БОГИ ВНУТРЕННЕЙ СИРИИ И ЗАИОРДАНЬЯ

Стр 1 из 11Следующая ⇒

Юлий Беркович Циркин

Мифы и легенды народов мира. Том 12. Передняя Азия

МИФЫ И ЛЕГЕНДЫ НАРОДОВ МИРА

ПЕРЕДНЯЯ АЗИЯ

Ю. Б. Циркин

МОСКВА 2004

Художник И. Е. Сайко

Примечания Ю.Б. Циркина

УДК 931 ББК 63.3(0)3 М68

Мифы и легенды народов мира

М68 Передняя Азия / Ю. Б. Циркин. – М.: Литература;

Мир книги, 2004. – 416 с.

ББК 63.3(0)3

ISBN 5–8405–0649–4

ВВЕДЕНИЕ

На Ближнем Востоке между Евфратом и Средиземным морем в далекой древности располагалась Сирия. Она не совсем совпадает с современной Сирией. Кроме нынешней Сирии, на этой территории располагаются также Ливан, часть Турции и Иордании. Древняя Сирия довольно ясно делится на ряд географических зон. Недалеко от средиземноморского побережья в меридиональном направлении тянется ряд горных цепей. В южной части это Ливан высотой до 3000 м и параллельный ему Антиливан, несколько более низкий, между которыми находится долина, которую греки называли Келесирией (Полой Сирией, совр. долина Бекаа). К северу от Ливана после некоторого понижения идет Северный Ливан, более низкий, который постепенно понижается в холмистую низменность у нижнего течения реки Оронт. К северу от Оронта располагаются горы Аман и отроги Тавра, отделяющие Сирию от Анатолии (Малой Азии). В долине между Ливаном и Антиливаном рождаются наиболее значительные реки Сирии (не считая, разумеется, пограничного Евфрата). На север течет Оронт, который в своем нижнем течении поворачивает на юг и юго–запад, прежде чем впасть в Средиземное море, на юг – Леонт, также потом поворачивающийся на запад к морю, и сразу же на запад – Элевтер.

Временами горы подходят вплотную к морю, местами их отроги выходят к побережью, образуя выступающие мысы, Но в целом между горами и Средиземном морем лежит сравнительно узкая полоса, иногда несколько расширяющаяся, обладающая хорошими га–ванями. Здесь благодатный средиземноморский климат, сравнительно много осадков, плодородная почва, что позволяет вести и на самом побережье, и на относительно пологих склонах Ливана интенсивное земледелие, но земли там очень мало, и эти территории всегда нуждались в импорте продовольствия. С другой стороны горы были покрыты богатыми лесами, где росли кедры, кипарисы, сосны, самшит, которые очень ценились в безлесных или малолесных странах, как Египет и Месопотамия, в горах, особенно на севере, имелись залежи серебра. Гавани давали возможность активно заниматься мореплаванием. В результате в этой прибрежной зоне торговля, в том числе морская, приобрела особенно большое значение.

К востоку от горной цепи располагается Внутренняя Сирия, представлявшая собой плоскогорье, пересекаемое идущей от Евфрата к юго–западу горной цепью, ныне называемой Джебель–Бишри, гораздо более низкой, чем горы Ливана и Антиливана. Эта цепь разделяет северную и южную части Внутренней Сирии. Через понижение между Ливаном и Северным Ливаном и через долину Амик у нижнего течения Оронта Внутренняя Сирия связывается со Средиземным морем. Но в целом она отделена от этого моря и больше ориентирована на восток. В северной части этого региона есть мелкие реки, выпадает побольше осадков, хотя и гораздо меньше, чем на побережье, и здесь, между большой излучиной Евфрата и нижним течением Оронта, могло довольно успешно развиваться земледелие. Но плодородные зоны в этом регионе перемежаются неплодородными, которые разделяют его на отдельные районы. Южнее эта земледельческая область переходит в степь и пустыню.

Полосу земли между Ливаном и Средиземным морем древние греки и римляне называли Финикией, а ее жителей – финикийцами. Это название перешло и в современные языки. Сами же себя финикийцы называли ханаанеями и свою страну – Ханааном. Во II тысячелетии до н. э. ханаанеи занимали намного большее пространство, но в конце этого тысячелетия и в начале следующего преобладающую часть их территории заняли другие народы. Часть ханаанеев была уничтожена, часть слилась с пришельцами, а часть переселилась в ту страну, которая устояла от натиска пришельцев – в Финикию.

Финикия никогда не была единым государством. Она состояла из нескольких городов–государств, каждое из которых представляло собой более или менее крупный город (конечно, по масштабам того времени и той страны) с округой, в которой располагались также города помельче. Такие небольшие города–государства были неспособны к обширной военной экспансии, а собственных средств для удовлетворения нужд населения и особенно правящей верхушки было не достаточно. Поэтому необходимые им продукты финикийцы получали путем обмена и торговли. Торговали они продуктами своего ремесла (а Финикия славилась стеклом, пурпурными тканями, ювелирными изделиями), великолепным лесом, росшим на склонах Ливанских гор, особенно кедрами и кипарисами, а также продуктами других стран, которые они перепродавали, в том числе металлами и очень ценимым восточными владыками лазуритом. Безлесные страны жизненно нуждались в финикийском лесе. Так, в Египте для торговли с финикийским городом Библом очень рано появился особый вид кораблей, которые египтяне называли библскими. Они были предназначены для плавания по морю и могли перевозить такие тяжелые грузы, как строительный лес. Позже египтяне стали называть «библскими» любые подобные корабли, независимо от цели их плавания.

Финикийцы и сами славились как искусные судостроители. В 1971 г. на морском дне у берегов Сицилии были найдены остатки финикийского (точнее, карфагенского) корабля. Его длина составляла около 25 метров, а ширина под ватерлинией – около 3,5 метров. Корабль был построен из дерева (сосны, клена или кедра) и обшит внутри свинцовыми листами. Его киль загибался кверху почти вертикально, превращаясь в ахтерштевень. Паруса поддерживались специальной балкой. Корабль нагружался балластом из камней, а чтобы ослабить удары этого балласта о дно корабля, под камни подкладывались листья оливы или каких‑либо фруктовых деревьев.

Это был не единственный тип финикийского корабля. Существовали большие «таршишские корабли», которые сначала создавались для плаваний в далекий Таршиш, как называли финикийцы Южную Испанию, а потом, как и у египтян в случае с «библскими кораблями», так именовали суда дальнего плавания. Путь в Таршиш был очень долог; ведь надо было пройти все Средиземное море и даже выйти в Атлантический океан, чтобы добраться до своей цели. И это обстоятельство предъявляло к судам особые требования. Поэтому они были довольно большими, а внутри имели помещения для отдыха экипажа и пассажиров – вероятно, в первую очередь купцов. Такой корабль имел закругленный корпус, его корма была высоко поднята в виде лебединой шеи, передняя часть заканчивалась кабиной наблюдателя (впередсмотрящего), в центре судна поднималась высокая мачта с прямоугольным парусом, а на носу находилась еще одна мачта, уже маленькая, с небольшим, тоже прямоугольным, парусом для помощи рулю. Мачты обычно делались из кедра, рулем служили особые длинные весла.

Небольшие корабли, в том числе рыбацкие, назывались «конями», потому что их украшала голова коня. Такая голова могла быть и только на носу, и на обоих концах судна. Хотя «кони» были на вид довольно хрупкими, их отважные хозяева выходили на них даже далеко в океан, плавая вдоль африканских берегов.

Наряду с этими «гражданскими» судами существовали и военные. Такие корабли называли «длинными». Они имели острый нос, служивший тараном, легкую палубу и борта, на которых были подвешены щиты для защиты экипажа. Такой корабль приводился в движение двумя рядами весел, число которых могло доходить до шестидесяти.

Финикийские корабли, как и все другие древние суда, строились из дерева. Поэтому оставлять их долго в морской воде было нельзя, так как при длительном нахождении там деревянный корпус гнил и источался различными жучками и моллюсками. И на стоянках финикийцы вытаскивали корабли на сушу. Для этого они использовали своеобразные каменные «рельсы» – полосы хорошо отшлифованных камней, политые оливковым маслом. На эти «рельсы» с помощью канатов затягивали корабль и затем постепенно подтягивали к берегу. На берегу сооружались специальные крытые помещения для защиты судов не только от вредных жучков и морских бурь, но и от дождей и всякой непогоды. Такие «рельсы» и крытые помещения были найдены в ходе раскопок в финикийском городе Китий (современная Ларнака). Для портовых сооружений требовались особые места с постепенно поднимающейся отмелью, с бухтой, закрытой от губительных ветров, с пологим берегом, на который легче вытаскивать корабли. Там, где таких условий не было, финикийцы строили искусственные порты, представлявшие собой обширные бассейны, особыми каналами соединенные с морем. На берегу бассейнов и находились укрытия для кораблей. Такие искусственные порты финикийцы называли котонами.

Финикия была открыта морю, в ней было много прекрасных гаваней, причем каждый значительный город имел две гавани, позволяющие пользоваться ими в любое время года. Города Тир и Арвад вообще находились на небольших островах вблизи побережья. Финикийцы издавна славились как великолепные мореходы. Они посещали самые разные страны Средиземноморья и выходили в открытые просторы Атлантического океана, добираясь до Азорских, а может быть, и до Канарских островов. Некоторые увлекающиеся любители и журналисты (а иногда и некоторые ученые) XIX‑XX вв. даже приписывали финикийцам открытие Америки, но ни одно из сенсационных сообщений о находке на Американском континенте следов финикийского присутствия не подтвердилось. Это не умаляет славы финикийских моряков. Эта слава была столь велика, что в начале VI в. до н. э. египетский фараон Нехо поручил им совершить плавание вокруг Африки. Финикийцы вышли из Египта в Красное море и двигались вдоль берега, постоянно держа его справа. Осенью они приставали к берегу, высевали семена и, собрав урожай, двигались дальше. Через три года они вернулись в Египет через Средиземное море. А еще почти за тысячу лет до этого, когда другому фараону – Тутмосу III – потребовались корабли для экспедиции по реке Евфрат, он поручил построить их финикийцам; затем построенные корабли были на колесницах доставлены к Евфрату и там спущены на воду.

Из далеких стран, особенно западных, финикийцы привозили на Восток очень нужные там товары. Сначала это были золото, серебро, слоновая кость, диковинные птицы – все, что требовали восточные владыки ддя украшения своих дворцов и для своих увеселений. Позже к драгоценным металлам прибавились те, что необходимы для производства: железо, свинец, олово. Еще один, специфический, товар, которым торговали финикийцы, – люди, рабы. Одних они покупали, других просто похищали. Пиратство стало своеобразной отраслью финикийского хозяйства, и финикийцы были известны в древности как пираты. Плавания по опасным и часто неизведанным морям, пиратство, торговля – все это воспитало в финикийцах такие качества, как отвага, смелость, доходящая до дерзости, коварство, расчетливость, практичность, умение приспосабливаться к новым обстоятельствам, быть безукоризненно честными, когда это выгодно, и наглыми обманщиками, если это идет им на пользу. Во всяком случае, именно такими их представляли греки и римляне.

С мореплаванием и морской торговлей связана финикийская колонизация, то есть основание финикийцами своих поселений в далеких землях, вне своей родины. О ней более подробно будет сказано в другом месте, а пока необходимо подчеркнуть, что она сыграла большую роль в истории мировой цивилизации. В ее результате различные районы Средиземноморья оказались связанными торговыми и в значительной степени культурными узами, а история отдельных средиземноморских стран стала соединяться в единый исторический процесс. Несколько позже и частично параллельно с финикийцами на тот же путь встали греки, и их роль трудно переоценить. Но финикийцы все же были в этом деле пионерами.

Финикийцы сыграли капитальную роль в истории письменности. Люди издавна изобретали самые разные способы фиксации речи. Большую роль в этом сыграли египтяне и шумеры, создавшие такие системы письма, как иероглифы и клинопись. Но таких знаков было чрезмерно много, и усвоить их было чрезвычайно трудно. И во II тысячелетии до н. э. ханаанеи и их соседи стали предпринимать попытки создать более простую письменность, более удобную для усвоения. Наконец, был сделан важный шаг: из уже употреблявшихся знаков было отобрано двадцать два знака, каждому из которых было придано значение не целого слога или слова, а одного конкретного согласного звука. При чтении к нему мысленно прибавлялся необходимый гласный звук или не прибавлялся, если не было нужно. Для еще более легкого усвоения эти знаки были расположены в определенной системе. Внешнюю их форму жители города Угарита взяли из Месопотамии, и их письмо походило на клинопись, но было принципиально иным, основанным не на слоге, а на звуке. Ханаанеи же использовали с этой целью египетские иероглифы, но чрезвычайно их упростили. Когда же территория ханаанеев сократилась до собственно Финикии, то только там это письмо и сохранилось. Поэтому его вполне можно назвать финикийским.

Финикийское письмо было очень простым. И при возникновении у соседей финикийцев нужды в письменности они заимствовали ее у финикийцев. Восточные соседи сохранили финикийский принцип – написание только согласных, и на этой базе основано современное арабское и еврейское письмо. Позже, чтобы избежать разночтений в священных текстах (Библии, Коране), евреи и арабы стали применять надстрочные и подстрочные значки, обозначающие гласные звуки, но это не привело к изменению самого характера письма. Греки же, восприняв финикийское письмо, внесли в него принципиальное изменение: они стали обозначать особыми знаками также гласные звуки. В результате было создано подлинное алфавитное письмо, где каждый знак стал буквой, то есть обозначением конкретного звука независимо от его характера – гласный он или согласный. Конечно, в каждом языке звуков больше, чем букв, но это не меняет сути алфавитного письма. Позже из греческого алфавита родился латинский и два славянских – глаголица и кириллица, а из последней – современная русская азбука. В свою очередь, происшедшие из финикийской восточные письменности тоже были заимствованы их соседями. В результате все современные системы письма, кроме китайской и происшедших из китайской, ведут свое начало от финикийского письма.

Греки заимствовали у финикийцев или через финикийцев не только письмо. Первоначально именно из финикийского Библа они получали египетский папирус – главный писчий материал того времени. На папирусных свитках писались различные тексты, и в греческом языке появилось слово «библион», что означает «книга». И известное теперь название «Библия» по–гречески означает «Книги», и происходит оно от имени финикийского города. Греки охотно пользовались финикийскими ювелирными украшениями, финикийским стеклом и пурпурными тканями. Особенно тесными были греко–финикийские контакты на Кипре. На юге этого острова существовали финикийские города, а в других его частях – греческие, в некоторых же городах финикийцы и греки жили рядом друг с другом.

Вероятнее всего, именно через Кипр из Финикии в Грецию пришли некоторые мифологические сюжеты. Знакомство с финикийскими религиозными представлениями отразилось в некоторых чертах греческих богов и героев, в их культе. Особенно сильно финикийское влияние, пожалуй, ощущается в образах и культах богини любви и красоты Афродиты и самого любимого греческого героя Геракла. Уже в VI в. до н. э. греки достаточно твердо отождествляли Геракла и одного из финикийских богов – Мелькарта. Довольно рано греки заимствовали праздник в честь другого финикийского бога – Адониса, ставшего греческим героем. Основателем знаменитого греческого города Фивы греки считали финикийца Кадма, пришедшего в Грецию из финикийского Тира в поисках своей сестры Европы, а матерью греческого бога вина, виноделия и веселья Диониса – дочь Кадма Семелу. Кстати, именно Кадму греки приписывали и введение в Элладе нового письма, принесенного им со своей родины.

Потомком финикийцев, уже давно переселившихся в Грецию, был Фалес, основатель всей европейской философии. А через несколько веков после Фалеса финикиец Зенон из города Китий на Кипре перебрался в Афины и там в особом сооружении – стое – учил своих учеников и всех желающих, и из этого родился стоицизм – одно из самых распространенных философских учений древности, в котором заметное место занимали финикийские представления о мире. Греческие писатели, такие, как Плутарх и Лукиан, и некоторые философы обращались к финикийской религии. Греки и римляне, описывая чужих богов, обычно находили в них черты, родственные своим богам, и давали чужеземным божествам соответствующие греческие и римские имена. Иногда они рассматривали чужих богов как варианты, ипостаси, своих и в таком виде почитали их. Это относится и к культам некоторых финикийских богов и богинь. Со своей стороны, и финикийцы воспринимали такие культы и, продолжая почитать старинных богов, называли их уже греческими именами, а по каким‑либо причинам переезжая на Запад, где господствовал латинский язык, то и римскими.

В I или II в. н. э. (точная дата неизвестна) Филон из финикийского Библа опубликовал «Финикийскую историю». Сам Филон писал, что он лишь перевел это произведение на греческий язык, а финикийским автором его был Санхунйатон из города Берита (современный Бейрут), жрец и мудрец, живший за много веков до Филона. Об этом Санхунйатоне писали и некоторые другие древние и раннесредневековые авторы. Некоторые из них относили его жизнь ко временам до Троянской войны, то есть к концу II тысячелетия до н. э. Едва ли эту дату надо понимать буквально, ибо такое неясное определение времени жизни говорит только об одном: это была седая древность. Некоторые полагали, что Санхунйатон жил не в Берите, а в Тире или Сидоне. Но сам Санхунйатон (по крайней мере, так говорит Филон) утверждал, что он заимствовал свои сведения у беритского жреца бога Йево – Иеромбаала. К сожалению, ни сочинение Санхунйатона, ни оригинальный текст Филона до наших дней не дошли. Но в IV в. христианский писатель Евсевий, утверждая превосходство христианства над языческими верованиями, привел обширные отрывки из первой книги произведения Санхунйатона–Филона, где содержались многие финикийские мифы.

Через тринадцать веков после Евсевия к этому труду обратился французский богослов, философ и географ Самуэль Бошар. Правда, в то время предметом самостоятельного изучения финикийцы не были. Этот народ, его города и культы часто упоминаются в Библии. А все, что касалось библейской тематики, было предметом так называемой «Священной истории». И Бошар рассматривал финикийцев как часть ветхозаветного мира и для этого и приводил сохранившиеся отрывки из труда Филона. Труд Бошара не был оценен ни современниками, ни ближайшими потомками. О нем говорили, что он даже не заслуживает чтения. И только много позже наука оценила его значение.

Только в конце XVIII и в XIX в. финикийцы стали самостоятельным объектом исследований. В 1841 г. немецкий ученый Фридрих Карл Моверс, профессор теологии в университете Бреслау (ныне Вроцлав в Польше), опубликовал первый том своего труда «Финикийцы». В этом четырехтомном труде Моверс собрал и на тогдашнем уровне науки истолковал все, что в то время было известно о финикийцах. Первый том был посвящен религии и мифологии.

С этого времени началось строго научное изучение Финикии и ее культуры, включая религию и мифологию. Очень много для этого сделал французский ученый Эрнест Ренан. Он первым предпринял археологические раскопки на территории Финикии, опубликовал очень глубокие для того времени исследования, начал выпускать «Корпус семитских надписей», в одном из томов которого публиковались финикийские надписи, сделанные на камне или бронзе. Еще раньше начались раскопки в Карфагене в Африке. Свидетельством глубокого интереса к финикийскому миру явилось появление в 1862 г. интереснейшего романа знаменитого французского писателя Гюстава Флобера «Саламбо», в котором описываются не только события одного из трагических эпизодов истории Карфагена, но и различные стороны жизни финикийцев в этом городе, как это было тогда известно или воображалось великому романисту.

Огромный вклад в изучение финикийской культуры внес выдающийся русский востоковед Борис Александрович Тураев (1868–1920). Среди его работ по финикийской тематике особо большое значение имела книга «Остатки финикийской литературы», опубликованная в Санкт–Петербурге в 1903 г. и в 1999 г. переизданная в этом же городе. В этом труде Тураев приводит в собственном переводе все известные отрывки греко–язычных авторов, воспроизводившие финикийские оригиналы. Но этим он не ограничился. Тураев снабдил каждый раздел обширным введением и очень важными и подробными комментариями, которые своими размерами превосходили сами тексты: так, комментарий к Филону больше текста Филона в три раза. Это высоконаучное издание не потеряло своей ценности до сих пор. Финикии и ее культуре была посвящена небольшая, но очень информативная глава в общем курсе «Истории Древнего Востока», написанном Тураевым.

В то время в науке очень остро дебатировался вопрос об историчности Санхунйатона. Многие ученые, в том числе такие авторитетные, как немцы Вильгельм Баудиссин и Отто Группе, решительно отвергали существование финикийского мудреца. Этой же точки зрения придерживался и Тураев, который считал, что Филон приписал свой текст выдуманному древнему автору ради большего авторитета. В то же время Тураев в отличие от некоторых других ученых не сомневался, что в конечном счете сведения Филона все же восходят к финикийским источникам, хотя и весьма основательно переработанным библским писателем. Но существовали в то время и исследователи, признававшие существование Санхунйатона, причем они относили время жизни последнего к глубокой древности. Среди них был немецкий ученый Генрих Эвальд. И дальнейшее развитие науки показало, что Эвальд, скорее всего, был прав.

В марте 1928 г. плуг сирийского крестьянина, обрабатывавшего свое поле, наткнулся на каменную плиту, которая оказалась сводом гробницы. Скоро об этом стало известно властям. Сирия и Ливан тогда находились под французским управлением, и французская служба древностей стразу же направила на место находки своих экспертов. Те установили, что речь идет о могиле «микенского типа» приблизительно XIII‑XII вв. до н. э. И на следующий год сюда направилась археологическая экспедиция под руководством Клода Шеффера. Сначала археологи раскапывали некрополь, то есть «город мертвых». Но всем было ясно, что если есть некрополь, то должен быть и город живых, к которому он относится. Недалеко от первоначального места находки на 20 метров над землей поднимался холм, имевший все признаки археологического местонахождения. Местные жители называли его Рас эш–Шамра («Укропный мыс»). В ходе первой же археологической кампании, начавшейся 8 мая 1929 г., Шеффер и его сотрудники раскопали этот холм, под которым и обнаружили город Угарит. Этот город уже упоминался в египетских документах II тысячелетия до н. э. Теперь археологи нашли его. Раскопки продолжались непрерывно с 1929 по 1939 г. Вторая мировая война прервала работы. Возобновились они в 1948 г. и идут до сих пор. К этому времени в раскопках Угарита приняли участие и сирийские специалисты. Археологи раскопали два царских дворца, один из которых относится к одним из самых больших на Ближнем Востоке. Он уже в древности своим блеском и богатством поражал современников. Раскопаны были также два храма – богов Балу и Дагану, а недавно – еще один храм, хотя и неизвестно, какому божеству он был посвящен (возможно, Илу). Раскопаны также жилые дома, мастерские ремесленников и лавки купцов, места захоронений. В результате были обнаружены остатки блестящей цивилизации, расцвет которой падает на вторую половину II тысячелетия до н. э.

Уже во время первой раскопочной кампании археологи нашли глиняные таблички, покрытые клинописными знаками. Изучая эти таблички, французский филолог Шарль Виролло увидел, что, хотя клинописные знаки на утаритских табличках внешне напоминали месопотамские, система письма была принципиально иной: если в месопотамской клинописи имеется несколько сотен знаков, то в угаритской – меньше трех десятков. Значит, сделал вывод Виролло, перед нами письменность алфавитного или псевдоалфавитного типа. А сходство с месопотамской клинописью объясняется тем, что и в Угарите, и в междуречье Тигра и Евфрата писали на глине; одинаковый писчий материал дал похожие письменные знаки. К этому надо добавить и культурное воздействие Месопотамии: для своих знаков жители Угарита избрали знакомые им формы клинописных знаков жителей Месопотамии и, может быть, Малой Азии.

Огромная трудность заключалась в том, что не было найдено ни одной билингвы или трилингвы, то есть надписей на двух или трех языках, один из которых был бы уже известен. В свое время наличие такой билингвы помогло французскому египтологу Франсуа Шампольону расшифровать египетские иероглифы. Теперь же такой помощи ждать было неоткуда. Тем не менее ученые не смутились и начали активную работу. Одним из этих ученых был немец Ханс Бауэр. Будучи разносторонне образованным человеком, он обладал не только феноменальными языковедческими знаниями, но и знаниями математическими. Это ему очень пригодилось. Получив в свое распоряжение найденные утаритские тексты, как на глиняных табличках, так и на двух бронзовых топорах, Бауэр решил, что за этими письменами скрывается какой‑то семитский язык. Ему помогло то, что уже Виролло, публикуя первые найденные тексты, определил вертикальный «клин» как разделитель слов. В результате слова получались очень короткие, а это характерно именно для семитских языков, в которых письменные знаки обозначают только согласные звуки. Исходя из своего интуитивного, но оказавшегося очень верным предположения, Бауэр, не имея никаких других подсобных материалов, меньше чем за месяц, в апреле 1930 г., определил смысл многих знаков. Приблизительно в то же время тем же занимался француз Эдуар Дорм. Он действовал независимо от Бауэра и в том же 1930 г. пришел к сходным результатам, попутно исправив некоторые ошибки немецкого исследователя. Завершил же работу над дешифровкой и интерпретацией утаритской письменности Виролло.

В ходе археологических кампаний 1931 –1933 гг. были найдены таблички, содержавшие тексты больших мифологических эпических поэм. Сначала они были опубликованы Виролло, а затем ими занялись исследователи многих стран. Эти тексты сохранились не в очень‑то хорошем состоянии. Поэтому возникли значительные трудности в их понимании, в толковании значения тех или иных деталей. И все же общий смысл уже тогда был вполне ясен. Позже удалось найти более мелкие тексты, дополняющие наши знания об угаритской литературе и мифологии, но таких больших поэтических произведений больше не обнаружено. Это не значит, что их и не было. Вполне возможно, что они существовали, так что есть надежда на открытие новых литературно–религиозных памятников.

После изучения пришло время перевода угаритских произведений на современные языки. На русский язык эти тексты были переведены и прокомментированы И. Ш. Шифманом. В 1993 г., уже после смерти ученого, вышла его книга «Угаритский эпос», в которой была представлены российскому читателю поэмы о Карату, Акхите и рапаитах. Еще через шесть лет была опубликована книга Шифмана «О Балу», в которой собраны и прокомментированы переводы всех произведений, рассказывавших об этом угаритском боге. Теперь на русском языке есть точные переводы всех поэтических сказаний Угарита.

Открытие и публикация угаритских текстов вызвали энтузиазм среди специалистов. В них, в частности, были обнаружены имена богов, известных и по произведениям Филона, и по Ветхому Завету. Многие приводимые Филоном данные о мифах и религии финикийцев, прежде казавшиеся ученым сомнительными, теперь нашли подтверждение в угаритских произведениях. Их язык оказался довольно близким к финикийскому. Все это давало право считать утаритские мифы более ранней стадией финикийских. И когда в 1937 г. в Париже был опубликован справочник по всем тогда известным мифологиям мира, в разделе, трактующем о финикийской мифологии, была выделена глава, посвященная «легендам Рас–Шамры», то есть угаритским мифам. Через двенадцать лет видный французский ученый Рене Дюссо в книге о переднеазиатских религиях занял изложением религии и мифов Угарита почти всю часть, касавшуюся финикийской религии. Угаритские религию и мифологию стали называть ханаанскими, и под этим названием они обычно входят в различные научные и научно–популярные работы.

Такое название, однако, неточно. Исследования угаритского языка показали, что он – не финикийский, а близок к аморейскому. Амореи были народом, который во II тысячелетии до н. э. населял значительную часть Сирии. Амореи и финикийцы были родственными народами, приблизительно так, как русские и украинцы. Их языки относились к одной группе северо–западных семитских языков, их культуры вхо–дили в один аморейско–ханаанский культурный круг (или аморейско–ханаанскую культурную общность). Религиозные представления обоих народов были близкими. Но все же не идентичными. К тому же сейчас в науке распространен взгляд, согласно которому о финикийцах можно говорить только с самого конца II тысячелетия до н. э., то есть уже после гибели Угарита. Такая позиция весьма спорная, но она повлияла на то, что одни ученые занимаются изучением Угарита и всего, что с ним связано, а другие – финикийскими проблемами, используя угаритский материал только для сравнения или поддержки либо опровержения тех или иных гипотез. Но много и тех, кто занимается и Угаритом, и Финикией. Одним из таких ученых был ленинградский исследователь Илья Шолеймович Шифман (1930–1990). Изучение угаритских, финикийских, арамейских, ветхозаветных памятников позволило ему наметить в общих чертах пути развития религиозно–мифологических представлений во всем Переднеазиатском Средиземноморье, то есть у народов, говоривших на северо–западных семитских языках. Очень многие идеи Шифмана использованы в настоящей книге.

Одной из характерных черт религиозно–мифологической системы ханаанеев и амореев было, вероятно, наличие священных текстов, хранившихся в храмах и читавшихся перед публикой в дни соответствующих религиозных праздников. Известно, что в Карфагене существовали библиотеки. Не исключено, что такие библиотеки могли быть и в других финикийских городах, в том числе в Тире или Библе. В таких библиотеках также могли храниться религиозно–мифологические произведения, составлявшие священное предание данного города. В древнееврейском обществе из подобных текстов позже выросла Библия, содержание которой кончено же гораздо богаче, чем относительно примитивные религиозные тексты соседей. Священными текстами были поэмы Угарита (и этим они принципиально отличаются от произведений древнегреческого эпоса – «Илиады» и «Одиссеи»). Очень вероятно, что подобные произведения могли иметься и в городах Финикии. А это по–новому ставит вопрос об историчности Санхунйатона и подлинном происхождении тех мифов, которые излагает Филон в своей «Финикийской истории», как они дошли до нас в произведении Евсевия.

На табличках, содержавших угаритские поэмы, имеются пометки, согласно которым эти поэмы записал писец Илимилку под диктовку верховного жреца Аттинпарлану, а сами таблички были подарены царем Никмаду храму бога Балу. Таким образом, в ханаанско–аморейской культурной среде имелись люди, которые записывали древние мифологические повествования, и имена этих людей сохранялись для потомков. Но если историчность Илимилку и Аттинпарлану не подвергается сомнению, то почему же надо сомневаться в существовании Санхунйатона? Тем более что помимо Филона и Евсевия об этом человеке говорят и другие авторы, причем их добросовестность не подлежит сомнению.

И Филон, и другие древние авторы сообщают, что Санхунйатон написал ряд сочинений, которые, к сожалению, до нас не дошли. То, что свои сведения Санхунйатон заимствовал у беритского жреца бога Йево, очень напоминает случай с утаритянином Илимилку, писавшим под диктовку жреца Аттинпарлану. Правда, исследования показали, что положение было более сложным, и произведение Санхунйатона едва ли было лишь текстом, написанным под диктовку беритского жреца. Оно обладало своим характером и определенной композицией, а главное – некоей концепцией, которая, скорее всего, принадлежит самому Санхунйатону. Мифы явно были лишь предысторией Финикии, хотя мы, конечно, не знаем, каков был удельный вес этой предыстории в общем историческом сочинении Санхунйатона. Но сам по себе угаритский прецедент весьма показателен. Деятельность Санхунйатона относили ко времени правления конкретного беритского царя Абелбаала. И хотя это время не установлено, сама датировка по правлению царя, вполне обычная на Древнем Востоке, говорит в пользу историчности этого автора. К тому же все приведенные имена, в том числе беритского жреца Иеромбаала и самого Санхунйатона, – типично финикийские. Да и бог Йево почитался именно в Берите. Так что, думается, сомневаться в существовании финикийского оригинала произведения Филона и автора этого оригинала Санхунйатона не приходится. Видимо, в беритском храме Йево хранилось «священное предание» этого храма, которое и было использовано Санхунйатоном в его сочинении. Это предание явно было дополнено мифологическими традициями других финикийских городов, включая Тир и Библ. Следы тирской и библской традиций в «Финикийской истории» прослеживаются очень ясно.

Санхунйатон, время жизни которого ряд ученых сейчас определяет приблизительно XII или XI в. до н. э. (впрочем, это далеко не общепринято), сам ссылается на еще более древнего мудреца Таавта, который якобы первым соединил ходившие в народе мифы в стройную систему. По словам Санхунйатона–Филона, Таавта египтяне называют богом Тотом. Бог Тот, действительно, присутствовал в древнеегипетском пантеоне и был богом мудрости. Может быть, близость имен этих двух персонажей и привела финикийцев к мысли об их тождестве. В обожествлении древних мудрецов на Востоке нет ничего необычного. Так, известно, что в том же Египте обожествили Имхотепа, строителя первой пирамиды. Возможно, и Таавт, которому приписывают изобретение финикийской письменности, тоже был признан богом. Правда, никаких сведений о почитании в Финикии Таавта у нас нет.

Находки в Угарите, казалось, давали основание надеяться, что могут быть найдены и финикийские религиозно–мифологические тексты. Однако эти надежды не оправдались. Вероятнее всего, тексты, подобные утаритским, никогда и не найдут. Угаритяне, как и жители Месопотамии, писали на глине, и обожженная глина имеет все шансы пережить века и тысячелетия. Финикийцы же, подобно египтянам, использовали папирус, который в условиях финикийской природы сохраниться не может. А потому и до сих пор, как и много веков назад, восстанавливая финикийскую мифологию, приходится опираться на данные греческих пересказов. Правда, теперь появилась уверенность, что пересказанное Филоном – это и в самом деле финикийские мифы. Но он жил довольно поздно, когда многое уже начало забываться, многое стало непонятным. И Филон, насколько позволяют судить цитаты, приведенные Евсевием, порой произвольно соединял различные мифы, приводил иногда противоречивые версии, рассказывал совершенно по–разному об одних и тех же или близких событиях. Вообще‑то древних людей противоречия в мифах не смущали. Греческий философ Сократ, если верить его ученику Платону, говорил относительно мифов: «Это было так или приблизительно так». Так, как это пересказал Филон, или приблизительно так рассказывали финикийцы о своих богах. К тому же, Филон, рассчитывая на греческого читателя, часто давал финикийским божествам греческие имена, что затрудняет понимание природы тех или иных финикийских богов и богинь. Во время Филона и сами финикийцы уже называли большинство своих богов греческими именами и далеко не всегда помнили, каковы же они были в древние эпохи.

За последние три – три с половиной десятилетия изучение финикийского мира сделало резкий скачок. В течение многих лет под эгидой международной организации ЮНЕСКО проводились активные раскопки на территории бывшего Карфагена, в которых участвовали археологи многих стран. Раскопки в Карфагене, начатые еще в первой половине XIX в. и продолженные после окончания миссии ЮНЕСКО, дали богатейший материал для исследования истории и жизни великого древнего города. Работы итальянских, немецких, испанских и других археологов практически заново открыли миру своеобразные области финикийского мира, существовавшие в Северной Африке и Испании, на Сицилии, Сардинии, Мальте. Количество археологических находок и на этой основе исторических интерпретаций перешло в совершенно новое качество науки. Важно также то, что, несмотря на сложные политические события на Ближнем Востоке, проводятся (разумеется, по мере возможности) раскопки в Ливане, то есть на территории самой Финикии, а не только ее колоний. Этому помогают и археологические исследования в соседних регионах, связанных с основной территорией исторической Финикии, – от Израиля до Турции. И если раньше в научных и популярных работах, посвященных финикийцам, речь шла в основном о колониях, то теперь все чаще стали писать о самой Финикии. И в Финикии, и в ее колониях, и по соседству с ней было открыто много новых надписей. В этих надписях содержались новые имена финикийских божеств, что позволило уточнить некоторые более ранние представления и отождествления. Наши знания о финикийской религии расширяются также в результате находок финикийских монет и произведений финикийского искусства.

Все же в области религии и мифологии прогресс очень незначителен. И контраст с тем, что за последние семьдесят лет мы узнали о религии Угарита, разителен. Об утаритской мифологии можно судить на основании собственно угаритских текстов, как бы ни были трудны их истолкования. О финикийских же мифах до сих пор известно почти исключительно лишь то, что сообщают о них античные авторы, прежде всего Филон (но не только он). Несомненно, в их пересказах финикийская основа более или менее искажена. Однако, сравнивая тексты греческих и римских авторов между собой, а также с угаритскими материалами, финикийскими надписями и археологическими данными, привлекая, кроме того, сведения Библии, можно мысленно снять все эти искажения и представить себе финикийскую или, шире, ханаанейско–аморейскую религию и мифологию гораздо более правильно, чем если бы полностью полагаться на сообщения писателей античности.

Еще сложнее обстоит дело с реконструкцией религии и мифологии других народов всего этого региона (исключая, разумеется, древних евреев, чьим грандиозным религиозно–художественным памятником является Ветхий Завет). Это относится, в частности, к арамеям, населявшим Сирию, особенно Внутреннюю Сирию, с конца II тысячелетия до н. э. Арамеи долгое время находились как бы в тени своих более известных соседей. Греки обращали на них внимание сравнительно немного и писали гораздо меньше, чем о финикийцах. Поэтому и наука нового времени интересовалась ими в меньшей степени. Это, конечно, не означает, что арамеи как народ и их государства совершенно не интересовали науку. Раскопки арамейских городов и государств проводились. Так, уже в 1888 г. немецкая археологическая экспедиция начала раскопки государства Самааль. В этих раскопках принимал участие Роберт Колдвей, который позже прославился своими работами в Вавилоне. Затем поле деятельности археологов расширилось. В числе находок имеются и арамейские надписи. Они, как и финикийские, дают некоторые сведения о местной религии. Обычно это лишь упоминания имен тех или иных божеств, и очень редки сведения, позволяющие ученым узнать природу того или иного упомянутого божества. В 1967 г. археологи сделали очень интересное открытие. Были найдены отрывки из большой надписи на штукатурке, которые содержали фрагменты пророчества арамейского пророка Валаама. Эти фрагменты содержат и некоторые данные о мифологических представлениях арамеев.

Долгое время ученые были уверены, что общей арамейской религии не существует. В 1949 г. была опубликована книга видных французских исследователей Эдуара Дорма и Рене Дюссо, посвященная религиям Передней Азии, и в ней Дюссо поместил небольшую, но очень информативную третью часть – «Сирийцы». Религиозные представления сирийцев, под которыми он подразумевал в особенности арамеев, рассматривались там по отдельным городам. Но дальнейшие исследования показали, что это не совсем так. Как и о финикийцах, так и об арамеях, можно говорить, что, хотя они не образовывали одного государства и каждый город действительно имел свой вариант религии, все же об арамейских религии и мифологии как таковых говорить вполне можно. Более того, выясняется, что религиозные представления арамеев были довольно близки представлениям угаритян (а те в конечном итоге восходят к амореям), финикийцев и даже древних евреев до перехода их к единобожию. Арамеи явно входили в общий культурный крут, хотя и со своими особенностями. Найдены также черты сходства арамейских культов с арабскими, особенно южноарабскими. И это все позволяет представить религию арамеев и частично (очень частично!) их мифы и сказания.

Арамейские государства исчезли во второй половине VIII в. до н. э. Но жизнь во Внутренней Сирии не остановилась.

В Библии не раз упоминается город Тадмор, что означает Город пальм. Это местное название греки, а затем и римляне перевели как Пальмира и тоже не раз упоминали этот город. Где находился этот древний город, долгое время никто не знал. Только в 1625 г. до Пальмиры добрался итальянский миссионер и ученый П. делла Валле, а в 1678 г. английский пастор Галифакс, который затем опубликовал свой рассказ и несколько найденных им надписей в «Философских записках» Британского Королевского общества. Но только через семьдесят с лишним лет эти руины были исследованы уже учеными – англичанами Р. Вудом и Г. Даукинсом. Даже в своих развалинах Пальмира поражала воображение. В середине XVIII в. француз Ж. Бартелеми и англичанин Дж. Суинтон, действуя независимо друг от друга, расшифровали пальмирское письмо. После этого исследования Пальмиры шли почти непрерывно. Свой вклад в изучение Пальмиры внес российский исследователь С. С. Абамелек–Лазарев. В 1885 г. он издал книгу «Пальмира, археологическое исследование», которая долгое время оставалась единственным научным трудом об этом городе на русском языке. Он сам побывал в Пальмире и среди прочего нашел там большой «Пошлинный тариф», который и опубликовал в своей книге. Эта большая пальмирская надпись хранится в Эрмитаже. Позже она была внимательно исследована и в 1980 г. заново опубликована со всеми необходимыми комментариями И. Ш. Шифманом. Особенно активизировались раскопки и исследования Пальмиры после Второй мировой войны. Очень много для этого сделали польские археологи во главе с К. Михайловским. И до сих пор продолжается научное исследование Пальмиры. Среди памятников, открытых в этом городе и вблизи него, имеются храмы, погребения, надписи, которые позволяют нам представить религиозную жизнь жителей Пальмиры.

К югу от Внутренней Сирии жили народы, родственные древним евреям. Собственно говоря, когда‑то они были частью единого этноса. Их предки перешли из Месопотамии в Сирию, а затем откочевали еще южнее. Они и получили название «ибрим» – перешедшие (подразумевается – реку Евфрат), откуда и название – евреи. Еще позже часть еврейских племен оказалась в Египте, а затем покинула его. Эти ушедшие из Египта двенадцать племен образовали союз Израиль, и именно за ними закрепилось название «евреи».

Те же, кто не добрался до Египта, кочевали к востоку от Иордана и Мертвого моря. Это были моавитяне и аммонитяне. Их уже евреями не называют, а современные ученые предпочитают именовать их народами еврейского круга. О них и их культуре известно очень мало. Столицей аммонитян был город Рабат–Аммон. Этот город существует до сих пор и является столицей современной Иордании Амманом. В 1868 г. немецкий миссионер Клейн нашел на территории, где когда‑то существовало царство Моав, большую надпись, и за ее обладание стали соперничать немцы и французы. Местные бедуины подумали, что если иностранцы так жаждут получить этот камень, значит, он обладает чудесными свойствами, и разбили его на мелкие кусочки. И все же знаменитый французский востоковед Шарль Клермон–Ганно, служивший в то время переводчиком во французской миссии в Иерусалиме, сумел приобрести часть осколков и соединить их. Другие обломки оказались в руках англичанина Уоррена. Он сделал эстампаж и отослал его Клермон–Ганно, который и исследовал всю надпись. Она была составлена от имени моавитянского царя Меши, жившего в IX в. до н. э. и уже известного из Библии. В 1870 г. Клермон–Ганно опубликовал эту надпись. Она тотчас вызвала огромный интерес во всем научном мире, в том числе и в России. Надпись Меши упоминает некоторых моавитянских богов и дает некоторое представление о местной религии. К сожалению, других подобных памятников древнего Моава до сих пор не обнаружено.

Труды ученых самых разных стран не пропали даром. Несмотря на все трудности, наука сумела приблизиться к пониманию религии и мифологии не только угаритян и финикийцев, но и народов Внутренней Сирии и Заиорданья.

БОГИ

Финикийцы и угаритяне почитали большое количество самых разных богов[1]. Многие из них были унаследованы от далекого первобытного прошлого. Некоторые являлись общими не только для аморейско–ханаанейского культурного крута, но и для семитов вообще, а для западных семитов особенно[2]. Поэтому в угаритской и финикийской религиях очень много схожего. Имелись в них также представления о богах, которым поклонялись и населившие Сирию арамеи, и обитавшие в соседней Палестине евреи (до того времени, когда их религия была радикально изменена религиозными реформами и утверждением единобожия)[3]. Все это смешивалось с религиозными культами, возникшими в финикийских и аморейских городах уже в период государственности.

Ни Финикия, ни аморейский мир никогда не были едиными государствами. Отсутствие политического единства, сложное взаимодействие старых и новых религиозных представлений, влияние других народов – все это не только увеличивало число почитаемых богов и богинь, но и способствовало тому, что их черты часто переплетались. Появлялись различные божества с одинаковыми или близкими функциями, однако совершенно самостоятельные и часто даже не связанные друг с другом.

Многие первобытные народы, и среди них предки финикийцев, считали, что имя является неотъемлемой частью человека и знание имени позволяет получить власть над его обладателем. Тем более это относилось к богам. Но бог может очень рассердиться на попытку человека подчинить его и сурово такого нечестивца наказать. А значит, нельзя произносить подлинное имя божества. Этот страх перед подлинными именами богов унаследовали и финикийцы и угаритяне. Поэтому они часто использовали такие слова, как эл («бог»), баал или баалат («владыка» или «владычица»), адон или адонай («господь»)[4]. И порой очень нелегко разобрать, какое конкретно божество скрывается под тем или иным названием. Кроме того, те же слова служили и собственными именами некоторых богов. И это создает дополнительную трудность.

В финикийско–аморейской религии существовали общефиникийские и общеаморейские божества, хотя в любом городе они могли приобрести некоторые специфические черты. Одновременно были и божества, почитаемые лишь в данном месте. Каждый город имел свое божество–покровителя, в образе которого воплощалось все самое ценимое здешними жителями. При этом они, не смущаясь, подчас наделяли своего патрона чертами и функциями других божеств. Появились и божества, покровительствующие той или иной деятельности, тому или иному проявлению человеческих качеств и стремлений. Случалось и так, что какому‑либо божеству особенно поклонялись люди определенной профессии.

Среди богов, которых чтили и финикийцы и амореи, были умирающие и воскресающие божества[5]. Обычно считалось, что это более молодые боги или даже люди, после своей кончины обретшие бессмертие силой любви богини[6]. И именно эти боги, символизирующие воскресение мира после подобной смерти спячки в ходе зимы или засухи, часто оказывались наиболее почитаемыми в какой‑либо местности[7].

Весьма почитали и амореи и ханаанеи, к которым, как мы уже говорили, относились финикийцы, объекты и явления, тем или иным образом выдающиеся. Так, объектом почитания были и горы вообще («высоты», как их называет Библия), и отдельные горы, как Цафон недалеко от Угарита или Кармел на границе с Палестиной, и целые горные цепи, как Ливан. Точнее, почитались божества – владыки этих гор. Но иногда обожествлялись и сами горы – например, гора Цафон (угаритяне ее называли Цапану[8]). Поклонялись финикийцы некоторым деревьям. Существовали даже «священные леса». Особым предметом поклонения были так называемые бетилы. Это камни или каменные столбы, считавшиеся священными и воспринимавшиеся как жилище божества (само слово «бетил», или, правильнее, «бет–эл», означает «дом бога»). Подобное почитание, несомненно, было наследием первобытности, когда камни, деревья, какие‑либо предметы явля–лись объектами культа (такое восприятие неодушевленных предметов как наделенных сверхъестественной силой и одушевленных, а также религиозное поклонение им называются фетишизмом). От древнейшего почитания или, наоборот, проклятия отдельных животных идет и такое же почитание либо проклятие животных у финикийцев, как и вообще у западных семитов. Так, финикийцы чрезвычайно почитали быка и проклинали кабана.

Царь Библа перед богиней Исидой–Хатхор. IV в. до н. э Известяк

История аморейско–ханаанской (угаритской и финикийской) религии была довольно долгой. И за это время религиозные представления и рассказы о богах изменялись. Менялись и представления о роли, какую играло то или иное божество в жизни финикийцев. Это не упраздняло старые взгляды, но видоизменяло их, заставляя сосуществовать с новыми.

Иногда финикийцы и угаритяне принимали чужих богов. Первоначально это были преимущественно те или иные египетские божества, которые порой воспринимались как привычные местные, но в египетском обличии и с египетскими именами. Из египетских богинь в Финикии пользовались особым почетом Исида и Хатхор[9]. Во многих городах Сирии, в том числе в Угарите, жило большое количество хурритов – людей, принадлежавших к одному из народов этого региона. И некоторые хурритские божества, как, например, Кумарби, Тешуб, Шаушка, стали почитаться в Угарите. После завоевания Александром Македонским Восточного Средиземноморья важное значение приобрели греческие боги, а после подчинения его Риму – римские. При этом жители здешних стран старались те или иные собственные божества отождествить с греческими и римскими. В результате многие прежние боги начали почитаться как разные проявления, ипостаси, верховного греческого бога Зевса. Например, гора Цафон в греко–римское время стала называться Касием, а бывший Владыка Цафона (Баал–Цафон) – Зевсом Касием.

Все это придавало местным религиозным представлениям довольно запутанный вид. Правда, делались попытки как‑то упорядочить этот хаос. Боги, покровительствующие тому или иному городу, составляли «собрание богов» или «объединение детей богов» данного города[10]. Близких богов объединяли в триады (троицы). Так, уже в относительно позднее время это пытались сделать жрецы в Карфагене[11]. В Угарите, как кажется, пробовали составить список божеств в соответствии с их положением в божественном мире[12]. Имели место и попытки оформить различные религиозные представления в виде некоего «священного писания»[13]. Как сказано выше, древнейшие из них приписывались мудрецу Таавту, а позже такую попытку предпринял Санхунйатон из города Берита. Но в целом все шаги в этом направлении не принесли желаемого результата, и хаотичность и кажущаяся противоречивость финикийской религии сохранились.

Впрочем, ни финикийцев, ни амореев это не смущало. Древние религии вообще не были догматическими, то есть придерживающимися определенных твердо установленных и воплощенных в сказаниях и догматах представлений. В противоположность современным людям, воспитанным догматическими религиями, объявляющими любое отклонение от догмата непростительной ересью, и суровой научной логикой, древние люди не ощущали явных противоречий в рассказах о своих богах, так что самые противоположные мифы и представления могли спокойно сосуществовать, не подрывая ни культов этих богов, ни религиозных представлений в целом, ни мифологических систем.

Все боги время от времени собирались вместе и пировали, наслаждаясь жирным мясом и сладким вином[14]. Их обслуживали божественные слуги, а их поручения выполняли божественные вестники и посланцы. «Обязанности» отдельных богов часто пересекались, и за одно и то же дело, за одно и то же проявление природных сил могли «отвечать» различные божества. Но все же и финикийцы и угаритяне из общей массы божеств выделяли богов особенно почитаемых, занимающих в божественном мире более высокое положение.

БОГИ УГАРИТА

Мы не знаем точно, сколько божеств почитали утаритяне. Дошедшие до нас тексты упоминают с разной степенью подробности большое количество богов и богинь разного ранга. Сами эти тексты различны по своему характеру. Есть ритуальные тексты, то есть такие, которые содержат предписания, как проводить те или иные религиозные церемонии, что и сколько жертвовать тем или иным богам и т. д. Есть тексты мифологические, рассказывающие о событиях из жизни богов и их взаимоотношениях друг с другом. Есть магические и другие разные тексты. Характерно, что роль того или иного божества в мифах иногда не совпадает с ролью того же божества в ритуальных текстах. Конечно, это можно объяснять случайностью археологических находок и надеяться на обнаружение еще какого‑то количества мифологических текстов, которые дали бы основание для корректировки прежних выводов. Однако эта случайность относительна.

Ведь, к примеру, храм Балу, в районе которого найдены самые большие и самые содержательные тексты, находился на вершине холма, занимаемого Угаритом, а значит, был одним из наиболее почитаемых в городе. Поэтому с уверенностью можно говорить, что сказания о приключениях Балу отражают ту значительнейшую роль, которую играл этот бог в жизни угаритян. Думается, что никакие новые находки, пусть и самые сенсационные, не смогут поколебать наших представлений об этой роли Балу в Угарите. И все же, учитывая такое положение с источниками наших знаний, при знакомстве с суждениями о значении тех или иных божеств надо понимать, что эти суждения в той или иной степени гипотетичны.

В Угарите верховным богом считался Илу. Это имя в угаритском языке означало просто «бог»[15]. Но в данном случае оно использовалось в качестве собственного имени верховного бога. Илу имел титул царя. Он и был в представлениях угаритян верховным царем богов и людей, творцом мира. Угаритяне называли его Творцом творения[16]. Илу мыслился и прародителем всех богов и богинь, людей и всего существующего, всей вселенной[17]. Сам он был не только царем, но и покровителем царской власти, и поэтому всякий царь – «слуга», а то и «сын» Илу[18]. Илу изображался в виде могучего старца, сидящего на троне, поставившего ноги на специальную подножку, его голову венчала корона с бычьими рогами, символом могущества. И то, что Илу всегда изображался спокойно сидящим на троне, а не действующим, подчеркивает его положение верховного царя, внимательно наблюдающего за событиями в человеческом и божественном мире. Он жил на святой горе у истоков священных вод, в середине двух океанов – земного и небесного. Это очень далеко от какого‑либо конкретного города или места обитания определенного народа[19]. Илу связан, скорее, с космосом, со всей вселенной, чем с какой‑либо конкретной страной. В качестве такового он охраняет мировой порядок и в случае необходимости восстанавливает гармонию мира – и природного и человеческого. В своем жилище Илу возглавляет собрание богов, там он устраивает для них пиры, со своего трона посылает он приказы или дает советы богам и людям. Илу – высшая инстанция, и его решения могут быть изменены только им самим. Он – воплощение мудрости и милостивости[20]. Свидетельством его мудрости, которую никто не может превзойти, является его седая борода. Почтенный возраст этого бога имеет и оборотную сторону: он может поддаться уговорам или угрозам других божеств, иногда проявляет слабости, свойственные старости[21]. И все же он – мощный бог. Мощь Илу подчеркивается тем, что его постоянно называют Быком, а бык у земледельческих народов Восточного Средиземноморья, будучи главной тягловой силой, всегда символизировал неодолимую и благодетельную мощь. Является Илу и владыкой времени – Господином годов[22].

В списке угаритских богов выше Илу стоит Бог отцовский, одно из наиболее таинственных угаритских божеств, о котором, кроме простого упоминания, ничего не известно. Возможно, он был богом угаритского царя или царского дома и именно поэтому помещен во главе списка[23]. Но вполне возможно и то, что Бог отцовский был самым ранним богом, и Илу взял верховную власть, предварительно свергнув его[24]. В любом случае в известные нам времена верховным владыкой богов и людей считался Илу[25].

Супруга Илу – Асирату. Еще ее называют просто Илату, то есть «богиней»[26]. Часто к имени Асирату прибавляют эпитет Морская[27]. Речь может идти и о «мировом море», из которого вышел земной мир, и о конкретном водном бассейне, в глубине которого обитают различные рыбы и другие морские твари, находящиеся под покровительством Асирату. В качестве морской богини она покровительствует также рыбакам. Обычно ее воспринимают как всеобщую прародительницу богов. Но вообще‑то не все божества потомки Асирату. Так, весьма почитаемый Балу к ним явно не относится. Асирату принимает участие в решениях Илу, но не всегда живет вместе с супругом: всякий ее приход к Илу воспринимается им как праздник. Некоторые ученые думают, что Асирату была олицетворением самого города Угарита (в утаритском языке слово «город» – женского рода)[28]. Но все‑таки она, как и ее супруг, больше связана со всем миром, чем с конкретным городом.

Вторая супруга Илу – Рахмайу, то есть «дева»[29]. О ней известно гораздо меньше, чем об Асирату. Но ее тоже весьма почитали. В списке угаритских божеств она стоит даже выше Асирату[30]. Если Асирату больше связана с морем и рыболовством, то Рахмайу – с охотой[31]. Детьми Илу и его жен являются благие боги Шахару и Шалиму, боги плодородия и одновременно боги небесные, связанные со звездами. Один из них, видимо, воплощался в утренней звезде, другой – в вечерней[32].

Илу кажется довольно противоречивой фигурой. С одной стороны, его веления непререкаемы. Илу властвует над миром богов. Без его разрешения бог не может даже построить себе дворец. А когда Илу приказывает богу–ремесленнику Котару–ва–Хасису возвести дворец для бога Йамму, который относится к группе богов, враждебных Котару, тот все же вынужден подчиниться приказу и приняться за эту постройку. Бог Балу не смеет сам благословить любезных ему людей – Карату, Данниилу и вынужден просить об этом Илу. Весьма почитаем Илу и среди людей. Ему приносят жертвы, его умилостивляют люди, в том числе угаритские цари. В Угарите, скорее всего, был храм Илу. В случае необходимости именно Илу может наполнять реки, играющие столь важную роль в сельском хозяйстве всего этого региона.

Однако, с другой стороны, непосредственно ни Илу, ни его супруги не правят миром. Они как верховные государи стоят высоко над землей и над другими богами. Свои веления и обещания людям Илу может передавать, являясь им во сне, но чаще через особых вестников – ангелов. А для непосредственного управления, реального царствования Илу назначает другого бога из числа своих потомков[33]. И эти потомки ожесточенно спорят и сражаются за право стать царями богов и людей. В этом отношении угаритские божества делятся на две враждующие группы. В одну входят Йамму, Астару, Муту. В другую – Балу, Анату, Котару–ва–Хасису, Шапашу.

Йамму – бог моря и водной стихии вообще[34]. Его еще называют Судией речным. Под рекой же подразумевается та исходная река мироздания, у истоков которой обитает Илу[35]. Поэтому Йамму – любимец Илу. Представляя непредсказуемую морскую стихию, Йамму казался утаритянам воплощением хаоса и мирового беспорядка. В то же время он олицетворяет земное водное орошение, противопоставленное небесному.

Но надо иметь в виду, что ни в Сирии, ни в Финикии искусственное орошение, то есть земное, никогда решающей роли не играло. Гораздо большее значение для сирийско–финикийского земледелия имело естественное орошение: дождь и даже роса. Поэтому и Йамму не казался людям этого региона благодетельной силой, но выглядел, скорее, силой разрушающей и мешающей дождю, наполняющему речные русла, оплодотворяющему землю, дающему ей возможность произвести урожай[36].

Астару не пользовался в Угарите особой популярностью, хотя относился к старым общесемитским богам и наделялся весьма разнообразными и часто очень важными для людей функциями[37]. Но в Угарите он являлся в первую очередь богом пустыни и тем самым противостоял цивилизованной жизни. Одно время Астару претендовал на царскую власть над миром. Но он явно оказался недостоин ее, царский трон был слишком велик для него, и ему пришлось самому с позором от власти отказаться. Были в угаритском пантеоне и другие божества пустыни, называемые Прожорливыми и Разрушающими[38]. Они противостояли Балу и цивилизованной жизни, которой тот покровительствовал.

Муту считался богом смерти и владыкой подземного мира[39]. Сам он обитал в городе Хамрай, расположенном в ущелье, которое воспринималось как вход в подземный мир. Чтобы добраться до этого города, надо перейти горы Таргузиза и Таррумаги, находящиеся на краю земли, а затем уже спуститься в подземную обитель, где и находится город Хамрай. Само это название иногда переводят как «место проливания слез» или «место крушения». Муту – мощная фигура. Одна его губа достает до неба, другая – до земли. И он поглощает все, что находится вблизи него. Поэтому отправляемые к Муту вестники ни в коем случае не должны к нему слишком приближаться под угрозой неминуемой гибели, а могут лишь издалека пересказывать послания. Отвратительный, вызывающий ужас образ Муту подчеркивал всеохватность смерти, которой в принципе никто не может сопротивляться. Во власти Муту находятся не только все люди, но и боги[40]. Его проявлением в земном мире, кроме смерти каждого конкретного человека, являются иссушающий зной и жестокая за суха, ведущие к исчезновению всего живого. В его руках скипетр бесплодия и вдовства. И вообще всякое неплодородие связано с Муту[41]. Гибель Муту в борьбе с Балу открывает «хляби небесные», и через них нисходит на землю благотворящий дождь, а само уничтожение (явно временное) Муту воспроизводит процесс обработки злаков с целью получения зерна[42].

Силач Балу, один из главных богов Угарита. XIX ‑XVIII вв. до н. э.

Центральной фигурой всей угаритской религиозно–мифологической системы предстает Балу, обычно наделяемый эпитетом Силач, что подчеркивает его мощь. Балу, то есть «владыка»[43], вероятно, все же не собственное его имя. Таковым было, по–видимому, Хадду[44]. Балу не являлся сыном Илу; он – сын Дагану[45]. Дагану – податель пищи[46]. Его культ был широко распространен в древней Сирии, этому богу поклонялись многие амореи, а в некоторых аморейских государствах он даже считался верховным богом. Позже поселившиеся на побережье Палестины Филистимляне также признавали Дагану (Дагона) своим верховным богом. Но в Угарите он был известен в основном как отец Балу. И в самом городе Угарите храмы Дагану и Балу находились рядом.

Сам же Балу был в первую очередь богом дождя, оплодотворяющего землю, и росы, столь важной в засушливом климате Сирии, богом бури и грома, грозы; недаром его называли Скачущим на облаке[47]. Гром – это голос Балу, а молния – его оружие, и это оружие нередко воспринималось как извивающееся копье. Жил он на горе Цапану, как утаритяне называли Цафон, недалеко от Угарита. Другой такой же высокой горы поблизости не было. Поднимаясь на 1770 метров над уровнем моря, она была хорошо видна и из Угарита, и с приближающихся к городской гавани кораблей. Естественно, наиболее почитаемого бога поместили на эту гору, которую утаритяне, возможно, воспринимали как вершину мира и саму ее тоже обожествляли. Живущий на этой горе бог мыслился «вышним»[48]. На стеле, найденной в Угарите, Балу изображен в виде зрелого мужчины–воина. На голове у него остроконечный шлем с бычьими рогами, из‑под которого на грудь и спину падают длинные, завитые на концах волосы. В правой руке он держит палицу, которой, по–видимому, производит гром, а в левой – извивающееся копье с пламенем на одном конце и острием на другом, и это острие бог вонзает в землю. Сам он стоит над горами и волнами, и это подчеркивает его «вышнее» положение. Балу мог изображаться и в облике могучего быка.

Балу, как и другие боги, признавал верховную власть Илу, но связан с ним был только как с общим прародителем всех божеств. Это позволяло ему конфликтовать с Илу. Впрочем, инициатором конфликтов обычно выступал именно Илу. Балу фактически управлял миром, и это порой не устраивало Илу. Он составлял заговоры против Балу, не останавливаясь даже перед тем, чтобы его собственная жена соблазняла Балу[49], неоднократно пытался лишить Балу царства, выдвигая его конкурентами то Йамму, то Астару, то Муту. Без угроз богини Анату и уговоров со стороны своей супруги Асирату Илу даже не разрешал Балу построить дворец. В борьбе с Муту Балу погиб, и тогда повсюду установилась засуха и земля перестала производить. Только после воскресения Балу и гибели Муту благодатный дождь смог оплодотворить землю и дать ей новую жизнь[50].

Богиня (вероятно Анату) с пучками листьев. XIV в. до н. э.

Балу вообще помогает людям во всех трудных ситуациях. Его, разумеется, почитали земледельцы, ибо без помощи этого бога, оплодотворяющего землю, невозможно получить никакого урожая. Но ему поклонялись и моряки – ведь надо умилостивить бога бури, дабы не погибнуть в морской пучине[51]. Балу может возвещать божественную волю и даже заступаться перед Илу в случае крайней нужды. Он оберегает суще–ствующий порядок мира и общества и охраняет город Угарит при нападении на него врагов. Иногда, будучи воинственным богом, он выступает как охотник[52].

Ближайшая соратница Балу – Анату[53]. В утаритских мифах она выглядит если не самой могущественной, то, несомненно, самой активной богиней. Иногда ее считали сестрой Балу[54]. И она же – его возлюбленная. Их первородным сыном был, вероятно, Амурру – первопредок амореев. Само имя Анату, по–видимому, означало «источник» (или «источники»)[55], и сначала Анату была прежде всего богиней источников. В качестве таковой она, естественно, способствовала плодородию земли. Анату – госпожа земного плодородия, рождения земных плодов и в то же время богиня земной любви и воплощение женской красоты. Но одновременно она очень воинственна и кровожадна, готова всегда сражаться[56]. Порой кажется, что насилие нравится ей само по себе вне связи с какими‑либо угрозами ей или тем, кого она защищает или кому покровительствует. Даже вернувшись в свой дворец после очередного избиения людей, она, все еще не успокоившись, начинает крушить собственную мебель, как будто это ее живые враги. Анату – мстительная богиня, сурово карающая за малейший отказ ей в ее притязаниях[57]. Боги знают это и боятся ее гнева. Именно Анату явилась к Илу и угрозами заставила того вернуть царскую власть Балу, именно она победила Муту и рассеяла его останки, давая возможность миру вновь оплодотвориться. Воинственная богиня, она в мирное время покровительствует охоте[58]. Анату – и дева и мать одновременно. Угаритяне не усматривали в этом ничего противоречивого, ибо то, что невозможно в людском мире, вполне мыслимо в мире божественном[59]. Возлюбленная Быка Балу, Анату порой предстает в образе коровы. Иногда она является и в облике птицы, прежде всего орлицы. Кровожадные орлы и коршуны вообще считались священными птицами Анату. Изображали Анату часто в виде обнаженной женщины, стоящей на льве, а также иногда в воинственной позе с поднятой правой рукой, в которой она держала копье, и с кинжалом или, может быть, щитом (обычно ни копье, ни кинжал, ни щит не сохранялись, будучи, вероятно, сделаны из дерева) в согнутой в локте левой руке.

Котару–ва–Хасису («пригожий–и‑мудрый»)[60] – бог–ремесленник в самом широком смысле[61]. В частности, он строит дворец Балу. Он также льет металл, изготавливает мебель, посуду, украшения, оружие. Особенно любит Котару–ва–Хасису работать с драгоценными металлами и камнями. Его частый эпитет – Работающий руками. И это – главная его характеристика. Ремесло таит в себе что‑то от магии, ибо ремесленник превращает одну вещь (материал) в другую (изделие). Угаритский божественный ремесленник тоже связан с магией[62]: он создает для Балу две волшебные дубины (палицы), которые должны помочь ему в бою с врагом. Но будучи в целом союзником Балу, Котару–ва–Хасису подчинился высшему приказу и стал строить дворец его сопернику Йамму. Характерно, однако, что жил этот бог–умелец, как считалось, не в Угарите и не в его окрестностях, а, скорее всего, на Крите, откуда поступали в Угарит всякие заморские товары, а также в египетской столице Мемфисе[63]. И это в значительной степени отражает зависимость угаритского ремесла от критского и египетского. Видимо, в Угарите ремесло, хотя и было весьма развито, все же воспринималось как дело в определенной степени таинственное и несколько чуждое, иностранное. Поскольку и до Крита и до Египта из Угарита добирались морем, Котару–ва–Хасису порой именовали Морским и даже делали его покровителем или изобретателем мореплавания.

Более верной союзницей Балу является богиня солнца Шапашу. Ее по праву называли Светочем богов. Освещает она и жизнь людей, так что ее союз с благотворным Балу вполне естествен. Шапашу именовали Великой госпожой, что вполне понятно для почитателей благодетельного солнца. Небесные звезды рассматривались как воинство Шапашу[64]. Находясь на небе, Шапашу соединяет небесные божества с землей. Она в случае необходимости выступает вестницей Илу и передает богам его веления. Живет Шапашу, вполне понятно, на востоке. Но она не остается в своем жилище, а путешествует днем с востока на запад, а ночью, вероятно через подземный мир, возвращается в свой дом на востоке. Путешествуя через подземный мир, она оказывается в связи с миром мертвецов и таинственных гаданий. В то же время своими гаданиями и заговорами Шапашу помогает излечиться, в частности, от смертельного действия змеиного яда, который она собирает, как солнце ярким днем собирает и уничтожает тень.

Фигурка богини Астарты, найденная в Тарсисе (совр. Испания). В ней отчетливо просматриваются египетские мотивы

Конечно, этими божествами угаритский мир богов не ограничивался. Богиней охоты и плодородия, любви и красоты наряду с Анату была Астарта (Аштарту). Часто она упоминалась вместе с Анату[65]. О красивой девушке могли сказать, что ее прелесть подобна прелести Анату и ее красота – красоте Астарты. Соседи Угарита, возможно, даже не улавливали разницы между Анату и Астартой. Во всяком случае, египтяне во второй половине II тысячелетия до н. э. воспринимали их как одно божество – Анатастарта (Анаташтарт). Угаритяне знали два проявления Астарты – Астарту Пещерную и Астарту Полевую[66]. Но в общем в утаритской религии и мифологии Астарта играла второстепенную роль[67].

Дочери Балу – Пидрай, Талай и Арцай[68] – как бы воплощали некоторые стороны деятельности и фигуры Балу: небесную росу, божественный свет и плодоносящую землю. Это были богини плодородия, и они вместе с Силачом Балу обеспечивали продолжение жизни на земле. Пидрай и Талай жили обычно с отцом в его дворце. Арцай же, более связанная с землей, по–видимому, обитала где‑то на земле, а может быть, и в подземном мире. Некоторые ученые даже думают, что Арцай была связана с богом смерти Муту и на каком‑то этапе мифотворчества ее восприняли как супругу этого подземного бога.

Были у Балу и братья – боги бури и плодоносящего дождя, как и сам Балу[69]. Но все они явно подчинялись Владыке Цапану, который мог даже выдать их богу смерти Муту вместо себя (хотя этого и не сделал).

Важную роль в Угарите играл бог Рашапу. Мифов о нем мы не знаем (возможно, что их и не существовало)[70]. Но в жизни угаритян он занимал значительное место[71]. Этот бог был связан с землей и подземным миром, он, считали угаритяне, насылал на людей болезни и эпидемии, но мог в случае обращения к нему и излечить от них. Действует он на людей, стреляя в них из лука; болезни – результат поражения человека стрелами Рашапу. На земле он чаще всего появляется во время заката, и поэтому его порой называют привратником Шапашу. Рашапу как бы возглавляет группу божеств, которых угаритяне явно не слишком любили и очень боялись. Эти божества, вероятно, тоже были связаны с болезнями и смертью. К таким божествам относили богиню Дадмишу, которая в списке угаритских божеств следует непосредственно за Рашапу. Она мыслилась воинственной богиней, уничтожавшей людей, и ее, может быть, угаритяне считали супругой Рашапу[72].

Значительное место в угаритской религии занимал бог Харану[73]. О нем мы знаем немного. Известно лишь, что этот бог излечивал людей и лошадей от действия змеиного яда. Возможно, Харану вообще был богом–целителем, но одновременно он мог и насылать болезни как на людей, так и на лошадей. В древности, в том числе и в Передней Азии, лошадь использовалась не в земледелии, а в армии, причем в отборных войсках, связанных с аристократией. Поэтому, может быть, и культ Харану в Угарите был больше связан с военной аристократией.

Поклонялись угаритяне и другим божествам, занимавшим в их духовной жизни меньшее место. Среди таких божеств был бог Йаву[74]. Известно о нем очень мало, а именно – что он как‑то связан с морским богом Иамму. По некоторым предположениям, Йаву – тот же самый бог, которого в финикийском Берите называли Йево и который в Библии именуется Иахве.

В угаритской религии и мифологии существовали и различные низшие божества, жившие между небом и землей. Они помогали или, наоборот, вредили людям, и им тоже поклонялись. Одних люди благодарили за помощь, просили и впредь помогать им, других они стремились умилостивить, чтобы те не насылали на них различные беды. Очень почитали угаритяне Благих богинь – Косаратум, чьими священными птицами считались ласточки. Эти богини, как представлялось, помогали при рождении ребенка[75]. В списке утаритских божеств присутствуют обожествленные музыкальные инструменты. Некоторые боги имеют своих слуг и вестников. Вестники не только связывают богов друг с другом, но порой являются посредниками между богами и людьми. Боги могут создавать особые существа для выполнения тех или иных поручений. Так, Илу создал демона Шатикату специально для излечения царя Карату. И весь этот пестрый божественный мир благочестиво почитался угаритянами.

С падением Угарита некоторые угаритские божества оказались забыты, другие, вероятно и прежде почитавшиеся ханаанеями, сохранили свой культ, но заняли более скромное место, чем это было в Угарите во II тысячелетии до н. э.; третьи продолжали пользоваться большим почитанием и в I тысячелетии до н. э.

ФИНИКИЙСКИЕ БОГИ

Финикийцы почитали практически тех же или почти тех же богов, что и угаритяне. Но имена их они произносили в соответствии с законами своего языка. Так, бога Илу они называли Элом, а Балу – Баалом. Конечно, несмотря на то что и угаритская и финикийская религии относились к западносемитским и имели общее происхождение, полного тождества между двумя религиозно–мифологическими системами не было. Во–первых, финикийцы и угаритяне были хотя и близкородственными, но все же разными народами. Во–вторых, источники наших знаний о финикийских и угаритских богах относятся к разному времени. Правда, время появления сочинения беритского жреца Санхунйатона, скорее всего, совпадает с последним периодом существования Угарита и является, вероятно, не намного более поздним, чем время создания тех мифологических поэм, которые были записаны утаритским писцом Илимилку. Другими словами, если относить данные Санхунйатона ко II тысячелетию до н. э. (а это кажется вполне обоснованным), то можно рассматривать дошедшие до нас сведения об угаритской и финикийской религиях как почти одновременные. Но само сочинение Санхунйатона было в значительной степени переосмыслено Филоном Библским[76], жившим более тысячи лет спустя, и требуется значительная работа ученого, чтобы восстановить (хотя бы приблизительно) содержание и смысл произведения Санхунйатона. В нашем распоряжении имеются также свидетельства более позднего времени, уже I тысячелетия до н. э. Это и не всегда ясные сообщения греческих и римских авторов, и подлинные надписи, оставленные обитателями Финикии и ее колоний, особенно Карфагена, которые содержали те или иные известия о финикийских богах. Так что значительная часть наших сведений может отражать уже новый, по сравнению со временем Санхунйатона, этап истории западносемитской, в данном случае финикийской, религии.

Верховным богом финикийцев являлся Эл[77]. Правда, финикийцы, по крайней мере финикийцы I тысячелетия до н. э., со своими реальными нуждами мало к нему обращались. Эл, если можно так выразиться, царствовал, но не управлял[78]. Только на окраинах финикийского мира Элу еще достаточно активно воздавали культовые почести как Творцу творения. Возможно, что также в Библе и Берите[79] Эл еще почитался. Но в большинстве финикийских городов, включая колонии, «обязанности» Эла уже переходили к другим богам.

Одним из таких богов был Баал–Шамим («владыка небес»). Он занимал очень высокое место в мире финикийских божеств. Финикийцы помещали его во главе вселенной[80]. Резиденцию Баал–Шамима располагали высоко над землей. О нем рассказывали, что он один из самых древних богов и что люди первым начали почитать именно его. Связан был Баал–Шамим, видимо, и с морем, покровительствуя мореплаванию[81]. Баал–Шамим возглавлял весь список богов в самых разных финикийских городах – в Библе, Тире, Карфагене и других. Но, как замечает один французский ученый, в религиозной жизни, так же как и в политике, «популярность и официальное положение – две разные вещи». Особой популярностью Баал–Шамим все же не пользовался[82].

Наряду с Баал–Шамимом во главу своей божественной иерархии финикийцы помещали и других богов, которые, по–видимому, в I тысячелетии до н. э. также уже играли на деле сравнительно небольшую роль в религиозной жизни Финикии и ее колоний. Это были Баал–Малаки (или Баал–Малаге)[83] и Баал–Цафон. Баал–Малаки, вероятнее всего, еще одно морское божество, и покровительствовал он именно морским путешествиям. Возможно, именно в его честь финикийцы назвали один из городов, основанных ими в Испании, Малакой (современная Малага)[84]. Что же касается Баал–Цафона, то это очень древний бог. В Угарите, где его называли Силачом Балу, он, как мы уже видели, играл очень большую роль в религиозных представлениях, будучи богом дождя, оплодотворяющего землю, богом грома и бури, связанным и с морем. Видимо, и в Финикии он наделялся теми же чертами и функциями. Из этих трех богов Баал–Цафон был, вероятно, сравнительно более почитаемым. Религиозные почести воздавали не только самому богу, но и горе Цафон (угаритская Цапану), где, как предполагалось, находится дворец этого бога. Храмы Баал–Цафона имелись во многих финикийских городах, и финикийцы нередко включали в имена своих детей имя Цафон, ставя тем самым ребенка под покровительство этого бога. А соседи финикийцев, евреи, сравнивали гору Цафон со своей священной горой Сион.

К сожалению, нет сведений о том, как эти три бога соотносились с семьей финикийских богов. Надо сказать, что финикийцы, да и вообще многие другие (если не все) древние народы, рассматривали своих богов как членов одной или нескольких божественных семей. Многие, а может быть, и все, божества Финикии и ее колоний считались в той или иной степени потомками бога Небо или его сына Эла, который в конце концов сверг отца и сам стал главой мира богов и людей. Небо имел, однако, не только сыновей, но и дочерей. И среди них особо важную роль играла Астарта.

Баал–Цафон, владыка священной горы финикийцев. VIII в. до н. э. Бронза

Астарта относилась к древнейшим божествам не только финикийцев, но и других народов, говоривших на семитских языках, особенно в западной части семитоязычного мира[85]. В Месопотамии она или очень близкая к ней богиня выступала под именем Иштар. В Си–рии же и окружающих районах она была известна как Астарта. Начиная с 1973 г. археологи раскапывают древний город Эбла в северо–восточной части Сирии. Ученые расшифровали и прочитали многие найденные при раскопках тексты. И в них ясно упоминается Астарта, а порой она даже называется «богиней Эблы», то есть совершенно очевидно играет роль верховной богини этого царства, которое занимало важное место в политической географии Передней Азии в III тысячелетии до н. э. Тогда же и позже, уже во II тысячелетии до н. э., Астарта почиталась и в других местах этого региона, в том числе в Угарите, хотя там она и уступала первенство Анату. В I тысячелетии до н. э. Астарте поклонялись соседние с финикийцами народы – арамеи в Сирии, аммонитяне и моавитяне в Заиорданье, филистимляне в Палестине и даже египтяне, которые близко познакомились с культом этой богини еще в предыдущем тысячелетии[86]. Широко она была известна и евреям Палестины[87]. И когда там стало утверждаться единобожие и бога Йахве начали воспринимать как единственного истинного Бога всего мира, библейские пророки обрушили свой гнев на Астарту, видя в ней и в Баале (какой бог подразумевается под этим именем, точно не известно) главных врагов.

Для финикийцев Астарта была одним из самых основных и широко почитаемых божеств[88]. Недаром греки считали всю Финикию страной, посвященной Астарте. По своему происхождению Астарта была в первую очередь богиней плодородия. Когда позже эти ее функции оказались перенесены на мир людей, она стала восприниматься как богиня любви. Представлялось, что ее заботами увеличивалось число людей на земле, что она покровительствует семье и деторождению. Но и само общество и государство воспринимались древними как большая семья. И поэтому Астарта мыслилась также богиней, покровительствующей гражданскому порядку и гражданскому коллективу. В городах–государствах Финикии, где власть находилась в руках царя, который олицетворял данное государство, Астарту тесно связывали именно с царской властью, и сама она воспринималась во многом как царица[89]. Ее называли «великой», «госпожой». Кроме того, Астарта была воинственной богиней и богиней–охотницей.

Астарта – богиня плодородия, любви и плодовитости. Часто Изображалась сжимающей руками Фуди. Ок. VI в. до н. э. Терракота

Иногда ее считали также богиней луны[90] (хотя у финикийцев было и отдельное лунное божество), а позже ее воплощение усматривали в вечерней звезде.

С течением времени образ Астарты развивался. В Карфагене она, начиная с середины V в. до н. э., оттесняется, хотя, видимо, и не официально, на второй план, но в остальном финикийском мире, наоборот, приобретает все более всеобъемлющие космические черты, воспринимается как кормилица всего мироздания. Греки и римляне обычно думали, что Астарта – это та же богиня, что и их Афродита или Венера[91], то есть в первую очередь богиня любви, но иногда, а чем дальше, тем больше, ее сравнивали с верховной римской богиней Юноной[92]. А один римский автор сказал, что божественная Астарта – сила, жизнь, здоровье людей и богов и одновременно гибельная болезнь, а также море, земля, небо, звезды. Для него и многих других, кто разделял это мнение, Астарта становилась верховным божеством, управляющим жизнью и смертью, здоровьем и болезнью, земным и небесным миром[93].

Но и без такого космического преувеличения Астарта была очень разносторонней богиней. Одна современная исследовательница говорит, что под одним этим именем скрывались тысячи божественных индивидуальностей. Это, конечно, образное выражение, но оно хорошо подчеркивает многообразие «обязанностей» Астарты. И различных проявлений, ипостасей, Астарты было довольно много. Например, известна Астарта Эрицинская, почитавшаяся на сицилийской горе Эрике. О ней рассказывали, что она на девять дней покидает Сицилию и перелетает в Африку, сопровождаемая священными голубями. В образе Астарты Эрицинской особо подчеркивалась ее роль богини плодородия земли и плодовитости человеческого рода[94]. Еще одна разновидность Астарты связана с морем[95].

Разнообразны были и изображения Астарты. Как богиня плодородия, любви и плодовитости, она изображалась обычно в виде обнаженной женщины, сжимающей руками груди[96]. Но часто встречается и изображение ее в виде царицы, сидящей на троне. Трон был в данном случае столь важен, что порой изображался только он, и подразумевалось, что богиня незримо восседает на нем. Иногда на трон водружали конической формы камень, призванный символизировать Астарту. Изображение богини в виде особого камня являлось пережитком очень древних времен, когда богов еще не представляли в человеческом облике. Одно это свидетельствует о том, каким древним был культ этой богини. Священными животными Астарты считались лев и голубь[97]. С культом Астарты тесно связан образ керуба – фантастического существа с львиным телом, человеческой головой и крыльями, очень похожего на египетского и, особенно, греческого сфинксов. Керубы порой стерегли и трон Астарты, они вообще были связаны с понятием царственного божества, выступали стражами святости места[98]. Финикийцы часто изображали Астарту смотрящей из окошка: возможно, в тот момент они думали о богине, наблюдающей из своего дворца за земными делами[99]. Порой Астарту изображали даже вооруженной.

Богиня Астарта нередко изображалась сидящей на троне под охраной керубов. VI ‑V вв. до н. э.

Как угаритяне свою богиню Анату, так и финикийцы Астарту воспринимали одновременно и как деву, и как супругу и мать. Она была одной из жен Эла и родила ему семь дочерей, среди них, вероятно, и Тиннит. В Финикии в некоторых городах ее почитали вместе с Астартой[100]. В Карфагене, где, как уже было сказано, культ Астарты с середины V в. до н. э. начал оттесняться на второй план, первое место заняло почитание именно Тиннит[101]. Впрочем, официально и после этого Астарта сохраняла одно из первых мест среди карфагенских божеств.

Керуб – фантастическое существо с телом льва, человеческой головой и крыльями. Рядом с Керубом священная птица Астарты – голубь. VI в. до н. э. Гребень из слоновой кости

Тиннит рассматривалась карфагенянами в первую очередь как небесная богиня, предстающая перед земными жителями в образе луны. Она движет тучами и ветрами, предводительствует звездами и перемещается по небу на льве. В качестве небесной богини Тиннит посылает на землю благодетельный дождь, оплодотворяющий землю, что и позволяет земле порождать растения и животных. Поэтому она является «кормилицей» и «великой матерью». Эти ее «обязанности» карфагеняне переносили и на мир людей. Священной птицей Тиннит, как и Астарты, считался голубь, соединяющий в своем полете небо и землю. И когда богиню изображали в виде женщины, ее всегда окутывали голубиные крылья[102]. Как и Астарта, Тиннит – дева и одновременно богиня плодородия; как и Астарта, она мыслилась воинственной богиней, символизирующей победу и мощь карфагенского войска. Поэтому ее порой называли «могущественной». Но чаще она выступает как «госпожа» или «великая госпожа». Она воспринималась и жителями Карфагена, и его соседями как госпожа Карфагена. Ее изображали на карфагенских монетах в качестве символа этого государства. Она олицетворяла Карфаген, его площади и улицы, а также очаг Карфагена с его вечным огнем[103]. Карфагеняне считали Тиннит «советующей» богиней и полагали, что она незримо председательствует на заседаниях карфагенского сената и дает его членам советы на благо государства. А позже ее стали воспринимать уже как «подлинную правительницу», царицу всех богов[104].

Стелла со знаками Тиннит и другими символами. Карфаген. Известняк

Редки изображения Тиннит в человекоподобном виде. Чаще ее изображали символически в виде ромба (эта геометрическая фигура издревле была связана с идеей произрастания, появления на свет, рождения). Другими символами Тиннит считались пальма и гранат. С культом Тиннит связан и так называемый знак бутыли в виде сосуда с цилиндрическим или яйцевидным туловом и коротким цилиндрическим горлом либо полусферическим колпачком; иногда вместо колпачка появляется изображение человеческой головы, а на тулове – женских грудей или фаллоса. Видимо, этот знак олицетворяет одновременно ребенка, принесенного в жертву (об этом пойдет речь позже) и обретшего таким ужасным способом бессмертие, и погребальный сосуд, в котором захоронен пепел жертвы[105]. Особенно часто в Карфагене и в других местах его державы встречается так называмый знак Тиннит в виде треугольника или трапеции с поперечиной, положенной на вершину треугольника или короткую верхнюю сторону трапеции, причем концы поперечины часто подняты вверх, а выше, над самой вершиной треугольника или серединой трапеции, находится крут. Ученые в течение многих лет пытаются разгадать смысл этого таинственного знака. Угол или треугольник, особенно заштрихованный (а в Карфагене встречается и такой), издавна был символом женщины, женского плодоносящего начала, а крут может символизировать солнце, черта же – означать не разделение, а, наоборот, соединение этих фигур. И в таком случае «знак Тиннит» – символ соединения богини плодородия с богом солнца[106]. А таким богом в Карфагене считался Баал–Хаммон.

Баал–Хаммон был древним и весьма почитаемым богом, сыном Эла. И позже, когда Эла стали почитать много меньше, на Баал–Хаммона перенесли некоторые черты отца[107]. Баал–Хаммону поклонялись не только в самой Финикии (в том числе в Тире), но и в соседних местах, а также в тирских колониях. Если не считать утаритских имен типа Абдихаману («раб Хаману») и сомнительного упоминания Хаммона в Эмаре, древ–нейшее упоминание этого бога относится к IX в. до н. э. и содержится в надписи, сделанной в одном из арамейских государств, находящемся под сильным финикийским влиянием. Имя этого бога встречается на амулете, найденном в Тире. С финикийскими колонистами культ Баал–Хаммона рано распространился по всему Средиземноморью. На самом западе финикийского мира, в Гадесе, существовал храм Баал–Хаммона. На монетах другой финикийской колонии в Испании, Малаки, встречается символ этого бога – круг с лучами. Существование культа Баал–Хаммона отмечено практически во всех районах финикийской колонизации, а также там, где местное население испытывало сильное финикийское влияние, как, например, в Нумидии в Африке. Особой же популярностью он пользовался в Карфагене. Там его весьма почитали с самых ранних времен существования города[108]. Сначала Карфаген был основан на холме недалеко от берега, и позже на этом холме находилась карфагенская цитадель Бирса. В месте же, где первоначально высадились колонисты, возникло святилище. Долгое время оно было посвящено одному Баал–Хаммону, а затем (не позже IV в. до н. э.) – Баал–Хаммону и Тиннит. И уже довольно рано здесь появились посвятительные стелы в честь Баал–Хаммона. Так что можно говорить, что Баал–Хаммон с самого начала принадлежал к наиболее значимым божествам Карфагена. Позже он стал выступать в паре с Тиннит (о паре с Астартой ничего не известно), что не умалило его статуса. В финикийских колониях на Мальте, Сицилии и Сардинии он по–прежнему один, хотя Тиннит там тоже была известна.

Как и Тиннит, а до нее Астарта, Баал–Хаммон вбирал в себя всё новые сущности, приобретал всё новые черты. Он был солнечным богом; недаром одним из его символов являлся солнечный диск, иногда крылатый, подобно египетскому. Располагался Баал–Хаммон выше небесного океана. Солнце часто было в древности символом и хранителем справедливости. И Баал–Хаммон тоже выступал подобным гарантом, внимательно выслушивая мольбы и жалобы верующих. Одновременно Баал–Хаммон был аграрным божеством; он, как считалось, обеспечивал плодородие земли, а по ассоциации – и плодовитость человека, символизируя мужскую производящую мощь, как Астарта и Тиннит– женскую. Порой его и называли просто Мощным. Будучи солнечным богом, Баал–Хаммон спускался вечером на западе и через подземный океан возвращался на восток, чтобы утром снова подняться над миром. Во время своего путешествия через подземный мир он никак не терял своей царственности. Более того, и там, в мрачном мире мертвецов, он выступал владыкой. Таким образом, Баал–Хаммон мыслился как бы триединым богом – небесным (солнце), земным (плодоношение земли и плодовитость мужчин) и потусторонним (владыка подземного мира)[109].

Покровитель Карфагена – Баал–Хаммон. Ок. III в. до н. э. Крышка саркофага

Изображали Баал–Хаммона по–разному. Иногда его представляли в виде диска, напоминающего солнце, порой с большими ушами, чтобы он мог выслушивать все молитвы людей. Иногда – в виде сужающегося кверху столба, что напоминало о его земной сущности. Часто встречались и изображения Баал–Хаммона в человекоподобном виде. Тогда он представал как могучий старец, сидящий на троне (что подчеркивало его царственное положение), украшенном керубами. На голове у него была коническая тиара или корона из перьев. Правую руку бог поднимал в благословляющем жесте, а в левой держал посох, украшенный либо хлебным колосом, либо шишкой сосны, которая издавна считалась символом бессмертия и мужской плодовитости. В этом виде его иногда помещали и на корабль, пересекающий подземный океан. В Карфагене найдена очень древняя гемма (резной камень) VI, а может быть, и VII в. до н. э., на которой изображен Баал–Хаммон, сидящий на троне; трон стоит на корабле, а под ним – растения, тянущиеся вниз, и это должно было означать, что корабль пересекает воды подземного океана. Сам Баал–Хаммон одет в длинную царскую одежду, с короной на голове, рядом с которой находится солнечный диск, а в руке он держит посох с хлебным колосом. Таким образом, здесь бог предстает в своей триединой сущности.

Дочерью Эла была богиня Анат. Это очень древняя богиня, но, как и ее отец, постепенно она теряла своих почитателей. Анат чрезвычайно похожа на Астарту, будучи одновременно и богиней любви и плодородия, и богиней войны и охоты. Все более широкое распространение культа последней сокращало сферу действий, отводившуюся Анат. Только на Кипре ее культ в большей или меньшей степени сохранял свое значение довольно продолжительное время. Там в образе Анат подчеркивали, скорее, ее воинственную природу. Недаром жившие на Кипре греки считали, что Анат – та же самая богиня, что и их Афина[110].

Повелитель стрел – Решеф. В руке он, вероятно держал копье. II тысячелетие до н. э. Бронза

Сестрой Анат и дочерью Эла финикийцы считали Шеол, богиню подземного мира[111]. О ней рассказывали, что отец убил ее, когда она была еще девственницей. Спустившись в подземный мир, Шеол стала его владычицей. Иногда ее так и называли – Владычица Подземелья. То, что финикийцы считали Шеол девой, не должно было, в их понимании, мешать ее положению супруги бога смерти Мота[112], также сына Эла. Имя Мот означает «смерть»[113]. Этого бога почитали, но в то же время очень боялись. Смерть всегда рассматривалась как неизбежный конец зем–ной жизни, так что народу с рождением она представлялась одной из двух сторон бытия. И некоторые финикийцы даже причисляли Мота к создателям этого мира[114]. В царстве мертвых значительную роль играли рефаимы, вероятно души предков[115].

С царством смерти в известной степени был связан бог Решеф[116], бог очень древний. Его почитали не только финикийцы, но и многие другие народы, говорившие на западносемитских языках. Культ Решефа был хорошо известен и египтянам»[117]. Это был воинственный бог, бог войны, который одновременно выступал как бог эпидемий, но он же и избавлял от них. Само его имя означало «пламя, молния, искра». И оно может говорить о том, что Решеф считался также богом молнии и небесного света. А так как молния связана с бурей, то Решеф воспринимался и как бог бури, посылающий на землю благодетельный дождь. Этот бог выступал и в роли хранителя договоров. Финикийцы и их соседи приписывали ему неодолимую силу. Изображался Решеф обычно в виде воина, вооруженного луком. Молнии считались стрелами Решефа. Они могли предвещать несчастья и болезни, гибель скота и всего имущества. В этом случае имя Решефа порой называли во множественном числе. И библейская Суламифь говорит своему возлюбленному Соломону, что любовь сильна, как Мот (смерть), ревность неотвратима, как Шеол (преисподняя), ее Решефы (стрелы) – Решефы огненные. Этот воин и убивал людей, и мог, наоборот, спасти их от смерти. Священным жи–вотным Решефа был олень (или газель).

Другим богом, соединяющим жизнь и смерть, был Эшмун»[118]. Его можно назвать одним из великих финикийских богов. В первую очередь это бог–врачеватель»[119]. Кроме того, Эшмун считался умирающим и воскресающим богом, тесно связанным с миром плодородия, с миром умирающей и воскресающей природы. Согласно мифу, юношей Эшмун погиб, но Астарта вернула его к жизни. Он был восьмым братом Кабиров[120].

Семь Кабиров и их восьмой брат были детьми Цидика («праведного»), одного из самых древних богов, который вместе со своим братом Мисором («справедливым») олицетворял мировой и общественный порядок и незыблемость существующих установлений, законность царской власти и верность божественным и человеческим законам[121]. Правда, иногда Эшмуна считали все же сыном не Цидика, а Решефа, подчеркивая тем самым неразрывную связь гибели и излечения. Кабиры, и в их числе Эшмун, – открыватели целебных трав и изобретатели корабля. Но это необычный корабль – он перевозит душу умершего через небесный океан в мир вечности. Корабль Кабиров – корабль мертвецов. Такой корабль нарисован на стене гробницы, найденной на территории существовавшей в древности Карфагенской республики. На корабле – восемь воинов. Это Кабиры, включая и Эшмуна. Роль кормчего исполняет солнечное божество.

Шадрата, бог умирающей и воскресающей природы, изображался стоящим на льве. V в. до н. э. Известняк

Первую роль среди Кабиров играет именно их восьмой брат – Эшмун. Он умирает и воскресает, он связан с миром смерти и может предотвращать ее путем исцеления. А если уж невозможно излечиться, Эшмун помогает душе умершего обрести блаженство на том свете, где она излечивается от болезней этого мира. И в данном качестве финикийцы чревычайно почитали Эшмуна. Он был для них господином жизни и смерти. Священным животным Эшмуна считалась змея – символ вечной жизни и постоянного обновления, ибо финикийцы, как и многие другие народы древности, искренне верили, что змеи не умирают, а только меняют кожу, после чего возрождаются к новой жизни. Саму змею финикийцы называли «добрым божеством» и чрезвычайно почитали.

Культ богов–исцелителей получил у финикийцев широкое распространение. Кроме Эшмуна у них было целое созвездие таких божественных врачевателей. К ним относился и Шадрапа[122]. Как и Эшмун, он считался богом умирающей и воскресающей природы; возможно, он был связан и с разведением винограда, покровительствуя этой отрасли земледелия[123]. Кроме того, Шадрапа был воюющим, а также, вероятно, охотящимся богом и, что не менее важно, богом, царствующим над миром и людей и зверей, связанным с небом и горами. На стеле, найденной в Амрите (на севере Финикии недалеко от Арвада), Шадрапа изображен стоящим на льве, который, в свою очередь, стоит на горах; на голове у бога царская корона с египетской священной змеей (в такой короне обычно изображался египетский фараон, а из богов – Осирис), в одной руке он держит зверя, в другой– оружие (или молнию), а над головой у Шадрапы солнечный диск и крылья[124]. Не исключено, что существует связь Шадрапы с египетским богом Шедом, так как, по мнению некоторых ученых, само имя бога означает «Шед–целитель»[125]. Шадрапа олицетворял животворящие силы, он излечивал людей если не на этом, то на том свете, где их души возрождаются к потусторонней жизни.

Такими же богами–целителями были Цид[126], которого также связывали с охотой и рыболовством, и Хорон, в область деятельности которого включали, в частности, лечение болезней скота и помощь в случаях укусов волков и змей[127]. В разных финикийских городах значение богов–врачевателей могло быть разным. Так, в Сидоне и Карфагене главенствующее место занимал Эшмун, в финикийском городе Лептис в Африке – Шадрапа.

Среди детей Эла финикийцы называли и бога Йево, или Иеуду, которого Элу родила Анобрет (о ней мы, к сожалению, ничего не знаем). Это морской бог, особенно почитавшийся в Берите, и именно его жрецом был известный нам Санхунйатон. Йево был связан с морскими божествами[128]. Финикийцы почитали несколько таких божеств.

Родоначальником многих морских божеств был Бел, сын Эла, воспринимавшийся как бог текущей воды[129]. Его внук – бог моря Йам[130].

Сыном же Йама был бог, которого греки отождествляли со своим богом морской стихии Посейдоном и называли его именем. Этот бог считался очень могущественным, особенно его почитали в Берите и в Карфагене[131]. Его часто изображали в виде всадника, мчащегося на гиппокампе (полурыбе–полулошади). Вместе с ним в море жили различные божества, покровительствующие мореплаванию. Среди них большой популярностью пользовались так называемые патеки, существа в виде карликов. Их изображения помещали на носах кораблей, чтобы отвращать несчастья от судов и охранять моряков во время плавания[132].

Море играло очень важную роль в жизни финикийцев. Но и земля была им по–своему дорога.

Для этих отважных мореплавателей она являлась надежным пристанищем и кормилицей. Финикийцы почитали ее как богиню Арц, что означает «земля». Над ней днем сияло солнце (Шепеш), а ночью луна (Йарих)[133]. И они тоже были богами, которым поклонялись финикийцы. Из них особенно они почитали Солнце. Финикийцы даже рассказывали, что Солнце вообще было первым божеством, которое восприняли люди и которому они воздали божеские почести. Иногда солнечное божество воспринималось как мужчина, но чаще все же Солнце было женщиной, изображаемой с лучами вокруг головы[134]. Поклонялись финикийцы также звездам[135]. Некоторых из них они отождествляли с другими богами. Если вечернюю звезду они воспринимали как богиню Астарту, то утреннюю – как бога Астара. Этот бог весьма почитался некоторыми другими семитоязычными народами, например южными арабами, его знали в Угарите, но в Финикии он был известен довольно мало.

Покровитель моряков бог Бел. II век до н. э. Терракот

Братьями верховного бога Эла и сыновьями Неба и Земли были Бетил и Дагон[136]. Бетил являлся олицетворением тех священных камней, которые ставили финикийцы. Дагон был связан с землей. В первую очередь он выступал как бог земледелия, недаром его имя связано с названием зерна в финикийском языке. Дагон изобрел плуг, он же научил людей сеять зерно и изготовлять хлеб. Его приемным сыном был Демарунт, одновременно и сводный брат Дагона, ибо подлинными родителями Демарунта были Небо и его наложница. Но эта наложница беременной была захвачена в плен и отдана Дагону, в доме которого она и родила. А по обычаю, распространенному в Передней Азии, ребенок обретал права члена той семьи, в чьем доме он появился на свет. Возможно, так и Демарунт стал членом семьи Дагона. Демарунт сражался с богом моря Йамом, и это напоминает утаритский миф о войне с морским богом Йамму Силача Балу, который был сыном Дагану, то есть того же Дагона. Правда, сражение Демарунта с Йамом оказалось неудачным, и Демарунту пришлось спасаться бегством. Но в целом это предприятие завершилось, видимо, в пользу Демарунта, ибо Эл передал ему вместе с Астартой и Хададом власть почти над всей Финикией[137]. И хотя других мифов о Демарунте мы не знаем, а его культ еще далеко не исследован, можно предполагать, что, как и Астарта, Демарунт относился к наиболее значимым финикийским божествам. Он, вероятно, олицетворял вместе с Астартой живительную плодоносящую силу земли и считался ее супругом (или, скорее, одним из супругов)[138]. Их сыном был Мелькарт. Третий же властелин Финикии, Хадад, был больше связан с горами, особенно с Ливаном, отделяющим Финикию от внутренних районов Сирии, и иногда он известен под именем Владыки Ливана (Баал–Лабнан)[139].

Мелькарт, сын Демарунта и Астарты, относился к группе так называемых молодых богов. К ней же принадлежали Эшмун и Адонис. Это уже новое поколение финикийских божеств. Их объединяло то, что все они мыслились богами умирающими (точнее, насильственно погибающими) и воскресающими, ассоциировались с умирающей и возрождающейся природой. Но не менее важным считалось то, что своим умиранием и последующим воскресением они связывали два мира – земной и подземный, посюсторонний и потусторонний, мир жизни и мир смерти. Обычно эти боги покровительствовали отдельным городам. Даже Эшмун, общефиникийский бог, особо почитался в Сидоне. Мелькарт был покровителем Тира, а позже стал покровителем многочисленных тирских колоний. Адонис же был богом Библа[140].

«Молодые» боги были не единственными покровителями городов. Наряду с ними в этом качестве выступали и более «старые» божества. Так, в Тире и, особенно, Сидоне эту роль играла Астарта[141]. В Библе почиталась богиня, которую так и называли Владычицей Библа – Баалат–Гебал (финикийцы называли Библ Гебалом или Гублой)[142]. Как и Астарта, она была одной из супруг Эла, выступала богиней плодородия и любви. Покровительствовала Баалат–Гебал и мореплаванию. Но сфера ее власти ограничивалась областью Библа. В этом городе и его округе ей поклонялись как верховной божественной царице. Именно она, как полагали, даровала конкретным земным царям власть над Библом, продлевала их дни и годы, могла свергать их в случае нарушения царями своих обязательств перед богами, и в первую очередь перед ней, Владычицей Библа. Библский царь считал себя слугой Баалат–Гебал. Ее культ существовал в Библе с древнейших времен. Изображали Баалат–Гебал сидящей на троне, одетой в египетскую одежду, с рогами на голове, между которыми помещался солнечный диск; правую руку богиня поднимала в благословляющем жесте. Это был образ именно царицы и госпожи. Но ее могли, подобно Астарте, условно изображать и в виде священного камня конической формы. Имен–но так Баалат–Гебал была представлена в библском храме, который пока является самым древним финикийским храмом, раскопанным археологами.

Бык – священное животное многих финикийских богов. Эта бычья голова найдена при раскопках храма Баалат–Гебал в Библе. III тысячелетие до н. э. Обожженная глина

В одном из вариантов мифа Баалат–Гебал считалась супругой Эла, в другом – ее супругом выступал бог Хусор. Он был богом–ремесленником, особенно покровительствуя строительству (в том числе судостроению) и кузнечному делу. Иногда рассказывали, что Хусор был изобретателем первого корабля (хотя эту честь он делил с другими божествами)[143]. Будучи судостроителем, он мог позже отождествляться и с морским божеством Эреш, одновременно тоже строителем, особенно градостроителем[144]. Ремесленник Хусор иногда считался одним из создателей существующей вселенной. Его изображали в виде зрелого мужчины в конической шапочке (какую носили ремесленники, прежде всего кузнецы, за работой) и с клещами в руках. Культ Хусора был широко распространен во всем финикийском мире.

В воинской среде популярностью пользовались особые божества, покровительствующие именно воинам. Большое почтение у них вызывал Решеф. Был и специальный бог–воин – Баал–Магоним, то есть «владыка щитов», священным животным которого считался конь[145]. Изображался Баал–Магоним в виде всадника в шлеме, с круглым щитом и копьями.

В религии финикийцев часто несколько божеств выполняли одинаковые или очень схожие функции. Например, имелись четыре бога–врачевателя (хотя и другие божества могли успешно лечить людей), два (или больше) морских бога и т. д. Подобные божества (их могло быть два, а порой и три) с течением времени сливались в один образ. Позже это распространилось и на другие божества, почему‑либо воспринимавшиеся людьми как очень близкие. Так появились, к примеру, Цидтиннит, Цидмелькарт, Милькастарт. Они тоже очень почитались, в некоторых городах возносясь до положения высших богов – покровителей данного города.

Например, хотя главным богом Гадеса был Мелькарт, Милькастарта там называли «господином могущественным», что свидетельствует о довольно высоком его положении. Надпись с его упоминанием обнаружена на массивном золотом кольце – посвящении от «народа Гадеса» (последнее говорит об официальном характере посвящения). Из надписи ясно, что, хотя в имени этого божества присутствует элемент «Астарта», само оно – мужского рода. В Лептисе Милькастарта и Шадрапу называли «господами лептийскими», и это тоже позволяет сделать вывод о высоком положении обоих как «отеческих богов», то есть высших богов Лептиса. Культ Милькастарта засвидетельствован во многих других финикийских городах как на востоке, так и на западе. В Карфагене, в частности, имелся храм этого бога. С течением времени культы таких двойных, а порой и тройных богов, возникшие довольно рано (например, о почитании бога Астар–Камоша известно с IX в. до н. э.), становятся все более распространенными.

Кроме особо важных, влиятельных и сильных богов финикийцы почитали разных мелких божков, демонов. Возможно, к числу мелких божков, о которых почти нет сведений, относились дети Астарты – шесть сестер Тиннит, а также божества, которых Филон называет греческими именами Эрот («любовь») и Пот («страсть»). С большим почтением финикийцы относились к демонам, особенно к тем, что отвращали различные беды от живых и мертвых. Среди них были и уже упомянутые патеки, и божки с рогами, статуэтки которых встречаются в разных концах финикийского мира. В могилы финикийцы, особенно жившие в центре Средиземноморья, клали маски с утрированными чертами, смеющиеся или трагические, – они тоже изображали демонов, призванных отвращать беды от умерших.

Долгое общение финикийцев с египтянами привело к тому, что в Финикию проникли культы ряда египетских божеств. Уже с ранних времен жители Библа поклонялись богине Хатхор, которую они считали той же богиней, что и их Баалат–Гебал[146]. Большую популярность у финикийцев приобрел Бес, изображавшийся в виде кривоногого карлика, часто со змеями в руках. Возможно, что под этим именем скрывалось даже несколько похожих друг на друга богов. Все они считались божествами, помогающими людям и исцеляющими их от различных болезней[147]. Финикийцы, особенно западные, порой клали фигурки Беса в могилы, видимо, для того, чтобы либо отвратить от умерших злые силы, либо, может быть, наоборот – защитить людей от вредного воздействия покойников. Изображение Беса появляется и на монетах[148]. Многие финикийцы поклонялись верховному египетскому богу Амону–Ра. Постепенно в Финикию проникали культы Исиды и Осириса, а те финикийцы, которые по разным причинам жили в самом Египте, особенно поклонялись богине Бастет[149].

Почитавшийся в Финикии египетский бог Бес. VI ‑IV в. в. до н. э. Плавленное стекло

Бог Бес. Статуэтка эллинистического периода. Известняк

По мере того как финикийцы и жители их колоний, в первую очередь карфагеняне, вступали в контакты с греческим миром и эти контакты становились все более тесными (в Карфагене с начала IV в. до н. э., а в Азии после завоеваний Александра Македонского), усиливалось проникновение в финикийскую среду греческих мифов и греческих культов. И греки, и сами финикийцы нередко рассматривали финикийских богов как почти тех же греческих, но с другими именами, или же давали финикийским богам греческие имена. Но были и греческие божества, которых финикийцы делали объектами поклонения, не отождествляя их при этом со своими исконными божествами. Таковы греческая богиня плодородия Деметра и ее дочь Кора, или Персефона. Они были очень близки к Астарте и Тиннит. Однако слияния с последними не произошло, и культ Деметры и Коры остался совершенно самостоятельным. По греческому мифу, Кора была похищена подземным богом Аидом и стала его супругой и царицей подземного мира, но значительную часть года она проводила на земле со своей матерью. Таким образом, эти богини, особенно Кора, осуществляли связь между миром живых и миром мертвых, а этот аспект религии всегда очень привлекал финикийцев. В Карфагене Кору даже называли «великой» или «госпожой», как Астарту и Тиннит, так что она оказалась возведенной в ранг великих богинь[150].

Другим греческим божеством, довольно рано принятым финикийцами, стал бог виноградарства и виноделия Дионис. Его образ имел много самых разнообразных черт, но финикийцы выбрали из них те, что были им особенно близки. Дионис считался у греков умирающим и воскресающим богом – именно это и привлекло к нему финикийцев. Данного бога они отождествляли с Шадрапой[151].

Принимали финикийцы и других богов Греции, а затем и Рима. Финикийцы, жившие в Азии, отождествляли Крона с Элом, а карфагеняне – с Баал–Хаммоном. Но если для греков Крон был лишь отцом верховного бога Зевса, свергнутым своим сыном с трона, то финикийцы почитали Крона (а жившие в Африке потомки финикийских колонистов – римского Сатурна) как действенного верховного бога. Свои особенности имели и другие греческие и римские божества, почитавшиеся финикийцами в Азии, Африке и Европе. Греческие и римские божества и в не меньшей степени собственные, хотя уже все чаще под греческими или римскими именами, пользовались огромной популярностью у финикийцев вплоть до того времени, когда были вытеснены христианством. И произошло это вытеснение далеко не так быстро и легко. Даже когда христианство стало официальной религией Римской империи и все языческие культы были запрещены, в «низах» финикийского народа продолжали в том или ином виде бытовать прежние верования[152]. Постепенно представления о старых божествах видоизменялись, они воспринимались то как святые, то как демоны. И утверждение ислама не привело к полному искоренению древних культов. Пережитки старых религиозных представлений до сих пор иногда встречаются в виде суеверий и народных поверий[153].

БОГИ ВНУТРЕННЕЙ СИРИИ И ЗАИОРДАНЬЯ

В III‑II тысячелетиях до н. э. значительную часть Внутренней Сирии населяли амореи. Часть амореев обитали и на побережье Средиземного моря, и они составляли основное население Угарита. Угаритская религия была частью религии аморейской, и поэтому можно говорить, что те боги, которых почитали угаритяне, почитались и их соплеменниками в других районах Сирии. Но эти «внутренние» амореи жили в иных условиях, и их культы могли несколько отличаться от угаритских. Так, богиня Асирату в Угарите была больше связана с морем и даже имела эпитет «Морская», а у других амореев она была Госпожой степи. На аморейскую религию большое влияние оказали соседи, особенно хурриты и хетты (впрочем, последние сами находились под сильным хурритским влиянием). Часто амореи, сохраняя за своими божествами старинные местные имена, почитали их уже в том виде, как это делали хурриты и хетты. После того как Сирия стала в основном арамейской, хуррито–хеттское влияние резко уменьшилось, хотя, может быть, полностью и не исчезло.

Арамеи, населявшие в I тысячелетии до н. э. большую часть Сирии за пределами Финикии, поклонялись богам, которые уже были известны и угаритянам и финикийцам[154]. К сожалению, как уже говорилось во введении, о них мы знаем очень немного. Ни обширных текстов, подобных угаритским, ни сочинений, какое написал Филон Библский, мы не имеем. Только во II в. Лукиан написал на греческом языке небольшое сочинение «О сирийской богине», в котором рассказал об одном сирийском храме, о культе этого храма, а заодно привел и некоторые сказания, с ним связанные[155]. В других произведениях греческих авторов можно наити лишь очень отрывочные сведения о религии и мифологии жителей Сирии. Если же о своих богах писали сами арамейские авторы, то их произведения для нас потеряны. Сохранились различные надписи, сделанные на арамейском, а позже и на греческом и латинском языках, но большинство их очень краткие и поэтому недостаточно информативны. К тому же, значительная их часть довольно поздняя, когда на старинную арамейскую основу наложились значительные греческие влияния. И все же общее представление об арамейских богах получить можно.

Финикийская надпись на статуе египетского царя Осоркона сделанная царем Библа примерно в 900 г. до н. э.

Верховным богом арамеев был Ил. Это был все тот же бог, которого в Угарите называли Илу, а в Финикии – Элом. И он сохранил свое значение верховного бога в арамейском мире[156]. Ил возглавляет собрание богов, хотя порой и не может решительно повлиять на замыслы того или иного бога. Ил покровительствует царской власти, да, пожалуй, и всем людям. Если он не может предотвратить злой замысел какого‑либо бога, то в таком случае советует людям, каким образом они смогут смягчить разгневанное божество. Ил не только верховный бог, но и Вышний, то есть он находится в недосягаемой высоте, далеко над обитаемым миром. Но иногда Ил может появляться и в мире, путешествуя на небесной колеснице вместе с еще двумя богами – Ракаб–Илом и Шамашом. Ракаб–Ил здесь выступает как возничий колесницы. Щелкая кнутом, он вызывает гром. Оруженосцем же могучего Ила является бог солнца Шамаш[157].

Из других богов арамеи более всего почитали могучего Хадада. Если Ил правил миром, то Хадад властвовал над Сирией[158]. Это был бог бури и грома[159]. В условиях засушливого климата Сирии и отсутствия в ней больших рек, пригодных для ирригации, основным источником влаги, питающей землю и оплодотворяющей ее, был дождь, а наиболее обильный дождь выливался на землю во время грозы. Может быть, поэтому Хадад иногда признается и властелином воды. Сам бог становится видимым людям в молнии и слышен в громе. Как и другие соседние народы, арамеи боялись напрасно произносить имя этого грозного бога и часто именовали его Рамман, то есть Громовик[160]. И в этом качестве Хадад–Громовик являлся покровителем одного из самых могущественных арамейских царств – Дамаска, или Арама[161]. Хадад считался и основателем города Дамаска, и его первым царем.

Однако только громом и молнией функции Хадада не исчерпываются. Он, подобно утаритскому Балу–Цапану, сражался со страшным змеем, и это, вероятно, было одним из этапов становления мира. Имел Хадад и чисто земные «обязанности». Он дает земному царю его царство. Даже если царь является законным наследником своего предшественника и занимает трон по праву наследования, «скипетр наследования» вручает ему именно Хадад. Будучи покровителем того или иного царства, Хадад помогает царю во всех его делах, особенно в войне. В бою Хадад идет во главе войск и обеспечивает им победу над врагами. Он же дает победителю добычу. Хадад и защищает всех тех, кто ему поклоняется и служит. В своей небесной резиденции Хадад принимает душу умершего и пирует вместе с ней.

Священным животным Хадада являлся могучий бык, олицетворявший все превосходящую и все побеждающую необоримую силу. И сам Хадад часто изображался в виде быка или в виде зрелого мужчины с молниями в руках, стоявшим на спине быка. Порой его лоб или головной убор украшали бычьи рога. Иногда рядом с быком или на теле быка появлялся полуме–сяц, символизировавший пребывание Хадада в небесах[162]. Возможно, что Хадад являлся и божественным предком арамеев[163]. Позже функции Хадада еще больше расширились. Его фигуру украшали лучами, так что он явно воспринял какие‑то качества бога солнца.

Супругой Хадада была богиня Шувала. Она была весьма почитаема, ее называли «госпожой» и, следовательно, она занимала высокое место. Вместе с Хададом она принимала душу умершего и пировала с ней на небесном пире. Больше ничего о Шувале, к сожалению, не известно[164].

Другой и гораздо более известной супругой Хадада являлась Атаргатис. В арамейской религии она играла ту же роль, что Анат у утаритян и Астарта у финикийцев[165]. Как и те богини, она в первую очередь являлась богиней плодородия, великой матерью, воспринимавшей небесную влагу, посылаемую Хададом, и отвечающей на это произведением плодов земли. Она покровительствовала не только произрастанию, но и всякому размножению, как животных, так и людей. Поэтому Атаргатис становится богиней, покровительствующей семье, а затем и всякому порядку, не только семейному, но и общественному. В частности, она выступает хранительницей городов; недаром позже, когда в Сирии стали чеканить монеты, порой ее изображали на них с короной в виде городской стены с башнями. Отсюда один шаг к достижению этой богиней положения высшей правительницы страны. Значение Атаргатис было столь велико, что за пределами Сирии ее называли просто Сирийской богиней[166]. Так ее назвали греки уже в IV в. до н. э., так что в это время Атаргатис приобрела качества верховного божества Сирии. Ее считали изобретательницей права и основательницей городов. Она являлась всеобщей защитницей и благодетельницей, создательницей всяких полезных изобретений. Однако для арамеев значение Атаргатис вышло за пределы общества, государства, семьи. Довольно скоро она стала также повелительницей зверей, рыб и птиц и, следовательно, госпожой земли, воды и воздуха, прародительницей всего существующего и первоисточником всех благ, то есть фактически космическим божеством[167].

Это отразилось в приписывании Атаргатис ее священных животных. Если священным животным Хада–да был могучий бык, то столь же священным зверем Атаргатис – не менее мощный лев. Другими священными животными этой богини являлись рыбы и голуби. Все они являлись символами власти богини над водой, землей и воздухом. Впрочем, поскольку Атаргатис была покровительницей всего живого, в том числе и животных, ей посвящались самые различные звери и птицы, включая медведей, коней, орлов. Богиню часто изображали или стоящей с голубем на голове, или сидящей на троне, рядом с которым лежит лев. В руках она держит веретено и клубок нитей, которые, вероятно, намекают на нити жизни, определяемые Атаргатис[168]. В некоторых местах богиню представляли в виде женщины с рыбьим хвостом. Ее статуи порой изготовляли из золота и украшали драгоценными камнями.

Культ Атаргатис был широко распространен. В римское время сирийцы посещали самые разные места Средиземноморья, и везде они привозили с собой почитание этой богини. В самой же Сирии Атаргатис долго оставалась самой важной богиней. Даже распространение, а затем и укоренение христианства не привел к полному уничтожению почитания Атаргатис. И даже когда арабы завоевали Сирию, они еще нашли там поклонников Атаргатис.

Ребенком Хадада и Атаргатис было довольно странное и пока неясное божество Сайм[169]. Неясен даже его пол. В одних случаях его воспринимали как мужчину, в других – как женщину[170]. Это божество входило в триаду, другими членами которой являлись Хадад и Атаргатис. Вероятнее всего, это был божественный предок или основатель того или иного общества (племени, города, государства, храма и т. п.). В одних случаях это был праотец (основатель), в других – праматерь (основательница). В таком случае выстраивается определенная иерархия: Ил – творец мира, Хадад – предок арамеев, Сайм – праотец или праматерь конкретного общества[171].

Одним из важнейших богов арамеев был Астар. Как говорилось в рассказе об утаритских и финикийских богах, это был древний семитский бог, но в Финикии его культ не был особенно распространен (хотя его и явно знали), а для утаритян он воплощал враждебное начало, связанное с пустыней, ее ужасами и дикостью ее обитателей. Арамеи же, как и арабы, чрезвычайно Астара почитали. Для них Астар был небесным богом, и его иногда даже называла «Астар в небе». Он представлял производящую силу неба, оплодотворяющую землю в виде дождя. В этом Астар был подобен Хададу. Но в образе Хадада подчеркивался его грозный характер, ибо он являлся в первую очередь богом грозы, грома и молнии и, следовательно, мощного всесокрушающего ливня. Астар же, по–видимому, воплощал более мягкий дождь, не столь грозный, но тоже благодетельный. Астар сохранил за собой и древнюю функцию быть олицетворением планеты Венеры или, точнее, ее явления в виде утренней звезды, предвещающей восход солнца – источник света и жизни. Позже последнюю функцию у Астара перенял специальный бог с арабским именем Азиз. Но в древности это было частью природы Астара. Этим «обязанности» Астара не ограничивались. Он выступал также как бог границ. Гарантируя неприкосновенность границы, Астар оказывался хранителем и государства, а в некоторой степени и его правителем. Священным животным Астара была газель.

Газель изображена на печати, а рядом с газелью, олицетворяющей Астара, изображена неизвестная богиня. Она явно связана с Астаром. Но ни ее имя, ни ее природа нам не известны. Возможно, что эта богиня воплощала землю, иссушенную летней жарой и ждущую небесный дождь, который должен был послать ей Астар[172].

Газель, плитка из слоновой кости. Арслан

Являясь одним из небесных богов, Астар входил в божественную триаду, состоящую из него, бога солнца Шамаша и бога луны Шаггара. Шамаш, таким образом, входил в две триады. Обожествление сил природы явно было древнее обожествления различных общественных явлений, так что триада Астар – Шамаш – Шаггар кажется более древней, чем Ил – Ракаб–Ил – Шамаш. Однако и в той и в другой триаде бог солнца занимал второстепенное место. В одной он выступал лишь как оруженосец верховного бога, в другой также явно уступал своим «коллегам». Культ испепеляющего все вокруг солнца явно не играл в Сирии особенно большой роли, по крайней мере первоначально[173]. Однако постепенно его роль возрастала. Под влиянием месопотамской религии Шамаш приобретает качества божественного судьи и хранителя справедливости, ценящего более всего мудрость и осторожность. Позже роль бога солнца еще более возрастает[174].

Большую, чем Шамаш, роль в древнем арамейском мире богов играл бог луны Сехр, или Шаггар. Первоначально он был богом новолуния, и его праздник отмечался в первый день каждого лунного месяца. Однако позже он стал богом луны вообще. Может быть, большая роль лунного бога связана с его ролью в определении круговорота времени. Не только арамеи, но и все другие народы, говорившие на семитских языках, использовали для этого чередование фаз луны, так что созданные ими календари все были лунными[175]. В таком случае бог луны мог рассматриваться как хозяин времени[176]. С этим хорошо согласуется то, что этот бог насылает на землю тьму и свет, а значит, он может и задержать наступление света, может помешать туче пролиться благодетельным дождем, но зато вместо живительного света наслать на землю всепоглощающий огонь. Это делает из Шаггара могучего небесного бога. Недаром его именуют Великим. Даже Ил и все боги вместе не могут помешать гневу Шаггара. Этот гнев вызван злокозненностью людей, и отвратить его может только их исправление. А это означает, что Шаггар выступает и хранителем справедливости и праведности.

Значительным почитанием у арамеев пользовались уже известные боги, которым поклонялись и угаритяне (вероятно, и все амореи), и финикийцы, как, например, воинственный бог Решеф, бог зерна Дагон, пове–литель небес Баал–Шамим. Эти и другие божества – все они были богами неба и богами земли, которые правили их миром и к которым они обращались со своими мольбами.

Арамеи принимали к себе и богов других народов. В свое время они восприняли многих хеттских богов, которых иногда называли арамейскими именами, а порой сохраняли и хеттские. Так, арамеи, жившие на севере Сирии, весьма чтили хеттскую богиню Кубабу. Позже большее влияние на арамеев оказали ассирийцы и вавилоняне. Такие месопотамские божества, как бог луны Син, его супруга богиня Никкал, бог огня Нушку, пользовались поклонением в арамейской среде, пожалуй, не меньше, чем собственные божества. С запада в арамейскую среду проникали финикийские боги. Самым ранним известным в настоящее время посвящением тирскому богу Мелькарту является надпись дамаскского царя Бар–Хадада. Много позже в Сирии широко распространились культы греческих божеств.

К югу от арамейского мира располагался Моав. О моавитянской религии известно еще меньше, чем об арамейской. Известно лишь, что главным богом Моава был Камош, или Кемош[177]. В Библии моавитяне названы «народом Камоша». Как божественный глава Моава Камош обеспечивал благополучие этого государства и его царя. Гнев Камоша приводил к различным несчастьям, обрушивавшимся на Моав, в том числе к такому страшному, как подчинение чужеземному царю. Но Камоша можно было умолить, и тогда он возвращал стране и царю свое расположение. Он (по–видимому, через своих пророков) приказывал царю выступить в поход, захватить тот или иной город, разрушить вражескую крепость и обещал полный успех этому предприятию. За это царь должен был принести Камошу богатые жертвы, в том числе человеческие. Камош был довольно кровожадным богом, он требовал полного уничтожения всех взятых в плен врагов, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей[178]. Тысячи пленников приносились в жертву Камошу. Конечно, части пленных оставляли жизнь, и они превращались в рабов, но число жертв было все же огромным. Так, после взятия одного израильского города было убито в честь Камоша семь тысяч человек – воинов и старцев, детей и женщин. А в случае крайней опасности, когда уже ни усилия воинов, ни молитвы богам не помогали, царь на виду у собственных подданных и вражеских воинов жертвовал Камошу своего первородного сына. И только тогда могучий бог отвращал от Моава свой гнев и спасал его от неминуемой гибели[179].

После уничтожения царства Моав ассирийцами Камош (по–видимому, речь идет о статуе бога) вместе с его жрецами был депортирован в Ассирию, как это часто делали ассирийцы. Но это не привело к уничтожению культа Камоша в Заиорданье. Уже в III в. до н. э., когда на исторической сцене не было ни Моава, ни Ассирии, культ Камоша продолжал здесь существовать.

Поклонялись моавитяне и другим богам. Возможно, супругой Камоша была Сарра, богиня счастья и, может быть, судьбы[180]. Как Камош был божественным царем Моава, так Сарра – его царицей, и это свое царственное положение она сохранила и после исчезновения моавитянского царства. Среди моавитянских богов видное место занимал Астар, природа которого, видимо, не отличалась от той, какую он имел у арамеев. Какую‑то роль в моавитянской религии играл Баал–Пеор. Он, видимо, был местным богом одного из районов Моава, судя по тому, что израильтяне во время своего кочевия по этим местам (еще до вторжения в Палестину) приняли культ этого бога[181], что, как рассказывает Библия, вызвало гнев Йахве. Имелись у моавитян и другие баалы – «владыки» того или иного места. Однако об их природе пока ничего не известно. По–видимому, существовал у моавитян культ их божественного предка Моава. Он упоминается в Библии, и ему вместе с Камошем приносит жертвы Меша.

То же место, какое в Моаве занимал Камош, у аммонитян принадлежало Милкому. Но об аммонитской религии мы практически вообще ничего не знаем.

Через много веков после гибели самостоятельных арамейских государств, после полного исчезновения Моава и Аммона, после подчинения всего этого региона Александру Македонскому и его преемникам, а затем римлянам видную роль в Сирии стала играть Пальмира. Многолетние исследования этого города и его окрестностей дали возможность представить, хотя, конечно, и далеко не в полном виде, пальмирскую рели–гию. Пальмира была значительным центром караванной торговли и поэтому привлекала к себе самое разнообразное население. В городе и его округе жили арамеи, финикийцы, арабы и представители других народов, включая греков и римлян. И все они наложили отпечаток на культы Пальмиры. Например, в Пальмире появилось несколько богов практически одинаковой природы, но они не вступали в конфликт друг с другом и мирно сосуществовали, как и их поклонники, воздававшие должное всем богам.

Верховным богом Пальмиры был Бел[182]. Недаром его храм возвышался на холме, господствуя над всем городом. Бел был небесным богом, повелителем всего космоса. Изображали его в виде воина с лучами вокруг головы, и часто рядом с ним появляется орел, символизирующий небо, и символы семи планет, включая солнце. Но собственно богом солнца Бел не был, он являлся, скорее, богом мироздания и повелителем планет. Бог солнца Йархибол и бог луны Аглибол сопровождают Бела и вместе с ним образуют небесную триаду[183]. Ведущую роль в ней играет, конечно, Бел, но и остальные боги имеют очень важные «обязанности». Так, Йархибол, кроме своей основной функции быть богом солнца, еще и предвещал будущее. К этой триаде примыкает, но не входит в нее, богиня Белти («Наша владычица»). Она, вероятно, считалась супругой Бела и являлась богиней земного и человеческого плодородия, подобно Астарте и Атаргатис. В сознании некоторых верующих Белти вообще сливается с Атаргатис. Бел и Белти являются воплощениями животворящих сил неба и земли.

Братом Аглибола являлся Малакбел. Само его имя означает «Вестник Бела», и, вероятно, он первоначально и рассматривался как посредник между небесным богом и земным миром. Но затем он явно освободился от этих «обязанностей» и приобрел самостоятельное значение, став еще одним богом солнца. Аглибол и Малакбел входили в триаду, возглавляемую Баал–Шаменом – Владыкой небес. Это был древний западносемитский бог, которого, как уже говорилось выше, почитали финикийцы (Баал–Шамим) и культ которого засвидетельствован еще во II тысячелетии до н. э. Таким образом, триада Баал–Шамен – Аглибол – Малакбел, по существу, полностью дублирует триаду Бел – Йархибол – Аглибол. Последний является звеном, соединяющим обе триады. Вероятнее всего, существование двух совершенно аналогичных объединений богов объясняется сложностью состава населения Пальмиры. Это подтверждается и тем, что храмы этих двух триад находились в разных кварталах города, причем храм Баал–Шамена и его «коллег» располагался в сравнительно новой части Пальмиры, да и сам храм представлял собой гораздо более скромное сооружение, чем храм Бела. Бел, Йархибол и Аглибол являлись «отеческими богами», то есть богами, покровительствующими всей Пальмире и ее округе, в то время как боги второй триады были связаны только с одним из четырех «племен», на которые делилось пальмирское население.

Гранитный сфинкс

И в той и в другой триаде Аглибол и Малакбел (последний только в одной из них) занимали второстепенные позиции. Но они почитались и отдельно, и в этом случае их статус был явно выше. В этом случае «обязанности» Малакбела были иными, чем в качестве члена триады. Он выступает не как солнечное божество, а как бог земного плодородия и растительности. В этом качестве Малакбел, может быть, как и другие подобные божества, являлся умирающим и воскресающим богом, связывающим жизнь и смерть. Одним из его прозвищ было Хозяин соединения. Возможно, он возрождался в виде светлого начала, и это дало основание позже возвести его в ранг бога солнца.

Аглибол и Малакбел были «добрыми богами», то есть они приносили счастье и удачу своим поклонникам. Другим благодетельным божеством был безымянный бог, «чье имя благословенно в вечности». И изображался он в виде зрелого мужчины с руками, поднятыми в благословляющем жесте. Этот бог играл очень важную роль в пальмирской религии: недаром греки видели в нем своего верховного бога Зевса.

Йархибол и Малакбел были не единственными солнечными богами. Пальмирцы почитали также старинного Шамаша, культ которого мог бьть унаследованным от древнего населения этого региона, но мог быть и заимствован из Месопотамии. Месопотамским по своему происхождению был и бог Небо. В Месопотамии он (часто под слегка иным именем Набу) считался сыном главного вавилонского бога Мардука и играл чрезвычайно важную роль, будучи богом письменности и мудрости и определяя в этом качестве судьбы людей, а то и богов. Этот бог, по–видимому, довольно рано был воспринят западными соседями Месопотамии. В Моаве имелись и город Небо, который завоевал моавитянский царь Меша, и гора Небо, с которой, как рассказывает Библия, Бог показал Моисею Землю Обетованную и на которой Моисей умер. Видимо, эти названия с культом бога Небо были связаны. «Привязка» к горе смерти Моисея показывает, что она играла большую роль в культе. Поэтому не исключено, что культ Небо не был заимствован из Месопотамии, а достался Пальмире по наследству. Более того, этот бог в Пальмире, кажется, обладал несколько иными функциями, чем вавилонский Набу–Небо. Пальмирцы сравнивали его с греческим Аполлоном. Основанием для этого было то, что Аполлон вещал о будущем и тем самым открывал людям их судьбу. Однако Аполлон являлся еще и светоносным богом. Поэтому возможно, что пальмирский Небо был еще одним солнечным божеством. Во всяком случае, этот бог являлся в Пальмире одним из главных, и его храм сравним только с храмом Бела.

С Небо была связана собственно богиня судьбы – Гад. Само это слово означает «счастье» или «добрая судьба». Этому божеству поклонялись финикийцы и их колонисты. Но сведений, кроме личных имен с элементом «гад», почти нет, и даже точно не известно, было ли это божество мужского или женского пола. В Пальмире же Гад ясно изображается в виде женщины, сопровождаемой собакой. В надписях обычно уточняется, чьей судьбой была Гад – Пальмиры или какого‑либо другого города или племени; существовала также Гад источника. Видимо, каждый раз речь идет о местном божестве.

Наряду с Гад богиней судьбы являлась и арабская богиня Манават. Ранее она была богиней одного из арабских племен, но в Пальмире ее культ соединился с культом финикийского бога Баал–Хаммона, который там стал называться Бел–Хамоном, и не исключено, что он в какой‑то мере занял даже место Ила–Эла. Среди арабских божеств, почитаемых в Пальмире, большое место занимает богиня Аллат. Само ее имя означает просто «богиня». У арабов (по крайней мере, тех, кто жил в Северной Аравии) она считалась матерью богов. Известно даже ее изображение в виде роженицы. Может быть, поэтому в Пальмире ее связали с Баал–Шаменом, делая из них небесную пару. Но «обязанности» Аллат этим не ограничились. «Матерь богов» стала покровительницей и конкретного общества и в этом качестве помогала своим «подопечным» в их борьбе с соперниками. Очень рано Аллат стала богиней войны, и такой ее воспринимали и в Пальмире. Здесь Аллат в какой‑то мере слилась с арамейской Атаргатис и малоазийской Кибелой, которые тоже были «Матерями».

Возможно, что, как и те, она являлась одновременно богиней плодородия. Аллат соединяется не только с Баал–Шаменом, но и с чисто арабскими богами – Шамшем и Рахимом. Шамш был еще одним богом солнца, почитаемым пальмирцами. Сопровождали бога солнца воины Азизу и Муним. Поклонялись в Пальмире и некоторым другим арабским богам.

Пальмирцы поклонялись старым сирийским богам, как, например, Астару и Атаргатис. Укоренились здесь и финикийские культы. Кроме Баал–Хаммона (Бел–Хамона) и Баал–Шамима (Баал–Шамена), можно назвать Астарту и Шадрапу. Что касается греческих божеств, то в чистом виде они, по–видимому, здесь не почитались (кроме, конечно, живших здесь греков и римлян), но с ними пальмирцы обычно отождествляли тех или других своих богов, и это, кстати, помогает нам понять природу того или иного пальмирского божества.

Природные условия пальмирской окрути были довольно суровы. Поэтому и боги, помогавшие жившим там людям выжить в этих условиях, имели обычно воинственный характер, так как им постоянно приходилось сражаться с губительными силами окружающей пустыни. Среди этих богов видное место занимал Абгал, изображаемый иногда в виде пешего воина, но чаще в виде всадника на коне или верблюде. Он вооружен луком и стрелами, копьем и щитом. Иногда Абгала сопровождают другие всадники – Ашар, Маан, Шаад, причем последний скачет не на коне, а на верблюде. Кроме таких богов, с сельским миром пальмирской окрути связан был бог Борроанос. Он являлся покровителем пастухов, и его священными животными были овцы и козы.

Разумеется, всеми перечисленными боги и богини Пальмиры и окрестных мест не ограничиваются. Божественный мир Сирии первых веков нашей эры был чрезвычайно разнообразен. Это не помешало распространению там христианства, которое довольно рано стало укореняться в этой стране. И само слово «христиане» появилось в сирийской Антиохии. Но старые культы еще продолжали сопротивляться. Даже много позже исламу не удалось уничтожить их полностью, и они остались в виде различных суеверий.

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 453; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!