенадах. Пожалев беднягу, Владимир Семенович, было, направился к дому, но не дошел до входной двери шагов тридцати – длинная тень пробиралась к ней, озираясь по сторонам. Тень без всяких сомнений, принадлежала человеку, что было весьма необычно для этих мест. Астахов замер, решив выждать немного времени и проследить за дальнейшими действиями «тени», которая явно замышляла что-то нехорошее.
Бывают встречи ненужные, бесполезные и даже вредные. Встречи, от которых в памяти не остается ничего, а если и остается, то воспринимается как мусор, не пригодный для ностальгических воспроизведений. К счастью, не только из таких встреч состоит жизнь. Есть среди них те, которые навсегда способны изменить человека. Они случаются также внезапно, как и заканчиваются, но чувства и мысли, оставшиеся после них, не покидают нас долгие годы.
«Тень» в нерешительности стояла у двери, не рискуя издать какой-нибудь шорох. Владимир Семенович предположил на секунду, что мог быть замечен, но скоро понял, что позиция его более чем удобна и непримечательна: старая антоновка удачно загородила учителя от беспокойных глаз ночного гостя. Неизвестный шарил по карманам брюк, словно надеясь найти в них что-то безвозвратно утраченное, но, увы, не находил. Владимир Семенович всеми силами пытался вглядеться в лицо неожиданного гостя, однако посаженное с годами зрение в очередной раз его подвело. Между тем, неизвестный неуверенным шагом сошел с порога и двинулся вдоль окон. Двинулся медленно, заглядывая в каждое из них, все еще не забывая бросать тревожные взгляды по сторонам. Дойдя до угла фасада, человек-тень резко завернул за него. Владимир Семенович не сомневался в том, что некто ищет способа влезть в его дом. Астахов, нащупав в нагрудном кармане ключи, ловким движением пальцев извлек их оттуда. Путь до двери он преодолел с той же виртуозной скрытностью; а уже через секунду оказался дома, радуясь тому, что настолько вовремя вернулся с рыбалки. Теперь оставалось принять главное решение: обнаружить свое присутствие или затаиться в ожидании? Казалось бы, что тут думать? Включи свет, сымитируй разговор по телефону, покажи, дескать, хозяин дома и лучше сюда никому не соваться. Но внутренний голос уговаривал Астахова категорически этого не делать, а на вопрос: «И как мне тогда быть?», бесстыдно помалкивал.
Пока Владимир Семенович раздумывал над сложившейся ситуацией, прошло не менее десяти минут. Слабая надежда на то, что всё это сможет сойти за недоразумение, угасла, как только из прихожей донесся металлический скрежет: было ясно – некто решился на взлом замка.
Время для размышлений истекало. Астахов уже не сомневался в том, что враг держит курс на его территорию. Тут он вспомнил французов, вошедших в Москву, Кутузова, сравнившего их с «яблочками», и решение пришло ему в голову само собой. «Пусть войдет,- решил он. – Хлебом-солью не встречу, но организовать интересный досуг берусь.»
Старый замок ходил ходуном под давлением хитроумных отмычек, но поддаваться им не спешил. Наконец, что-то сдвинулось с мертвой точки, древний механизм захрустел, и получасовая борьба между безмолвным стражем дома и невесть откуда взявшимся вторженцем была окончена. «Победитель» беззвучно выдохнул, сделав первый, лишенный уверенности шаг, на неизвестную территорию. Искусственная тишина встретила его прямо с порога. Любой здравомыслящий человек испугался бы этой тишины. Но этот не обратил на нее никакого внимания, словно встречались они каждый день. Неизвестный зашаркал руками по стенам, надеясь отыскать там полагавшийся каждому дому выключатель, но наткнулся лишь на комок проводов, уродливо торчащих из углубления в стене.
Желтый круг света, раза в два превышающий диаметр человеческой головы, метался от одной точки к другой, позволяя рассмотреть лишь отдельные предметы интерьера. Первой в глаза бросалась массивная волчья голова, привинченная под потолком таким образом, чтобы глаза убитого зверя смотрели прямо на остановившегося в прихожей гостя. «Человек-тень» долго стоял против нее и всматривался в застывший взгляд животного; затем, как бы в знак того, что они поняли друг друга, послал хищнику одобряющий кивок. На мгновенье показалось, что черная пасть зверя разъехалась, торжественно обнажив сверкающие клыки. «Зубы у него – как жемчуга…» - всплыла в памяти вторженца строчка из давно позабытого стихотворения. Непрошеный гость, казалось, уже не помнил цели своего визита, только все шагал вперед, минуя комнату за комнатой, повторяя вслух: « Садом шел Христос с учениками… Садом шел… Как же там дальше?»
Между тем, свет фонаря скользил от одного предмета к другому, бесцеремонно шарил по хозяйским полкам, не натыкаясь ни на что стоящее. Были разные книги, газеты, две или три пепельницы, судя по всему, никогда никем не использованные, одна иконка, изображавшая рождение Христа, глядящие с портретов глаза симпатичных женщин, словом, все как у всех. Мебель во всем доме была старая, подобранная весьма эклектично. Впрочем, неизвестному не было до этого никакого дела. Он бродил из комнаты в комнату, словно пришел на выставку в музее, но никак не мог найти нужного зала. Самая дальняя комната оказалась похожей ни то на карцер, ни то на склеп: окна намертво заколочены, сквозь небольшие щели просачивался ветер, стены аккуратно обклеены газетами. Не было ни мебели, ни других предметов, придающих хоть малейшую оживленность интерьеру. Ничего, кроме серой деревянной двери, приоткрытой буквально на ладонь. Неизвестный заинтересовался… Нет, не дверью, вырезками из газет. Некоторые из них были, что называется столетней давности, но некоторые «не доросли» и до пяти лет. Пресса живо интересовалась тем, откуда у мелкого чиновника недвижимость за границей, сколько нынче стоят услуги хорошего юриста и серией жутких убийств, потрясавших страну уже несколько лет подряд. Последняя тема возглавляла большинство пестрых заголовков, способных внушить ужас читателю даже с самыми крепкими нервами. Посетитель жадно вчитывался в каждую статью, связанную с очередной жертвой «женоненавистника» ,как его прозвали в народе. Спустя какое-то время он почувствовал, что начинает задыхаться и, чем больше он читал, тем сильнее был приступ. Оторвавшись от газет, он ощутил тошноту, сопровождаемую сильным головокружением; воздуха по-прежнему не хватало. Ночной гость медленно осел на пол, держась за тяжелую, словно налитую осмием, голову. В холодной комнате будто бы резко подскочила температура: лицо неизвестного покрылось ледяной испариной, руки выбивали дрожь, пространство обволокла невыносимая духота. Вторженец каким-то чудом нашел в себе силы для того, чтобы подняться и последовать прочь из неприятной комнаты. Серая деревянная дверь, была открыта теперь больше чем на пол-ладони и человек-тень, уверенный в том, что вошел в комнату именно через нее, сделал несколько уверенных шагов вперед. Потребовалось немного времени для того, чтобы он успел додуматься о неверности выбранного пути, но это было уже не важно – с другой стороны двери отчетливо щелкнул замок. « Вот и наши «яблочки.» - выдохнув, произнес Владимир Семенович Астахов.
Глава 3.
Плотно прижатые к стене доски, несколько банок желтой краски, рубанок, еще какие инструменты – лишь малая часть того, что увидел вокруг себя неизвестный, еще до конца не понявший, что заперт в чулане. Это потом, через несколько минут, он будет долбить в дверь ногами и руками; потом поймет, насколько «попал»; потом, лишившись сил, рухнет на устеленный опилками пол и осознает неизбежность наказания, которого ждал всю жизнь. Только после этого он успокоится и решится на разговор, о котором помышлял множество мучительных раз.
- Лучше не брать тебе жёлтый... - Сидя на полу и опершись спиной к двери, немного охрипшим голосом проговорил тот, кто еще пару минут назад готов был разнести эту дверь в щепки. Астахов, сидящий в аналогичной позе по другую сторону баррикад, казалось, ждал этого.
- Будь я на вашем месте, то размышлял бы немного о других вещах.
- Желаю тебе не оказаться на моем месте.- Отвечал Астахову всё тот же, но уже более спокойный голос.
- С полицией успеете все обсудить. И краску, и отмычки, которыми мой замок взламывали. И вообще всё, что хотите.
- Только не думай, что я пришел тебя обкрадывать. Я не вор и чужого не брал никогда. И пришел сюда с другой целью. – Огрызнулся голос.
- Вот-вот. И про цель свою им расскажешь.
– Астахову не нравилось, что неизвестный игнорирует его «выканье» и тоже переключился на стиль собеседника.
- Куда это исчезла ваша учтивость? – отозвался голос.
- Ну, надо же, какие слова знают воришки.
- Я не вор. И тем более, не воришка. А вообще, лучше не бросаться такими словами. Особенно, в сторону преступника, промышляющего грабежом. «Воришка» для него всё равно, что для писателя «писака» - унизительно.
- Ну и зачем же человек, который «никогда чужого не брал», влез в мой дом? - спросил Астахов.
Последовала продолжительная пауза. Астахов впервые заметил, насколько омерзительна была эта комната. «Живые не должны ютиться в доме с такими комнатами. Она похожа на преддверье Ада: черная, холодная, но при этом ужасно душная. Пустая, пустая…»
- Я страшный человек. Нет, я… Для таких название придумать трудно. Хотя, может, у тебя получится. – Голос неизвестного заметно дрожал. Астахов приготовился слушать.
- У моего отца был пес по имени Чингиз, начал неизвестный,– здоровенная овчарка. Каждое утро они гуляли в поле, недалеко от дома, а я смотрел на них и ныл. Обида прошибала меня каждый раз, когда я видел, как ласково обращается он с псиной, притом, что родной сын никогда не слышал хотя бы одного доброго слова. Вроде как, мы с собакой поменялись местами…
Мы жили втроем: Отец, Чингиз и я. С женщиной, выносившей меня в своём утробе, я не встречался, даже не представляю, как она выглядела. Зато много слышал о ней от отца. Сказать, что услышанное мной было неприятно... Нет, он рассказывал ужасные, немыслимые вещи и мне, ребенку, приходилось это всё слушать. Я просил его остановиться, а он начинал вопить в приступе ярости, говорить, что я никогда не стану мужчиной, если не узнаю правду. И я, скрепя сердце, продолжал слушать омерзительные нравоучения свихнувшегося мужлана… О том, что все женщины – проститутки, я узнал в шесть; что все они не достойны нынешнего их места в обществе – и того раньше. По мере взросления я получал все более отвратительную информацию, касающуюся женского пола и…
- Я не понимаю, - вклинился Астахов, - к чему ты все это. Я не психолог, извини.
- Да ты что? – усмехнулся голос, - ну а читать умеешь?
- Естественно.
- Тогда будь добр, прочти мне что-нибудь из печати.
- Да у меня и нет здесь ничего, не выписываю, - с подозрением в голосе произнес Астахов.
- А на стенах у тебя что? Встань лицом к этой двери и сделай пару шагов вправо. - Астахов не без интереса повиновался хриплому голосу.
- Читай статью за 19…, рядом с фотографией симпатичной брюнетки.
- «Женоненавистник еще на свободе»? – спросил Астахов и почувствовал, как кровь отхлынула к ногам. Собеседник не отвечал. Учитель зафиксировал фонарик в одном положении и принялся читать:
«Как сообщают местные правоохранительные органы, за последние два месяца были обнаружены тела еще трех женщин, чьи имена стали известны сразу же после опознания. Как утверждалось ранее, первая жертва жестокого убийства была найдена в подъезде собственного дома. По показаниям свидетелей, Наталья Борисовна Уланова, двадцативосьмилетняя журналистка, возвращалась домой от подруги около 23 часов вечера. Позже ее окровавленное тело было обнаружено соседкой по лестничной клетке. На теле убитой был зафиксирован 21 удар ножом, 14 из них убийца нанес в область живота. При этом все ценные вещи погибшей остались нетронутыми…» - Астахов прервался. Он почувствовал, как по спине его медленно сползает капля холодного пота; было нечем дышать.
Молчание, внезапно наступившее в тесной комнатушке, резко прервалось диким хохотом, похожим на смех гиеновой собаки. Смеялся неизвестный.
- Экого гостя к тебе занесло, а? – продолжил он уже серьезным, спокойным голосом. – На чем я там остановился? Ах, да, отец мой рассказывал кучу отвратительных вещей, которые мне приходилось слушать. Позже я заметил, что даже привык к этим рассказам, как бы лучше выразиться, начал «питаться» ими, смаковал каждую деталь, каждую мелочь, способную вызвать во мне возбуждающую ярость… Школу я, конечно же, посещал регулярно, да и с оценками проблем не было. А если таковые случались, домашний надзиратель не давал мне расслабиться, и за каждую двойку приходилось расплачиваться собственной шкурой. Со сверстниками не общался почти: пацаньё дразнило, девчонок я избегал, но любил подглядывать за ними в раздевалке. Случалось так, что вместе со школьными экзаменами мне приходилось сдавать особенную дисциплину, придуманную отцом… - голос закашлялся. Астахов стоял, прислонившись к двери. Он весь взмок.
…Вопросы, включенные в тот «экзамен» словно были придуманы маньяком. Я усердно готовился к тому, что буду ему отвечать. Лишь бы не спать в собачьей конуре и не есть из миски на четвереньках. Бывало, он так меня наказывал . А когда у него было настроение, любил подзывать к себе, похлопывая себя по бедру. Знаешь, я даже начал отождествлять себя с псом, ха-ха! И мне с этим чувством ужиться пришлось… Но больше всего на свете я ненавидел чулан, стены которого были выкрашены в желтый… Иногда я проводил в нем целые выходные. Це-лы-е выходные. Там я много чего передумал, научившись ненавидеть всех людей. Ты снова заставил меня вернуться в те времена.
- Ты ведь учитель? – прервав цепочку рассуждений, спросил рассказчик.
- Да, учитель. Точнее, был им до недавней поры. Откуда узнал? – Астахова уже как будто не смущал этот странный диалог.
- Видел фотографию на стене, где ты с детишками.
- Гм… Вот как.
- Да. А желтую краску ты, всё-таки, выброси. Дурной цвет. – Не мог успокоиться неизвестный.- Поверь мне, дурной. Ты как учитель, должен это знать. Кстати, чему учишь? – полюбопытствовал ночной гость.
- Литературе, русскому.
- Тем более должен знать. Возьми голубой. Он намного приятнее. О небо, небо, мы не встретимся с тобою…
- Я подумаю. - тихо ответил Владимир Семенович.
- Вспомнил! – торжественно прошептал ночной гость:
Садом шел Христос с учениками,
Меж кустов, на солнечном песке,
Вытканный павлиньими глазами,
Песий труп лежал невдалеке…
- А, Набоков?
- Да, учитель. Пять баллов!
- А что дальше? - спросил вдруг Астахов.
- Не помню. Это тебе знать полагается. - усмехнулся неизвестный.
- Нет, я про твою историю. Что дальше?
- Ты знаешь.
- Мне кажется, ты болен, но … - Астахов не успел договорить. Тонкие полосы света ворвались в комнату сквозь узкие щели заколоченного окна. Со стороны фасада донеслась чья-то речь, звук захлопывающейся двери.
«Так быстро.» - удивился Владимир Семенович.
Глава 4.
Астахов на расстоянии двух метров наблюдал за тем, как его безликий, до недавнего времени, собеседник, появился из чулана уже в наручниках. Высокий худощавый мужчина лет сорока, не сопротивлялся сотрудникам полиции. Вид его был страшен: на длинном лице, больше похожем на череп, обтянутый желтой кожей, выражалось страдание, граничащее с безумием. Клок сбившихся волос падал на влажный лоб, а из-под темных бровей смотрели два, полных звериного ужаса, глаза. Мужчина еле держался на ногах, но старался ровно шагать впереди ведущих его полицейских. Один из полицейских резко остановился, всем корпусом развернувшись к стоящему в онемении Астахову:
- На днях Вам пришлют повестку. Сожалею, но придется потрепать Вас некоторое время. Формальности, сами понимаете. Вы хоть знаете, кого поймали в свой чулан? Новости смотрите? Мы этого товарища по всей округе искали, непросительно засветился, мразь. – Владимир Семенович бросил испытывающий взгляд в сторону задержанного.
- Он знает, начальник. Я сам, сам рассказал ему. Он умный,– отозвался тот.
- Молчать, задержанный.
- Вы теперь герой, - сказал лейтенант, молоденький парень лет двадцати пяти и, чуть подтолкнув вперед подозреваемого, скорым шагом зашагал к выходу.
Перейдя за порог астаховского дома, человек-тень уже полностью вспомнил стихотворение, не дающее ему покоя последние часы: «Зубы у него, как жемчуга!» - пробормотал он полицейскому.
- Учитель! – крикнул он, следуя в полицейскую машину. Астахов был неподалеку. – Голубой, не желтый, голубой! Как небо! - после этих слов он весь скрылся в автомобиле под давлением лейтенантской руки.
Яркие фары медленно таяли в черноте августовской ночи, все дальше и дальше отодвигаясь от дома Владимира Семеновича. Он долго смотрел им вслед, пока огонек окончательно не исчез с непроторенной дороги. Когда полицейская машина была уже в двух километрах от дома, появилось чувство, что он не договорил чего-то важного с тем человеком, чего-то не дослушал. Если сильно повезет, ему еще представится такая возможность. Но сперва, нужно было избавиться от желтой краски. Владимир Семенович заметил, что черный небосвод медленно начинал светлеть. Надвигалось утро.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!