Универсальный ресурс. Ядро экономики «капитала 3.0»
Уоррен Баффетт как‑то сказал: «Если вы все такие умные, то почему тогда я такой богатый?». До нашего многострадального отечества эта фраза докатилась в несколько измененном и убогом виде: «Если ты такой умный, то почему такой бедный?». Картинка из «лихих 90‑х» – быдловатый «новый русский» в малиновом пиджаке и невзрачный правопреемник «советской интеллигенции» решают вопрос о ценности интеллектуальной функции… Выглядит глупо. Но Баффетт прав.
Пока я, с любезного позволения «Сноба», мучил читателя своим «Кризисом "Капитала 2.0"», оффлайн бурно развивались события, иллюстрирующие один из его ключевых тезисов – чрезвычайную хрупкость экономического мира, главной ценностью которого является (являлось) «доверие». Российский ЦБ, банки, валютная биржа, экспортеры и прочие подобные институты демонстрировали предельное перекрестное недоверие друг другу. Отсюда головокружительные кульбиты рубля, эпохальный рост процентной ставки и, как результат, абсолютная недоступность кредитов для реального сектора, которому теперь уже в принципе никто не доверяет. «Скорость доверия», работающая в обратную сторону, – то есть скорость обрушения доверия, – решительно сделала свое дело: раньше мы страдали от ручного управления, а теперь испытали на себе действие самого настоящего кондового ручника. Тормоза нашего паровоза, срываясь на визг, скрежещут, искры летят во все стороны, рельсы гудят, а публика замерла с лицами, выражающими немой крик товарища Мунка… Немудрено, останавливаемся задолго до коммуны.
|
|
|
Счастливый этап «Капитала 2.0» заканчивается (для России, впрочем, так толком и не начавшись, но эта поспешность в наших «лучших» традициях), а значит, все мы, даже не осознавая этого, озабочены поиском «ресурсов» – того, что сможет гарантировать нам наше будущее в нашем же будущем («Капитал 3.0»). Задача непростая, а потому не стоит удивляться общей и повсеместной растерянности. Все, что мы прежде считали ценностью, катастрофически девальвируется. В отсутствие хоть сколько‑нибудь определенной картины будущего царствует растерянность, никто ни на что не решается – мы категорически не понимаем, за что хвататься. Все повисает в воздухе – любой проект, предложение, идея.
И вот настал момент, когда я, наконец, должен объясниться (сеанс психотерапевтической магии с последующим разоблачением).
Знаю, многих терзал вопрос – с чего бы это «доктору Курпатову» (есть у меня и такая ипостась) анализировать политэкономические тенденции? (Оставим в стороне и в скобках, что я всегда занимался именно методологией, а уж потом всем остальным – включая и «доктора Курпатова», а нашему брату методологу все равно, что анализировать – была бы система, мы тут же, как дети малые, начнем в ней копаться.) Ответ же на это недоумение предельно прост. Да, пока мы можем только гадать, что сыграет роль действительной ценности в наступающую в эпоху «Капитала 3.0» – владение интернетом, технологии цифрового бессмертия, вечные бренды, запасы кислорода или банальная двустволка. Это будущее, идущее нам навстречу, еще все‑таки не наступило, а потому делать выводы рано. Но я с полной уверенностью могу сказать, что одна вещь, которая с неизбежностью станет абсолютной и безусловной ценностью в этом будущем, мне известна.
|
|
|
Как и следовало ожидать, эта «вещь» определенно и стопроцентно подходит под определение ресурса.
Вот его критерии, которые мы уже обсудили: возобновляемость (то есть, способность ресурса к воспроизводству), уникальность (по существу, конкурентоспособность), интегрированность (как его необходимость, наличие потребности в нем), влиятельность (то есть эффективность его действия) и, наконец, неотчуждаемость (тождественная персонифицированности). А теперь вспоминаем Уоррена Баффетта… Да, я имею в виду именно интеллектуальную функцию, для понимания которой без знаний нейропсихологии, психологии поведения и культурно‑исторической психологии, конечно, не обойтись (вот тут и появляется «доктор Курпатов»).
|
|
|
Интеллектуальная функция обладает способностью к воспроизводству (по крайней мере, пока ее хронотоп не закроют биологическая смерть или старик Альцгеймер), конкурентоспособна (если, конечно, она достаточно высока и нетривиальна по форме), необходима для решения задач и, безусловно, эффективна в их решении (как тут без нее?). Наконец, она совершенно неотчуждаема, ведь даже если искусственный интеллект в обозримом будущем и достигнет уровня человеческого (что вполне вероятно), это будет среднестатистический искусственный интеллект, а не интеллект, например, Эйнштейна или Витгенштейна.
Что ж, теперь, когда карты открыты и брошены на стол, я должен рассказать о том, что это за «тройка, семерка, туз».
«Тройка»
С упомянутым Эйнштейном однажды случился такой анекдот… Некая журналистка (не знаю, была ли она в розовой кофточке) спросила мэтра – есть ли у него специальный блокнот, в который он записывает свои гениальные мысли? «Милочка, – ответствовал ей Альберт Германович, – гениальные мысли приходят мне в голову так редко, что их нетрудно и запомнить». Полагаю, присутствующая при этом памятном событии публика, приняв этот очередной эйнштейновский каламбур за очередную его «гениальную мысль», грохнула восторженным хохотом. Но вряд ли Эйнштейн шутил, хотя и сформулировал свой ответ в свойственной ему афористичной манере.
|
|
|
Дело в том, что мысль мысли рознь. Спорить с Нильсом Бором о состоятельности копенгагенской модели – это мыслительный процесс, но и думать о том, не слишком ли короткую юбку надела сегодня Эльза, – то же. Мы мыслим постоянно, даже во сне, наблюдая собственные сны. То есть даже утрата сознания (а во сне мы неизбежно его утрачиваем) не мешает нашему мозгу производить те или иные мыслительные операции. Кроме того, подобным образом «мыслит» и знаменитая машина знаменитого же Алана Тьюринга – просто переставляя с места на место кванты имеющейся у нее информации. Но при всем уважении к невероятной вычислительной мощи тьюринговской машины я не верю в ее способность к созданию специальной или общей теории относительности (даже если у нее это получится, она своего открытия не заметит и монотонно продолжит вычисления дальше), однако не считать ее действия мыслительными тоже вроде как нельзя – считает же. Таким образом, сам термин «мышление» давненько растекся по древу и, к сожалению, никуда не годится. Ровно то же самое случилось и с понятием «интеллект», и с категорией «сознание» (об этом мы поговорим как‑нибудь в другой раз).
Потому термин «интеллектуальная функция» – новый и нетронутый – необходим нам исключительно из прагматических соображений – как чистый лист бумаги (на листах с «мышлением», «интеллектом» и «сознанием» давно не осталось живого места – все зачеркнуто, переписано, снова перечеркнуто такое количество раз, что разобрать возникший сумбур категорически невозможно). Что же такое интеллектуальная функция? «Функцию» в данном случае надо понимать двояко. Да, функция интеллекта – это решение задач. Но когда мы говорим об «интеллектуальной функции», необходимо помнить и о философском определении «функции» (© Г. В. Лейбниц, Э. Кассирер), а «функция» здесь – это такое отношение между объектами, когда изменение одного из них приводит к изменению другого. Другими словами, интеллектуальная функция – это механика нахождения новых соотношений между объектами мышления. Работа интеллектуальной функции, таким образом, состоит в создании нового интеллектуального объекта.
При этом нужно понимать (и в этом нам чрезвычайно помогает нобелевский лауреат Даниэль Канеман), что интеллектуальное действие зачастую совершенно не является таким уж интеллектуальным. Наш мозг ленив – он любит шаблоны, стереотипы, готовые ответы, а озадачиваться вопросом и искать новое решение – это для него работа, которую он готов выполнять лишь будучи припертым к стенке. Всякий раз, когда вы сталкиваетесь с какой‑то ситуацией, ваш мозг сразу предлагает вам готовое решение (Канеман называет это работой мыслительной «Системы 1»), и это частенько срабатывает. По сути же, перед нами действие нехитрого условного рефлекса – это автоматизм, а не «работа мысли». Если же готового решения нет или оно не подходит, нашему мозгу приходится «пораскинуть мозгами», и тогда включается «Система 2» (по тому же Канеману): мозг ищет новый, неведомый ему еще путь решения проблемы, в результате чего и появляется новый интеллектуальный объект, а интеллектуальная функция действительно работает.
Дефиниция интеллектуальной функции, как вы уже, наверное, поняли, вещь тонкая и сложная: решить, что Эльза надела слишком короткую юбку, – это просто сравнить некие шаблоны, уже существующие в сознании ее супруга (привычки Эльзы, общественные стереотипы и т. д.), а например, придумать фасон новой юбки – для этого уже необходима работа интеллектуальной функции. По большому счету, упомянутое мыслительное действие супруга Эльзы можно запрограммировать, призвав на помощь машину Тьюринга. Но вот создать новый фасон юбки или, например, новую парадигму в естествознании (что, кстати, и сделал супруг Эльзы) – машине Тьюринга не под силу (хотя сам Тьюринг, возможно, и справился бы). Так что, грубо говоря, все, что может рассчитать машина Тьюринга – это хотя и работа функции, но еще не интеллектуальной. Да, эта гипотетическая машина, теоретически, может рассчитать любую теорию относительности – и специальную, и общую, но она не осмыслит их как самостоятельный и новый интеллектуальный объект, не выделит его в качестве такового. Отличие интеллектуальности от сколь угодно сложного счета именно в этой способности и состоит.
Надеюсь, из сказанного вполне понятно, что новый термин для обозначения искомого ресурса нам действительно необходим. В противном случае мы продолжим смешивать подлинную «интеллектуальную функцию» с бесчисленностью наших «мыслей». Последние, сколь бы приятными они иногда ни были (например, о длине юбки Эльзы), вряд ли можно счесть ценностью, достойной статуса ресурса, а именно это нас сейчас и должно интересовать. Да, представленный термин неидеален, но он вполне рабочий. Говорят, что когда Алексея Алексеевича Ухтомского спросили, почему он назвал открытый им нейрофизиологический феномен «доминантой», он с удивлением ответил: «А как еще можно было назвать доминанту?». Поступим таким же образом: как еще назвать интеллектуальную функцию, если не «интеллектуальной функцией»?
Итак, мы определили понятие ресурса «интеллектуальной функции», теперь следует сказать о его ценности…
«Семерка»
Можно не сомневаться, что на вершину социальных пирамид всегда выносит субъекта с максимально развитой интеллектуальной функцией (и в этом, понятное дело, ее безусловная ценность как ресурса).
Данному тезису, казалось бы, противоречит эмпирический опыт – возьмем, например, Гарри Трумэна и Альберта Эйнштейна. Хотя президент Трумэн был, вероятно, не дурак, интеллектуальная функция Эйнштейна все‑таки кажется помощнее. Но именно Трумэн стал президентом, и это в его, а не Эйнштейна, власти было использовать атомную бомбу (хотя без последнего она вряд ли бы была изготовлена к 1945 году). Эйнштейну, впрочем, тоже предлагали высший государственный пост – президента Израиля, он, правда, отказался, но не в этом дело.
Дело в том, что наше общество состоит из множества социальных пирамид, каждая из которых представляет собой паттерн относительно самостоятельных игр. Эйнштейн в своей пирамиде безусловный победитель. А Трумэн, по всей видимости, обладал самой мощной интеллектуальной функцией среди тех персонажей, которые в силу возраста, опыта и ряда других причин могли претендовать в этот момент на президентское кресло в США (поверьте, объективно их круг был не так уж велик). Таким образом, мы не можем сравнивать интеллектуальные функции Трумэна и Эйнштейна или, например, Бориса Ельцина (тоже президента) и Виталия Гинзбурга (тоже нобелевского лауреата) – они играли в разные игры, и каждый из них побеждал на своем поле.
Впрочем, есть и куда более вопиющие примеры, свидетельствующие, казалось бы, в пользу ложности заявленного тезиса. Возьмем Джорджа Буша‑младшего – что тут ни говори, сложно представить, чтобы этот человек обладал лучшей интеллектуальной функцией, нежели все возможные к этому моменту кандидаты на президентский пост в США. Но пример этот, по‑своему, как раз замечательный, поскольку демонстрирует ряд важных моментов, которые также нужно иметь в виду…
Во‑первых, понятно, что кроме феномена «интеллектуальной функции» на успех в той или иной игре влияют и другие, внешние по отношению к ней факторы – например, папа‑президент в анамнезе, влияние противодействующих сил (не секрет, что претендент на президентское кресло часто является просто компромиссной фигурой), совпадение мнения лидера с установками электорального большинства, экономическая и геополитическая ситуация, а также просто его «психофизика» (страдай он заиканием или астенией, или будь он страшнее атомной войны, его шансы, понятно, были бы, мягко говоря, невысоки) – короче говоря, общая конъюнктура той или иной игры. Поэтому, оценивая мощность интеллектуальной функции соперников, всегда имеет смысл добавлять – «при прочих равных».
Во‑вторых, на этом примере очевидно, что мы не можем, пользуясь только формальными критериями, определить подлинного победителя в той или иной социальной игре. В данном случае игру выиграл не сам Буш‑младший, а те люди, которые сделали его президентом, и именно их интеллектуальной функции можно позавидовать: в забеге на ипподроме побеждает не лошадь, а тот, кто сделал на нее ставку. Лошади, конечно, торжественно повесят веночек на шею, но барыши будут подсчитывать толстые дяденьки у кассы. То есть нужно четко понимать, в чем истинная суть той или иной игры, а не пользоваться только формальными критериями оценки – мол, он президент страны, компании или академии, а потому он самый умный, нет.
Наконец, в‑третьих, следует отдавать себе отчет в том, что о качестве интеллектуальной функции победителя (допустим, что им в действительности был Буш‑младший) следует судить не по первым успехам, а по его отставленному резонансу. Представим себе, что лидером какого‑то государства становится, как это часто бывает, компромиссная фигура – например, Сталин или Хрущев. Сама по себе эта победа еще не свидетельствует о высокой интеллектуальной функции данного субъекта. Но впоследствии игра меняется – теперь лидер сам определяет круг своих приближенных и при правильном подборе вполне может создать ситуацию, которая превратит его в «культовую» фигуру (что и сделал Иосиф Виссарионович), а может и наломать дров – тогда в его окружении инициативу возьмут лица с более мощной интеллектуальной функцией, а сам он вылетит в трубу, как это и случилось с Никитой Сергеевичем.
Государственные деятели взяты мною для примера только по той причине, что их знают все. Но на самом деле, конечно, эта борьба интеллектуальных функций разных людей друг с другом идет повсеместно – в любом офисе, на предприятии, в транснациональном холдинге, в научном сообществе, в Нобелевском комитете, на бирже и в конкретной индустрии. Даже в семье. Везде своя игра и свои игроки, а выигрывает всегда и только тот, кто умнее, – точнее, тот, кто обладает более мощной интеллектуальной функцией. При прочих равных, разумеется.
Но опять же надо помнить: без правильного понимания сути игры все наши расчеты окажутся неверными. Вопрос, иными словами, в том, что именно человек хочет выиграть. Уже после смерти Альберта Эйнштейна выяснилось, что великий физик поигрывал на бирже и даже кое‑что на этом заработал – не бог весть что, конечно, но все‑таки. Дает ли нам этот факт основание сравнивать интеллектуальную функцию Эйнштейна с интеллектуальной функцией Баффетта? Нет. Если бы Эйнштейн так же хотел заработать на бирже, как он хотел создать единую теорию поля, то да – мы бы сравнили (при прочих равных). Но он хотел создать единую теорию поля… То есть важно иметь в виду суть решаемой задачи.
Формально Милет со товарищи побеждает Сократа в знаменитом судебном споре – этот факт хорошо известен (ровно как и то, что Сократ, при желании, вполне мог и выиграть этот спор, но не стал). Как такое могло случиться? Видимо, цель у семидесятилетнего Сократа была иной. Этот интеллектуальный поединок в действительности закончился для Милета историческим проклятьем – он навсегда останется в истории философии Иудой‑предателем, а интеллектуальная функция Сократа позволила ему так развернуть ситуацию суда над самим собой, что вынесенный ему приговор и последовавшая за ним казнь стали для всей мировой философии событием, сопоставимым по значению (не говоря уж о форме) с самой известной казнью из истории христианского эпоса. Так кто же тогда – в 399 году до н. э. – выиграл в афинском суде?
Итак, нам следует признать ценность интеллектуальной функции и начать смотреть на нее как на искомый ресурс грядущей экономики «Капитала 3.0». Но почему только сейчас? Почему прежде та же самая интеллектуальная функция проигрывала функции капитала, средств производства и доверия?
«Туз»
Мы уже совершенно привыкли к мысли, что живем в информационную эпоху, но, констатировав этот факт, мы не сделали ровным счетом никаких выводов, касающихся нас самих.
Дуглас Рашкофф – медиа‑аналитик и медиа‑активист, изобретший термин «медиавирус», – достаточно точно охарактеризовал ситуацию, в которой мы оказались: «Иллюзия безграничности не завоеванных территорий разрушена навсегда. Свободного пространства попросту больше нет, колонизировать больше нечего. Единственная среда, в которой наша цивилизация еще может расширяться, наш единственный настоящий фронтир – это эфир, иными словами – медиа. Непрерывно расширяющиеся медиа стали настоящей средой обитания – пространством таким же реальным и, по всей видимости, незамкнутым, каким был земной шар пятьсот лет назад. Это новое пространство называется инфосферой».
Звучит, наверное, даже оптимистично, но следовало бы обратить внимание на эффект информационных ножниц, неизбежно возникающий в указанной инфосфере. А ножницы эти режут интеллектуальную функцию по живому.
С одной стороны, доступность информации лишает нас необходимости помнить и думать. Объяснить десятилетнему отпрыску (в доказательство могу представить мой собственный родительский опыт), что скачать статью из Википедии – это еще не значит подготовить реферат по теме, принципиально невозможно, потому что информации в такой статье, как правило, даже больше, чем может быть нужно пятикласснику. Иными словами, доступность знания практически полностью лишает интеллектуальную функцию необходимости работать – то есть тренироваться и развиваться.
С другой стороны, информация стала сейчас не просто доступной, но и агрессивной. Она вмешивается в жизнь человека, полностью подчиняя себе всю логику его поведения: утро «нормального человека» начинается со смартфона, день проходит с ним же и только в момент засыпания он, наконец, выпадает из его слабеющих рук (разумеется, смартфон – лишь одна из множества используемых нами точек доступа к колонизирующему нас «эфиру‑фронтиру»). Мы находимся в состоянии постоянного потребления информации (контента), напоминая собой лошадь барона Мюнхгаузена, которая, по известным причинам, никак не могла напиться. Интеллектуальная функция в такой ситуации работать не может и не будет, потому что незачем.
Как результат, главный вопрос, который тревожит любого современного, мало‑мальски соображающего руководителя – это катастрофическое отсутствие кадров. Казалось бы, людей в этом мире предостаточно, но с подавляющим большинством из них никакой каши не сваришь, потому что они, прошу прощения, банально не умеют думать. Не то чтобы они все подряд были клиническими идиотами, просто их мозг неспособен к созданию новых интеллектуальных объектов, он лишь воспроизводит то, что не так давно было им воспринято. Еще один медиа‑активист – Николас Карр – пророчествует в своей книге «Пустышка»: «Как только мы начнем полагаться на компьютеры в познании окружающего нас мира, наш собственный интеллект упростится до уровня искусственного».
Что ж, мы вполне можем констатировать, что это «как только» уже началось.
* * *
Думанье думанью рознь. Сказать эрудированному, информационно подкованному субъекту, что он, прощу прощения, не умеет думать – значит пойти на открытый конфликт. Он оскорбится, потому что думает, что он думает – у него есть мысли, представления, определенные знания. Но такими же, по существу, нейрорефлекторными дугами могут похвастаться и собаки, и макаки, и даже аплизии, а тем более Caenorhabditis elegans. Но еще страшнее, что все это также знают Яндекс, Google и Википедия. Вот почему в информационную эпоху исключительную ценность обретает не просто знание как таковое, а умение с ним работать – работать своей интеллектуальной функцией.
Интеллектуальная функция относительно неисчерпаема, возобновляема, но предельно дефицитна – и чем дальше в информационный лес, тем, к сожалению, развесистее будет эта клюква. Данный ресурс принадлежит к числу предельно неразведанных – существующие измерители интеллекта совершенно не работают (по крайней мере, их прогностическая ценность уверенно стремится к нулю), технологии развития и стимулирования интеллекта пока никак себя не оправдали, а исследования в области коннектомики и искусственного интеллекта, даже с учетом самых смелых оценок, в отношении собственно интеллектуальной функции категорически ничего не обещают.
Полагаю, наша цивилизация стоит перед самым радикальным в ее истории вызовом – сможем ли мы в принципе сохранить интеллектуальную функцию в информационную эпоху? Сохранится ли, так сказать, мысль в обществе знаний? Ответ неочевиден, но понятно, что если мы не справимся – все наши хваленые знания превратятся в глиняные черепки, а колосс инфосферы обрушится с металлическим звоном.
P.S.
Есть у меня подозрение, что за этот текст я сильно получу от Александра Глебовича Невзорова по голове. В отношении предыдущей статьи он примирительно сдержался, сказав, мол, «вот не понимаю я, Курпатыч, что ты полез в эти home‑ские игры?!». А тут ведь может и не стерпеть. Анализируя человеческий род в исторической перспективе (со всеми его абсурдными верованиями, самовозвышающими обманами, жестокостью, глупостью и исключительно человеческой бесчеловечностью), он был бы, наверное, и рад, да не может позволить себе необходимого для подобной авантюры оптимизма. Но и мои размышления о будущности интеллектуальной функции, надо признать, тоже не от наивной веры в человечество – его «разум», «силу» и «дух», а, скорее, от осознания некой неизбежности.
Проще говоря, это для меня личный вопрос – мне самому бы хотелось прожить жизнь в мире, где еще ощущается работа интеллектуальной функции. Когда, например, мы общаемся с Александром Глебовичем (я, впрочем, в основном только слушаю), я живьем наблюдаю за работой интеллектуальной функции – и это замечательное чувство, лучшее из всех, наибольшее из удовольствий. Сам Александр Глебович, скорее всего, феномен «интеллектуальной функции» будет отрицать, резонно возвращая нас к тому факту, что от мозга кроманьонца, которым мы обладаем, не следует ожидать слишком многого. Но я и не жду, это просто такой мой осознанный и сознательный гедонизм. А еще это ресурс, в эмпирической эффективности которого я совершенно не сомневаюсь.
февраль, 2015 год
Вячеслав Корнев
Способы думать о мире других
(философское послесловие)
Вопрос «что происходит на самом деле?» – роковой для человека думающего – имеет множество расшифровок. Его можно интерпретировать в рамках методологии мышления как вопрос о границах наших познавательных иллюзий. Каждый живущий надежно защищен от суровой «пустыни реальности» простыми и сложными фантазматическими экранами, ментальными конструктами, алгоритмами фонового и автоматического мышления – интеллектуальной функции без оригинальной мысли, без творческих открытий, фактически и без субъекта. Необходимость с боем прорываться к грозным и неприступным вещам внешнего мира – это драматургический нерв, казалось бы, кабинетной методологической работы. Используя популярную метафору, можно свести вопрос к рецептуре «красной пилюли истины» или ударной дозы гносеологического «отрезвина» (из романа Станислава Лема «Футурологический конгресс»). По принятии этого сильнодействующего средства привычный мир начинает сначала слегка плыть, как прогретый асфальтом воздух, а затем и вовсе растворяется, обнажая пугающе незнакомую и неуютную территорию – территорию, для которой нет готовой карты.
В повседневном варианте тот же самый вопрос возникает в форме легкого когнитивного невроза – смутного чувства, что с внешним миром что‑то не в порядке. Или в реальной жизни действительно властвует хаос и так называемое зло, или, как говорится в анекдоте, одно из двух. Рано или поздно врожденные нарциссические иллюзии субъекта испытываются на прочность в социальных джунглях, оставляющих большинству из нас роль проигравшего во внутривидовой войне. Вопрос «что происходит на самом деле?» эволюционирует в риторический вопрос «почему так несправедливо общественное устройство?». С мазохистским удовольствием человек растравляет в себе это уязвленное чувство, и выхода за скобки интеллектуальных стереотипов, разумеется, не происходит. Происходит то, что привычная фантазия о вращении мира вокруг стержня нашего «я» в коперникианском перевороте сменяется представлением о неумолимо объективном положении дел в большом и неизведанном мире. Принимается на веру, что любой из нас – лишь крошечная точка, малозначимый социальный квант в гравитационном поле безжалостных сил и законов, природа которых пугающе непроницаема… Но перемена ракурса – еще не перемена участи. Вращается ли мир вокруг нашего «я» или, чтобы выжить в этом мире, нужно самому энергичней вертеться – в методологическом разрезе всё едино.
Иначе говоря, перед нами интеллектуальная ловушка, представляющая практическую трудность для методологии мышления. Инерция и лень нашего мозга, о которых постоянно говорит Андрей Курпатов, после любой нечаянной встряски быстро возвращают наше мышление к привычным схемам и сцеплениям. Новое объясняется в терминах старого, неизвестное сводится к известному, мозговые синапсы идут проторенным маршрутом. Контакт с миром напоминает действия шопенгауэровской кошки, играющей с собственным хвостом как с предметом «объективной реальности».
То, что наивно принимается субъектом за приобщение к вещам, героическое преодоление естественного эгоцентризма, на деле лишь уплотняет защитный экран. Важно заметить, как нашим субъективным иллюзиям незаметно приписываются функции «объективных законов». На манер смехотворного закона «всемирной подлости» мы быстро и некритично находим «факты» и «причины», строим из этих самодельных кирпичиков координатные системы и даже «научные» пирамиды ценностей…
Дезавуирующим обстоятельством этой фиктивной онтологии является сама скорость осуществления интеллектуальной функции. Может ли познание неизвестной и грозной Реальности быть настолько быстрым и гладким – в темпе и с качеством современных строительных шабашек? Разве похоже на взаимодействие с объективным миром такое малозатратное и односложное ментальное конструирование? Я бы назвал это синдромом дурацкой радости узнавания – ведь так приятно и радостно находить что‑то без усилий. А так бывает в ситуации, когда результат «анализа» полностью запрограммирован предпосылками. Как уточнил бы Хайдеггер, такой результат проброшен, определен искомым. Например, частенько мы поспешно заканчиваем фразу за собеседника, не дослушав и не поняв его, полагая, что мысль интуитивно понятна. Иногда потом выясняется, что речь шла совсем о другом, иногда в квазидиалоге сторонам уже неинтересно выяснять, что же происходило на самом деле. Важно только то, что скороспелая реакция на слова, действия, события внешнего мира обыкновенно приводит к мнимому и ложному их пониманию.
Переводя это рассуждение в терминологию Андрея Курпатова, нужно говорить о конкретных параметрах работы нашей интеллектуальной функции по конструированию интеллектуальных объектов. «Скорость доверия» – в данном случае доверия нашего мозга к полученным без особого труда, без траты сил и времени интеллектуальным продуктам – это один из критериев оценки. Пассивность и инерционность мышления преодолеваются тем, что автор этой книги в живом общении называет «подпиныванием» мозга. Поэтический принцип «не позволяй душе лениться» превращается в методологическую рекомендацию по намеренному озадачиванию, стимуляции и подстегиванию собственного мышления. Если искать какой‑то интегральный и руководящий пафос в книгах, лекциях, семинарах Андрея Курпатова, то лучше всего именно в этом – в борьбе за ясность и эффективность мышления. Мышления как инструмента познания, способа корректного решения задач различного уровня сложности.
Представим себе, что мы участвуем в игре, правила которой нам неизвестны. Более того – непонятно даже, какие в ней ставки, результаты, игроки, орудия и методики, время начала и окончания… Это условная метафора нашей общей вовлеченности в социальное пространство, в котором ни на минуту не прекращается интенсивный символический и материальный обмен всех со всеми по правилам и законам, известным лишь немногим. Классические логико‑философские рекомендации сводятся в этом случае к тому, чтобы максимально четко и прагматично ответить на конкретные вопросы: как называется эта игра? как можно управлять игрою? что ожидает меня в перспективе того или иного действия?..
С «прокачкой» этой проблемы до уровня полноценной философской эпистемологии мы получим дополнительный ряд вопросов возрастающей степени сложности: например, насколько модель описания игры (в подробном аналитическом раскрое на мельчайшие атомарные интеллектуальные объекты) адекватна объективной реальности. Для юмористической иллюстрации приведу пример с одним интернет‑мемом, справедливо утверждающим, что в предложении «мальчик склеил в клубе модель» за последние несколько десятков лет изменились значения всех четырех слов. Такая же точно девальвация смысла угрожает интеллектуальным объектам всего «обществоведческого» спектра – в теориях философов, политологов, историков, социологов по истечении некоторого времени остаётся лишь «вода». Объекты же куда‑то исчезают – как испарился, например, сначала классический, а затем индустриальный или постиндустриальный капитализм. Как растворились почти без следа некогда несокрушимые коллективные интеллектуальные объекты: начиная с «идеалистических» философских концептов, типа «абсолютной идеи» или «души культуры», и заканчивая известными «материалистическими» конструктами истмата и диамата.
Ничего важнее, чем эта проблема – проблема выяснения адекватности, эффективности, состоятельности наших интеллектуальных объектов, – для мыслящего человека нет. Неумение и нежелание соотносить субъективное внутреннее с объективным внешним приводят в пределе к психозу и сумасшествию. Впрочем, легких в психологическом аспекте решений тут вообще не бывает. Умудренное осознание того, что первопричины и универсальные законы «происходящего на самом деле» в «реальности» нам неизвестны (упертым гносеологическим оптимистам необходимо прочитать, наконец, «Критику чистого разума» Канта или хотя бы витгенштейновский трактат «О достоверности»), ведет нас к трагическому ощущению экзистенциалистов – этому положению бытия без опоры, мышления без Абсолюта, субъекта уже не в объективном мире, а в «абъективном» (в терминах Кристевой «abject» – это «необъект», нечто отвратительное, отталкивающее, монструозное).
Как ни странно, но добрый «доктор Курпатов» в работах последних лет подталкивает и «подпинывает» своего читателя именно в направлении такого кризисного самоощущения. Редкое «положительное» суждение доберется хотя бы до середины критического анализа на предмет достаточных методологических оснований. Что может знать о своей психической реальности рядовой пациент? В лучшем случае он знает несколько поверхностных симптомов…
И вот тут проявляется одно любопытное противоречие, которое можно сравнить с «парадоксом Шпенглера». Известно, что немецкий историк отказался от конструкта общей и универсальной истории в пользу представления о самобытном развитии отдельных культурно‑исторических типов. При этом, отказывая истории в единой фабуле и логике, Шпенглер сам занимает вакантную «божественную» позицию, классифицируя и объясняя закономерности эволюции различных культур. Не попадает ли в это противоречивое положение и Андрей Курпатов, когда переходит от «новой методологии» (критический анализ режимов и условий интеллектуальной работы) к своеобразной «новой социальной онтологии» (постулирование законов общественного устройства)? Как соотносится позитивное утверждение из текста «Капитала 2.0» о том, что мы можем «знать, как устроен мир», с общими требованиями методологии мышления как варианта критической теории (с обязательными правилами воздержания от универсалистских и избыточных суждений)?
Вот, например, в продолжение разговора о (несправедливости общественного мироустройства, авторское описание социальной реальности как непрерывной «борьбы интеллектуальных функций разных людей друг с другом»: эта борьба «идет повсеместно – в любом офисе, на предприятии, в транснациональном холдинге, в научном сообществе, в Нобелевском комитете, на бирже и в конкретной индустрии. Даже в семье. Везде своя игра и свои игроки, а выигрывает всегда и только тот, кто умнее, – точнее, тот, кто обладает более мощной интеллектуальной функцией».
Все мы знакомы с принципом соотношения ума и богатства (Андрей Курпатов дает две его редакции). Нам припоминаются подтверждающие и опровергающие этот принцип примеры (в тексте «Интеллектуального ресурса» также встречается ряд поучительных иллюстраций из политической истории XX века). И надо сказать, что сомнений относительно внутренней связи ума и богатства (а также политики и науки, экономической рентабельности и интеллектуальной ценности и т. п.) эти примеры и аргументация не разрешают.
Еще интереснее ситуация с программным текстом «Кризис "Капитала 2.0". Навстречу новой реальности!». В этой работе Андрей Курпатов ведет полемику с Марксом, Бодрийяром и другими авторами критических теорий социального порядка. Автор рефлексирует новейшую историю как последовательную метаморфозу «классического» товарно‑денежного капитализма, но не в общество дигитального потребления, а в общество интеллектуального капитала или эксплицированных в будущее интеллектуальных ресурсов: «Мы оказались в новом мире – в экономике ресурсов, в экономике "Капитала 3.0", где принципиально важным является не то, обладаешь ли ты сейчас какими‑то ценностями ("товаром", "средствами производства", "деньгами" или даже "доверием"), а то, насколько ты влияешь на будущее за счет тех ресурсов‑ценностей, которыми ты располагаешь».
Интересно, что матрицы предыдущих воплощений капитализма Андрей Курпатов оценивает как «безобразие», «шабаш», «обман» и т. п. Экономика «капитализма катастроф», как его назвала Наоми Кляйн, для автора «Интеллектуального ресурса» – наглая «воровка на доверии», систематически разоблачаемая и разоблачающая саму себя: «Насколько надежной нам следует считать систему, валютой которой является "доверие", а акторами – лица, склонные к обману и уверенные в том, что их всегда пытаются обмануть?»
Но как тогда выглядит «перепрошивка» той же социальной матрицы до уровня «Капитала 3.0»? Фактически как исторический реванш «когнитариата» и превращение человеческого ума из наемного средства производства в вечную и творческую производительную силу. Персонифицированный возобновляемый неотчуждаемый интеллектуальный ресурс, интегрируемый в глобальную экономику и политику, имеющий предельное символическое и практическое значение, – это действительно смелый рисунок новой социальной реальности, о которой можно и нужно говорить с достаточным количеством восклицательных знаков. Но лично мне эта картина освобожденного человеческого ума, становящегося двигателем всемирного социального развития, кажется моделью общества «Коммунизм 1.0». Я тоже искренне верю в потенциал эмансипированной интеллектуальной функции. Мне также симпатичны социальные модели по ту сторону «обязательного зла» – насилия, воровства, обмана… Однако как назвать это точнее и как это детализовать в мысли? Чтобы ответить на эти вопросы, игнорируя исчерпанные гуманитарные «измы», необходимо опять склеить в целую ленту Мёбиуса онтологию и методологию.
Таким образом, трагического противоречия между обозначенными выше исследовательскими подходами нет. Есть логика взаимосвязи между проблемами генезиса индивидуального мышления и проблемами социогенеза. Есть диалектика мира субъективной интеллектуальной функции и «мира Других», о котором идет речь и в предыдущей книге Андрея Курпатова «Что такое мышление? Наброски» (СПб.: Трактат, 2016). В этом тексте свойственный автору инструментальный подход к мышлению, рассмотрение конкретных «способов думать» превращаются в анализ различных условий включения и выключения интеллектуальной активности.
В самом деле, как отличить мышление от квазимышления, настоящую и творческую интеллектуальную работу от разного рода психических автоматизмов? Ситуация, когда я думаю, что я мыслю, а в действительности кто‑то мыслит мною и за меня, – эта повседневная ситуация псевдоинтеллектуальной активности характеризуется не пониманием, а «ощущением понятности». Трудность с полноценным и продуктивным разрешением «эпистемологической озабоченности», с конструированием самого субъекта мышления исследуется здесь в фокусе возрастной психологии. Разворачивание пространства мышления от плоскости к многомерности связывается в книге с генезисом и усложнением пространства социальных отношений – пространства, в котором особое место принадлежит лакановскому большому «Другому» (Autre). Наличие значимого Другого, интеллектуальный вызов со стороны Другого – необходимые условия трансформации социальной игры в игру разума, в полноценную интеллектуальную активность. Таким образом, методология мышления опять возвращает нас к компетенции философии и онтологии, ставит перед необходимостью познания «реальности Другого» и целого «мира Других».
По Делёзу и Гваттари, философия – это умение изобретать и вводить в общее употребление концепты. Каждый «le concept» – это уникальное авторское произведение, понятие, разворачиваемое до целой теории. Вербальная форма концепта не обязана быть оригинальной (как, например, неоригинален прославивший Бодрийяра «симулякр»). Словосочетание «интеллектуальный ресурс» тоже никем не запатентовано. Однако у него хорошие шансы стать кристаллизатором продуктивного смысла. Но еще важнее, если интеллектуальный ресурс как таковой, без кавычек, действительно окажется вечным двигателем социального развития. Возможно, это единственная альтернатива перспективе глобальной катастрофы (различные сценарии которой, к сожалению, пока кажутся более реалистичными).
Доктор философских наук
Корнев Вячеслав Вячеславович
[1] Организация запрещена на территории РФ.
[2] Организация запрещена на территории РФ.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 218; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!