В Москве посткоммунистической

 

 

В первый день Писатель решил навестить памятные и исторические места, начав с Красной площади. Философ предложил найти ему сопровождающего, но он отказался: такую встречу с Москвой надо пережить в одиночку. Он старательна подготовился к ней: тщательно выбрился, вымыл волосы, чтобы они были пушистее, отгладил брюки, надел выходной пиджак, надел галстук, что делал в исключительных случаях, начистил до блеска ботинки, что делал еще реже.

Философ решил поехать в деревню, кое-что отвезти жене и привезти овощи — они там намного дешевле. Как после Гражданской войны, подумал Писатель, глядя на Философа, выглядевшего как мешочник из далекого прошлого. Ветеран войны, человек с пятидесятилетним трудовым стажем, заслуженный профессор! Боже, и это — Россия конца 20 века, совершившая неслыханное историческое чудо!

Выйдя на улицу, Писатель внимательнее, чем накануне, осмотрелся вокруг. Жилой район, раньше считавшийся одним из самых благоустроенных в Москве, теперь производил впечатление мусорной свалки. Деревьев почти не осталось. Кое-где виднелись клочки грязной и замусоренной травы. Незасыпанные ямы. Битые бутылки. Обломки старой мебели. Какие-то заржавелые металлические предметы. Среди них валялась собака, по всей вероятности — мертвая. Неподалеку два забулдыги пили что-то прямо из горлышка бутылки. Торопливо передвигались озабоченные женщины с сумками. Именно передвигались — писатель не смог подобрать более подходящее название для способа передвижения москвичек: слегка сгорбившись, на полусогнутых конечностях, полубегом, расставив руки в стороны наподобие пингвинов. Весь двор был забит автомобилями самых различных марок, в основном — западных и даже японских. Такого раньше не было. Прогресс! Машины имели такой вид, что их нагромождение напомнило Писателю автомобильную свалку в Америке.

Перед станцией метро вся площадь была заставлена киосками, ларьками и лотками, в которых продавались алкогольные напитки, одежда, обувь, сувениры, овощи, фрукты, цветы, книги, газеты. Около газетных и книжных лотков Писатель задержался. Он знал о том, что в России теперь выходят десятки газет и издаются книги, какие раньше были запрещены. Но увидев все это своими глазами, Писатель впервые за все время после 1985 года физически ощутил, что, в России — не кошмарный сон и не временный зигзаг, а беспощадная реальность, причем — пришедшая надолго и всерьез.

В метро он прошел так, как советовал Философ. Народу в вагонах было немного — час пик прошел. Большинство пассажиров читало газеты и книги, как это было и в те далекие, безвозвратно ушедшие в прошлое годы. Писатель приглядывался к людям. Сравнительно хорошо одеты. Никаких следов бедности. Много красивых молодых людей. Особенно девушки. Это его особенно поразило. Такое количество красивых молодых женщин он не видел даже в Голливуде. Много людей с умными, интеллигентными лицами. Никаких «новых русских», о которых писали западные и российские газеты, он не увидел. Очевидно, они не ездят в метро и это не их время. При виде этих людей Писатель вдруг почувствовал себя таким же, как они, как будто не прошло этих пятнадцати лет, как будто он очнулся от какого-то сновидения по пути на привычную работу.

По выходе из метро он увидел то же самое, что и перед входом. Киоски с алкогольными напитками и какими-то мелкими ненужностями («сувенирами»). Лотки с книгами и газетами. Множество толкущихся и снующих туда сюда людей самого различного вида. Такие толкучки он видел в странах бывшего Третьего Мира. Теперь это выражение не употребляют, так как Второго Мира уже нет, он стал чем-то похуже Третьего. Пожилые люди продавали всякую мелочь — бутылки с какими-то напитками, мужские носки, детскую обувь, мужские рубашки и все такое прочее явно заграничного происхождения. У лотков с южными фруктами стояли и прохаживались молодые люди «кавказской национальности», как теперь тут выражаются. Здоровые, сытые, самоуверенные, одетые во все западное. И сколько их тут!

Раньше такое можно было видеть только на некоторых рынках и не в таком количестве. И не с таким видом завоевателей. Даже в центре города все выглядело запущенным, обветшалым, разрушающимся. Круглый бассейн ликвидировали. Но храм строить не начали. Да и вряд ли начнут — на это нужны колоссальные деньги, больше, чем на Дворец Советов, который собирались строить при Сталине. А где их взять? Так что разговоры о том, что возрождение России надо начинать с восстановления Храма Христа Спасителя, суть лишь демагогия претендентов на пост президента.

У него защемило сердце, когда он проходил мимо здания библиотеки, которая раньше называлась именем Ленина, и пересекал бывший Калининский проспект. В рамках Садового кольца всем улицам и площадям «вернули их исторические наименования». Как будто семьдесят лет советского периода не были русской историей! Нет, тут не было никакого восстановления некой исторической правды и справедливости. Тут совершена новая чудовищная несправедливость и создана новая беспрецедентная ложь. Переименование советских названий означало стремление вообще стереть из памяти русских самый великий период их истории.

Вот она, главная площадь планеты, как внушали им в годы детства и юности. Его охватило необыкновенное волнение, какого он не испытывал много десятков лет. Хотя он из прессы и телевидения хорошо знал обо всем, что происходило в России с Лениным и Мавзолеем, он остолбенел, увидев закрытый Мавзолей и отсутствие очереди к нему. В своей первой злополучной книге он писал, что, как только прекратится очередь к ленинскому Мавзолею, коммунизм в России прекратит существование. И вот это на самом деле свершилось! Свершилось самое трагическое и непоправимое событие в истории человечества: общими усилиями друзей и врагов убили самую светлую мечту и надежду всех униженных, обездоленных, несчастных людей на планете на всю последующую историю. Мировое Зло одержало окончательную победу. И при этом оно сумело создать противостоявшей ему силе репутацию Империи Зла.

В прошлом году он слушал выступление директора Института Мозга по телевидению. Этот прохвост перестроечного периода сделал в свое время карьеру как типичный советский прохвост. Теперь же, копаясь в мозгу Ленина, он сделал «научный» вывод, будто Ленин вовсе не был гением, — вывод вполне в духе антикоммунистической истерии. Писатель на своем веку повидал немало холуев и хамелеонов всякого сорта. Но то, что породила Россия посткоммунистического периода в этом отношении, не имеет равного в истории. Причем если в коммунистический период люди холуйствовали якобы по принуждению, то теперь они это делают добровольно, по велению души. Так можно ли все негативные явления советского периода относить за счет коммунизма?! А не имеют ли многие из них источники в самой натуре русских людей?! Все народы поставляли в сокровищницу человеческой истории своих выдающихся представителей. Мы, русские, поставили в нее гигантов государственного идиотизма, предательства, холуйства, двурушничества, лживости, хамелеонства. Мы превзошли в этом все народы и вознеслись на недосягаемую высоту.

Семьдесят лет назад Сталин произнес здесь клятву на похоронах Ленина. Прав был Сергей Есенин, говоря: «Лицом к лицу — лица не разглядеть, большое видится на расстояньи». Клятва Сталина, если глядеть на нее с расстояния в семьдесят лет, обнаруживает себя как один из самых потрясающих документов истории. Он сдержал свою клятву, сдержал вопреки всему и всем. И благодаря этому страна выжила, поднялась, превратилась в великий феномен человечества. Отступление от принципов этой великой клятвы привело к катастрофе 1985–1993 годов.

Сталин сделал для Ленина больше, чем любой преемник высшей власти для своего предшественника. Он увидел в Ленине больше того, что видел в себе сам Ленин и представители «ленинской гвардии», — он увидел в нем великую историческую эпоху, внес в начатое Лениным дело свою несгибаемую веру и волю, свой поразительный гений политического стратега. Он возвеличил Ленина до уровня Бога, ибо сам ощущал себя Богом. Без Сталина не было бы Ленина в не меньшей мере, чем без Ленина — Сталина. Они суть одна личность. Решение вынести останки Сталина из Мавзолея было несправедливостью по отношению к нему. И ошибкой. Первой ошибкой эпохального масштаба. Это был первый шаг к гибели. Но кто тогда понимал это?! Впрочем, кое-кто понимал. Однажды в библиотеке имени Ленина, в профессорском зале, Писатель стоял в толпе читателей, беседовавших с Молотовым (он регулярно работал там, писал мемуары). Молотов тогда сказал, что та форма, в какой произведена десталинизация режима, была грубой ошибкой. Ошибкой было и вынесение праха Сталина из Мавзолея — Ленин так же немыслим без Сталина, как и Сталин без Ленина. И вообще, с хрущевизма началось, по словам Молотова, предательство дела коммунизма. Собравшиеся вокруг Молотова люди посмеялись над словами «недобитого культиста». Посмеялся и он, Писатель. Как жаль, что нельзя исправить эту ошибку и извиниться перед ним!

Незадолго до поездки в Москву Писатель участвовал в дискуссии о Сталине. Дискуссию устроило издательство, выпустившее книгу о Сталине бывшего ярого марксиста-ленинца, а ныне столь же ярого антикоммуниста. И в чем только этот перевертыш не обвинял Сталина! Оппонент Писателя превозносил книгу. Писатель сказал в ответ следующее. Вы, дамы и господа, по пути на эту дискуссию видели, очевидно, груды обломков и мусора от разрушенного дома поблизости. Скажите, можете ли вы построить из этих обломков и этого мусора небоскреб? В зале засмеялись. Нет, конечно, продолжил Писатель. Так что же вы предъявляете претензии Сталину за плохо построенное коммунистическое общество в России, глядя на тот период много лет спустя и с позиции благополучного Запада?! Сталин и его соратники пытались строить небоскреб коммунизма из плохого строительного материала, из обломков и мусора, доставшихся от прошлой русской истории. Удивляться надо не тому, что у них что-то не получилось и что они кому-то причинили зло, а тому, что у них многое получилось, несмотря ни на что, и что они принесли благо сотням миллионов людей. Писателю бурно аплодировали. После дискуссии к нему подходили молодые люди (молодые!) и благодарили за то, что он сказал.

Он прошел за Мавзолей, к могиле Сталина. На ней лежали свежие цветы. Он пожалел, что не купил цветы, надо было положить букет к Мавзолею Ленина и на могилу Сталина. Впрочем, он еще успеет это сделать. Покидая Москву, он зайдет сюда еще раз попрощаться с эпохой и со всем плохим и хорошим, что в ней было. С его эпохой!

Он вышел на площадь, которая раньше называлась именем Свердлова. Прошел до площади, которая раньше называлась именем Дзержинского. Памятника Дзержинскому не было — Писатель по телевидению видел, как сносили его под улюлюканье толпы. Сносили как символ террора и вообще некоего коммунистического зла. Карлики контрреволюции неспособны отнестись к великанам революции как к историческому явлению. Они должны унизить, опошлить и очернить их, чтобы самим казаться революционерами и великанами.

То, что произошло после 1985 года в России, называют «второй революцией». Пусть революция! Но какая?! Сравним хотя бы тех, кого свергают с пьедесталов, с теми, кто свергает! Кто были первые? Выходцы из низов, рабочие, профессиональные революционеры, прошедшие тюрьмы, каторгу, ссылку, подполье, изгнание. И как они жили?! В тридцать три года от туберкулеза умирает Свердлов, молодыми от болезней умирают Дзержинский, Куйбышев, Фрунзе и многие другие. Сколько их погибло в тюрьмах, на виселицах, на фронтах Гражданской войны! А вторые? Генеральный Секретарь ЦК КПСС, члены Политбюро и ЦК, министры, генералы, академики и т.п. Ни у кого волос с головы не упал. А по части ограбления народа они в десятки раз превзошли тех, кого в этом демагогически обвиняли. Тот же Дзержинский для страны и для народа принес добра неизмеримо больше, чем все его разоблачители и свергатели вместе взятые. О чем говорит хотя бы один этот штрих?!

Писатель вышел на Старую площадь, где находилось здание, в котором размещался ЦК КПСС. Сразу после провала «путча», 23 августа 1991 года Ельцин, подписал указ о приостановлении деятельности КПСС на территории Российской Федерации. В тот же день Горбачев, считавшийся Генеральным Секретарем ЦК КПСС, дал согласие на то, чтобы опечатать здание ЦК, сложил с себя обязанности Генсека партии и предложил ЦК самораспуститься. Сотрудники аппарата ЦК послушно покинули здание под улюлюканье толпы. Из многих миллионов членов партии ни один не пришел на защиту своего руководящего органа. Величайшая в истории человечества партия позорный образом прекратила существование.

Писатель вдруг подумал, что ведь и его доля вины есть в этом самом трагичном в истории России событии. Он вспомнил, как в самом начале эмиграции он, одержимый манией правдивого описания коммунизма, пытался просвещать западных людей на этот счет. Однажды он сделал доклад на тему о силе и слабости советского общественного устройства. Ему задали вопрос, где в этом устройстве находится самое уязвимое место. Он ответил, что оно находится в аппарате ЦК КПСС и даже в персоне Генерального Секретаря. Достаточно провести на этот пост своего, прозападного человека, как он развалит всю партию, что приведет к распаду всей системы власти и управления, а распад последней приведет к распаду всей страны. Он тогда был уверен, что появление такого человека во главе КПСС исключено, и что его слушатели воспримут его слова как шутку. Через несколько лет он понял, что на Западе нашлись люди, которые отнеслись к его «шутке» серьезно. Конечно, эти люди и сами могли додуматься до этого. Тем не менее его мнение сыграло какую-то роль.

В 1979 году у него была встреча с одним из ведущих западных политиков, на которого книга Писателя произвела очень сильное впечатление. Если аппарат КПСС есть часть государственной власти, если партийные организации не объединяются в целое без аппарата, если марксизм не есть нечто органичное русскому народу, — говорил тот Политик, то почему русские вообще не откажутся от КПСС и от марксизма? Каждый фактор по отдельности, ответил ему Писатель, кажется не необходимым, заменимым другим или вообще излишним. Но не таков весь комплекс факторов в целом. Партийный аппарат, первичные партийные организации, марксизм-ленинизм и идеологический механизм образуют единое целое. Причем это целое бесчисленными нитями попутано со всей системой власти и социальной организацией масс населения. Стоит начать какие-то мало-мальски значительные перемены, как начнется кризис партийного руководства, который перерастет в кризис всей системы государственности. Политик спросил, понимают ли это высшие руководители партии и страны. Писатель сказал, что это — азбука советского руководства, что не может быть, чтобы не понимали. И если что-то в этом направлении и возможно, то это только на уровне диверсии. И вот диверсия огромного масштаба случилась.

Почти все улицы, по которым шел Писатель, были переименованы. Он пережил две оргии переименований, соответствующие двум революциям. Та, первая, вызывала у него протест лишь комическими крайностями. Он воспринимал как нечто вполне естественное переименование Петербурга в Ленинград, Царицына — в Сталинград, Вятки — в Киров и т.д. Насмешки вызывало непомерно большое число городов, улиц, предприятий, организаций и т.п., носивших имена деятелей коммунистического движения, революции, Гражданской войны, а также живых деятелей партии и правительства, канонизированных представителей культуры, героев труда. Одна из первых книг Писателя начиналась с высмеивания этого уродливого явления советской реальности. Но теперешняя оргия переименований не имела ничего общего с исправлением «перегибов» прошлого и восстановлением некоей исторической справедливости. Это был элемент злобной и мстительной контрреволюции. Дело вовсе не в том, что Писателю было жаль старых (советских) наименований — ему их было совсем не жаль, — а в том социально-политическом и идеологическом контексте, в каком это происходило.

К этому присоединился подчеркнуто националистический оттенок оргии переименований. Писатель принадлежал к поколению русских людей, воспитанных в духе интернационализма. Для него любой примитивный и злобный национализм был невыносим. Конечно, в советский период очень многое было названо нерусскими именами. Но его это не унижало и не возмущало. Он хорошо знал качества своих соплеменников, русских. Он видел решение проблемы национальной справедливости не в каких-то социально-политических санкциях в отношении различных народов, а в более активном участии русских в индивидуальном соревновании за успех в той новой, наднациональной человеческой общности, которая стремительно складывалась в русских городах, в Москве в первую очередь, — в Московии.

Вот эта улочка когда-то называлась именем революционера. А как теперь? Нет, лучше не читать этих новых и, вместе с тем, оскорбительно старых названий! Вот тут был Дом пионеров, одно из чудес нового социального строя, когда-то превозносимого во всем мире и за это чудо, а теперь проклинаемого за то же самое чудо, только оклеветанное и разрушенное. Повторится ли когда-нибудь в мире нечто подобное? Вряд ли. Чудеса бывают только один раз.

Повсюду — на крышах домов, в витринах магазинов, на заборах, на стенах домов и на специальных щитах — писателю нагло и вызывающе лезли в глаза рекламы и вывески западных фирм и товаров на английском и на русском языке с западными словами, заполонившими русский язык. Сновали люди, в одежде которых было что-нибудь западное, а молодежь вообще выглядела так, как в любом западном городе, причем — в подчеркнуто западном виде. Поражало обилие по-русски красивых девушек и молодых женщин. Но, приглядевшись к ним, Писатель стал замечать, что и их уже коснулась эпидемия западнизма.

В 1942 году Писатель принимал участие в долговременной десантной операции на оккупированной немцами территории. Теперь он испытывал то же ощущение оккупированной врагами русской земли. Только тогда было ясно, кто враг и где враг. И где-то оставалась недосягаемая для врага Москва, готовая до последней капли крови сражаться вместе с народом против врага. И была уверенность в том, что рано или поздно мы победим. А теперь Москва была оккупирована врагами. Москва без боя капитулировала перед врагом, который не рассчитывал на такой щедрый дар со стороны русских. Москва предала Россию и русский народ. Москвичи во главе с руководителями партии и государства стали власовцами Холодной войны. И враг теперь был другой. Он был повсюду и, вместе с тем, незрим. Он как бы растворился во всех людях. Тогда, в ту войну, враг глубоко проник на территорию России. И мы его прогнали туда, откуда он пришел. Теперь враг проник глубоко в души людей. Враг оккупировал души россиян. Бороться против него некому и негде.

Он вышел на площадь, которая раньше называлась площадью Космонавтов, а теперь переименована в Екатерининскую. Боже, чем же космонавты помешали новому режиму?! Заставь дурака Богу молиться, он рад лоб расшибить. Двадцать лет назад на площади был сооружен стационарный лозунг «Да, здравствует коммунизм — светлое будущее всего человечества!», вдохновивший Писателя на сатирическую книгу о советском обществе. К удивлению Писателя, лозунг сохранился. Лишь слово «коммунизм» было в лесах. Неужели лозунг решили отремонтировать?! Писатель сказал об этом Философу, когда вернулся домой.

Ф: Что ты! Это не ремонт, а перестройка! Сначала лозунг хотели снести. Потом решили сохранить, заменив слово «коммунизм» на слово «капитализм». Даже не все слово, а лишь буквы «оммун» заменить на «апитал». А когда начали переделывать, оказалось, что в слове «капитализм» на одну букву больше, чем в слове «коммунизм». А из-за одной лишней буквы пришлось бы переделывать всю первую часть лозунга. Так вот и живем с не разрушенным до конца коммунизмом и не достроенным даже до первой стадии капитализмом. Вот тебе символ нашей эпохи! Сюжет для новой книги.

П: Сюжет действительно хорош. И реалистичен: в России и такое возможно, что переход к западной социальной системе может сорваться всего из-за одной буквы. Но мне теперь не до смеха.

 

С чего начинать

 

 

Ф: Представь себе, у нас тут на полном серьезе обсуждают проблему: с чего начинать возрождение России — с восстановления Храма Христа Спасителя, переделки лозунга или со строительства Статуи Свободы. Любой из этих вариантов стоит огромных денег. В стране более 80 процентов населения живет на уровне нищеты, а они носятся с идиотскими планами! Начали переделывать лозунг. Разворовали деньги. Бросили. Статую Свободы хотели заказать в США. Почему сорвалось — не знаю. Теперь носятся с Храмом. Хотят деньги по всей России собирать. А чего стоят эти деньги?! И кто даст?!

П: Теперь строить храмы — значит еще глубже погружаться в трясину деградации.

Ф: А с чего ты предложил бы начать возрождение России? Не с восстановления же Лозунга!

П: Это было бы не самое глупое начало. Вся наша советская история начиналась с лозунгов. А ты что предлагаешь?

Ф: Пустить все на самотек. Махнуть на все рукой. Растить картошку, как делает моя жена, чтобы не подохнуть с голоду. И пусть все само собой приходит в обычное для русских состояние. Ты будешь смеяться, но я вижу главную надежду в том, что мы все делаем халтурно. Халтурно коммунизм построили и благодаря этому в нем мало-мальски терпимо жили. И так же халтурно ломаем его. Помяни мое слово, мы так и не доломаем его до конца. На полдороги остановимся.

П: Что же, это тоже выход. Сажать картошку и жрать ее вместе с ботвой. И так триста лет. За эти года нынешние «татаро-монголы» сами разложатся, выродятся, ослабнут. И тоже начнут жрать картошку. Вот тогда мы и воспрянем.

Ф: Думаешь, ракеты лучше? Ракетами сыт не будешь.

П: Но и на картошке долго не проживешь. Как говорил Клаузевиц: если страна не будет кормить своих солдат, ей придется кормить солдат завоевателей.

Ф: Опять историческая миссия?! Наш народ на это больше не пойдет!

П: А кто и когда спрашивал согласие нашего народа на историческую миссию?! Его заставляли ее выполнять. И реформаторы сначала хотели его подстегнуть на историческую миссию — подняться на уровень передовых стран Запада. Только это оказалась совсем не миссия. Миссия — это когда впереди и новые пути эволюции. А тут — и не впереди, и не новое.

Ф: Так что же, может быть, совсем без миссии-то лучше?!

П: Кому как. Для русских это — потеря цели и смысла бытия. Наша судьба сложилась так, что мы были поставлены перед выбором: либо великая историческая миссия, либо историческое небытие. Миссия для нас стала необходимостью выживания вообще. Без нее мы обречены на исчезновение с арены истории. Западные стратеги Холодной войны понимали это. Советских предателей во главе с Горбачевым превозносили на Западе прежде всего за отказ от исторической миссии.

Ф: Значит, начинать надо все-таки с Лозунга?!

П: Что начинать?! Лежать на смертном одре и думать о начале жизни?! Это тоже наша национальная черта. Надо думать о достойном конце, а не о каком-то начале.

Ф: Как ты его себе представляешь?

П: В безвыходных ситуациях настоящие люди всегда находили один выход: бросить все житейские хлопоты, встать во весь рост и...

Ф: На автоматы и пулеметы?!

П: На что угодно. Будущего для нас все равно нет и не будет. Мы уже прошлое. Оклеветанное, забытое, растоптанное. Так если уж прошлое, то героическое своей последней минутой.

Ф: Пусть твой «Русский эксперимент» и будет таким — «во весь рост на автоматы и пулеметы».

П: Эти «автоматы» и «пулеметы» строчат здесь, в России. И кто знает, может быть, правящие силы застрочат без кавычек. Я думаю, что правящие силы уже решили, с чего они начнут: с пробы возможностей власти.

Ф: Что ты имеешь в виду?

 

Тоска по сильной власти

 

 

П: Ты говорил, что большинство интеллигенции мечтает о сильной власти. Об авторитарном режиме, как пишут в газетах, боясь слова «тоталитаризм».

Ф: Не только интеллигенция. Я думаю — большинство населения, не вовлеченного в сферу преступности.

П: Вот именно. Только каков процент таких невовлеченных и каково их влияние на ход дел? Ладно, оставим эту мелочь. Поставим вопрос: а что такое сильная власть? И на какой срок — как временная чрезвычайная мера или устойчивое, постоянное, нормальное состояние общества?

Ф: Одни считают, что это — временная мера, другие — что Россия обречена на это навечно.

П: Если оценить положение в стране трезво, то тут любая попытка такой власти, если она удастся, будет надолго. Но вот удастся ли она?

Ф: А что может этому помешать?! Верховный Совет? Его наверняка скоро разгонят. Массы населения не будут его защищать. Вместо него придумают какую-нибудь липу в солженицынском духе. Это наверняка будет лишь прикрытие «сильной власти» президента.

П: Внешне — да. Но не по существу.

Ф: Почему ты так думаешь?

П: Возьмем за образец сталинскую власть.

Ф: Почему сталинскую?! А Пиночет?!

П: Я бывал в Чили. С Пиночетом лично знаком. Это не сильная власть. Ее лишь в западной пропаганде так изобразили. Не нравится образец Сталина, возьмем Наполеона. Или Гитлера.

Ф: Но они не были долговременными!

П: По причинам внешнего, а не внутреннего характера. Их просто раздавили превосходящими силами. Ладно, рассмотрим проблему в абстрактном виде. Что нужно для устойчивой, постоянной сильной власти? Во-первых, держать в страхе население, причем — постоянно. Создать репрессивные силы. Сажать, расстреливать. И не одного-двух, а много. Во-вторых, систематически улучшать условия жизни широких слоев населения, заручившись тем самым их поддержкой. И в-третьих, возвыситься над всеми слоями общества, проводя политику сглаживания крайностей в материальном и социальном отношении, стать «отцом» нации. Как ты думаешь, возможно такое в нынешней России?

Ф: Если принять те условия, о которых ты говорил, невозможно. Но разве без них сильная власть невозможна?!

П: На словах все возможно. А ты попробуй на деле! Сильная власть — не просто уважаемая населением и хорошо работающая система управления. Имеется в виду нечто иное, а именно — единая власть, осуществляющая насилие недемократическими и неэкономическими методами. А тут есть свои объективные законы. И их опытным путем уже открыли люди, действовавшие под руководством Ленина и Сталина. Других законов просто нет в природе. Теоретики теперь могут лишь описать их. Кто лучше, кто хуже, но объект их описания навеки останется тем же.

Ф: Такую концепцию у нас сейчас никто не примет. И не допустят.

П: Вижу. Теперь допустят лишь то, что будет выглядеть как оправдание складывающейся власти. Еще худший сорт идеологии, чем раньше.

Ф: Мы все чувствуем, что прошляпили что-то такое, что было для нас даром судьбы. Но боимся в этом признаться. И нашу тоску по утерянному прошлому глушим, очерняя прошлое, и в завуалированной форме строим проекты возвращения того же прошлого.

П: Можно обмануть друг друга, себя, массы. Но не обманешь законы истории — они нам мстят. Мы боимся их признать и порем всякую чушь. И получаем в реальности такую же чушь.

Ф: Считаешь ли ты брежневскую власть сильной?

П: Она была не такой сильной, как сталинская. Все условия сильной власти, о которых я говорил, уже были основательно нарушены. Но к этому времени в стране развились условия, которые компенсировали ослабление власти в этом смысле, так что власть могла нормально работать, не будучи сильной.

Ф: И это ослаблению власти послужило одним из условий назревания катастрофы?

П: Думаю, что условием очень важным, поскольку компенсирующие слабость власти факторы оказались недостаточно эффективными.

Ф: Что это за факторы?

П: Система воспитания и образования, организация жизни деловых коллективов, административно-бюрократическая рутина, пресса, общественное мнение, система правосудия и т.д. Одним словом, все прочие элементы общественного целого. А они сами впадали в кризисное состояние.

 

Исповедь

 

 

П: Для меня этот приезд в Россию — нечто вроде исповеди. Так что я с тобой буду предельно откровенен.

Ф: Ты всегда был таким!

П: По принципиальной установке — да. Но я не всегда был таким по моему самосознанию. Я же за эти пятнадцать лет изменился!

Ф: В чем?

П: В понимании реальности и в оценке своего поведения. Ведь это же факт, что я был критически настроен к нашему, советскому обществу.

Ф: А кто из нас не был таким?!

П: Я принимал достоинства нашего общества за нечто само собой разумеющееся и акцентировал внимание на его недостатках.

Ф: И мы все были такими.

П: Я испытал на себе влияние западной и диссидентской пропаганды.

Ф: А кто не испытал?!

П: Да. Но тут есть одно существенное отличие от прочих. Я претендовал на научное понимание реальности и стремился к нему. Я написал книгу с такой претензией.

Ф: И она отвечала этой претензии!

П: Смотря с какой точки зрения. То, что ее отвергли у нас, — это понятно. Но ведь она имела большой успех на Западе. Почему? Ты думаешь, благодаря научности? Так ведь те, кто претендовал на научность, отнеслись к ней враждебно. Дело в том, что в ней сказались и даже вышли на первый план мои умонастроения тех лет, а они были в духе установок наших врагов.

Ф: Это — не твоя вина.

П: Не надо меня утешать. Дело не в том, что я был, несмотря ни на что, и остался психологическим коммунистом. Я, поддавшись обстоятельствам, сделал нечто такое, что противоречило глубоким основам моей личности, моего «я».

Ф: Понимаю. Теперь многие представители нашего поколения могли бы сказать то же самое.

П: Но не сказали. И не могли сказать потому, что у них не было такого жизненного опыта и «поворота мозгов», какой для этого был нужен, но какой волею судьбы оказался у меня. Лишь в эмиграции у меня изменилась ориентация внимания настолько, что я смог отбросить свои субъективные умонастроения «диссидентских» лет и посмотреть на советское (коммунистическое) общество более объективно, ближе к моей установке на научность.

Ф: При этом твой психологический коммунизм поднялся из глубины души!

П: Точно! И открылись все мои старые душевные раны.

 

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

 

 

Юность реального коммунизма. После урагана разоблачений ужасов сталинского периода, который (ураган) начался со знаменитого доклада Хрущева на 20 съезде КПСС (1956 год) и достиг апогея с появлением не менее знаменитого «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына, прочно утвердилось представление о сталинском периоде как о периоде злодейства, как о черном провале в русской истории, а о самом Сталине как о самом злодейском злодее изо всех злодеев в человеческой истории. В результате теперь в качестве истины принимается лишь разоблачение язв сталинизма и дефектов его вдохновителя. Попытки же более или менее объективно высказаться об этом периоде и о личности Сталина расцениваются как апологетика сталинизма. И все же к рискну отступить от разоблачительной линии в высказаться в защиту... нет, не Сталина и сталинизма, а лишь права на объективное их понимание.

Рассматривать сталинскую эпоху как эпоху преступную есть грубое смешение понятий. Понятие преступности есть понятие юридическое или моральное, но не историческое и не социологическое. Оно по самому своему смыслу неприменимо к историческим эпохам, к обществам, к целым народам. Сталинская эпоха была трагической и страшной эпохой. В ней совершались бесчисленные преступления. Но сама она как целое не была преступлением. И не является преступным общество, сложившееся в эту эпоху, каким бы плохим оно ни казалось с чьей-то точки зрения. Трагичность сталинской эпохи состояла в том, что в тех исторических условиях сталинизм был закономерным продуктом великой революции и единственным способом для нового общества выжить и отстоять право на существование. Трагичность сталинской эпохи состояла в том, что она похоронила надежды на идеологический земной рай, построив этот рай на самом деле. Она обнажила страшную сущность многовековой мечты человечества.

Понять историческую эпоху такого масштаба, как сталинская, — это значит понять сущность того нового общественного организма, который созревал в ней. Для этого ее надо брать как нечто единое целое и рассматривать объективно. Но именно это, казалось бы, простое и естественное требование понимания не соблюдается. Во всех сочинениях на эту тему, с которыми мне приходилось иметь дело, обычно выделяется какой-то один аспект исторического процесса, раздувается сверх всякой меры и изображается с тем или иным пристрастием. Целостность и сложность процесса исчезает, получается односторонне ложная его картина. Поверхностное и чисто фактологическое описание скрывает суть эпохи. Все то, что происходило в массе населения, т.е. основной поток истории, вообще не принимается во внимание или затрагивается лишь в ничтожной мере и как нечто второстепенное. Потому сталинизм представляется как всего лишь обман и насилие, тогда как в основе своей он был добровольным творчеством многомиллионных масс людей, лишь организуемых в единый поток посредством обмана и насилия среди прочих средств.

Если хотите понять основу сталинизма, проделайте самое примитивное социологическое исследование. Выберите характерный район с населением хотя бы в один миллион. И изучите его хотя бы по таким показателям: численность населения, его социальный состав, профессии, имущественное положение, образованность, культура, число и тип репрессированных, передвижения людей, вертикальная динамика населения (карьера) и т.п. Сделать это надо по годам. Вы бы тогда увидели, что репрессии и другие негативные факторы в то время играли не такую уж огромную роль, какую им теперь приписывают разоблачители. И роль их была в значительной мере не той, как кажется теперь. Вы бы увидели, что главным в ту эпоху было нечто позитивное, а не негативное. На ту эпоху ведь можно смотреть не только глазами пострадавших, как принято теперь, но и глазами преуспевших, а их было неизмеримо больше, чем первых.

В сталинские годы созревало общество, какое можно было видеть до 1985 года в нашей стране. Во главе этого строительства стояли Сталин и его соратники (сообщники, как теперь говорят с целью их унижения). В чем-то это общество отвечало идеалам строителей, в чем-то нет. Во многом оно формировалось вопреки идеалам. И строители принимали меры, чтобы этих нежелаемых явлений не было. Они полагали, будто в их власти не допустить их. И в этом отношении они сами боролись против создаваемого ими общества. Многое в том, что делалось, можно отнести к строительным лесам, а не к самому строящемуся зданию. Но леса воспринимались как неотъемлемая часть здания, порою — даже как главная. Порою казалось, что здание рухнет без этих лесов. К тому же общество — не дом. Тут не всегда можно различить леса и строящееся с их помощью здание. Так что же во всем этом есть сталинизм — само новое общество, созданное под руководством Сталина, исторические методы его построения, строительные леса, борьба против нежелаемых явлений строящегося общества?!

Процесс, повторяю и подчеркиваю, был необычайно сложен и противоречив. Вот вам для примера еще один штрих эпохи, о котором вообще никто не говорит. В сталинские годы начала складываться новая социальная структура населения, стали возникать новые формы материального и социального неравенства. Сталинское руководство предпринимает усилия, чтобы остановить этот неумолимый процесс. Отсюда — особо жестокие репрессии в отношении представителей новых, нарождающихся привилегированных слоев. Замечу кстати, что неспособность остановить этот процесс послужила одной из важнейших причин поражения сталинизма и ухода его с арены истории.

А сообщники Сталина — кто это? Кучка партийных руководителей? Аппарат партии и органов государственной безопасности? Нет, не только и не столько это. Общество строили миллионы людей. Они были участниками процесса. Они были помощниками палачей, палачами и жертвами палачей. Они были и объектом и субъектом строительства. Они были и власть и сфера приложения власти. Создание нового общества означало организацию населения в стандартные коллективы, организацию жизни этих коллективов по образцам, которые впервые изобретались в гигантском массовом процессе путем проб и ошибок. Создание нового общества — воспитание людей, выведение человека, который сам, без подсказки властей и без насилия становился носителем новых общественных отношений. Процесс этот происходил в непрерывной борьбе многочисленных сил и тенденций.

Одной из величайших заслуг сталинской эпохи явилась культурная революция. Новое общество нуждалось в миллионах образованных и профессионально подготовленных людей. И оно получило возможность удовлетворить эту потребность в первую очередь. Это поразительный феномен: самым доступным для нового общества оказалось то, что было самым труднодоступным для прошлой истории, — образование и культура. Оказалось, что гораздо легче дать людям хорошее образование и открыть им доступ к достижениям культуры, чем дать им приличное жилье, одежду и пищу. Доступ к образованию и культуре был мощной компенсацией за бытовое убожество. Люди переносили такие бытовые трудности, о которых теперь страшно вспоминать, лишь бы получить какое-то образование и приобщиться к культуре. Тяга миллионов людей к этому была настолько сильной, что ее не могла бы остановить никакая сила в мире. Всякая попытка вернуть страну в дореволюционное состояние воспринималась как страшнейшая угроза этому завоеванию революции. Быт играл при этом роль второстепенную. И казалось, что образование и культура автоматически принесут бытовые улучшения. Для очень многих это происходило на самом деле и создавало иллюзию возможности того же для всех.

Но самым, пожалуй, важным результатом революции, привлекшим на сторону нового строя подавляющее большинство населения страны, было образование коллективов, благодаря которым люди приобщались к публичной социальной жизни и ощутили заботу о себе общества и власти. Тяга людей к коллективной жизни, причем — без хозяев и с активным участием всех, была не слыханной ранее нигде и никогда. Демонстрации и собрания были делом добровольным. На демонстрации ходили целыми семьями. Несмотря ни на что, иллюзия того, что власть в стране принадлежит народу, была всеподавляющей иллюзией тех лет. Явления коллективистской жизни воспринимались как показатель именно народовластия. И это было нечто большее, чем только иллюзия. Народные массы заняли нижние этажи социальной сцены и приняли участие в социальном спектакле не только в качестве зрителей, но и в качестве актеров. Актеры на верхних этажах сцены и на более важных ролях тогда тоже в массе своей выходили из народа. На нижних уровнях сцены разыгрывались в миниатюре все те же спектакли, какие разыгрывались в масштабах всей страны.

То было время великого социального творчества. Многие социальные открытия делались на наших глазах. Мы сами принимали в них участие в качестве материала творчества и в качестве творцов. Интересное это явление — историческое творчество масс людей. Проходят годы, и ученые начинают ломать голову над какими-то историческими явлениями, пытаясь разгадать их тайну. А для участников этих явлений никаких тайн нет. Для них все очевидно, ибо все происходит с ними и на их глазах. Но зато они еще не знают того, во что со временем вырастет их вроде бы примитивное начинание. Им неведомо то, что их вроде бы жалкое дело рождает великий феномен истории, который со временем станет загадкой для мудрецов. Впрочем, лишь для профессиональных мудрецов, чтобы они выглядели именно мудрецами, а не заурядными идиотами.

Сталинская эпоха была воплощением в жизнь сказки, утопии. Но воплощение это произошло в такой форме, что сказка превратилась в объект для насмешки. И не потому, что реальность оказалась хуже сказки — во многом она оказалась гораздо лучше сказки, — а потому, что жизнь пошла совсем в другом, непредвиденном направлении, и сказка утратила смысл.

Коммунистическая утопия создавалась при том условии, что многие существенные факторы человеческой жизни игнорировались, а именно — распадение человечества на расы, нации, племена, страны и другие общности, усложнение хозяйства и культуры, иерархия социальных позиций, изобилие соблазнов, власть, слава, карьера и т.п. Утопия предполагала лишь сравнительно небольшие объединения более или менее однородных индивидов, со скромным бытом и потребностями, с примитивным разделением функций. Утопия создавалась для низших слоев населения и низшего уровня организации общества.

Люди верили в коммунистическую утопию, не подозревая о том, что отвлекаются от упомянутых выше факторов. В самом деле, почему бы не жить в мире и дружбе, почему бы не проявлять заботу друг о друге, почему бы не распределять жизненные блага по справедливости, почему бы не вознаграждать людей по заслугам, почему бы не трудиться добросовестно и т.д.?! И если рассуждать абстрактно, т.е. не принимая во внимание факторы, исключающие все эти блага и добродетели, все это кажется возможным. Но абстрактная возможность еще не есть возможность реальная. И когда проходили годы, а абстрактные возможности не реализовывались, люди увидели виновных в этом — высшее начальство, социальный строй, сочинителей утопии. А прежде чем это случилось, прогресс в жизни миллионов людей был настолько значительным, что сталинский период прошел в атмосфере если не веры, то желания верить в утопию.

Для миллионов рабочих и крестьян было благом то, что принесла им революция и новая, коммунистическая система. Миллионы крестьян переселялись в города, приобщались к образованию и культуре, получали более легкие условия труда. Миллионы простых людей из народа становились мастерами, инженерами, начальниками. Дети рабочих и крестьян в огромном числе получали среднее и высшее образование, становились инженерами, врачами, учителями, профессорами, офицерами, чиновниками, учеными, артистами и т.д. Но их дети уже не были детьми рабочих и крестьян. У них уже были другие критерии сравнения и другие потребности.

Формировалась новая социальная структура общества. В годы моей юности уже можно было заметить, что распределение людей по ступеням и ячейкам этой структуры происходило далеко не всегда по принципам, какие стремилась привить людям коммунистическая идеология, а именно — в соответствии со способностями, трудовыми усилиями и нравственными качествами людей. Но все же эти принципы фактически реализовались для большинства вступавших в жизнь молодых людей, и на отклонения от них еще смотрели как на пережитки капитализма. В послевоенные годы все с большей силой стали давать знать о себе объективные законы структурирования общества и распределения людей в новой структуре. Те принципы, какие проповедовала коммунистическая идеология, стали отступать на задний план. На первый план стали выходить принципы реального коммунизма, о которых предпочитали помалкивать или говорить как о пережитках прошлого и как о тлетворном влиянии Запада. Хотя первые сохраняли значение в определенных случаях в пределах, вторые стали оказывать более сильное воздействие на состояние сознания и чувств людей.

Сталинский период в основе своей был стремлением миллионов глубоко несчастных людей заиметь хотя бы малюсенькую крупицу Света. В этом была ее несокрушимая сила и святость. И в этом был ее непреходящий ужас. Она окончилась, как только эти несчастные вылезли из своих трущоб, получили свой кусок хлеба, приобрели унитазы, о которых раньше не смели и мечтать.

Сталинская власть. Как я уже сказал выше, коммунистическое общество формировалось в России одновременно по многим линиям, и основные из этих линий — система власти и управления, социальная организация населения и сфера общественного сознания (идеология). Рассмотрю кратко особенности сталинского периода в этих аспектах.

Все известные мне авторы рассматривают советскую систему власти и управления так, как будто она сразу же после революции появилась в готовом виде и в этом виде существует до сих пор. Я не буду здесь касаться изменений во власти, которые произошли в сталинский период сравнительно с ленинским, — в сталинский период выкристаллизовалось и приняло более или менее определенные формы то, что в ленинский период находилось в состоянии мешанины, хаоса, брожения. Тут не было качественного изменения, которое можно было бы зафиксировать на уровне понятий социологии. Тогда как переход от сталинского периода к брежневскому означал качественное изменение в самой структуре общества.

Сталинская система власти и управления была с самого рождения ее двойственной. С одной стороны, это было народовластие с его системой вождей, активистами, волюнтаризмом, призывами, репрессиями и прочими его атрибутами. А с другой стороны, это была система партийно-государственной власти с ее бюрократизмом, рутиной, профессионализмом и прочими ее атрибутами. Первый аспект играл главную роль, достиг в те годы наивысшего уровня. Второй был подчинен первому, служил орудием первого. Он еще только формировался в те годы. Тем не менее он набирал силу. Шла постоянная борьба этих аспектов, сторон, частей власти. Уже в сталинские годы второй аспект зачастую доминировал над первым, проявлял тенденцию к господствующей роли вообще. Сталинские репрессии в значительной мере отражали стремление народных масс помешать превращению партийно-государственного аппарата власти в нового господина общества. Так как первый аспект (народовластие) в сталинские годы все же преобладал, сталинскую систему власти и управления можно считать народовластием. Думав, что тут мы имеем пока самый яркий образец этой власти. Ниже я рассмотрю основные ее черты. Партийно-государственный аспект я специально рассмотрю в разделе о брежневском периоде.

Сталинский период был периодом подлинного народовластия, был вершиной народовластия. Если вы не поймете эту фундаментальную истину, вы ничего не поймете в этой эпохе. Народовластие не есть нечто очень хорошее — пусть слово «народ» не сеет на этот счет иллюзий. Сталинский террор, массовые репрессии и все такое прочее — это суть признаки именно народовластия. Десталинизация страны, включавшая в себя ликвидацию народовластия, была шагом вперед в эволюции коммунистической государственности.

Сталинская власть была народовластием прежде всего в том смысле, что это была не профессиональная, а дилетантская власть. Подавляющее большинство постов в ней с самого низа до самого верха заняли выходцы из низших слоев населения и люди, никогда ранее не помышлявшие о том, чтобы кем-то управлять. Это — общеизвестный факт, на который теперь почему-то перестали обращать внимание. А это — миллионы людей. И по образу жизни это множество людей мало чем отличалось от управляемой массы. Для большинства из них это была бедная и трудовая жизнь, причем — в толще прочего населения, для многих из них это была тяжелая обязанность по настоянию коллективов и вышестоящих властей, обязанность временная и рискованная. Люди менялись на всех постах с неслыханной быстротой. Еще не умели управлять. Коррупция, бытовое разложение. Невозможность решить проблемы, которые заставляли решать. Процент репрессированных в этой среде был если не самым высоким, то близким к тому.

Характерной чертой сталинского народовластия, далее, было то, что вышедший из народа руководитель обращался в своей руководящей деятельности непосредственно к самому народу, игнорируя официальный государственный аппарат, но игнорируя его так, что тот служил руководителю и средством власти, и козлом отпущения дефектов власти. Народным массам государственный аппарат представляется как нечто враждебное им и как помеха их вождю-руководителю. Тем более государственный аппарат тогда имел такой вид, что вполне заслуживал такого отношения. Человеческий материал, доставшийся от прошлого, был неадекватен новой системе по психологии, образованию, культуре, профессиональной подготовке и опыту. Постоянно складывались мафиозные группы. Склоки. Жульничество. Одним словом, сама эта система нуждалась в контроле со стороны еще какой-то системы сверхвласти, стоящей над ней. Эту функцию и взяло на себя сталинское народовластие. Не будь ее, миллионы людей, вовлеченных в государственные органы, сожрали бы все общество с потрохами, разворовали бы все, развалили бы страну. Когда партийно-государственная власть приобрела более или менее приличный вид, сталинизм как форма власти изжил себя и был отброшен. Народовластие кончилось, к великому облегчению жизни именно народа.

Характерными для народовластия являются волюнтаристские методы управления. Высший руководитель мог по своему произволу манипулировать чиновниками нижестоящего аппарата официальной власти, назначать и смещать их, предавать суду, арестовывать. Руководитель выглядел народным вождем, революционным трибуном. Власть над людьми ощущалась непосредственно, без всяких промежуточных звеньев и маскировок. Власть как таковая, не связанная ничем, кроме еще более высокой инстанции (если таковая имелась).

Схематично власть в стране в целом выглядела так. Наверху — сам высший вождь (Сталин) с ближайшими соратниками. Внизу — широкие народные массы. Между ними — механизм управления страной — рычаги власти. Эти рычаги многочисленны и разнообразны. Это — личные уполномоченные вождя, органы государственной безопасности, партийный аппарат, Советы, профсоюзы, комсомол, многочисленные общества и союзы (вроде союзов писателей, художников, музыкантов) и т.д. Это суть именно рычаги, орудия системы народовластия, а не самодовлеющие элементы государственности. К их числу следует добавить еще номенклатуру, выдвиженцев, систему осведомительства и т.п.

Народ при этом должен был быть определенным образом организован, чтобы его вожди могли руководить им по своей воле. Воля вождя — ничто без соответствующей подготовки и организации населения. Такие средства организации масс, как партийные и комсомольские организации, общие собрания, митинги, коллективные мероприятия и т.д., общеизвестны. Я хочу здесь особое внимание обратить на такой важный элемент народовластия, как феномен активистов. Масса людей в принципе пассивна. Чтобы держать ее в напряжении и двигать в нужном направлении, в ней нужно выделить сравнительно небольшую часть. Эту часть следует поощрять, давать ей какие-то преимущества, передать ей какую-то долю власти над прочей пассивной частью населения. И во всех учреждениях и на предприятиях возникли неофициальные группы активистов, которые держали под своим наблюдением и контролем всю жизнь коллективов и их членов. Они приобрели огромную силу мафий. Они могли кого угодно «сожрать», включая руководителей учреждений. Руководить коллективами без их одобрения и поддержки было практически невозможно. Была выработана своего рода «технология» работы таких активов. Она лишь в малой степени была затронута в художественной литературе, но осталась совершенно не изученной научно.

Активисты в большинстве занимали сравнительно невысокое социальное положение, а зачастую — самое низкое. Часто это были бескорыстные энтузиасты. Некоторые из них делали какую-то карьерку и выбирались в партийные бюро первичных организаций. Но большинство были рядовыми работниками с жалкой зарплатой и скверными бытовыми условиями.

Важнейшим элементом народовластия была оргия разоблачений врагов (обычно — воображаемых), открытых и тайных доносов, репрессий. Сейчас предают анафеме тайное доносительство. Но открытое доносительство и разоблачительство было распространено еще более, приносило еще больший эффект.

Помимо активистов, получили распространение и приобрели большое влияние на массы всякого рода зачинатели, инициаторы, новаторы, рационализаторы, ударники, герои. Если активисты держали под своим контролем первичные деловые коллективы, то упомянутая категория выделяемых граждан служила целям разжигания энтузиазма масс, поддержки решений властей, побуждения людей своим примером на действия, желаемые с точки зрения руководства страны.

В самой системе власти и управления сложился особый институт номенклатурных работников. Сейчас слово «номенклатура» употребляется в ином смысле, чем в сталинские годы. Тогда в номенклатуру включались особо отобранные и надежные с точки зрения высшей власти (т.е. сталинской клики) лица, которые руководили большими массами людей в различных районах страны и в различных сферах общества. Ситуация руководства была сравнительно простой. Общая линия руководства была ясна и стабильна. Методы управления были примитивны и стандартны. Культурный и профессиональный уровень масс был сравнительно низкий. Практически любой функционер, включенный в номенклатуру с одинаковым успехом мог руководить индустрией, целой областью, спортом, сельским хозяйством и литературой. Главная задача руководства заключалась в том, чтобы установить единое и централизованное руководство страной, приучить население к новым формам управления и любой ценой выполнить то, что требовалось высшей властью.

Я дал далеко не полную, конечно, характеристику сталинского периода с точки зрения власти и управления. Подводя итог сказанному, я хочу подчеркнуть, что изображение советской истории этого периода как разделения на кучку злодеев во главе со Сталиным и прочую массу невинных жертв этой кучки есть идеологический кретинизм. В реальности происходила организация всей многомиллионной массы населения страны в грандиозную систему власти и управления, причем — в систему народовластия и самоуправления. Тут мы имеем один из многочисленных примеров действия законов ныне презираемой диалектики: взяв власть в свои руки, народ сам оказался в тенетах своего собственного народовластия. Ощутив на своей шкуре все его реальные ужасы, народ отрекся от него так же добровольно, как и ухватился добровольно за него ранее. Основу безудержной тирании образует ничем не ограниченная свобода!

Сталин был подлинно народным вождем. Народовластие — это не обязательно хорошо. Зверства сталинизма были характерным выражением именно народовластия. И этому ничуть не противоречит то, что одновременно это было насилие над самим народом. Народный вождь — это не обязательно мудрый и добрый человек. Иногда народные вожди бывают отпетыми мерзавцами. И иногда они сами презирают народ, ибо знают, что такое народные массы в реальности, а не в книжках и в доктринах. Именно Сталин, а не Ленин был народным вождем, ибо у Ленина было слишком много добродетелей, а тех гнусных качеств, какие приписывают Сталину, было недостаточно, чтобы стать подлинно народным вождем.

Репрессии. На тему о сталинских репрессиях сложилась огромная литература. На мой взгляд, она почти на сто процентов есть фальсификация реальной истории. Я не хочу этим сказать, будто репрессий не было. Я хочу этим сказать, что тут имеет место концептуальная, идеологическая фальсификация. И вершиной ее является солженицынская концепция, раздутая на Западе до невероятных высот и выдаваемая за непререкаемую истину. В этой концепции сталинские репрессии вырываются из их исторической среды и рассматриваются исключительно как уголовные преступления кучки преступников со Сталиным во главе против миллионов невинных жертв. Причем число жертв преувеличено до пятидесяти миллионов!

Вопрос о репрессиях имеет принципиальное значение для понимания как истории формирования русского коммунизма, так и его сущности как социального строя. В них произошло совпадение факторов различного рода, связанных не только с сущностью коммунистического социального строя, но и с конкретными историческими условиями, а также с природными условиями России, ее историческими традициями и характером наличного человеческого материала. Была мировая война. Рухнула царская империя, причем — коммунисты в этом были меньше всего повинны. Произошла революция. В стране дезорганизация, разруха, голод, расцвет преступности. Новая революция, на сей раз — социалистическая. Гражданская война. Интервенция. Восстания.

Никакая власть не смогла бы установить элементарный общественный порядок без массовых репрессий.

Само формирование нового общественного строя сопровождалось буквально оргией преступности во всех сферах общества, во всех регионах страны, на всех уровнях формирующейся иерархии, включая сами органы власти, управления и наказания. Коммунизм входил в жизнь как освобождение, но освобождение не только от пут старого строя, но и освобождение масс людей от элементарных сдерживающих факторов. Халтура, очковтирательство, воровство, коррупция, пьянство, злоупотребления служебным положением и т.п., процветавшие и в дореволюционное время, превращались буквально в нормы всеобщего образа жизни россиян (теперь — советских людей). Партийные организации, комсомол, коллективы, пропаганда, органы воспитания и т.д. прилагали титанические усилия к тому, чтобы помешать этому. И они действительно многого добивались. Но они были бессильны без органов наказания. Сталинская система массовых репрессий вырастала как самозащитная мера нового общества от рожденной совокупностью обстоятельств эпидемии преступности. Она становилась постоянно действующим фактором нового общества, необходимым элементом его самосохранения.

Сталинские репрессии приняли политическую форму в силу конкретных исторических условий — борьба против сил контрреволюции, саботажа, вредительства и т.п. Наивно думать, будто ничего подобного не было, будто старый мир покорно подчинился новому режиму. Он сопротивлялся, и это было естественно. Добавлю к этому тот факт, что происходило формирование новой системы власти. А оно происходило в ожесточенной борьбе, причем — растянувшейся на многие годы. Опять-таки наивно думать, будто это был всего лишь процесс, в котором группа злоумышленников во главе со Сталиным уничтожала честных, невинных, умных и т.п. работников системы власти. Не надо идеализировать жертв сталинских репрессий. Реальная подоплека их теперь исчезла, и теперь легко изобразить одних как уголовных преступников, а других — как невинных жертв. Это была серьезная история. Без сталинских репрессий в отношении политических противников новую систему власти вряд ли удалось бы создать. Я этим самым не хочу сказать, что репрессии были положительным или отрицательным явлением, — я вообще не даю субъективных оценок. Я хочу лишь сказать, что к ним ошибочно подходить с критериями морали и права.

 

О репрессиях

 

 

Ф: Твоя концепция сталинского периода до сих пор вызывает у нас раздражение. Считается, будто ты оправдываешь сталинизм. А вся наша новая «революция» прошла в идеологическом одеянии борьбы против сталинизма.

П: На Западе тоже. Так удобнее скрыть суть событий. Отождествить коммунизм со сталинизмом, а последний изобразить как сплошное преступление, — таким путем можно оправдать любые настоящие преступления реформаторов и их западных наставников.

Ф: Признаюсь, твои суждения насчет репрессий у меня до сих пор вызывают недоумение.

П: Я их не оправдываю. Но и не осуждаю. Это — не моя цель. Я их исследовал, причем — исключительно как социальный феномен. Сталинцы репрессировали миллионы людей, но спасли страну и народ от гибели, создав предпосылки для превращения страны во вторую сверхдержаву планеты. Реформаторы после 1985 года не устраивали массовых репрессий и вообще репрессировали немногих, но угробили страну и обрекли на деградацию и вымирание русский народ. Потери от их «антисталинистской» деятельности уже во много раз превысили потери от сталинского террора. Я вообще считаю, что десталинизация страны зашла слишком далеко. Ослабление системы репрессий и ликвидация ее в отношении высших лиц аппарата власти послужили одной из причин краха коммунизма в нашей стране.

Ф: Как так?!

П: Есть истины, в которых все боятся признаться даже самим себе. Нужно интеллектуальное мужество, чтобы их высказать.

Ф: Все-таки поясни!

П: Ошибка хрущевской десталинизации заключалась, среди прочих, также и в том, что сталинские репрессии были осуждены полностью и без всякого анализа их социальной сущности. Все подверженные репрессиям были объявлены невинными жертвами. Это, конечно, не случайно. Объективный анализ репрессий означал бы научное понимание сущности коммунизма, чего наша идеология не могла допустить. Ликвидация системы репрессий была таковой в отношении работников аппарата власти и управления, руководителей предприятий, учреждений, организаций. Это было ослабление их ответственности за состояние руководимых объектов. В хрущевские годы начала развиваться всеобщая система безответственности за ход жизни в стране. Наказания остались, но они не были такими страшными, как при Сталине. Репрессии остались лишь в отношении диссидентов и их предшественников. Да и то в ослабленной форме. А самое главное — репрессии почти полностью прекратились в отношении высших лиц страны. Подлинные хозяева общества обезопасили себя лично. Не случись этого, никакой перестройки не было бы.

Ф: Почему?

П: Потенциальные реформаторы отчасти были бы репрессированы, отчасти сами репрессировали бы других.

Ф: Но ведь нельзя же вечно жить с репрессиями!

П: Нельзя долго жить без репрессий. Этот «либеральный» период должен продолжаться до тех пор, пока люди боятся возвращения периода репрессий. Как только страх репрессий пропадет, его надо так или иначе пробудить вновь.

Ф: На Запале же живут без этого!

П: Там другие страхи. Страх остаться без работы и без денег, например.

Ф: Неужели без палки люди жить не могут?!

П: Люди могут. Но их более или менее значительные объединения — нет. Это — общий социальный закон. Возьми тех, кто представляет интересы объединения как целого! Они должны быть поставлены в такие условия, чтобы они выполняли свои функции должным образом. У них должен быть страх потери своего положения и страх наказания за плохую работу объединения. Наказание должно быть реальным, адекватным масштабам объединения и регулярным.

Ф: Это очевидно. У нас репрессии в сталинском духе исчезли почти совсем, а новая система наказаний не сложилась настолько, чтобы ее заменить.

П: Стоит ли говорить о рядовых гражданах?!

Ф: Тут массовая безответственность стала нормой. Мы стали превращаться в общество преступников. Причем лишь малая доля «мелких» преступлений разоблачалась и наказывалась.

П: А очковтирательство, показуха, формалистика!.. Поставь себя на место Сталина и предложи что-то получше репрессий. Кстати сказать, не он их изобрел. Сталин ведь, был председателем Рабоче-Крестьянской Инспекции, в задачу которой входила борьба с преступностью в самой системе власти и управления. Он уже тогда знал и понимал, с каким «материалом» надо работать. У него не было иллюзий.

Ф: И все-таки как-то не хочется думать, что ослабление репрессий привело к катастрофе.

П: А я разве это утверждаю?! Сработал сложный комплекс причин и условий. Я стремлюсь этот комплекс описать постепенно и более или менее полно. Я лишь утверждаю, что отмена сталинских репрессий внесла свою долю в этот процесс.

 

РУССКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

 

 

Социальная организация. Одновременно с новой системой власти и управления происходило формирование новой, специфически коммунистической социальной организации населения и новых социальных отношений. Этот процесс завершился лишь в послевоенные, хрущевско-брежневские годы. Я на эту тему буду специально говорить, когда перейду к послесталинскому периоду. А здесь выскажу ряд мыслей, которые у меня возникли на основе наблюдения сталинского периода.

Строители нового общественного устройства не имели целью сознательно строить именно ту социальную организацию, какая получилась на самом деле. Перед ними стояли совсем иные конкретно-исторические задачи, они имели совсем иные цели и руководствовались иной идеологией. Они поступали так в силу исторической необходимости и использовали те возможности, какие имелись в наличности. Новая социальная организация складывалась как следствие их деятельности, причем — как следствие неосознанное и непреднамеренное.

Строители нового общества имели перед собою задачи, осознаваемые как задачи установления общественного порядка, создания школ и больниц, обеспечения городов продуктами питания, создания средств транспорта, создания фабрик и заводов для производства необходимых для жизни населения и для обороноспособности страны предметов и т.д. Они понятия не имели о том, что они тем самым создавали ячейки нового общественного организма с их закономерной структурой и объективными, не зависящими от воли и сознания людей социальными отношениями. Да и сейчас еще даже профессиональные теоретики не понимают этого феномена коммунизма. Они видят основы последнего в чем угодно, только не в его фундаментальной социальной организации.

Революция 1917 года ликвидировала классы капиталистов и помещиков. Земля, фабрики и заводы были национализированы, огосударствлены. Но много ли было в стране на самом деле частных предприятий как в городах, так и в деревнях?! И в каком это находилось состоянии?! В сталинские годы практически почти все делалось заново, во всяком случае — то, что было построено, по объему во много раз превосходило то, что было, а по социальному статусу изначально было государственной собственностью. Государственные учреждения, органы порядка, больницы, учебные заведения и т.д., как правило, и ранее не были частными. А в сталинские годы всего этого было создано столько, что дореволюционное наследие выглядело во всем этом каплей в море. То, что обобществлялось, на самом деле было не столь значительным, как об этом принято говорить. Основу нового общества пришлось создавать заново после революции, используя для этого новую систему власти и новые условия. Да к тому же ликвидация частной собственности на средства производства была негативной акцией революции — она уничтожила один из фундаментальных элементов базиса старого общества, но отсутствие чего-то, ликвидация чего-то не могли стать основой здания нового общества. Такой основой могло стать лишь нечто позитивное. И такой основой на самом деле стала та социальная организация, которая сложилась в результате конкретно-исторического процесса по своим объективным социальным законам. Наука об этом феномене так и не появилась ни в Советском Союзе, ни на Западе. Этому помешала апологетическая идеология, с одной стороны, и антикоммунистическая идеология — с другой. И те и другие выдвигали на первый план факт ликвидации частной собственности на средства производства и «эксплуататорских» классов, непомерно преувеличивая (приукрашивая или очерняя) его роль в формировании реального коммунизма.

Важно не столько то, что исчезло в результате революции, сколько то, что развилось взамен. А взамен пришли стандартные первичные деловые коллективы с определенной структурой сотрудников, соотношениями начальствования и подчинения, причем — с иерархией и сетью таких отношений. Эти отношения стали неустранимой основой социального и материального неравенства граждан общества — основой для нового классового структурирования населения. Со временем конкретно-исторические задачи, вынуждавшие строителей нового общества осуществлять коллективизацию сельского хозяйства, индустриализацию страны, культурную революцию и т.д., отошли на задний план или исчерпали себя, а неосознанный и незапланированный социальный аспект заявил о себе как одно из главных достижений этого периода истории русского коммунизма.

Коллективизация. Когда число людей, занятых поисками истины, превышает некий допустимый максимум, то в силу вступает закон: чем больше искателей истины, тем более чудовищные заблуждения порождают эти поиски. В таких случаях люди стремятся не столько к истине, сколько к удовлетворению своих личных целей за счет темы. Истина оказывается делом второстепенным. Тема советской коллективизации дает классический пример на этот счет. На эту тему исписаны тонны бумаги. Найти в них крупицу истины еще труднее, чем жемчужину в навозной куче.

Хотя мы жили в Москве, мы не порывали связи с деревней, откуда были родом. Каждое лето мы ездили туда. Помогали родственникам в работе. Коллективизация проходила на наших глазах. И в колхозе мне приходилось работать.

Считается, будто колхозы суть на сто процентов выдумка большевиков. Почитайте книги русских дореволюционных историков, которых никак нельзя обвинить в симпатиях к большевикам (о них тогда и в помине ничего не было), и вы увидите, что у колхозов были предшественники и предпосылки в далеком прошлом в виде общинного и государственного земледелия. Во всяком случае, наш район был подготовлен к колхозам всей прошлой историей. Думаю, что в этом отношении он был типичен для России. Крестьяне не были собственниками земли. Единоличность хозяйства заключалась лишь в том, что семья индивидуально использовала отведенные ей участки земли. Землю нельзя было продать и даже передать другим во временное пользование за плату. Революция ликвидировала помещичье землевладение. Производительность крестьянского труда была низкая. Продукты труда продавались лишь в исключительных случаях. Это не было источником регулярного дохода. Многие работы выполнялись коллективно (починка дорог, рытье прудов, сенокос). Коллективизация не была для крестьян чем-то абсолютно неожиданным.

О колхозах стали говорить еще до того, как коллективизация началась практически. Неподалеку от нашей деревни возникла коммуна в духе идей социалистов-утопистов. Она стала предметом насмешек и скоро развалилась. Так что не любое насилие сверху могло быть принято массами крестьян. Если колхозы и были насилием, как принято теперь думать, то это было насилие особого рода: оно было формой организации добровольности. Иначе колхозы не уцелели бы, несмотря ни на какие репрессии. Ведь и в основе закрепощения крестьян в России в шестнадцатом и семнадцатом веках лежала добровольность. Суть проблемы рабства состоит не в том, почему людей заставляют становиться рабами, а в том, почему они позволяют превращать себя в рабов.

Крестьяне отдали в колхоз лошадей, часть коров и овец, инвентарь хозяйственные постройки. Они продолжали пользоваться ими, но уже как достоянием колхоза. Ликвидировали межи. Колхозу дали кое-какие машины. Появились трактора. Одна из идей колхозов и состояла в том, что в условиях единоличного хозяйства было невозможно использование машин. Хотя в конечном итоге производительность колхозов оказалась низкой, государство получило дешевую рабочую силу в городах за счет бегства и вербовок крестьян в города и на стройки в отдаленных районах страны. Кроме того, государство получило возможность выжимать из деревень организованно и почти даром продукты питания для городов и армии.

Существует устойчивое мнение, будто колхозы были выдуманы сталинскими злодеями из чисто идеологических соображений. Это чудовищная нелепость. Идея колхозов не есть идея марксистская. Она вообще не имеет ничего общего с классическим марксизмом. Она не была привнесена в жизнь из теории.

Она родилась в самой практической жизни реального, а не воображаемого коммунизма. Идеологию лишь использовали как средство оправдания своего исторического творчества. Сейчас, когда история сделала свое дело, даже советские вожди рассматривают сталинскую колхозную политику как ошибочную и противопоставляют ей некий ленинский (и бухаринский) кооперативный план. Не знаю, чего в этом больше — идиотизма или подлости. Ленинский кооперативный план был совершенно невразумительный и нелепый. Ленин просто понятия не имел о реальности коммунизма. Сталин уже не имел ленинских иллюзий. Он был циничен. Но именно его цинизм больше отвечал исторической неизбежности, чем все прочие программы. Одно дело — бумажные проекты. И другое дело — реальные проблемы реальной страны.

Чтобы правильно оценить суть дела, надо встать на позиции тех людей, которые были участниками исторического процесса. С нынешними мерками посторонних морализаторов в нем ничего не поймешь. Я неоднократно спрашивал колхозников во время приездов в деревню о том, согласились ли бы они снова стать единоличниками, если бы такая возможность представилась. Все они наотрез отказались. Старый строй жизни рухнул безвозвратно. Простые люди на уровне здравого смысла понимали, что возврат в прошлое невозможен. Колхозы им казались если не мостиком в будущее, то принудительной силой, толкавшей их в будущее. Массы населения понимали, что об улучшении условий жизни надо было думать уже на основе произошедшего перелома. Лишь высокообразованные мудрецы, не имеющие ни малейшего понятия о сущности реального процесса жизни и равнодушные к судьбам участников этого процесса, до сих пор занимаются суемудрием по принципу «что бы было, если бы было не так, как было».

Все «прелести» колхозной жизни сразу же обнаружили себя в жестокой и вместе с тем в карикатурно усиленной форме: обезличка, бесхозяйственность, моральная деградация, преступления, ничтожная плата за труд и прочие общеизвестные явления привычного теперь советского образа жизни. Началось такое бегство людей из деревень, какого еще не знала русская история. Многие завербовывались на стройки на север и в Сибирь, лишь бы избавиться от колхозов. Призванные в армию ребята почти совсем не возвращались домой. Деревни стали пустеть и исчезать с лица земли. В деревнях остались лишь старики и семьи, которым некуда было бежать. В район стали переселяться люди из других мест, в основном — нищие и малограмотные. Началось безудержное пьянство и примитивное воровство. Почти все оставшиеся в наших местах мужчины побывали председателями колхозов и другими «начальничками», спились, попали в тюрьму. Когда я в 1946 году попал в наш «медвежий угол», там почти совсем не осталось мужчин — погибли в тюрьмах или на войне. Исторический скачок обошелся России дорого.

И несмотря на это, ошибочно видеть в колхозах одно лишь зло. Реальный процесс жизни многосторонен и противоречив. Его не сведешь к одной простой формуле. В нем участвуют многие люди, имеющие различные интересы и находящиеся в различных отношениях к происходящему. Колхозная жизнь имела не только недостатки, но и несомненные достоинства. Достоинства не абсолютные, а относительные. И временные. Но все-таки достоинства, с точки зрения охваченных колхозами людей. Люди освободились от тревог за хозяйство. Раньше они ночей не спали в страхе, что из-за плохой погоды пропадет урожай. Теперь им стало наплевать на погоду и на урожай. Они даже стали радоваться плохой погоде. Когда начинался дождь, бросали дела, собирались в сарае и часами «точили лясы», т.е. болтали и смеялись. Появилось полное безразличие к тому, что делалось в колхозе. Все усилия сосредоточились на приусадебных участках, оставшихся в индивидуальном пользовании. Множество людей превратилось в начальников, что позволяло им жить безбедно и легко. То, что их регулярно сажали в тюрьму, не сокращало числа желающих занять их место. Внутри колхозов появились должности, позволявшие их обладателям безнаказанно воровать колхозное добро. Молодые люди получили возможность становиться трактористами, механиками, учетчиками, бригадирами. Вне колхозов появились «интеллигентные» должности в клубах, медицинских пунктах, школах, машинно-тракторных станциях. Совместная работа многих людей становилась общественной жизнью, приносившей развлечение самим фактом совместности. Собрания, совещания, беседы, пропагандистские лекции и прочие явления новой жизни, связанные с колхозами и сопровождавшие их, делали жизнь людей интереснее, чем старая. На том уровне культуры, на каком находилась масса населения, все это играло роль огромную, несмотря на убогость и формальность этих мероприятий.

Но главным соблазном коллективизации для миллионов русских крестьян было не то, какой вид принимала жизнь в деревнях, а то, что большинство из них получило возможность и массовый толчок к переходу к городскому образу жизни, причем — в новом обществе. Нет худа без добра. Благодаря коллективизации многие миллионы русских людей бросили тупую, тяжелую, грязную, голодную и беспросветную деревенскую жизнь и устремились в города, т.е. к культуре, к образованию, к развлечениям, к гигиене, к сытости, к более легкому и интересному труду. Подсчитайте, сколько крестьянских детей стали врачами, учителями, учеными, профессорами, писателями, артистами, художниками, инженерами, офицерами и т.д.! А вся прочая масса покидавших деревни людей так или иначе находила в новой жизни какое-то жилье и работу. Насилие тут имело место, это бесспорно. Но оно играло роль побуждения к освобождению и организующего средства добровольности. Добровольности массовой — вот что тут важно понять. А всякая организация массовости есть насилие с индивидуальной точки зрения.

Критики сталинского периода обычно вырывают отдельные его явления из их совокупной связи и оценивают их изолированно, причем — с точки зрения критериев, чуждых самой природе исторических процессов. Надо все значительные явления той эпохи (да и вообще!) брать в их совокупности, в комплексе. Коллективизация была абсолютно необходимой в тех условиях, когда необходимостью стала индустриализация страны. А индустриализация сама была обусловлена достаточно серьезными причинами — необходимостью защиты страны от внешних врагов, необходимостью обеспечения населения и народного хозяйства минимальными средствами существования и функционирования и т.д.

Если принять во внимание всю совокупность сложившихся тогда условий и те фактические стратегические задачи, вставшие перед сталинским руководством, то беспристрастный исследователь со всей очевидностью увидит, что из всех мыслимых вариантов решения этих задач именно коллективизация была наиболее эффективной практически. Сталинская политика вызывала и до сих пор вызывает злобу не столько потому, что была связана с жестокостью и репрессиями, сколько потому, что была поразительно успешной. Беспристрастные исследователи в далеком будущем наверняка в жестокости сталинских лет увидят не столько факт якобы необоснованных жестокостей, сколько мужество и дальновидность сталинского руководства пойти на эти жестокости как на неизбежные в интересах выживания страны.

Индустриализация. В антикоммунистической и антисоветской печати индустриализация (как и коллективизация) вырывается из конкретной исторической связи и рассматривается с точки зрения абстрактных критериев морали и идеализированной индустриализации стран Запада. Предполагается, будто были возможны более эффективные и «человечные» методы индустриализации, а то и вообще необходимость таковой отвергается. Я утверждаю, что и тут сталинское руководство действовало не в угоду некой идеологической доктрине, а в силу необходимости. И выбрало наиболее подходящий для условий страны тех лет путь. Этот путь был сопряжен с колоссальными трудностями, потерями, жертвами. Но в высшей степени несправедливо приписывать их неким злым умыслам и глупости сталинистов. И просто фактически ошибочно замалчивать то, что это был великий исторический подъем многомиллионных масс людей, организованных сталинцами.

Все наиболее важные мероприятия сталинского руководства осуществлялись вовсе не потому, что сталинисты вычитывали какие-то инструкции на этот счет в марксистских текстах. Таких инструкций вообще не существовало. А если и было нечто похожее на них, то эти слова лишь постфактум интерпретировались применительно к тому, что свершалось без них, причем — апологеты коммунизма истолковывали их как оправдание действий власти, а антикоммунисты истолковывали так, будто «большевики» действовали в угоду марксистской доктрине и вопреки каким-то природным законам и натуре человека. Конечно, идея необходимости создания пролетариата для того, чтобы реализовать марксистскую идею диктатуры пролетариата, как-то фигурировала в умах деятелей той эпохи. Но марксизм предполагал уже существующий пролетариат как условие коммунистической революции, а не революцию как условие создания пролетариата. Сталинское руководство действовало прежде всего в силу необходимости, которая возникала в исторически сложившихся условиях и вынуждала именно к таким действиям.

Благодаря индустриализации появились бесчисленные трудовые коллективы, учебные заведения, научные учреждения, средства транспорта и т.д. И большая часть всего этого (думаю, более 90 процентов) создавалась заново, а не была всего лишь переделкой дореволюционного наследия. Россия в поразительно короткие сроки стала современным индустриальным обществом. Не случись этого, ей пришлось бы удовольствоваться судьбой западной колонии уже в двадцатые и тридцатые годы.

Выдвиженец. Я расскажу о судьбе одного хорошо знакомого и близкого мне человека (это — мой старший брат), которая характерна для сталинской эпохи в аспекте индустриализации. Она говорит неизмеримо больше об этом, чем тонны страниц, написанных всякого рода «специалистами» на эту тему.

Мой брат в 15 лет стал рабочим. Вечерами учился в заочном техникуме. Был комсомольцем. Был кристально чистым человеком в моральном отношении, настоящим коммунистом, как мы называли таких людей, в отличие от множества формальных коммунистов, вступавших в комсомол и в партию исключительно из карьеристических соображений. После окончания техникума брат добровольцем уехал на стройку в Сибирь. Тогда вся страна была огромной стройкой. И добровольцы вроде моего брата играли в ней роль огромную.

На стройке брат проявил себя именно как настоящий, идеальный, романтический коммунист — работал до изнеможения, самоотверженно и изобретательно. Он стал рационализатором, как тогда называли таких изобретателей. Вступил в партию, не имея никаких карьеристических намерений. Такие люди по своей инициативе карьеру не делали. Но обстоятельства были таковы, что многих из них выталкивали на путь карьеры, если употреблять это слово без негативного оттенка. Брат стал выдвиженцем.

Выдвиженец — специфическое явление сталинского периода. Это — человек, который из низов сразу, без промежуточных ступеней возносился на высокие уровни социальной иерархии. Возносился, чтобы сыграть предназначенную ему роль. Сыграв ее, он обычно сбрасывался вниз, часто уничтожался в качестве козла отпущения. Предшественниками выдвиженцев были люди, которые в период революции и гражданской войны из небытия возносились на вершины власти и славы. Это была инерция революционного периода. Выдвиженцы выражали желание чуда, стремление сделать это чудо во что бы то ни стало. Они и творили чудо. Страшной ценой и страшное чудо, но чудо.

Как я сказал, вся страна была стройкой, причем — стройкой по принципу «любой ценой» или «во что бы то ни стало», т.е. не считаясь с жертвами, включая и самого себя. Никакие законы экономики не принимались во внимание, так же как и условия человеческого существования. Стройка шла по законам военного времени, как штурм крепости. Лозунг «Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять» был практически правилом жизни, а не демагогией и пропагандой.

Стройка, на которую попал брат, оказалась на грани катастрофы. Брат был выдвинут на должность главного инженера, а затем — начальника стройки. Он не был карьеристом, как и вообще большинство «командиров» строек сталинского периода. Тут было нечто совсем иное. Тут была озабоченность интересами дела, страны в целом. Он был во власти массовой психологии тех лет. Он не воспринимал свое выдвижение как карьеру. Он знал, что работать ему придется вдвое больше, спать вдвое меньше, а степень риска быть арестованным возрастет в десять раз. И он не мог отказаться от навязанной ему роли. Конечно, если бы он отказался, его арестовали бы. Но дело было не в этом. Страха тут не было. Для него просто не было проблемы, соглашаться или отказываться. Он, как «командир» в сражении, выполнял приказ. И даже не приказ, а нечто большее: роль в великой трагедии жизни. Если бы он знал, что его скоро расстреляют как вредителя, он все равно не отказался бы от этой роли. И формулировки «враг народа» и «вредитель» его не возмутили бы. Они были предусмотрены правилами трагедии. И он их знал. И принимал, ибо они были лишь словесной шелухой великого плода великой Революции, участником которой он себя ощущал. Он был коммунист в самом высоком, романтическом и трагическом смысле слова. Может быть, тогда впервые в русской истории русский человек возвышался до уровня исторической трагедии.

Брат как «командир» стройки делал то, что делали и другие «командиры». Любой ценой! Во что бы то ни стало! И стройка была сдана в срок.

Абстрактно рассуждая, стройку можно было завершить и без порыва, надрыва и жертв. А как теперь пишут критики «режима», без нее вообще можно было обойтись. Допустим, что это верно. И несмотря на это, стройка не была бессмысленной жестокостью. Она была грандиозной тренировкой на преодоление трудностей, на организацию масс, на руководство. Если бы не было такого опыта, мы не выиграли бы войну с Германией. Какое руководство без такого опыта рискнуло бы эвакуировать заводы в безлюдную степь?! А «командиры» сталинских лет смело пошли на это. И заводы буквально через несколько недель и даже порою дней начинали выдавать продукцию для фронта.

Благодаря принципам «во что бы то ни стало» и «любой ценой» были совершены великие дела сталинской эпохи. И достижения послесталинских лет обязаны инерции этих принципов, инерции исторического порыва. Отказ от этих принципов и затухание этого порыва снизили способность коммунизма к выживанию.

 

Ради чего?

 

 

Ф: Я подписался бы под каждым твоим словом. Все верно. Лучше не скажешь. Только меня тревожит одна мысль: ради чего все это было?! Неужели ради Горбачевых, Яковлевых, Ельциных и прочих инициаторов и деятелей контрреволюции?!

П: Ты ведь на фронте был с первых дней. Скажи, приходилось тебе ходить в атаку на вражеские танки впереди роты с винтовкой периода Первой Мировой войны?

Ф: Приходилось. Получил первое ранение. Но остался в строю.

П: Вызывался добровольцем прикрывать отступление товарищей и стоять насмерть?

Ф: Бывало и это.

П: Бывал на уборочных работах в колхозах, работал до кровавых мозолей задаром?

Ф: И не раз.

П: Вызывался добровольцем подымать развалившиеся колхозы в глуши? Подымать целину?

Ф: Было и такое. Пять лет протрубил.

П: А ради чего?

Ф: Снимаю свой вопрос как бессмысленный. Это была моя жизнь. Без этого я не мыслю жизнь вообще.

П: Это — историческая судьба нашего поколения. И не надо ждать за это ни от кого ни похвалы, ни благодарности. Главное — мы были и выполняли долг отпущенной нам судьбы.

Ф: Помнишь, у меня в жизни был случай, когда меня исключили из партии и отдали под суд?

П: На целине? Конкретно не помню за что.

Ф: Тогда на уборочные работы в деревню посылали представителей от высшей власти в качестве ответственных за ход уборки урожая — уполномоченных, как тогда говорили. Послали меня. Урожай был великолепный. А хранилищ для зерна не было. Сгружали прямо под открытым небом перед железной дорогой. Я поговорил со стариками. Они сказали, что вот-вот начнутся дожди и зерно пропадет. Я на свой страх и риск бросил все силы на строительство навесов от дождя. Высокое начальство приказало прекратить эту «самодеятельность». Мол, прогноз погоды отличный, я срываю уборку в целом районе, сею панику и т.д. Я отказался выполнить приказ. Меня арестовали, отобрали партийный билет. А на другой день начались дожди. Урожай погиб. Спасли лишь то, что сгружали под мои навесы. Потом меня освободили, партбилет вернули, даже орденом наградили. Тогда у меня мелькнула мысль выйти из партии и отказаться от наград. Пришлось бы, конечно, переучиваться. Но это не пугало, я еще был молод. Я все-таки эту мысль отбросил. Тот случай, подумал я, был лишь эпизод в великой эпохе, а не вся эпоха. И в партии я был не ради некоей абсолютной разумности и справедливости. Вообще не ради чего-то. Моя жизнь без нее была бы ничто.

 

---

Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 281; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!