Простак. Значит, истина - меньше всего. 12 страница
В этом плане пропущена наука, ценности которой постулированы абзацем выше. Можно предполагать, что риторику научного дискурса Бахтин собирался показывать в первой части в сопоставлении мира мыслимого и переживаемого.
__________
36 Подробнее см., например, главку "Поступок и области культуры" в моей статье "Риторика поступка М.Бахтина" // Диалог: теоретические проблемы и методы исследования. М., 1991. - С.155-157.
127
Современный кризис в основе своей есть кризис современного поступка. Образовалась бездна между мотивом поступка и его продуктом. Но вследствие этого завял и продукт, оторванный от онтологических корней. Деньги могут стать мотивом поступка, построяющего нравственную систему. Экономический материализм прав по отношению к настоящему моменту, но не потому, что мотивы поступка проникли во внутрь продукта, а, скорее, наоборот, продукт в своей значимости ограждается от поступка в его действительной мотивации. Но уже не изнутри продукта можно исправить дело, здесь не пробиться к поступку, а изнутри самого поступка. Теоретический и эстетический миры отпущены на волю, но изнутри этих миров нельзя их связать и приобщить к последнему единству, инкарнировать их. Вследствие того что теория оторвалась от поступка и развивается по своему внутреннему имманентному закону, поступок, отпустивший от себя теорию, сам начинает деградировать. Все силы ответственного свершения уходят в автономную область культуры, и отрешенный от них поступок ниспадает на степень элементарной биологической и экономической мотивировки, теряет все свои идеальные моменты: это-то и есть состояние цивилизации. Все богатство культуры отдается на услужение биологического акта. Теория оставляет поступок в тупом бытии, высасывает из него все моменты идеальности в свою автономную замкнутую область, обедняет поступок. Отсюда пафос толстовства и всякого культурного нигилизма. (123)
|
|
|
Теоретический и эстетический миры отпущены на волю, теория оторвалась от поступка - спрашивается: а в какой области они были вместе до этого? Какая доктрина была потеряна так, что в результате этой потери поступок не справился с эстетической и
128
научной областями культуры и отпал в тупое бытие? Никакой другой теории поступка, кроме риторической теории действия словом, объединявшей в себе и эстетику, и политику, и науки, человечество по крайней мере в его европейской части не имело. Другое дело, что риторика никогда не осознавалась как теория поступка, в этом не было теоретической нужды, практически это всегда было очевидно. Ни с какой стороны невозможно было культурно (а не чисто биологически действовать), кроме как со стороны слова. Пока работали принципы изобретения по общим местам поступок не отрывался и не мог оторваться от иных культурных областей, его даже не существовало в теории отдельно от них: применительно к общим местам невозможно поступить вне эстетических, этических и познавательных норм, творчество и состояло в их освоении и, следовательно, можно было активно действовать, не выхолащивая поступок ни содержательно, ни эмоционально-волевым образом.
|
|
|
При таком положении может казаться, что за вычетом смысловых моментов объективной культуры остается голая биологическая субъективность, акт-потребность. Отсюда и кажется, что только как поэт, как ученый я объективен и духовен, т.е. только изнутри созданного мною продукта; изнутри этих объектов и должна строиться моя духовная биография; за вычетом этого остается субъективный акт; все объективно значимое в поступке входит в ту область культуры, куда относится созданный поступком объект. Чрезвычайная сложность продукта и элементарная простота мотива. Мы вызвали призрак объективной культуры, который не умеем заклясть. Отсюда критика Шпенглера. Отсюда его метафизические мемуары и подстановка истории между действием и его значимым поступком. В основе поступка лежит приобщенность к единственному единству, ответственное не растворяется в специальном (политика), в противном случае мы имеем не поступок, а
|
|
|
129
техническое действие. Но такой поступок не должен противопоставлять себя теории и мысли, но включать их в себя как необходимые моменты, полностью ответственные. У Шпенглера это не имеет места. Он противопоставил поступок теории, и чтобы не очутиться в пустоте, подставляет историю. Если мы возьмем современный поступок оторванно от замкнувшейся в себя теории, то получим биологический или технический акт. История не спасает его, ибо он не укоренен в последнем единственном единстве. (123-124)
Важно, что Бахтин говорит именно о современном поступке, тем самым осознавая некий новый этап в истории культуры.
Проблема конца истории, возникающая может быть не так демонстративно, как у Шпенглера, но не менее, если не более серьезно у Буркхардта, знаменитый труд которого спустя девяносто лет можно прочесть в новом переводе на русский язык37, связана с отсутствием понимания как раз этого поступательного движения истории. Вернее даже, как показывает А.Е.Махов в своем послесловии, с принципиальным пониманием истории как остановки событий, сделанной для свободной инновации духа. Личность творит как бы вне истории, попадая в историю уже сотворенной и сотворившей (что, впрочем, для такой личности одно и то же).
|
|
|
Попытка преодолеть кондовый детерминизм в анализируемом подходе ведет к случайности исторических перемен, в то время как имеет место нудительная поступательность людей, историю творящих. Конечно, культура (а именно ее исследует корректный Буркхардт) вне человеческого поступка - ряд случайностей, калейдоскопически складывающаяся как продукт, произведение (Буркхардт даже государство считает на полном серьезе произведением искусства - Kunstwerk). Личность в такой сетке координат - тоже готовое произведение искусства. Непонятно только, почему одна из глав называется
__________
37 См. Я.Буркхардт. Культура Италии в эпоху Возрождения / Пер. с нем. А.Е.Махова. - М" 1996.
130
"Развитие личности", если никакого развития мы не видим, а видим, наоборот, завершение так называемого "современного человека". Современный человек, пожалуй, - один из наиболее устойчивых мифов риторики познания конца ХIХ - XX веков. Конечно, если история прекратила течение свое, то человек может быть только современным, и новинка Буркхардта лишь в сроках - показано, как давно это течение прекращено. Риторика познания, становясь только и исключительно познанием и преодолев слишком этически насыщенную риторику, конечно не нуждается ни в каком развитии: она достигла горних высей свободного полета (или компьютерного пересчета) духа - живая, развивающаяся, любящая человеческая плоть такому абсолютизму познания не нужна. При этом можно быть "мучеником познания", как Ницше38, или его противоположностью по научному и общему здоровью, как Буркхардт, но одинаково в исторической жизни видеть лишь один ряд утомительных картин": вне напряжения поступка познание и впрямь утомительно и пусто. Пуст и оторвавшийся современный поступок, но все-таки это - не конец истории, после которого может быть только постмодернизм, а лишь конец исторического этапа риторики познания. Причем, конец в любом варианте (как нынче любят говорить, сценарии): быть риторике поступка или не быть. История должна иметь осмысленный этап риторики поступка и Бахтин начал осуществлять этот этап: теперь наша задача выбрать: кончается история или нет. Если для Махова, судя по его статье о Буркхардте, она с благословения последнего кончилась, то для меня она в полном объеме и смысле еще только начинается. Другой вопрос, начнется ли история, но все свершившееся, прошлое человечества, правильнее, наверное, было бы назвать предысторией, настолько ответственный поступок был вытеснен сакральной теорией и подмят ею, а если и где-то высвобождался, то за счет потери того самого, историком чего был, по Махову, Буркхардт, - духа, превращаясь в чисто технический, обычно даже биологический акт, что, кстати, зафиксировал марксизм, именно это назвав двигателем истории (потребности животные). На
_______
38 По определению Свасьяна. См. К.А.Свасьян. Фридрих Ницше: мученик познания// Ф.Ницше. Сочинения. М., 1990. - С.5-46
131
самом деле все это было лишь хаотическим движением предыстории.
Знаменитый возрожденческий индивидуализм - просто примитивный животный эгоизм в культурной рамке (Kunstwerk)! Вне поступательной архитектоники отношения к другому не может быть никакой серьезной ответственной духовности, как не может быть настоящей иронии. Возможен лишь тот самый махровый радикализм, который, прикрываясь свободой работы с отвлеченностями, убивает другого, изощренно называя это его самоубийством ("смерть автора"). Индивидуализм игнорирует факт рождения автора-человека в любовной связке я-другой, убивая его тем самым еще в утробе. Нет никакого мы - холодно заявляет индивидуализм. Есть я. На это Бахтин отвечает и я есмь, показывая настоящее место этого я - в сцепке я-другой. Но индивидуализм паразитически (пойетически!) лепит свое я из мы, отрицая последнее. Только ответственный поступок удерживает архитектоническое содержание этого мы, без которого индивидуальное я не в силах существовать. Нет никакого мы, если ты убил его, переклеившись к другому я, чтобы в свое время сказать и ему, что мы не существует. Такое, неукорененное я, конечно, возможно как отказ от диалога, но лишь в бесконечно малом времени: отречение не может стать смыслом реального существования в отличие от самоотречения. Отречение от истории, от мы - абстракция безответственного, эгоистического поступка. В человеческой истории мы - неизбежно, нет истории чистой индивидуальности. У Буркхардта ее и нет. Поэтому и стоит понимать все это как предысторию:
Жизнь может быть осознана только в конкретной ответственности. Философия жизни может быть только нравственной философией. Можно осознать жизнь только как событие, в не как бытие-данность. Отпавшая от ответственности жизнь не может иметь философии: она принципиально случайна и неукоренима. (124)
Если уж нужна какая-то философия жизни, то она должна быть, естественно, философией нравственной, т.е. философией отношения к другому, которая плавно
132
переходит в риторику поступка (участность в противовес холодной безучастности).
I
Мир, где действительно протекает, свершается поступок, - единый и единственный мир, конкретно переживаемый: видимый, слышимый, осязаемый и мыслимый, весь проникнутый эмоционально-волевыми тонами утвержденной ценностной значимости. Единую единственность этого мира, не содержательно-смысловую, а эмоционально-волевую, тяжелую и нудительную, гарантирует действительности признание моей единственной причастности, моего не-алиби в нем. Эта утвержденная причастность моя создает конкретное долженствование - реализовать всю единственность, как незаменимую во всем единственность бытия, по отношению ко всякому моменту этого бытия, а значит, превращает каждое проявление мое: чувство, желание, настроение, мысль - в активно-ответственный поступок мой. (124)
Причастность Бахтина как ответ на безумную российскую непричастность, на подлую позицию нейтралитета ("А разбирайтесь-ка вы, ребята, сами"). Беда в том, что "ребята" сами не разберутся или разберутся так, что у всех нейтралов стекла повылетают. Если человек фактически втянут жизнью в ситуацию общения, то должен ответственно в ней участвовать, противоположная позиция называется предательством. Причем человек нейтральный предает прежде всего самого себя, конечно, под флагом спасения собственной индивидуальности.
Этот мир дан мне с моего единственного места как конкретный и единственный. Для моего участного поступающего сознания - он, как архитектоническое целое, расположен вокруг меня как единственного центра исхождения моего поступка: он находится мною, поскольку я исхожу из себя в своем поступке-
133
видении, поступке-мысли, поступке-деле. В соответствии с моим единственным местом активного нахождения в мире все мыслимые пространственные и временные отношения приобретают ценностный центр, слагаются вокруг него в некое устойчивое конкретное архитектоническое целое - возможное единство становится действительной единственностью. Мое активное единственное место не является только отвлеченно-геометрическим центром, но ответственным эмоционально-волевым, конкретным центром конкретного многообразия мира, в котором пространственный и временной момент - действительное единственное место и действительный неповторимый день и час свершения - [5нрзб]. Здесь стягиваются в конкретно-единственное единство различные с отвлеченной точки зрения планы: и пространственно-временная определенность, и эмоционально-волевые тона и смыслы. Высоко, над, под, наконец, поздно, еще, уже, нужно, должно, дальше, ближе и т.д. приобретают не содержательно-смысловой - только возможный - мыслимый [характер], но действительную, переживаемую, тяжелую нудительную, конкретно-определенную значимость с единственного места моей причастности бытию-событию. Эта действительная моя причастность с конкретно-единственной точки бытия создает реальную тяжесть времени и наглядно-осязательную ценность пространства, делает тяжелыми, неслучайными, значимыми все границы - мир как действительно и ответственно переживаемое единое и единственное целое. (124-125)
Кроме еще одного подтверждения центрального риторического акта - изобретения: мирнаходится мной в поступке, здесь налицо исток понятия "хронотоп", а заодно и намек на его подлинный смысл. Смысл этот действенно-конкретен,
134
определенность поступка во времени и пространстве, время при этом делается тяжелым, а пространство ценностным39. Именно хронотопическая единственность требует от человека поступательной реализации себя: изобретения, расположения и выражения себя в поступке. Таким образом, можно соотнести категории традиционного алгоритма риторики с предъявленными здесь Бахтиным моментами архитектоники: изобретение - во времени, расположение - в пространстве, выражение в мире ценностей.
Если я отвлекусь от этого центра исхождения моей единственной причастности бытию, притом не только от содержательной определенности ее (определенности пространственно-временной и т.п.), но и от эмоционально-волевой действительной утвержденности ее, неизбежно разложится конкретная единственность и нудительная действительность мира, он распадется на абстрактно-общие, только возможные моменты и отношения, могущие быть сведенными к такому же возможному, абстрактно-общему единству. Конкретная архитектоника переживаемого мира заменится [?] не-временным и не-пространственным и не-ценностным систематическим единством абстрактно-общих моментов. Каждый момент этого единства внутри системы логически необходим, но сама она в целом только относительно возможна; только в соотнесении со мной - активно мыслящим, как поступок моего ответственного мышления, она приобщается действительной архитектонике переживаемого мира, как момент его, укореняется в действительной ценностно-значимой единственности его. Все отвлеченно-общее не есть непосредственно момент переживаемого действительного мира, как этот человек, это небо, это
___________
39 О риторическом понимании времени и пространства см. мою статью в ј1 журнала "Риторика" "Подступы к типологии речи (современность Аристотеля и Розенштока-Хюсси)". - С.61-75.
135
дерево, а косвенно, как содержательно-смысловая сторона этой действительной единственной мысли, этой действительной книги; только так она жива и причастна, а не в себе в своем смысловом самодовлении. (125)
Возможно создать текст (говоря терминами риторики, несколько замутненными употреблением современной лингвистики) только в определенном времени и определенном пространстве и определенной системе ценностей, т.е. в определенной социальной среде, как будет конкретизировать Бахтин под маской. Нельзя создать текст вообще, а только телеологически, нудительно, под давлением моей причастности бытию. Можно, конечно, изобразить из себя литератора-сверхчеловека с волшебной горы независимого творчества, но это самопредставительство всегда будет относительным и недолгим в своих же собственных глазах. Хотя в России такая позиция, связанная с вытеснением риторики в пользу поэтики-эстетики, для многих, к сожалению, затянулась в XX веке.
Но ведь смысл вечен, а эта действительность сознания и действительность книги преходящи? Но вечность смысла, помимо его реализации, есть возможная не-ценностная вечность, не-значимая. Ведь если бы эта в себе [?] вечность смысла была действительно ценностно значимой, был бы излишен и не нужен акт ее воплощения, ее мышления, ее действительного осуществления поступающим мышлением, только в соотнесении с ним вечность смысла становится действительно ценной - значимой. Только в соотнесении с действительностью становится вечный смысл движущей ценностью поступающего мышления как момент его: ценностная вечность этой мысли, этой книги. Но и здесь ценностный свет заемный: нудительно ценна в последней инстанции действительная вечность самой конкретной действительности в ее целом: этого человека, этих людей и их
136
мира со всеми действительными моментами его; отсюда загорается ценностным светом и вечный смысл действительно осуществленной мысли. (125-126)
Бахтин от противного доказывает неценностность вечного в себе смысла, ибо тогда не нужен был бы акт ее воплощения, ее мышления, ее действительного осуществления поступающим мышлением. А что это за акт, как не словесное действие?
Все, взятое независимо, безотносительно к единственному ценностному центру исходящей ответственности поступка, деконкретизируется и дереализуется, теряет ценностный вес, эмоционально-волевую нудительность, становится пустой абстрактно-общей возможностью. (126)
Это к проблеме потери центра в постмодернизме. Центр пустых возможностей, разумеется, условен, безусловен центр активности человека в его воплощении.
С единственного места моей причастности бытию единые время и пространство индивидуализуются, приобщаются как моменты ценностной конкретной единственности. С точки зрения теоретической пространство и время моей жизни - ничтожные (отвлеченно-количественно; но участное мышление обычно влагает сюда ценностный тон) отрезки единого времени и пространства, и, конечно, только это гарантирует смысловую однозначность их определений в суждениях; но изнутри моей причастной жизни эти отрезки получают единый ценностный центр, что и превращает действительные время и пространство в единственную, хотя и открытую, индивидуальность. (126)
Метаморфозы. Как действительность превращается
137
в единственность, а время и пространство в индивидуальность. Смысл этих метаморфоз неразрешим на нериторических путях.
Математическое время и пространство гарантирует возможное смысловое единство возможных суждений (для действительного суждения нужна действительная эмоционально-волевая заинтересованность), а моя действительная причастность им с моего единственного места - их безысходно-нудительную действительность и их ценностную единственность, как бы наливает их кровью и плотью; изнутри ее и по отношению к ней все математически возможное время и пространство (возможное бесконечное прошлое и будущее) ценностно уплотняется; из моей единственности как бы расходятся лучи, которые, проходя через время, утверждают человечество истории [?], просквожают светом ценности все возможное время, временность как таковую, ибо я действительно причастен ей. Такие временно-пространственные определения, как бесконечность, вечность, безграничность, которыми пестрит наше эмоционально-волевое участное мышление в жизни, в философии, в религии, в искусстве, в их действительном употреблении отнюдь не являются чистыми теоретическими (математическими) понятиями, но живы в мышлении моментами ценностного смысла, который им присущ, загораются ценностным светом в соотнесении с моей причастной единственностью. (126-127)
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!