Морфологические классы глаголов
Морфологическая характеристика глаголов в немецком и русском языках не совпадает. Различия начинаются с основных форм: в русском языке их две(инфинитив и настоящее время), а в немецком три(инфинитив, претерит и причастие II).
В русском языке спряжение глагола зависит от характера соотношения между основой настоящего времени и основой инфинитива, что определяет принадлежность глагола к тому или иному классу. Различают5 продуктивных классов, по которым спрягаются большинство глаголов, в том числе и вновь образованные, и 17 непродуктивных классов(около400 единиц) [Аникина1979: 243-244]. Разбиение на классы производится, однако, по единому принципу, который можно назвать относительным, поскольку он учитывает характер соотношения основ. Непродуктивность класса определяется, в основном, реликтовым соотношением типа мыть– моют, которое не может использоваться в новообразованных глаголах. Каждый непродуктивный класс обнаруживает своего рода неправильность формообразования.
В немецком языке морфологический класс глагола определяется его принадлежностью к сильному или слабому типу спряжения. Сильные глаголы считаются не продуктивными, их число ограничено (около150 корней), слабые являются продуктивными и служат образцами спряжения для вновь образованных глаголов. Принцип распределения глаголов по классам можно считать абсолютным, так как он задает определенные форманты: аблаут и отсутствие суффикса в претерите сильных глаголов и дентальный суффикс при отсутствии аблаута в претерите слабых глаголов; аблаут и сильные суффиксы в причастии II сильных глаголов и дентальный суффикс при отсутствии аблаута в причастии.
|
|
|
К неправильным глаголам относятся в немецком языке три небольших группы: претерито-презентные, смешанные и собственно неправильные. Общий вывод, который напрашивается при контрастивном анализе формообразования глагола в сравниваемых языках, состоит в том, что русская система формообразования имеет более гибкий характер. Это проявляется как в самом принципе разбиения на классы, учитывающем соотношения разных основ, так и в обилии продуктивных и непродуктивных классов, многообразии формообразующих суффиксов инфинитива и окончаний основ настоящего времени. В немецком языке система формообразования глагола отличается большим единообразием. Кроме того, в ней используется индоевропейское средство – аблаут, вытесненный из формообразования русского глагола.
Категория времени и вида
Категория глагольного времени ориентирует действие относительно некоторой внешней точки отсчета, прежде всего, относительно момента речи, независимого от действия, или относительно другого действия. В этом смысле категория времени имеет дейктический характер. Категория вида, или способа действия, не зависит от внешних условий номинации, является«внутренней» системой координат, структурирующей характер протекания действия[ср. Кронгауз1997: 152-153].
|
|
|
Упомянутая выше тенденция размежевания германских и славянских языков по признаку видовременных корреляций реализовалась постепенно в течение длительного времени. Этот сложный процесс затронул и ту, и другую группу языков. Виды были редуцированы не только в германских, но и в славянских языках, которые утратили индоевропейский аорист, сохранив двучленную оппозицию совершенного / несовершенного вида.
Перестройка индоевропейского вида в древнерусском языке началась, согласно В. Климонову, с прошедшего времени вместе с исчезновением маркированной формы имперфекта и связанной с ней формы плюсквамперфекта. Следствием этого стало разделение функций первоначально синкретичных маркеров времени и вида. Постепенно функцию выражения времени принял на себя суффикс –л- с последующими окончаниями, а аспектуальная функция закрепилась за аффиксами основы. При этом стерлось различие между статальным значением, первоначально присущим перфекту, и акциональным значением аориста.
|
|
|
Оба значения объединились в претерите с суффиксом –л-. Прошедшее время утратило маркировку вспомогательным глаголом быти [Klimonov 2004: 200-202]. Объяснение это-му процессу может быть дано через закон поэтапного вытеснения маркированности, сфор-мулированный Т. Веннеманном в качестве диахронической максимы.
Немецкий язык полностью утратил маркировку вида как грамматической категории, однако в нем сохранились некоторые семантические признаки, которые в структуре глагола дополнительно маркируют совершенный вид. По мнению чешской исследовательницы Р. Козмовой, это происходит за счет определенных семантических перспектив: временной, пространственной, модальной и каузальной. Каждая из приведенных перспектив придает глаголу определенный семантический оттенок. Временная характеристика задает фазисность (schlafen – einschlafen), пространственная – направление движения (steigen – aussteigen), модальная– интенсивность действия(trinken – saufen ), каузальная– каузативность(springen – sprengen) [Kozmova 2004: 235]. Таким образом, отсутствующая в немецком языке категория вида частично восполняется словообразовательными средствами, придающими глаголу определенные видовые оттенки.
|
|
|
Другой способ частичной компенсации категории вида в немецком языке– создание видовой оппозиции между инфинитивом глагола и отглагольным существительным, обозначающим действие. Инфинитив, как правило, обозначая процесс, имеет несовершенный вид, а субстантивный дериват– совершенный. Например: Die Versandung des Hafer-flockens führte zu…; Das ständige Versanden… [Aptacy 2004: 22-25]. Языки, обладающие этой категорией, меньше нуждаются в аспектуальной характеристике имен. Так в русском языке один и тот же девербатив может иметь различные характеристики способа протекания действия. Ср.: ход как процесс (крестный ход) и как однократное действие(ход конем). Типологическое сопоставление немецкой и русской видовременных систем дает сложную картину. Шестичленной темпоральной системе немецкого языка соответствуют пять видовременных ступеней современного русского языка. При этом распределение глагольных форм по темпоральным или видо-временных ступеням и в том, и в другом языке неравномерно. Настоящее время выражается в немецком языке презенсом, а в русском только имперфективным презенсом, ср.: ich lese – я читаю. В современном немецком языке презенс является самым частотным глагольным временем. Статистические подсчеты, основанные на мангеймском корпусе письменных текстов, содержащем романы, публицистику, научную прозу и драмы, оценивают его частотность на фоне других времен в 52 % [Duden 1995: 143]. В частности, в немецком языке значительно больше, чем в русском,
распространено употребление настоящего времени вместо будущего. Одну из причин это-го К.Г. Крушельницкая видит в отсутствии формы настоящего времени у русских глаго -лов совершенного вида[Крушельницкая1961: 113].
Для выражения прошедшего временив немецком языке используется трехчленная оппозиция: претерит – префект – плюсквамперфект. Некоторые исследователи полагают при этом, что в современном языке наблюдается процесс грамматикализации перфекта, который вытесняет претерит. Особенно активно этот процесс протекает в южно-немецких диалектах[Dahl 1995: 356-f.]. В разговорном языке распространение получает так называемый «ультра-перфект», содержащий удвоение перфектной формы типа: gesehen gehabt haben, getroffen gehabt haben. Благодаря Интернету подобные формы проникли и в письменный язык[Sick 2004: 180]. Тем не менее, пока преждевременно говорить об изменении парадигмы.
В контрастивном плане именно ступень прошедшего времени наиболее сложна для сопоставления. В русском языке в прошедшем времени реализуется видовая оппозиция: имперфективному претериту противостоит перфективный: я читал– я прочитал. Наиболее близок русскому прошедшему времени немецкий претерит, поскольку он выражает наиболее общее значение– предшествование данного действия моменту речи, независимо от его отношения к другим действиям[Крушельницкая1961: 115]. По данным грамматики серии Дуден, основанными на статистическом обследовании значительного корпуса примеров в Институте немецкого языка г. Мангейма, претерит является наиболее употребительной формой выражения прошедшего в немецком языке. Его частотность на фоне всех других времен составляет около 38 %, на долю перфекта приходятся 5,5 %, а на долю плюсквамперфекта– 3,2 % [Duden 1995: 143].
В немецком языке грамматически реализуется категория предшествования, выражаемая плюсквамперфектом и отсутствующая в русском языке. Различие между претеритом и перфектом имеет функциональный характер, поскольку зависит от сферы употребления. В русском языке видовое различие реализуется системно и перекрывает все сферы употребления прошедших времен в немецком языке.
Для выражения будущего действия в немецком языке представлена двучленная оппозиция футурума I иII, противопоставленных по признаку завершенности. Это противопоставление наиболее близко оппозиции простого и аналитического будущего в русском языке. Сходство состоит и в значении, поскольку в обоих языках будущее время обозначает событие, которого еще нет в действительности, которое только планируется, прогнозируется или предполагается. Из этого вытекает, что граница между временем и наклонением в сфере будущего становится расплывчатой [ср, например, Hentschel, Weydt
1994: 95]. Это обнаруживается во многих языках, в которых будущее время имеет модальный компонент значения и наоборот, модальные глаголы часто имеют футуральную ориентацию. Вспомогательные глаголы будущего времени в английском языке will, shall произошли от модальных глаголов. Немецкий модальный глагол sollen используется для выражения так называемого презумптивного будущего. Перевод подобных конструкций содержит и в русском языке модальный оттенок неизбежности действия. Ср. пример, при -водимый К.Г. Крушельницкой и рекомендуемый ею вариант перевода:
Als man Wallau zum zweiten Mal eingesperrt hatte, war es seiner Frau klar, dass sie ih-ren Mann nicht mehr wiedersehen sollte(A. Seghers) – …что ей не суждено больше его уви-деть[Крушельницкая1961: 126].
Функциональная сфера футурума в немецком языке перекрещивается с выражением значения предположения, релевантного либо для настоящего, либо для прошедшего времени. По мнению некоторых лингвистов, модальное значение будущих времен в немецком языке превалирует над временным. Такое употребление менее характерно для
русского языка, в котором соответствующие модальные значения, как правило, передаются модальными словами. Ср.: Er wird krank sein – Он, вероятно, болен; Er wird das gesagt haben –Он, вероятно, сказал об этом.
В русском языке значение предположения встречается только в разговорной речи, главным образом, в вопросах. Ср.: Вы будете здесь главный? А далеко еще будет до города? [Крушельницкая 1961: 127]. Модальное значение будущего времени в русском языке
более весомо, чем в немецком языке, представлено в эмоционально-экспрессивной сфере. Оно может быть переосмыслено, например, как эмоционально-отрицательное, ср.: Придет он вам! (= Вовсе он не придет!) В сочетании с отрицанием будущее простое обозначает невозможность действия в настоящем [Гвоздев 1955: 322]. Иллюстрируя справедливость этого утверждения, Е.М. Кубарев приводит примеры переводов русских предложений, содержащих отрицание в сочетании с простым будущим, на немецкий язык[Кубарев 2001: 18]. Переводы на немецкий язык и их обратные переводы эксплицируют модальные глаголы и слова
Исследователи отмечают и функциональную транспозицию русского будущего времени в сферу прошедшего, где оно выражает предстоящее по отношению к другому действию в прошедшем («будущее в прошедшем»). В немецком языке в таких случаях употребляется, как правило, претерит[Крушельницкая1961: 125].Таким образом, сфера функционирования будущих времен в немецком и русском языках существенно различается. В русском языке она значительно шире. Рассматривая немецкий язык на фоне других европейских языков, О. Даль полагает, что он, и особенно его нижненемецкие диалекты, вполне могут обходиться без футурума, во всяком случае, специальной маркировки отнесенности к будущему времени через глагольную категорию не требуется. Например, в русском предложении Завтра пойдет дождь будущее время обязательно, поскольку настоящее время у русских глаголов совершенного вида отсутствует. В немецком языке здесь возможны два варианта: Morgen wird es regnen / Morgen regnet es. На этом основании О. Даль относит немецкий язык к северному ареалу, в языках которого(за исключением английского) будущее время часто отсутствует [Dahl 1952: 366 f.]. Тенденция к ограниченному употреблению будущего времени поддерживается в немецком языке и тем, что сфера функционирования второго футурума чрезвычайно узка и охватывает, в основном, специальные тексты, содержащие разного рода прогнозы.
Системные межъязыковые различия темпоральных парадигм влекут за собой различия в интерпретации их семантики и функционирования. В русистике семантика и функционирование глагольных времен интерпретируется, как правило, в категориях функционально-семантических полей(ФСП). Такой подход позволяет проследить взаимосвязи собственно темпоральных категорий с аспектуальными, с одной стороны, и финитных глагольных форм с инфинитными, прежде всего, с деепричастием, с другой. « Общетемпоральное» поле включает три характерных функционально-семантических группировки: аспектуальные ФСП, ФСП временной локализованности и таксисные ФСП. Конкретные описания перечисленных ФСП предпринимаются в терминах категориальных ситуаций, позволяющих конкретизировать системно-языковые связи при актуализации глагола в высказывании[Бондарко2003].
В германистике интерпретация семантики и функционирования глагольных времен исходит из других теоретических посылок. Отсутствие в немецком языке категории вида и отсутствие деепричастия как гибридной глагольно-наречной формы размывает членение «общетемпорального» поля в понимании А.В. Бондарко. Акценты интерпретации делаются на различении таких категорий как«время действия» (Ereigniszeit oder Faktzeit), «время произнесения или восприятия(читающим или слушающим – О.К.)» ( Sprechzeit) и«время рассмотрения» (в исторической перспективе– О.К.) ( Betrachtzeit). Таким образом, признается двойная релятивация действия или события во времени, то есть двойная дейктичность: во-первых, по отношению ко времени произнесения или восприятия и, во-вторых, по отношению ко времени возможного рассмотрения, которое обозначается наречиями или конкретными датами[GDS: 1690 f.f.].
Сопоставление подходов показывает, что в германистике интерпретация происходит, в основном, в рамках ФСП временной локализованности, хотя этот термин и не употребляется. Грамматические времена определяют локализованность действия или события на временной оси относительно говорящего. Немецкая темпоральная система позволяет и углублять временную перспективу при выражении предшествования. При этом возникают отношения независимого таксиса, реализуемого в сложносочиненном, темпоральном сложноподчиненном предложении или в цепочке предложений. Ср. выражение временной последовательности действий: Rieger hatte unbegrenzte Vollmacht zur Zwangsaushebung erhalten, und unter seinem Kommando kam es während des Jahres 1757 zu drei groβangelegten Menschenjagden(R. Sa-franski, 17); Seitdem das Theaterwesen sich emanzipiert hatte…, waren überall die Theaterphilosophen…an der Arbeit(R. Safranski, 187). В русских соответствиях приведенных примеров таксисные отношения временной последовательности сохраняются, хотя допустима, особенно во втором примере, их интерпретация как отношений совмещения в времени, поскольку в русском языке отсутствуют специальные показатели предшествования. Ср.:
С тех пор как театральное дело эмансипировалось…, за работу принялись теат -ральные философы (перевод наш– О.К.). Зависимый таксис, выражающий сопутствующие временные обстоятельства, имеет в немецком языке ограниченное применение в связи с невысокой частотностью причастных оборотов в самостоятельном употреблении.
Особого внимания в плане сопоставления подходов заслуживает, на наш взгляд, понятие Betrachtzeit.В нашем понимании наличие специальных показателей этого време -ни в высказывании может свидетельствовать о релятивации двоякого рода. С одной сторо-ны, это может быть указание на время рассмотрения в конкретной исторической перспек -тиве, обозначенной датой или наречием, релевантной для определения истинности выска -зывания. Авторы трехтомной«Грамматики немецкого языка» приводят для иллюстрации
этого понятия пример 1812 ist Napoleon Herrscher über fast ganz Europa. Время рассмотре-ния обозначено здесь датой1812, совпадающей со временем события и предшествующей
моменту речи[GDS: 1691].
С другой стороны, на наш взгляд, время рассмотрения может быть сигналом обоб-щения, снятия конкретности, что может осуществляться наречиями типа gewöhnlich, обоб-щенными субъектами типа man, die Leute. И в том, и в другом случаях понятие времени
рассмотрения оказывается продуктивным для разграничения действий, локализованных и
нелокализованных в времени, которое предлагает проводить А.В. Бондарко на русских
глаголах[Бондарко2003: 210-216]. Различия основных типов временной локализованно-сти (конкретных и неконкретных действий) и временной нелокализованности (простой
повторяемости, узуальности и временной обобщенности) реализуются в русском языке за
счет видовых оттенков и средствами контекста[там же и далее]. В немецком языке разли-чение этих смысловых оттенков происходит за счет лексического наполнения высказыва -ния и контекста и категориально обобщается понятием«время рассмотрения». Приведем
один пример:
Im Hausgang begegnete er wieder Mina. Sie strich ihm im Vorbeigehen über den Kopf.
Das tat sie sonstnicht (M. Walser, 41).
Выделенное наречие изменяет время рассмотрения действия последнего предложе -ния относительно первых двух. В первых двух предложениях время рассмотрения совпа-дает с фактическим временем совершения действия и локализуется как прошедшее отно -сительно времени говорения. В последнем предложении наречие sonst придает высказы-ванию обобщающий характер, следствием чего оказывается гораздо более глубокая вре -менная перспектива, охватывающая многочисленные встречи с Миной, при которых она
не гладила мальчика по голове. При этом конкретной локализации во времени последнее
предложение не имеет.
Категория залога
Категория залога рассматривается в современных грамматических теориях как
частный случай диатезы. Основываясь на модели А.А. Холодовича– В.С. Храковского, Р.
Леч пишет: «Как пассивная рассматривается любая предикативная или атрибутивная
конструкция, диатезная структура которой исключает соответствие подлежащего или
главного члена определительного сочетания(на синтаксическом уровне) агенсу(носителю
/ производителю действия, субъекту) на семантическом уровне» [Леч1991: 181]. При этом
изменение логико-прагматической последовательности аргументов считается признаком
архетипического (личного) пассива, который автор, как и многие другие исследователи,
относит к прототипическому, или образцовому[ср., например, Шубик1989: 5]. В непрото-типических пассивных конструкциях происходит изменение перспективы с позиции не
агенса, а патиенса. Последний становится семантически носителем события, выполняя
функцию первого аргумента[ср.: Welke 2002: 268]. Ср.: Man zerbricht die Vase – Die Vase
zerbricht.
Типологизация пассивных конструкций производится исследователями по-разно-му. К. Вельке, рассматривая диатезу как обмен семантическими ролями аргументов, при-ходит к заключению о неадекватности этой концепции и расширяет ее, вводя понятие пер-
спективации событий[Welke 2002: 164]. Он считает, что ролевая конверсия идет рука об
руку с переосмыслением значения действия в значение процесса. Именно это объясняет,
по его мнению, с которым трудно не согласиться, невозможность конверсии безличного
пассива[Welke 2002: 260]. С.А. Шубик рассматривает безличный пассив как особый за-лог, который он называет тотивом, имея в виду, что семантика глагола в таких конструк-циях характеризуется суммарностью, структурной нерасчлененностью [Шубик 1989:
50-51]. Тем самым автор фактически отмечает изменение семантики глагола в безличных
пассивных конструкциях. Развивая эту мысль со своих позиций, К. Вельке, приходит к
выводу о том, что при пассивизации конверсия затрагивает ингерентную семантику глаго-ла[Welke 2002: 260].
А.Л. Зеленецкий и О.В. Новожилова выстраивают несколько иную типологию пас-сивных конструкций в немецком языке. Авторы исходят из двух моментов их системати-зации: субъектности и агентивности. Наиболее частотной является субъектная безаген-тивная конструкция, соответствующая двучленному пассиву типа Der Hund wird geschla-gen [Зеленецкий, Новожилова2003: 106]. Семантику бессубъектных пассивных конструк-ций авторы определяют как комплексную, подчеркивая их моноремность. Структурная
нерасчлененность, о которой пишет С.А. Шубик, распространяется здесь на все высказы-вание. Ср.: Später wurde zu Abend gegessen. Тем не менее, исходная позиция А.Л. Зеленец-кого и О.В. Новожиловой: разграничение синтаксического (субъектность) и семантиче-ского (агентивность) параметров, – позволяет им по-иному оценить безличный пассив. В
самом деле, бессубъектные агентивные конструкции, как пишут авторы, «бесспорно, лич -ны, тогда как бессубъектные безагентивные [конструкции] правильнее характеризовать
как неопределенно-личные» [Зеленецкий, Новожилова2003: 108].Различие эксплициру-ется при одноязычных трансформациях и при переводе на русский язык, ср.:
Im Zimmer wird öfters von den Studenten getanzt –Im Zimmer tanzen öfters Studenten –
В комнате часто танцуют студенты; Im Zimmer wird öfters getanzt –Im Zimmer tanzt
man öfters – В комнате часто танцуют.
Контрастивный анализ пассива в немецком и русском языках выявляет различия
формально-семантического и функционального планов. До недавнего времени считалось,
что в немецком языке образование форм страдательного залога полностью унифицирова-но и происходит с помощью вспомогательного глагола wеrden и причастия II основного
глагола[Крушельницкая1961: 166]. Постепенно, однако, в пассивную парадигму немец-кого языка были включены и другие формы, разрушив миф о ее унифицированности. Пас-сивная морфологическая парадигма интерпретируется сегодня в терминах теории поля.
При этом, на наш взгляд, следует применять не сегментную, а«ростковую» модель поля,
учитывающую«прорастание» все новых средств пассивизации и изменение их соотноше -ния относительно друг друга [ср.: Köller 1983: 20-21]. При этом происходит грамматика-лизация некоторых глаголов с пассивным значением, которые переходят в разряд вспомо -гательных.
Так У. Энгель включает в пассивную парадигму кроме вспомогательного глагола
wеrden такие глаголы как sein, bekommen / erhalten / kriegen иgehören. Расширение пассив-ной парадигмы влечет за собой размежевание семантических оттенков пассивных форм,
которое У. Энгель описывает на основе оппозиций. Инвариантным признаком пассивно-сти он считает ориентированность на событие, характеризуя значение всех вспомогатель-ных глаголов какgeschehensbezogen. Тем самым негласно признается изменение семанти -ки пассивного глагола, поскольку не делается различия между процессом и действием,
признается только их событийный характер.
Далее различие проводится по дифференциальному признаку незавершенностии
законченностисобытия, что выражается терминами im Verlauf befindlich – abgeschlossen.
Эти признаки различают вспомогательные глаголы werden и sein: Die Hütte wird gebaut –
Die Hütte ist gebaut [Engel 1996: 454-456]. Сложность структуры пассивного поля в немец-ком языке находит отражение в том, что незавершенный процесс может быть дополни-
тельно дифференцирован по признакам ориентированности на лицоили на норму.Введе-ние этих признаков позволяет Энгелю различать семантику вспомогательных глаголов
bekommen / erhalten / kriegen, с одной стороны, и глагола gehören, с другой. Ср.: Sie be-kommt den Brief ausgehändigt – Das gehört ihm gesagt [Engel 1996: 457-459].
Последние примеры показывают, что в немецком языке пассивизации может под-вергаться не только агенс, но и адресат. Р. Леч называет возникающие при этом конструк -ции косвенно-пассивными. Он относит к ним сочетание форм вспомогательного глагола
kriegenс причастием II. Ср.: Der Vater kriegt von dem Sohn einen Brief geschrieben [Леч
1991: 200]. В русском языке пассивное значение сохраняет в таких случаях атрибутивное
причастие, тогда как адресат этим значением не затрагивается. Ср.: Отец получил напи-санное сыном письмо. Немецкому пассиву с gehörenсоответствуют в русском языке без-личные конструкции с глаголом следует, ср.: Ему следует сказать об этом.Таким об-разом, косвенно-пассивные конструкции не имеют прямых соответствий в русском языке.
К косвенному пассиву Р. Леч относит и безличные пассивные конструкции, также
не имеющие пассивных аналогов в русском языке, ср.: Es wird geschlafen; Es wird getanzt
[Леч 1991: 200].И тот, и другой факты свидетельствуют о большем распространении пас-сива в немецком языке, что отмечается и другими исследователями [ср. Крушельницкая
1961: 169; Зеленецкий, Новожилова2003: 104]. Среди причин межъязыковых функцио -нальных различий К.Г. Крушельницкая в первую очередь называет большее распростране-ние в немецком языке переходных глаголов, которые, как отмечалось выше, образуют
прототипический пассив. Другие причины большей функциональной нагруженности пас-сива в немецком языке К.Г. Крушельницкая видит в особенностях формальной и актуаль-ной (тема-рематической) организации предложения. В частности, пассив позволяет избе-жать совпадения именительного и винительного падежей или неопределенности деятеля в
активных предложениях с неопределенно-личным местоимением man[Крушельницкая
1961: 169-171]. О большей употребительности пассива в немецком языке говорит и на -личие целого ряда модально-пассивных конструкций типа: Der Text übersetzt sich leicht
(=kann leicht übersetzt wеrden); Der Text lässt sich leicht übersetzen; Der Text ist zu überset-zen; Der Text gehört übersetzt [Леч1991: 200-201].
Функциональные различия между немецким и русским пассивом охватывают, как
справедливо отмечает К.Г. Крушельницкая, сферу стилистики. Ограниченность употреб-ления пассива в русском языке делает залоговые противопоставления стилистически бо -лее значимыми. Сфера их употребления ограничена, в основном, деловой речью. В немец -ком языке, где стилистические различия между активными и пассивными формами не
столь ярко выражены, последние употребляются не только в деловой, но также и в разго -ворной речи, и в художественных текстах[Крушельницкая1961: 171].
Кроме системных пассивных форм в обоих языках существуют неканонические
пассивные конструкции: сочетания функциональных глаголов с косвенными и предлож -ными падежами существительных. Р. Леч отмечает поразительное сходство сравниваемых
языков в системах таких неканонических средств. Это касается, прежде всего, семантики
глаголов, переходящих в класс функциональных. К полным эквивалентам автор относит:
получать– erhalten, находить– finden, наталкиваться– stoβen (auf), терпеть– erleiden,
переживать– erleben и ряд других. В обоих языках широко представлен тип оставаться
нерешенным, без ответа – ungelöst, ohne Antwort bleiben. Для обоих языков характерны
конструкции типа быть, являться предметом, объектом, жертвой, мишенью – Gegen-stand, Objekt, Opfer, Zielscheibe sein . Незначительные различия касаются частотности не-которых функциональных глаголов и употребления отдельных предлогов[Леч1991: 210].
Категория наклонения
Семантическую основу категории наклонения составляет отношение действия к
действительности, его оценка в плане реальности/ нереальности. В индоевропейских язы-ках наклонение является очень важной глагольной категорией, без которой немыслима
полная характеристика глагола. В современных грамматиках наклонение рассматривается
как прагмаграмматическая категория, поскольку отношение высказывания к действитель -ности формируется говорящим/ пишущим.
В немецком и русском языках при выражении категории наклонения проявляется
много сходных черт. Совпадает состав категории, которая представлена трехчленными се -мантико-прагматическими оппозициями: изъявительное– повелительное– сослагательное
наклонения. Различия наблюдаются в формальных парадигмах и в сфере функционирова -ния и касаются, в основном, повелительного и сослагательного наклонений.
Повелительное наклонение, шире представленное в русском языке, составляет
своего рода компенсацию слабого развития в нем сослагательного наклонения. Р. Якобсон
вводит для обозначения повелительности более широкий термин «призывное
наклонение», выделяя в его составе оппозицию собственно повелительного(imperative) и
побудительного наклонений(hortative). В повелительном наклонении призыв к участию в
каком-то действии или событии выдвигается в качестве требования, в то время как побу-дительная форма добавляет к этому требованию элемент увещевания. Побудительная фор-ма выражается с помощью частицы–ка и имеет более разветвленную парадигму по срав-нению с повелительным наклонением. Р. Якобсон описывает парадигму побудительности,
включая в нее: а) отправителя речи (говорящего), б) адресата, в) и отправителя, и адреса-та, г) отправителя и адресатов. Ср. соответственно:
А) напишу-ка, буду-ка писать;
Б) напиши-ка, пиши-ка;
В) напишем-ка, будем-ка писать (или более мягкое давай-ка писать);
Г) напишемте-ка, будем-ка писать (более мягкая формадавайте-ка писать)
[Якобсон 1972: 105]. Подобные формы побудительности в немецком языке отсутствуют.
Характерно, что они охватывают формы, принципиально невозможные и в повелительном
наклонении немецкого языка, а именно обращение к самому себе в первом лице
единственного числа (а) и обращение, включающее отправителя и адресатов, во втором
лице множественного числа(г). Последнее в немецком языке включает только адресатов в
обычной или вежливой форме: schreibt, schreiben Sie.
Таким образом, русское призывное наклонение богаче как по составу форм, так и по их семантике. Оно характеризуется также более широкой сферой употребления. Это касается, в частности, его употребления в бессоюзных условных предложениях русского языка, где оно приобретает повествовательную функцию. В немецком языке в этих случаях оно невозможно. Ср.: Приди он раньше, этого не случилось бы (Wenn er früher gekommen wäre, wäre es nicht dazu gekommen).Р. Якобсон считает, что в таких случаях «говорящий высказывает некоторое противоречащее фактам допущение» [Якобсон 1972: 105-106]. Подобные формы возможны и в потенциально самостоятельном предложении, выражая предположение о том, что некто принужден к действию: Все отдыхают, а он беги[там же: 106]. Соответствующая форма совершенного вида обозначает неожиданное действие: Все отдыхают, а он(ни с того, ни с сего) побеги. От глаголов несовершенного вида в таких случаях употребляется описательная форма с вспомогательным глаголом давай: Все отдыхают, а он (ни с того, ни с сего) давай бежать [там же: 106].
Расширение функциональной сферы повелительного наклонения в русском языке распространяется и на выражение вежливости.
Языковой эталон вежливости, представленный в том или ином языке, опирается на многовековую социокультурную традицию. Особенно наглядно это проявляется на материале сопоставления языковых форм вежливости в различных, порой даже близко -родственных языках. Сопоставление в этом аспекте немецкого и русского языков дает богатую пищу для размышлений.
Небезынтересно сопоставление толкования слова ‘вежливый’ в указанных языках. Словарь С.И. Ожегова объясняет его как ‘соблюдающий правила приличия, учтивый’ [Ожегов1994: 62]. В толковом словаре немецкого языка под редакцией Г. Варига значение прилагательного ‘höflich’ толкуется шире- как‘wohlerzogen, verbindlich, takt-, rücksichtsvoll, zuvorkommend’ [Wahrig 1989: 662], то есть ‘хорошо воспитанный, обяза-тельный, тактичный, учтивый, предупредительный’. Нетрудно заметить, что в языковом сознании русских вежливости отводится гораздо более скромное место, чем у немцев. На это есть свои причины.
В западноевропейских языках эталон вежливости сложился в средние века на основе рыцарской культуры, глубоко проник в языковое сознание народов, а в новое и новейшее время поддерживается развитием демократических форм общения. Основные черты вежливого эталона во многом сохранились до настоящего времени. В русском языковом сознании формы вежливости имеют другую историческую основу. Отсутствие куртуазной культуры вызвало к жизни иные формы общения людей друг с другом. Вежливость понимается скорее как нечто формальное, как этикет и может принимать отрицательные коннотации, например, в словосочетании вежливый отказ или при характеристике персонажей, ср.: неприятно вежливый, холодненький, чистенький и вежливый(М. Горький«Жизнь Клима Самгина», с. 32, 33). Недостаток вежливости восполняется в сознании русских душевностью, наличие которой извиняет и грубость, и многое другое.
Описание феномена вежливости как такового далеко выходило бы за пределы данной работы. В некоторых случаях в этой связи употребляется более узкое понятие, передаваемое выражением ‘konversationelle Höflichkeit’, то есть ‘разговорная вежливость’, под которой понимается учет при взаимодействии в разговоре желаний и потребностей партнера [Langner 1994: 28]. Наша гипотеза состоит в структурировании сферы соответствующего речевого поведения. В лингвистической литературе представлены образцы такого структурирования. Например, Н.И. Формановская приводит структуру значения обобщен-ных языковых единиц, употребляемых в ситуациях приветствия, прощания, знакомства, включая в нее момент речи, актантов, модальность необходимости вступить в контакт со стороны говорящего, речевое действие, его цель и желательную тональность общения [Формановская1982: 49-52]. В работах по логике речевого общения данная сфера описы -вается с помощью максим вежливости, конкретизирующих принцип кооперации Грайса:
1) не будь назойлив; 2) открывай возможности выбора; и 3) будь приветлив [цит. по: Langner 1994: 29]. Первая и третья максимы создают ‘желательную тональность общения’, вторая конкретизирует речевое действие, задавая его модус. Однако в перечисленных максимах отсутствует языковое средство, являющееся, по определению Н.И. Формановской, «первоэлементом речевого этикета» [Формановская 1982: 47] – обращение. Таким образом, в нашей гипотезе вежливое речевое поведение структурируется через: 1) обращения; 2) модус речевого действия и 3) средства создания желательного тона общения, включая оценочные речевые действия. Попытаемся выявить соотношение этих составляющих речевого поведения в сопоставляемых языках. Основной акцент сделаем на модусе речевого действия, который связан с тем, оставляется ли партнеру возможность выбора или ему диктуются условия. Различия европейских и русского языков здесь тоже очень показательны. Об этом свидетельствуют, в частности, многочисленные формы выражения вежливого побуждения к действию, повсеместно распространенные в современном немецком языке и гораздо меньшее количество этих форм в русском языке.
В немецком языке представлена специальная вежливая форма, которая отличается от побудительного обращения к нескольким лицам и включает в качестве обращения местоимение, совпадающее по форме с местоимением 3-го лица множественного числа, ср.: nehmen Sie, kommen Sie. В русском языке вежливая форма совпадает со2 лицом множественного числа и, как правило, усиливается модальным словом пожалуйста, ср.: возьмите, пожалуйста; проходите, пожалуйста.
Различия этим не ограничиваются. В современном немецком языке для выражения вежливого побуждения, как правило, широко используется целый комплекс средств: формы сослагательного наклонения с семантикой потенциальности сочетаются с модальными глаголами со значением возможности и усиливаются почти обязательным добавлением «волшебного слова» пожалуйста. Приведем в качестве примера стандартную фразу, которую (с региональным варьированием) можно услышать в Германии почти повсеместно из уст представителей самых разных слоев населения: Könnten Sie mir bitte sagen, wo die Mozartstrasse ist?
Другими словами, вежливость воспринимается как отсутствие императивности или категоричности высказывания, которое получает модальную окраску потенциальности.
Побуждение к действию имеет при этом завуалированный характер и облекается в форму вопроса. Слово bitte функционально приближено к модальной частице со значением вежливой просьбы. Здесь налицо языковая избыточность: формы выражения вежливости дублируются в одном высказывании трижды.
Носители русской культуры, как правило, не задумываются о том, оставляют ли они партнеру возможность выбора: вполне вежливым здесь считается употребление императивных форм в сочетании со словом пожалуйста:
Скажите, пожалуйста, как пройти к...?
Эти формы могут смягчаться императивными же выражениями: будьте так добры, будьте любезны.
Однако вряд ли можно утверждать, что такие смягчающие формы распространены повсеместно. Скорее они представлены в культуре образованного и даже – еще уже – элитного слоя общества. В свою очередь в русскоязычной культурной среде вряд ли можно представить себе употребление высказывания, соответствующее приведенной выше стандартной фразе из современного немецкого языка: * Могли бы Вы мне пожалуйста сказать, где находится улица Моцарта?
Сопоставление вежливых высказываний показывает, что сфера употребления повелительного наклонения в русском языке несколько шире. Как было упомянуто выше, повелительное наклонение употребляется в русском языке в некоторых других случаях, в которых в немецком языке оно не допустимо, например, вместо сослагательного наклонения для выражения долженствования или уступки. Ср.: А он возьми да и скажи…; Не имей он друзей, совсем пропал бы; Будь он хоть семи пядей во лбу, и то не справился бы с этим.
Семантическая транспозиция русского повелительного наклонения объясняется, возможно, тем, что из всех глагольных форм в русском языке императив ближе всего к неосложненной глагольной основе и представляет собой самую общую немаркированную форму глагола. В немецком языке одна из причин ограниченного употребления императива кроется в том, что он не образует двусоставного предложения, который является здесь основным структурным типом предложения.
Значительные типологические различия наблюдаются также при сопоставлении парадигм, семантики и функционирования сослагательного наклонения. Парадигма временных форм немецкого конъюнктива еще более контрастирует с парадигмой русского сослагательного наклонения, чем это наблюдается при сопоставлении времен индикатива.
Это объясняется двумя причинами. С одной стороны, немецкий конъюнктив не только сохраняет все шесть времен, присущих индикативу, но и«подкрепляется» двумя синонимичными формами кондиционалиса, что расширяет его парадигму до восьми форм. С другой стороны, русское сослагательное наклонение претерпевает редукцию темпоральной парадигмы сравнительно с индикативом и употребляется в одной единственной форме прошедшего времени с частицей бы. Временные значения создаются в русском языке
только лексическим способом. Тем самым темпоральную семантику русского сослагательного наклонения можно охарактеризовать как недифференцированную, тогда как немецкий конъюнктив обладает в сфере выражения времени семантически значимыми различиями, которые связаны с его функционированием. Не останавливаясь на правилах употребления конъюнктива, которые можно найти в грамматиках немецкого языка, перейдем к типологическим различиям.
Уникалию немецкого языка относительно русского составляет употребление конъ-юнктива в косвенной речи. В этой связи А.Л. Зеленецкий / О.В. Новожилова развивают введенное Р. Якобсоном понятие «категория засвидетельствованности», основным средством выражения которой является косвенная речь [Зеленецкий, Новожилова2003: 83-88].
Категория засвидетельствованности имеет эксплицитное выражение в болгарском языке и позволяет сообщить о событии, основываясь на сообщении другого лица, снах, догадках,
на собственном прошлом опыте. Эта категория позволяет выразить, что некто был свидетелем чего-либо[Якобсон1972: 101]. На наш взгляд, семиотика косвенности предполагает нечто другое, а именно то, что чье-то мнение, переживание, оценка и под. включаются в основное высказывание по типу интертекста [Гундарева, Кострова2005: 4]. В немецком языке этот интертекст маркируется вводящим союзом и специальным наклонением – конъюнктивом, где он не имеет значения сослагательности, а рассматривается как «сигнал релятивации» [Glinz 1994: 445]. Г. Глинц характеризует употребление конъюнктива в косвенной речи как универсальную возможность релятивировать содержание пропозиции, представить его как нечто, услышанное от других, или как собственное мнение, которое к моменту произнесения высказывания могло измениться [там же]. В некоторых случаях последующий контекст содержит прямое указание на такое изменение. Ср.: In den ersten Monaten seines Wirkens äuβerte Schiller mehrmals die Auffassung, das Mannheimer Theater sei das zur Zeit beste in Deutschland. Nachdem er einigen Ärger mit den Schauspielern, dem Publikum und der Spielplangestaltung erleben musste, revidierteer sein Ur-teil[R. Safranski, 186].
В других случаях глагол, вводящий косвенную речь, прямо указывает на отстранение, подчеркивая демонстративность действия придаточного предложения, ср.: Helmut zeigte ihr, dass er staune [M. Walser, 40]. В любом случае подлежащее предложения, вводящего косвенную речь, обозначает (прямо или метонимически) лицо, которому приписывается релятивация высказывания.
Обозначаемое им имя выполняет функцию «опосредующего лица» [Гундарева, Кострова 2005: 64]. Ср.: Manche Stammgäste behaupteten, dass er…den Frauen gefalle[M. Walser: 14]; … aber Johann glaubte, dass er dem Vater näher sei [ebd., 41]. Это дает возможность выстраивать целые цепочки высказываний, показывая их зависимость от одной вводящей пропозиции.
В русском языке маркировка косвенности происходит, как правило, только с помощью союза, вводящего придаточное объектное, поэтому при переводе на русский язык оттенки релятивации будут утрачены. В русском языке релятивация выражается частицами якобы, мол, де, передавая оттенок отчужденности говорящего от содержания передаваемого высказывания другого лица. Степень отчуждения при этом, на наш взгляд, гораздо более сильная, чем в немецком языке, а употребляются эти частицы сравнительно редко, придавая высказыванию к тому же разговорный характер. В этом состоит значительное типологическое различие сравниваемых языков.
Вместе с тем, Г. Глинц отмечает как нормальное явление употребление индикатива при передаче косвенной речи, особенно если она содержит придаточное объектное, подчеркивая, что такая релятивация возможна, но вовсе не обязательна [там же: 450 f.]. Об этом свидетельствуют многочисленные случаи употребления индикатива даже при бессоюзном употреблении придаточных объектных. Ср.: Wahrscheinlich wusste sie nicht, dass Groβvater das Haus gezeichnet und gebaut hatte [M. Walser, 38]; Aber er wusste, Josef war mit dem Rad des Vaters nach Hemigkof en gefahren [ebd., 48].
В подобных случаях происходит выравнивание нормы употребления с другими европейскими языками. Высказывание утрачивает грамматическую избыточность, которую придает ему употребление конъюнктива. Особенно частотны такие высказывания в устной разговорной речи и ее моделировании в художественной прозе. Ср.: Weiβt du, dass sie krank ist? [Böll, 101]; Kirsch, du bürgst mir dafür, dass der Zische nicht aus der Stube geht[Noll, 263].
Проблема авторства речи особенно остро стоит в прессе, где журналисты часто прибегают к непрямому цитированию чужих мнений, недвусмысленно отмежевываясь от
них, не эксплицируя собственную позицию. Важная роль отводится при этом употреблению конъюнктива. Пробный анализ немецких газетных текстов аналитического характера показал, что его основной функцией является здесь обозначение интертекстуальной косвенности. По данным Р.А. Лекомцевой, частотность конъюнктива, используемого для обозначения косвенности, в газетном стиле почти в два раза превышает его употребление в потенциально-ирреальном значении. В процентном отношении это выражается так: конъюнктив в косвенной речи составляет 63 % всех употреблений, конъюнктив в потенциально-ирреальном значении – 37 % [Лекомцева 2004: 91]. Из временных форм конъюнктива наиболее частотной является презенс [там же: 65], дающий возможность однозначно переадресовать высказывание другому лицу. Ср.: Mietfreies Wohnen sei die beste Altersversorgung, sagte der Landesdirektor (F.A.Z., 2002:82); Claudia sagte, Stoiber könne sich jetzt nicht „wegducken“(F.A.Z., 2000:51).
Тем не менее, и в публицистическом стиле примерно в22% случаев употребляется индикатив[Лекомцева2004: 65], что можно расценивать как тенденцию к потере маркированности, которая представляет собой универсальный диахронический закон.
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 1030; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!