Иерархии, Классы и Государства

(Вступительная статья)

Услышав впервые термин экоанархизм многие люди могут подумать, что речь идет не более, чем об экологической практике анархистского движения, о радикальных акциях экологического протеста.

Отчасти это верно, но в действительности экоанархизм ‒ нечто большее чем просто бунт по экологическому поводу. Экоанархизм ‒ это целостная философская, этическая, социально-политическая, идеологическая концепция, направленная на достижение гармонии в отношениях как между обществом и природой, так и между людьми, И хотя это течение основано на анархистских утопиях, оно имеет непосредственное отношение к экологическому движению.

В среде экологического движения все больше усиливается понимание того, что дело не в отдельных непродуманных проектах, не в отдельных чиновниках и не в отдельных капиталистах, опасность которых для общества и природы можно ограничить политическими реформами. Все больше и больше людей понимают, что нужно менять саму структуру общества ‒ общественные институты, отношения между людьми, экономическую и политическую системы. Но вот как менять и на что менять ‒ вопросы, перед которыми многие останавливаются.

Мы надеемся, что некоторые ответы читатель сможет найти в этой книге. Будет она полезна не только для зеленых, но и для анархистов. Экологический анархизм стоит на острие борьбы с иерархией и капиталом. Если для традиционного анархизма безвластное общество это нечто абстрактное, картинка из далекого будущего, то для экоанархистов ликвидация иерархии и капитала ‒ единственный шанс для выживания человечества. И если с точки зрения традиционных анархистов социальная революция только желаема, то с точки зрения экоанархистов она жизненно необходима. К сожалению многие как анархисты, так и экологи к пониманию этого еще не пришли.

***

Практически, вся жизнь Букчина связана с социальной борьбой. Мюррей Букчин родился 14 января 1921 года в Нью-Йорке в семьеэмигрантов ‒ революционеров из России. Очень рано, в 1930-х годах, он вошел в Коммунистическое молодежное движение, но в конце 1930-х покинул его из-за авторитарного характера организации. Он стал заниматься организацией действий по поводу гражданской войны в Испании. Он был еще слишком молод для непосредственного в ней участия, а два его взрослых друга погибли на Мадридском фронте.

Он оставался с коммунистами до пакта Молотова-Рибентропа1939 года, когда его исключили за "троцкистско-анархистский уклон". Четыре года он работал металлургом на сталелитейном предприятии в Нью-Джерси (ныне буржуазный штат был в те времена мощной индустриальной зоной). Там он принял активное участие в работе Конгресса Индустриальных Организаций. Он симпатизировал в то время троцкистам, но разочаровался в большевизме, особенно послеубийства Троцкого.

После службы в американской армии, Мюррей Букчин, в 1940-хгодах, работал в автомобильной промышленности и принял участие в работе Объединения Автостроителей (United Auto Workers), это был очень свободный союз до тех пор пока власть в нем не захватил Уотер Рейтер. После участия в гигантской забастовке корпорации General Motors в 1948 он начал пересматривать традиционные взгляды на "гегемонию" или "авангардную" роль пролетариата. В это время онмного общался с эмигрантами из Германии, которые размышляли над иными перспективами либертарного общества. В 50-х годах Букчин много писал под псевдонимами М. С. Шило, Льюис Гербер, Роберт Кедлер и Гарри Лудд (M. S. Shilon, Lewis Herber, Robert Keller, Harry Ludd).

Мюррей Букчин стоял в основании не только собственно экоанархизма, но и у истоков мирового экологического движения (как социального, а не профессионального явления) в целом. Его первая американская книга "Наша Синтетическая Окружающая Среда" (Our Sinthetic Environment) увидела свет в 1962 году, а его первая большая статья "Проблемы Химического Загрязнения Продуктов" (The Problemof Chemicals in Food), была написана в 1952 году и вышла книгой в Германии в соавторстве с Готцем Оли (Gotz Ohly) в 1955 году. В обеих книгах он использовал псевдоним Льюис Гербер "Наша Синтетическая Окружающая Среда" на полгода опередила книгу Рэйчела Карсона Silent Spring (уж и не знаю как ее перевести как "БезмолвнуюВесну" или как "Молчаливый Родник"- С. Ф. ), которая многими считается как точка отсчета экологического движения. (Тут дело дажене в приоритете, а в понимании того, что экоанархизм это не какая-нибудь современная экзотика, а течение серьезное и как минимум неуступающее в возрасте экологическому движению "основного течения").

В 60-х годах Мюррей Букчин с головой ушел в контркультурное и Новое Левое движение. Однако экологическая тематика постоянно приковывала его внимание. Вслед за первой книгой вышли "Кризис Наших Городов" (Crisis In Our Cities) в 1965 году, сборник "Анархизм Постдефицита" (Post-Scarcity Anarchizm), включающий в себя эссе написанные в 1964 году "Экология и Революционная Мысль" (Ecologyand Revolutinary Thought) и, в 1965, "К Освобождающей Технологии"(Towards a Liberatory Technology). Оба эссе радикально повлияли навозникновение экологических и альтернативно-технологических тем у прогрессивных движений всех направлений. Воззвание Мюррея Букчина 1969 года "Слушайте Марксисты'" (Listen, Marxist!) с критикой ортодоксального марксизма тиражом не менее ста тысяч экземпляров распространилось в Соединенных Штатах и Великобритании и имело сильное влияние на Американских Новых Левых конца 1960-х годов.

В конце 1960-х Букчин преподавал в Альтернативном Университете Нью-Йорка, одном из множества "свободных универстетов", затем в Городском Университете Нью-Йорка. В 1974 соду он стал соучредителем и директором Института Социальной Экологии в Плайнфилде, в штате Вермонт. Этот институт сразу приобрел международную репутацию, как проводник идеи экофилософии, социальной теории, альтернативных технологий. Ежегодно институт проводит специальные летние семестры для активистов общественных движений из разных стран мира. (В сентябре 1995 года совместно с Институтом Социальной и Глобальной Экологии (Нижний Новгород), Мюррей Букчин провел специальный семинар для активистов радикального экологического движения России и Украины).

Его последующие работы "Пределы Города" (The Limits of TheCity) 1974, "Испанские Анархисты" (The Spanish Anarchists) 1977, и "К Экологическому Обществу" (Toward An Ecological Society) 1981, ‒ получили всеобщее признание и стали прелюдией к фундаментальной книге "Экология Свободы" (Ecology of Freedom) 1982, которая была признана событием не только ведущей прессой Нью-Йорка, но и академическими изданиями, такими как American Anthropologist. Затем вышла другая значительная книга "Рост Урбанизации и Спад Гражданства" (The Rise Urbanisation and The Decline of Citizenship) 1987 -историческое исследование городского самоуправления и конфедерализма.

В 1989 вышла книга "Реконструкция Общества" (Remaking Society), которую мы вам и представляем. Книга вышла как реакция на дискуссии, развернувшиеся в то время между представителями социального и глубинного направления в радикальном спектре экологического движения. (В связи с этими дискуссиями в 1991 году вышла книга "Защищая Землю" (Defending The Earth), где Мюррей Букчин впрямом диалоге с лидером глубинных экологистов Дэйвом Формэном отстаивал точку зрения не только социальной экологии, но и гуманизма вообще).

В 1990 году вышла книга "Философия Социальной Экологии"(The Philosophy of Social Ecology), в которой Букчин детально описы- вает свою философскую концепцию диалектического натурализма, противопоставляемую им марксистскому диалектическому материализму (выдуманному Ф. Энгельсом). В 1995 вышла еще одна книга на эту тему ‒ "Политика Космологии" (The Politics of Cosmology ). А совсемь недавно (осенью 1995) в Великобритании вышла двухтомная история народного революционного движения ‒ "Третья Революция" (The ThirdRevolution) и "Разочарованное Человечество" (Reenchanting Humnity).

Мюррей Буччин входит в редакционные коллегии журналов OurGeneration, The Journal of Anarchist Research, Society and Nature. Вместесо своим другом и компаньонкой Джанет Бель и другими он издает теоретический бюллетень "Зеленые Перспективы" (Green Perspectives).

Начиная с конца 1970-х годов Мюррей Букчин имеет большое влияние на развитие идей мирового (главным образом европейского) Зеленого движения. (На Западе в отличии от нашей страны принято различать экологическое и зеленое движение, как мало ориентированное на политику в первом случае, и основанное на ней во втором). Одной из самых важных потребностей последних десятилетий становится "новая политика", то, что Букчин называет либертарным муниципализмом, ‒ политика, основанная на возрождении прямой демократии на-родных ассамблей в городах, объединениях городских сообществ в свободную конфедерацию в противовес национальному государству.

В Советском Союзе и странах образовавшихся после его распада идеи Букчина оказали сильное влияние на Движение за Создание Партии Зеленых (1988-1991), Лигу Зеленых Партий, радикальное экологическое движение "Хранители Радуги". Отдельные статьи выходили впереводе Вадима Дамье в самиздатовской "Газете Саратовских Анархистов", журнале "Третий путь". Мы надеемся, что публикуемая книга не будет последним переводом Мюррея Букчина на русский язык и отечественное зеленое, анархистское (и вообще Левое) движение достойно оценит нашего современника, этого выдающегося теоретика и практика анархизма и социальной экологии.

Сергей Фомичев (с использованием материалов Джанет Бель)

Предисловие к русскому изданию REMAKING SOCIETY
К российскому читателю

Перевод этой книги на русский язык для меня особенно важен. Как может догадаться читатель по моей фамилии, я русского происхождения, и хотя я родился в Соединенных Штатах, ребенком я не знал иной культуры, кроме культуры моих родителей ‒ русских евреев. Моя бабушка, родившаяся в 1869 году и воспитывавшая меня до своей смерти в 1930, была членом движения народников, она успела в незабываемой, живой манере передать мне свои опыт. Будущее русского народа волновало меня в течении всех шестидесяти лет моей социальной активности. Я ‒ последовательный интернационалист, но кроме того я ревностный и эмоциональный наблюдатель событий в России.

Я знаком с капитализмом не только теоретически, но и практически, на опыте моей жизни, и мне слишком хорошо известно его опустошающее влияние на общество и мир природы. Ради благ так называемого свободного рынка и конкуренции, капитализм нанес страшный вред миллионам людей в США, жизнь которых небезопасна и полна лишений, и окружающей среде. Кроме того в тридцатых годах я флиртовал с государственными социалистическими идеологиями, поэтому мне известны ужасные страдания, которые сталинский режим принес русским пюдям и ущерб, причиненный им окружающей среде.

Есть ли у русского народа альтернативы этой системе помимо рыночной экономики? Система "свободного рынка", ориентированнаяна прибыль, власть и разрушительную технологическую экспансию сосвоей номенклатурой так называемых "свободных предпринимателей" не только не принесет русскому народу западной "хорошей жизни", но и просто оставит без средств к существованию. Может быть русские люди должны вернуться к государственному социализму сталинского режима и его полицейской системе, к ГУЛАГу как к неизбежному уделу всякого инакомыслия и протеста?

А может быть есть третий путь, социально ориентированный, гуманный и действительно народный способ организации общества, который позволит демократически использовать ресурсы России на благо всего народа. Российский народ, равно как и все народы бывшего СССР, должны найти действительно демократический, кооперативный и экологический путь удовлетворения своих экологических потребностей, обеспечения жизни в комфорте и разумной роскоши, экономической безопасности, без системы иерархии и подавления, которые препятствуют достижению этих простых и достойных целей.

Remaking Society пытается сформулировать идею такого третьего пути, предлагая либертарное решение, ориентированное не на рыночную экономику и не на контролируемую государством экономику. Оно ориентировано на моральную экономику, основанную на внимание к человеческим потребностям, на порядочности и кооперации для общего блага.

Книга призывает реструктурировать экономику, общество и политику таким образом, чтобы простые люди и их соседи, в России или где-либо еще, смогли создать серьезное ответственное и истинно демократическое общество, контроль над которым находится непосредственно в их руках. Россия, в частности, имеет сильную традицию, грубо подавлявшуюся большевиками с 1921 года, контроля местным сообществом всех аспектов общественной жизни. Сразу после падения сталинского режима люди в деревнях, больших и малых городах продемонстрировали невероятную инициативу в создании своих собственных институтов общественного действия.

Эти первые народные институты исчезли, частично, потому что аппарат централизованного государства отобрал власть, которую онитак быстро получили, частично, в результате экономических проблем, возникших в результате "советов" ‒ в действительности, требований, ‒ которые западные, ориентированные на рынок советчики давали России и всей Восточной Европе в целом, создавая миф о том, что капиталистическая экономика принесет им изобилие, цинично отказываясь упоминать о тяжелой жизни миллионов людей в Соединенных Штатахи части Западной Европы.

Результатом этих советов, я должен это подчеркнуть, была ужасающая криминализация российской жизни вездесущей "мафией", реставрация старой номенклатуры, многие представители которой провозгласили себя "свободными предпринимателями" и всеобщим обнищанием российских рабочих, крестьян, людей среднего класса и интеллигенции. Чаще и чаще русские люди должны были обращаться к своим местным и региональным ресурсам, для того чтобы получить средства к жизни. Провал централизованной экономики, которую большевики навязали русскому народу и его соседям на три поколения, использование ее для личного обогащения новыми стратами индустриальной и политической бюрократии, и, позже, новыми "свободными предпринимателями", а также обнищание огромного большинства российских людей, ‒ все это требует рациональной переоценки того, как Россия должна быть реорганизована, "переделана", до того как деспотические и ориентированные на прибыль институты будут крепко вцементированы в российское общество.

Хотя я написал книгу в ответ на проблемы и движения англоязычного мира, во многих отношениях эта книга более приложима к странам бывшего СССР. Сейчас в России ‒ период изменений, и хотя они часто ошеломляют и пугают, но они и создают возможность народной интервенции, организованной либертарным движением. В этот период движение может создать народные институты, укорененные в местной жизни районов, небольших городов и деревень и утвердить там прямую, "лицом-к-лицу" демократию, и таким образом вернуть народу экономическую и политическую власть.

Я не призываю районы, города и деревни к узкому местничеству, в котором каждый ищет своей выгоды, не обращая внимания на других. Я говорю об истинном конфедерализме, в котором демократические местные образования сами себя объединят в свободной административной структуре на региональной и межрегиональной основе, чтобы управлять ресурсами своих областей дли народного блага под строгим надзором народных ассамблей, которые должны будут чередовать и заменять власть, инструктировать своих конфедеральных делегатов.

Автономия на местном уровне должна быть комбинирована с взаимной зависимостью на региональном и конфедеральном уровнях. Другое общественное устройство, нежели комбинация локальной автономии и региональной взаимозависимости будет не только местническим и непрактичным, но и откроет дорогу созданию огромного и деспотичного национального государства, контролируемого номенклатурой и ее криминальной мутацией в виде мафии.

* * *

Либо люди планеты объединяться в кооперативное, истинно демократическое и экологическое общество, либо мы разрушим ее. Либо мы будем жить вместе как вид, широко используя существующие и новые технологии, которые обеспечат жизненные средства и материальную безопасность каждому, в обществе, структурированном на основенародных институтов, или мы будем разделены и, в конце концов, подчиним себя и свою свободу олигархии, основанной на материальных привилегиях и государственной политической тирании. Если бедность не взорвала общество, то растущий экологический кризис сделает это наверняка. Давайте не будем обманывать самих себя: это будет уделом всего человечества, если мы не решим использовать свои мозги ‒ свой разум ‒ чтобы перестроить общество по этическим, кооперативным и демократически и экологическим принципам.

В Remaking Society я попытался показать, как это может быть сделано, насколько смог откровенно. Книга не содержит утопии или мечтаний, скорее она основана на реальностях, с которыми мы сталкиваемся сейчас и столкнемся в будущем. Она построен на внимательном изучении истории, исторических попыток создать рациональное общество, попыток, которые были явно жизнеспособными, но привилегированные и жадные до власти люди их сокрушили.

Экология в моей книге отчасти есть средство выражения фундаментальных проблем социальных изменений. Разрушение природного мира на Западе и Востоке, Севере и Юге помимо всего прочего естьсоциальная проблема. Исторически идеология доминирования человека над миром природы происходит из подавления человека человеком, и иерархического превосходства старших над младшими (геронтократии), мужчины над женщиной (патриархата), и в конечном счете, привилегированных статусных групп и экономических классов над менее привилегированными. Надеждам на то, что человечествосможет жить в рациональном равновесии с природным миром не суждено исполниться, пока мы не прекратим доминирование и иерархию всоциальном мире. Такой смысл я вкладываю в слова "социальная экология".

Нам также необходимо новое восприятие отличных от нас жизненных форм, сегодня Запад охватила волна спиритуализма, включающая и абсолютно смехотворную экотеологию и спиритуализм Новой Эры, и абсурдную мистификацию примитивного мира. Экология помимо всего прочего есть отрасль биологии. Заменить ее натурализм супернатурализмом и мистицизмом ‒ означает лишить ее принципы смысла и даже сделать их внутренне противоречивыми. Нас многое может вдохновить, когда мы смотрим на панораму жизни и биологической эволюции. Нам не нужно природных богов или духов, чтобы почувствовать страсть к миру природы.

Экологическому и инвайронментальному движениями сегодня необходим широкий взгляд на социальный мир и социальные проблемы, которые лишают себя и будущие поколения природного мира. Если мы не создадим рациональное, экологически ориентированное общество, существующий мир привилегий, грабежа, эгоизма и конкуренции полностью разрушит экосистемы, которые общество, ориентированное на прибыль уже и так сильно перегрузило.

В то время, когда западное инвайронментальное движение пропитано мизантропией, мальтузианством и антигуманизмом ‒ как если бы экологические и социальные проблемы не были связаны друг с другом ‒ эта книга открыто связана с просвещенным гуманизмом. Я глубоко озабочен разрушением других видов и экосистем, и в то же время озабочен загрязнением атмосферы, воды и пищи, которое угрожает здоровью человека. Как социальный экологист, я озабочен плохим питанием, которое есть следствие бедности, врожденными дефектами и раком, появляющимся в результате "инцидентов" (используя бюрократический жаргон) подобных Чернобылю, меня беспокоит вред, причиненный людям и среде загрязнением озера Байкал и фактическим исчезновением Аральского моря. Поэтому я обращаюсь не только к социальной экологии, но и к переделке общества.

Хотя коллапс советского режима породил страшные проблемы, включая экономический кризис, он породил также период перемен, открывающий возможность эксперимента с новыми формами социальной и политической жизни, которые не должны быть ни капиталистическими ни государственно-социалистическими. Другой такой возможности реальной перестройки, которая позволила бы создать рациональное общество сейчас и дать пример Западу еще долго не представится. Я рекомендую сделать это людям, говорящим на русском языке, с которыми я чувствую такую солидарность, в истинной надежде, что кризис, существующий сейчас в этой стране, станет средством социального обновления.

Почетный директор Института Социальной Экологии (Плайнфилд, Вермонт) Мюррей Букчин

Барлинггон, Вермонт, 12 июня, 1994 года

Как появилась эта книга

Я давно хотел написать небольшую книгу, которая бы вместила мои взгляды на про экологическую перестройку общества (remaking society). Мне (как и многим моим друзьям) казалось, что существовала необходимость высказать все те идеи, которые я выдвигал в нескольких капитальных трудах, в одной небольшой, страниц на 200, работе. Такая книга не была бы трудно читаема для образованных читателей, интересующихся социальной экологией.

Но окончательно заставил меня написать эту книгу один неприятный эпизод, произошедший в начале июня 1987 года. В это время я был удостоен чести быть основным докладчиком на шестидневном национальном собрании американских зеленых в Амхерсте, штат Массачусетс. Собрание вызвало неожиданный интерес у средств массовой информации ‒ и было за что. Около двух тысяч человек по крайней мере из 42 штатов прибыли в Амхерст, чтобы обсудить теоретические и практические задачи зеленого движения в США. Это было крупнейшее собрание независимых американских радикалов за много лет. Будучи в основном противниками капитализма, эти зеленые тем не менее хорошо знали настроения соседских и рабочих сообществ. Они представляли широкий спектр радикальных групп Америки и отражали их надежды и проблемы.

Во время собрания произошло около 12 пленарных заседаний, в которых принимали участие от 500 до 1000 человек, и значительное количество семинаров (секций), где обсуждались различные темы, как редкие, вроде этики и экологии, так и распространенные: феминизм, расизм, империализм, экономическая демократия. Были затронутыфактически все социальные проблемы, которые интересны быстрорастущему зеленому движению Америки. Горячо обсуждались вопросы участия или неучастия в выборах, образовании блоков с другими партиями или независимости зеленого движения, ставки на революцию или реформу, ‒ в общем, все те вопросы, которые потом не раз поднимались на крупных радикальных собраниях.

В этих дискуссиях также проявились некоторые новые тенденциии направления мысли, которые казались исключительно американскими. Но, я думаю, что эти тенденции появились или вскоре появятся узеленых (а возможно, и у других радикалов) и за пределами штатов.

Я могу описать одну из этих тенденций, рассказав о случае, который взволновал меня. Он произошел, когда участники, собираясь после обеда в небольшие группы на широкой лужайке, обсуждали в неофициальной обстановке события дня. Дюжий молодой человек из Калифорнии довольно сбивчиво говорил о необходимости "подчиняться законам природы", "покорно следовать", если я правильно помню его выражение) "приказам природы". Его поначалу риторический, а затем становившийся все более резким, монолог сильно смутил меня.

Его лексикон напомнил мне то, как противники экологического движения употребляли те же самые выражения, считая, что природа должна "подчиняться" нашим приказам и ее законы должны быть использованы для подчинения природы человеку. Мне было ясно, что молодой калифорниец, бомбардировавший меня своим как бы экологическим словарем, и современные прислужники холодных богов науки, считающие, что человек должен безжалостно контролировать природу в своих собственных интересах, не смотря на кажущеюся противоположность их взглядов, имели нечто общее в основе своих рассуждений. И те, и другие употребляли слова, выражающие доминирование и подчинение. Как калифорнийский "'зеленый" верил в то, что человек должен быть подчинен природе, так приверженцы сциентизма считают, что природа должна подчиняться человеку.

Калифорниец, по сути, призывал превратить взаимоотношения между людьми и природой в отношения подчинения с людьми в качестве объектов подчинения, в то время как его оппоненты (обычно крупные промышленники, финансисты и апологеты современного корпоративного общества) предлагают превратить в объект подчинения весь живой мир. Тот факт, что у человечества и природы одна судьба, основанная на подчинении иерархическому менталитету и обществу, ускользнул от внимания калифорнийца с его упрощенным призывом "подчиняться природе и ее законам".

Сильно обеспокоенный тем, что человек, считающий себя зеленым, может говорить так похоже на своих оппонентов, я решил задать ему прямой вопрос:

- Что, по-вашему, является причиной современного экологического кризиса?

Его ответ был очень тверд:

- Человечество! Люди ответственны за экологический кризис.

- Вы считаете, что цветные, женщины и низшие слои общества, а не корпорации, сельскохозяйственный бизнес, правящие элиты и институт государства служат причиной экологических дисбалансов? ‒ спросил я в изумлении.

- Да, люди, ‒ ответил он еще более горячо. ‒ Все! Они перенаселили землю, загрязнили планету, растратили ее ресурсы, ‒ они прожорливы, как крысы! Корпорации существуют для того, чтобы давать людям то, что они хотят.

Я думаю, что наш спор мог бы кончиться плохо, если бы он не отвлекая на происходившую рядом игру в волейбол и не принял бы вней участие.

Я не могу забыть тот разговор. Он часто вспоминается и до сих пор, так как такие идеи очень распространены среди многих инвайронменталистов, которые воинственно называют себя радикалами.

Наиболее примечательной чертой такого образа мыслей однако является не только схожесть с тем, как рассуждают противники зеленого движения. Более серьезно и опасно то, что он отвлекает внимание отроли общества в экологическом кризисе. Если люди как вид ответственны за нарушение окружающей среды, то оно (нарушение) перестает быть результатом нарушений социальных. Создается мифическое"человечество" ‒ включающее в себя и угнетаемые этнические меньшинства, и женщин, и граждан стран третьего мира, и население старого света, в котором все соучастны с правящей элитой в создании экологического дисбаланса. Таким образом, хитро маскируются социальные корни экологических проблем. Создается новый биологический "первородный грех": неопределенная группа живых существ"человечество" рассматривается как деструктивная сила, которая угрожает выживанию всего живого мира.

Рассматриваемые просто как вид люди таким образом, превращаются а зоологическое явление, подчиняющееся "биологическим законам", которые предположитепьно определяют "борьбу за существование" в природном мире. Например, голод может быть объяснен простым биологическим понятием "недостаток пищи", вызванный"перенаселением". Война объясняется "кризисом", вызванным "перенаселением", или необходимостью "жизненного пространства".

Таким образом мы можем объяснить все беды человечества голод, войну, болезни ‒ как "естественный отбор" (чистки), которому человечество подвержено из-за необходимости сохранять "природный баланс". Мы можем с удовольствием забыть о том, что бедность и голод, которыми страдает человечество, вызываются корпоративной эксплуатацией людей и природы, сельскохозяйственным бизнесом и социальным давлением. Люди видите ли всего лишь вид, как куницы, кролики и т. п., подчиняющиеся неумолимым "законам природы".

Если рассматривать людей с той точки зрения, что все формы жизни биологически равнозначны, несмотря на их уникальные свойства, то люди становятся равнозначны саранче или скажем, бактериям ‒ как серьезно доказывается приверженцами такой точки зрения ‒ и одинаково взаимодействуют с так называемыми "природными законами".

Молодой калифорниец, который представил эти взгляды выразил только наиболее общие понятия, которые составляют эту развивающуюся идеологию. Вполне возможно, что он относится к тем людям, которые считают, что нужно оставить африканских детей умиратьот голода, или, что не менее порочно, считают, что следует приветствовать СПИД как средство уничтожения "лишнего" населения. Или (более шовинистично), что "эмигранты" из Латинской Америки (часто туда же причисляются и индейцы, чьи предки пришли в Америку тысячи лет назад) должны быть выгнаны, так как они угрожают "нашим"ресурсам.

Представленная в такой грубой и расистской форме, используя слово "наши", обозначая Америку, чьи ресурсы в действительности принадлежат горстке гигангских корпораций, эта точка зрения похоже, чужда большинству американцев. Тем не менее, давая простые чисто зоологические ответы на сложные социальные вопросы, она приобретает растущее число сторонников в основном среди наиболее реакционных слоев, которые всегда говорили о "природе" и ее "законах", подменяя этим изучение реальных социальных истоков иявлений.

Искушение уравнять людей, которые живут в сложных сильно разделенных и институционализированных обществах, с обычными животными отражается в кажущихся утонченными аргументах, которые часто скрываются под маской "радикальных" экологических философий. Возрождение нового мальтузианства, которое утверждает, что уровень роста населения обгоняет уровень роста количества продуктов, является наиболее зловещим признаком.

Миф о том, что рост населения, например, в Судане, ведет к голоду (хотя суданцы запросто могли бы прокормить себя, если бы контролируемый Америкой Мировой банк и Международный валютный фонд не заставляли бы их выращивать хлопок вместо злаков) представляют типичные аргументы, которые приобретают все большуюпопулярность среди многих инвайронменталистов. "Мы должны датьприроде все регулировать самой", ‒ высокомерно говорят представители привилегированных Европы и Америки, выступающие как теоретики "законов природы", как будто корпорации банков и сельскохозяйственного бизнеса и определяют курс природы.

Хитрой формой этого нового "биоцентризма" с его антигуманистическим представлением о равнозначности людей, грызунов и муравьев является растущее движение "глубинной экологии". "Глубинная экология" распространена среди благополучных людей, которые выросли на обрывках восточных культов, смешанных с голивудскими и диснеевскими сказками. Американский средний ум и так достаточно бесформенен, без нагружения его "биоцентрическнмн" мифами буддистского или даосского толка о вселенском "единстве", таком космическом, что люди со всеми своими разделениями растворяются вовсеобъемлющем; биоцентрическом равенстве". Представляемая как лишь одна форма жизни из многих, бедняки и нищие становятся очень удобными объектами полного уничтожения, если они социально заменимы, или жестокой эксплуатации, если они могут быть использованы для улучшения жизни элиты. Соответственно, понятия "единства" и "биоцентрической демократии", становятся благочестивой формулой для подавления, унижения и даже уничтожения людей.

Наконец, экологическая мысль не обогащается безрассудным смешиванием таких разных религий, как буддизм, даосизм и христианство, также как не следует путать еврейского мыслителя Спинозу с апологетом нацизма Хайдеггером. Заявлять, как Арне Нэш, патриарх "глубинной экологии", что "основные принципы "глубинной экологии" взяты из религии и философии", значит признавать отсутствие связи с социальной теорией.

Этой смеси "биоцентризма", антигуманизма, мистицизма и религии с ее следованием "природным законам" достаточно, чтобы "накормить" особо реакционные атавистические тенденции, несмотря на ссылки на "децентрализацию" и "неиерархическую структуру" "глубинной экологии". Это напоминает о еще более экзотическом движении, просочившемся в экологическое. Я имею в виду парадоксальное стремление к новой теистической "духовности". Хотя слово "духовность" часто означает деиствительно глубокое понимание природы и ее тонких взаимосвязей, нужно охранять ее от вырождения в атавистическую одностороннюю форму природной религии с богами, богинями и, конечно, с новой иерархией священников. Мистические вариации феминизма, также как и экологическое движение в целом, увы, показали себя достаточно уязвимыми с этой стороны. Наивный натурализм, которому с такой готовностью служила экология, может быть вытеснен сверхприродным мировоззрением, которое изначально чуждо природному самооплодотворению и самовоспроизводству.

Можно резонно спросить почему природный мир должен обязательно быть населен богами и богинями, когда природная эволюция показывает свою волшебную силу, создавая такое богатство и разнообразие форм жизни? Разве этого не достаточно, чтобы чувствовать восхищение и уважение. Разве не является грубейшей формой антропоцентризма (проекция человека на все природное, что вызывает столько презрения среди экологов) население природы богоподобными формами, созданными человеческим воображением, во имя экологической "духовности"?

Обожествление и почитание какого-либо существа, естественного или сверхъестественного, всегда является самоунижением, что в конечном счете ведет и к социальному унижению.

Не одна цивилизация, имевшая "природных богов", доказала свою несостоятельность, так как эта вера была цинично использована правящими кругами для поддержки жестких, деспотичных и античеловечных социальных иерархий. Когда люди начинают падать на колени перед каким- либо существом, которое "выше", чем они сами, иерархия празднует свой первый успех в битве со свободой, а люди готовят свои спины для социального давления, которое им придется выдерживать.

Я заговорил о некоторых вопросах, поставленных мизантропическими и антиэкологическими течениями в экологических движениях, вовсе не для того, чтобы опорочить само движение. Совсем наоборот: я хочу удалить эти метастазы, чтобы показать, что движение способно это преодолеть и идти вперед. Причина написания этой книги ‒ желание продемонстрировать то, что экология, подкрепленная социальной критикой и представлениями о социальной реконструкции, может показать пути продвижения к такой перестройке общества, которая подойдет и природе, и человеку

Однако никак нельзя достичь такого критического отношения и этих четких представлений, шарахаясь от одной крайности ‒ полного подчинения природы человеку ‒ к другой и объявляя человечество паразитом на мистическом "теле природы". Мы должны прекратить сидеть в идеологической катапульте, которая периодически бросает нас от одной причуды к другой, от абсурда к еще большему абсурду.

Очень соблазнительно вернуться к радикализму прошлых лет, когда безусловные догмы были подтверждены социально и вокруг них был этакий ореол романтического бунта. Я вырос в ту эпоху, и мне это очень близко по духу, но, к сожалению, в наше время такой возврат не осуществим. Традиционная радикальная теория больше не существует. Большая часть из того, что считалось социалистическим и коммунистическим, сейчас работает, и успешно, на рыночную экономику. Архаичные лозунги "национализация собственности" и "плановая экономика" в наше время поддерживают и укрепляют растущую централизацию и рационализацию корпоративной экономики и государства. Почти благоговейное отношение Маркса к технологическому прогрессу теперь стало помогать наиболее вредным целям технократическойидеологии и бюрократии. Даже стратегия ортодоксального радикализма с его видением пролетариата классом гегемоном ныне не работает из-за замены индустриальных рабочих автоматикой. Больше нет больших движений под красным флагом ‒ остались только призрачные бунтовщики, гибнущие в бесполезных бунтах, и их лидеры, ведущие их стройными рядами в политический архив.

К тому же, инвайронментализм стал чем-то вроде бальзама для совести хищных индустриальных магнатов, которые жалко заигрывают с инвайронменталистскими лоббистами, адвокатами, а также властями. Для этой публики природа ‒ по существу лишь источник природных ресурсов. Эти заигрывания затеяны для успокоения совести идеей "меньшего зла", а не идеей "большего добра". (Уничтоженный лес они выдают за небольшую рощицу, а осушение болот ‒ за рекультивацию маленького заповедника. )

В наше время ухудшение окружающей среды происходит катастрофическими темпами. Основные жизненно важные составляющие окружающей среды, такие, как соотношение газов в атмосфере, разрушаются, увеличивается отношение углерода к кислороду. Экологически незащищенные джунгли, которые существовали на земле 60 миллионов лет или больше, и чью роль в образовании чистого воздуха, которым мы дышим, невозможно переоценить, безрассудно уничтожаются. Химические вещества утончают озоновый слой, который защищает все живое от ультрафиолетового излучения солнца. Это только основные удары, нанесенные планете. Этот список не включает в себя ежедневную дозу химических веществ, кислотных дождей, ядовитых пищевых и сельскохозяйственных добавок, которые, вероятно, изменяют весь спектр несчастии, которые обрушиваются на природу ичеловечество.

Контроль за этими, возможно гибельными, нарушениями экологического баланса фактически прекратился еще до "компромиссов" и возможных решений, предложенных либеральными инвайронменталистами. Я считаю, что эти либеральные действия или предложения столь малоэффективны из-за того, что они принимают современное социальное устройство как данное, как воду, которую мы пьем, и воздух, которым мы дышим. Все эти "компромиссы" и возможные решения опираются на то, что современное рыночное общество, частное владение собственностью и бюрократическое национальное государство не могут быть изменены. Таким образом, преобладающий социальный порядок определяет условия любого "компромисса" или"возможного решения", так же как правила шахмат и порядок расположения полей на доске определяют действия игроков (а не, скажем, понятия морали).

"Играть по правилам" современной игры значит согласиться с тем, что природный мир (и угнетаемые люди) теряют что-нибудь по-немногу, пока потерянным не оказывается все. Пока инвайронментализм ограничен социальным статус кво, право собственности будет всегда выше общественных прав, а сильный всегда будет подавлятьслабого. В лесу, в болотах или на хорошей сельскохозяйственной почве "осваиватель", владеющий этими "ресурсами", обычно определяет условия любой сделки, и все празднуют победу богатства над экологическими соображениями.

Наконец, либеральный инвайронментализм страдает от упорного отказа признать, что капиталистическое общество, основывающееся на соревновании и саморегулировании, в конце концов уничтожит природный мир, так же как запущенная раковая опухоль убивает больного.

Личные намерения, хорошие или плохие, не имеют ничего общего с этим неумолимым процессом. Экономика, основанная на принципе "рост или смерть", обязательно противопоставляет себя природному миру и оставляет за собой экологическую пустыню. Я вряд ли также должен добавлять, что ориентированная на рост бюрократическая и сильно иерархизированная социалистическая система не является альтернативой либерализму. Тоталитарные страны также виновны в разграблении земли. Наиболее существенная разница между ними и их западными противниками в том, что плановая экономика систематизирует их усилия. И к тому же любую оппозицию ‒ либеральную или радикальную ‒ гораздо легче заставить молчать с помощью институтов полицейского государства.

Окружаемые бесчувственным мизантропическим "экологизмом"и слабым либеральным инвайронментилизмом, мы должны найти какую-то альтернативу. Является ли единственным противовесом либеральному инвайронментализму и его провалам " глубинная экология", которая мистически преклоняется перед "дикой" природой и дикой жизнью? Неужели мы обречены на выбор между лоббированием, "компромиссами" и "биоцентристским менталитетом", который пытается представить человечество как "еще один род животных", а человеческий мозг ‒ как "нарост" на "теле" природы? Можно ли что-либо противопоставить технологическому прогрессу, кроме ведения хозяйства, основанного на охоте и собирательстве, где обработанные кремниевые топоры будут нашими основными орудиями в общении с природой? Чем можно ответить на логику современной науки и техники, кроме как иррационализмом, мистицизмом и религиозностью?

Признаюсь, что я упростил альтернативы. Но я это сделал для того, чтобы раскрыть их логику и смысл. С одной стороны, я не отрицаю, что даже либеральный инвайронментализм и инстинктивный сенсуализм играют свою роль в противостоянии мощной технологии, служащей бездумному росту, накопительству и потребительству. Борьба против постройки нового ядерного реактора, нового шоссе, угрожающего испортить городской пейзаж ‒ это все, хоть и ограниченные, но важные действия, предотвращающие дальнейшее разрушение окружающей среды. Земля, дикая природа, живописные природные места, которые не были уничтожены бульдозерами и гонящимися за наживой "хищниками" ‒ очень ценная, с точки зрения природы (а также эстетически), территория, которую мы должны охранять как можем и где можем. Не требуется большой мудрости, чтобы понять, что все чудесное и красивое ‒ от дерева, похожего на статую, до зверька в норе, ‒ имеет свое место под солнцем и свою функцию в биосфере.

Однако впихивание этих бесспорных истин в идеологию, где человек является "паразитом" природы или же наоборот ‒ "венцом творения", ведет к весьма печальным последствиям. Обе точки зрения противопоставляют человека природе. Человечество (больше как род, а не как высоко развитые существа, живущие в конфликте между собой, как угнетенный и угнетатель) вырвано из жизненной эволюции и рассматривается не как живой объект. Хвалимое или проклинаемое, оно изолируется от живого мира, а затем либо отсылается обратно в первобытный мир далекого прошлого, либо рвется к звездам в скафандрах и с экзотическим оружием. Ни один из этих обрядов не отражает того, что люди живут в равных обществах, которые весьма связаны снашими экологическими проблемами. Как социальные существа, люди развили способ отношений через общественные институты, которыеболее чем что-либо определяют их взаимоотношения с окружающим миром.

Я смею утверждать, что мы должны уйти от идей о сверхъестественном, взращенных "биоцентризмом", "антигуманизмом", "мальтузианством" и "глубинной экологией", с одной стороны, и верой в рост, соревнование, превосходство человека и общественную власть, с другой. Если мы хотим достичь гармонии в отношениях с природой. мы должны обратить внимание на социальные факторы, которые создали обе эти крайности в их многочисленных формах, и ответить на основные вопросы о человеческом существовании.

Что такое человеческое общество, которое мы собираемся изучить с точки зрения экологии? "Проклятие"? Безусловное благо? Устройство для накопления, материальных благ? Или, скажем, продукт естественной эволюции, такой же как культура, который не только удовлетворяет различные человеческие нужды, но и который может сыграть важнейшую роль в эволюции жизни на планете.

Какие факторы создали экологически опасное человеческое общество? И какие факторы могут создать экологически полезное человеческое общество?

Является ли развитая технология безусловно опасной для окружающей среды, или же ее можно использовать для улучшения биосферы и условий жизни?

Что можем мы узнать из истории такого, что может помочь нам ответить на эти вопросы, кроме штампов, которыми оперируют мизантропы и либеральные инвайронменталисты?

Затем, как мы должны решать вопросы? С помощью условной логики? Интуиции? Божественного вдохновения? Или, может быть, спомощью так называемого "диалектического мышления"?

Наконец, последнее по порядку, но не по важности: какую социальную реконструкцию должны мы провести для достижения гармонии человечества и природы ‒ чтобы быть уверенными, что это общество не развалится и каждый не побежит захватывать собственную вершину в Адирондакских горах? Какими политическими, социальными и экономическими способами должна проводиться эта реконструкция. И какими этическими принципами должны мы руководствоваться при ее проведении?

Это, в общем виде, основные вопросы. Есть и множество других, которые мы должны будем затронуть, прежде чем дискуссия будет закончена. Я не иду здесь дальше, так как испытываю глубокое отвращение к длинным спискам идей, плохо продуманных утверждений, текучим диаграммам и штампам, которые ныне очень в моде. Когда тот молодой калифорниец швырял слова "люди" мне в лицо, он как будто старался не думать и подавал дурной пример бездумья другим, чьи мозги были причесаны Голивудом, Диснейлендом и ТВ.

Таким образом, больше чем когда-либо нам нужна согласованность. Я не имею ввиду какую-нибудь догму. Скорей, это должна быть какая-то четкая структура идей, в которой будет место для философии, антропологии, истории, этики, нового рационализма и утопических размышлении во имя свободы ‒ свободы, позвольте заметить, для природного развития так же, как и для человеческого. Эта структура, которую я попытаюсь выстроить в этой книге, должна быть не просто собранием идей, сваленных в кучу.

Незаконченная мысль так же опасна, как завершенная догма. И то и другое ведет к неадекватному восприятию мира и может быть использовано совершенно не в том смысле, который подразумевался изначально: примером служат совершенно различные понятия, которые сосуществуют в теории "глубинной экологии".

Эта книга была создана для обсуждения тех вопросов, которые яздесь затронул, в надежде, что мы сможем сформировать четкуюструктуру, которую я уже упоминал, и в которой мы так нуждаемся. Как я уже сказал, идея написать эту книгу возникла случайно, после столкновения, произошедшего в реальной жизни ‒ не в академических размышлениях и не по моему личному капризу.

Если члены экологического движения, в основании которого я принимал участие тридцать лет назад, отправятся жить отшельниками в горах или обратятся к Вашингтону за поддержкой, поражение будет окончательным. Экологическая мысль может в наше время обеспечитьсинтез наиболее важных идей, появившихся за последние 200 лет. Она способна открыть перспективы для деятельности, которая может полностыо изменить вид общества нашего времени. Некоторая воинственность этой книги, которую может почувствовать читатель, объясняется срочностью решения поднимаемых проблем. Мы обязаны во чтобы то ни стало не позволить экологической мысли и экологическому движению, которое эта мысль может породить, деградировать и пойти путем традицонного радикализма, блуждать в лабиринтах неумолимой истории.

Общество и экология

Те проблемы, с которыми люди сталкиваются в процессе самоопределения, осознания себя как личности, порождают необходимость существования широкой психотерапевтической индустрии. Эти проблемы, безусловно, являются личными. Но они существуют не только для отдельных индивидуумов, но и для всего современного общества в целом. Мы живем в полном непонимании того, какие социальные взаимоотношения существуют между ними. Мы страдаем не только как личности от отчуждения и неразберихи в наших мотивах и устремлениях; все наше общество, задуманное как единый организм, является весьма неопределенным в том, что касается его структуры и направления развития. Если раньше в обществе культивировалась вера в добродетельность сотрудничества и заботы о ближнем, то в современном обществе добродетелью является соревнование и эгоизм, и таким образом не поощряются ассоциации любого рода ‒ кроме созданных ради наживы и безумного потребления.

Мы считаем, что раньше люди имели четкие представления о вере и надежде ‒ о ценностях, которые определили их как людей, обладающих конкретными целями в общественной жизни. Мы называем средние века "Эрой Веры", а Просвещение ‒ "Эрой Рассудка". Даже период между мировыми войнами и конец 40-х ‒ начало 50-х годов кажутся нам привлекательным временем невинности и надежд, несмотря на Великую депрессию и ужасающие конфликты, которые имели место в этот период. Это выразил постаревший персонаж недавнего достаточно хорошего фильма о шпионах: он говорил, что по сравнению со временами Второй мировой войны он потерял "чистоту" ‒ чувство цели и идеализм, которыми он руководствовался тогда.

Эта "чистота" в наше время исчезла ‒ ее заменили неопределенность и двусмысленность. Вера в то, что технологии и наука улучшат условия человеческого существования, была подорвана распространением ядерного оружия, массовым голодом в странах Третьего мира и бедностью на Западе. Жаркая вера в триумф свободы над тиранией уничтожена увеличивающейся централизацией государств повсюду и увеличением власти бюрократии, полиции и изощренных средств слежки над людьми. В наших демократических странах ‒ не меньше, чем в явно авторитарных. Надежда, что мы создадим единый мир, сообщество различных народов, которые будут заботиться о своих ресурсах и улучшать жизнь повсюду, разбилась о рост национализма, расизма и бесчувственного местничества, которое порождает индифферентность по отношению к судьбам миллионов.

Мы считаем, что наши ценности хуже, чем те, которые существовали всего лишь два-три поколения назад. Нынешнее поколение кажется более самовлюбленным, отчужденным и недоброжелательным по сравнению с предыдущим. У него нет таких систем поддержки, как большая семья, сообщество и обязательная взаимопомощь. (Борьба личности с обществом происходит в большей степени через бюрократические структуры, чем прибегая к помощи отзывчивых и доброжелательных людей. )

Этот недостаток социальной определенности и значимости становится еще более заметным при наших проблемах. Война ‒ непременное условие нашего времени, экономическая нестабильность ‒ всепроникающая реальность; человеческая солидарность ‒ туманный миф. Совсем не последней угрозой является кошмар экологического апокалипсиса ‒ катастрофического выхода из строя систем, обеспечивающих стабильность на планете. Мы живем в постоянной опасности непоправимого уничтожения живого мира системой, помешавшейся на росте, он заменяет органическое неорганическим, почву ‒ бетоном, лес ‒ пустыней, разнообразие живых форм ‒ упрощенной экосистемой: короче говоря, пытается повернуть экологическое время вспять, к более неорганическому минерализированному миру, который не может обеспечить существование сложных форм жизни, в том числе и человека.

Неуверенность и нашей судьбе, предназначении и целей вызывает достаточно неожиданный вопрос: является ли общество бедой, наростом на древе жизни?

Появилось огромное количество литературы, привлекшей внимание миллионов читателей, в ней выражается "новый пессимизм" по отношению к цивилизации как таковой. В этих произведениях технология противопоставляется предположительно "девственной" природе, города ‒ деревням, деревни ‒ необжитым пространствам, наука "почтению" к природе, рассудок ‒ "невинности", интуиции, и наконец, человечество ‒ остальной биосфере.

В наше время все больше и больше теряется вера во все человеческие способности ‒ способность жить в мире, способность заботиться о других людях и остальных формах жизни. Этот пессимизм ежедневно подпитывается социо-биологами, которые говорят, что наши недостатки заложены в нас генетически: антигуманистами, оплакивающими нашу "антиприродную" сущность; биоцентристами, принижающими наши уникальные свойства идеями, по которым мы в мире "первородного греха" ничем не отличаемся от муравьев. Короче говоря, идет широкое наступление на веру в способность разума, науки и технологии улучшить мир и для нас и для жизни в целом.

"Вечная тема" о том, что цивилизация неизбежно противопоставит себя природе, что это произойдет из-за человеческой натуры, поднималась еще во времена Руссо и дожила до наших дней, когда нам особенно необходима действительно человечная и экологичная цивилизация, если мы захотим спасти планету и самих себя. Цивилизация, характеризуемая опорой на рациональность и технологии, все больше рассматривается как еще одно несчастье. Более того. роль общества как необходимого фактора формирования человечества, рассматривается как нечто неестественное, вредное и изначально деструктивное.

Человечество по иронии судьбы, в результате оказалось поругано самими людьми ‒ как проклятая форма жизни, которая только разрушает мир и угрожает его целостности. К той путанице, которая существует в определении нашего сумасшедшего времени и наших личностей, добавился еще один аспект ‒ представление человеческого существования как формы хаоса, созданного нашим стремлением к бессмысленному разрушению и нашей способностью увеличивать эффективность этого стремления, так как в нашей распоряжении имеются разум, наука и технология.

Однако стоит заметить, что немногие антигуманисты, биоцентрюты и мизантропы, строящие подобные теории, идут до конца в своих логических построениях. Наиболее важно в этой смеси искусственных теорий и недодуманных мыслей почти полное игнорирование тех форм, институтов и отношении, которые формируют то, что мы называем обществом. Вместо этого мы используем расплывчатые понятия "общество" и ''цивилизация", которые скрывают сильнейшее различие между свободными, не иерархичными и не государственными обществами, с одной стороны, и в разной степени иерархичными, огосударствленными и авторитарными, с другой (так же, как мы используем широкие понятия типа "человечество" или зоологический термин "хомо сапиенс", за которыми скрываются огромные различия, даже жесткие антагонизмы, существующие между привилегированными белым и цветными, мужчинами и женщинами, богатыми и бедными. угнетателями и угнетенными).

Зоология, в результате, заменяет социально ориентированную экологию. Огульные "природные законы", основывающиеся на колебании популяций у животных, подменяют противостоящие экономические и социальные интересы людей.

Простое противопоставление "общества" и "природы", "человечества" и "биосферы", "технологии", "знания", "науки" и менее развитых, часто примитивных форм человеческого взаимодействия с природой отвлекает нас от изучения очень сложных различий и разделений внутри общества, которое так необходимо для определения наших проблем и их решений.

В Древнем Египте, например, отношение к природе сильно отличалось от вавилонского. Египтяне выработали поклонение сонму в массе своей анимистичных божеств, многие из которых и физически были полулюдьми, полуживотными, в то время как вавилоняне создали пантеон очень человеческих и политичных богов. Но египетское госудаство было не менее иерархичным, чем вавилонское, и также, если не больше, подавляло человеческую индивидуальность, Некоторые охотничьи племена могут быть также разрушительны для природы, как и урбанистические общества, ограниченные в своей разрушительности разумностью. Когда мы обзываем все эти различные социальные формы одним словом "общество", мы оскорбляем мысль и рациональный подход. "Общество" само по себе становится чем-то неестественным. "Разум", "технология", "наука" характеризуются как "деструктивные", несмотря на те социальные факторы, которые обуславливают их использование. Попытки человека изменить окружающую среду считаются угрозой для нее ‒ так как наш "род" едва ли может сделать что-либо для улучшения жизни на планете в целом.

Конечно, мы не в меньшей степени относимся к животному миру, чем все другие млекопитающие, но мы являемся чем-то большим, чем стада, бродящие по африканским равнинам. То, чем мы отличаемся то есть виды обществ, которые мы формируем и то, как мы разделены в иерархии и классы ‒ сильнейшим образом влияет на наше поведение и на результат наших действий в природном мире.

Наконец, так радикально отделяя человечество и общество от природы или наивно сводя людей к "роду" животных, мы затрудняем для себе понимание того, как человечество развилось из нечеловеческой природы, а социальная эволюция ‒ из природной. Люди отчуждаются не только сами от себя в наш "век отчуждения", но и от природного мира, в котором находятся наши корни как сложной, мыслящей формы жизни.

Мы уже сыты по горло упреками инвайронменталистов либерального и мизантропического толка в том, как "мы" как род ответственны за разрушение окружающей среды. Причем совершенно не обязательно ехать в Сан-Франциско, на территорию мистиков и гуру, чтобы обнаружить эту "родовую", асоциальную точку зрения на экологические проблемы и их источники. В Нью-Йорке таких людей тоже хватает. Я не скоро забуду "зеленую" презентацию, устроенную ньюйоркским музеем естественной истории в 70-х годах, когда публике представили большую серию экспонатов, каждый из которых показывал пример загрязнения окружающей среды и экологического разрушения. Экспонат, закрывавший выставку, назывался "самое опасное животное на земле" и состоял просто из огромного зеркала, в котором каждый посетитель видел свое отражение. Я хорошо помню негритенка, стоящего перед этим зеркалом, пока белый учитель пытался объяснить ему смысл этого "экспоната". Там не были показаны правления корпораций или директор, планирующий вырубить лес на склоне горы, или правительственные чиновники, действующие вместе с ними. Экспонат выражал в основе своей мизантропическую идею: люди как таковые, а не жадное общество, и его богатые должностные лица, ответственны за разрушение окружающей среды ‒ бедные не меньше, чем богатые, цветные ‒ не меньше, чем привилегированные белые, женщины ‒ не меньше, чем мужчины, угнетаемые не меньше, чем угнетатели. Мифический человеческий "род" заменил классы, индивидуумы иерархии, личные вкусы (многие из которых "причесаны" хищными средствами массовой коммуникации) ‒ социальные отношения, и лишенные власти, живущие бедной изолированной жизнью люди, заменили гигантские корпорации, самообслуживающие бюрократии и жестокое собсгвенническое государство.

Отношение общества к природе

Кроме тех возмутительных "инвайронменталистских" выставок, которые изображают привилегированных и непривилегированных в одном свете, мне кажется важным попробовать обсудить в этой главе еще одну существенную проблему, а именно: проблему возвращения общества в общеэкологическую картину планеты. Больше чем когда либо заслуживает внимания тот факт, что почти все экологические проблемы являются также и социальными, а не просто, или в первую очередь, результатом деятельности религиозных, духовных или политических идеологий. То, что эти идеологии могут взлелеять антиэкологические воззрения у всех слоев населения, вряд ли подлежит сомнению. Но гораздо важнее, чем просто оценивать идеологии так, как они того заслуживают, задать вопрос ‒ откуда же они возникают и развиваются.

Очень часто экономические нужды заставляют людей действовать не в соответствии со своими собственными желаниями, даже сильными природными устремлениями. Дровосеки, нанятые для рубки пре красного леса, обычно не испытывают ненависти к деревьям. У них просто нет выбора, так же как нет выбора у скотобоев ‒ убивать или не убивать домашних животных. В каждом обществе имеются свои деструктивные и садистские индивидуумы, вроде инвайронменталистов мизантропов, желающих истребления человечества. Но для подавляющего большинства людей их работа, даже такая трудная, как, к примеру, у шахтеров, не является результатом их свободного выбора. Они просто борются с нуждой, и к тому же продукты социального усттройства, над которым обыкновенные люди не имеют никакого контроля.

Чтобы понять современные проблемы ‒ экологические так же как экономические и политические ‒ мы должны изучить их социальные причины и решить их социальными методами. "Глубинная", "духовная", антигуманистическая и мизантропическая экологии ведут нас в тупик, переключая наше внимание с социальных причин на социальные симптомы. Наша задача ‒ видеть изменения социальных отношений для того, чтобы понять наиболее важные экологические перемены. Эти же экологи ведут нас от общества к "духовным", "культурным" и неопределенным "традиционным" началам. Не библия породила европейский антинатурализм. Она лишь оправдывала антинатурализм, уже существовавший на континенте с языческих времен, несмотря на анимистические черты дохристианских религий.

Антинатурализм христианства стал особенно заметен с появлением капитализма. Мы должны не только рассматривать общество в контексте экологии для того, чтобы понять, почему люди принимают разные идеи: одни ‒ ярко натуралистические, другие ‒ антинатуралистические. Нужно также исследовать более глубоко и само общество. Мы должны выяснить отношение общества к природе, понять, почему оно разрушает ее, и напротив ‒ почему оно должно и еще способно улучшить, углубить и сильно обогатить процесс естественной эволюции.

Пока мы говорим опорно об "обществе" в абстрактном и общем смысле (а мы должны помнить, чго каждое общество уникально и отличается от других многими веками своей истрории), нам необходимо изучить то, что лучше назвать "обобществлением", а не просто "обществом". Общество ‒ это данный комплекс отношений, который мы часто принимаем как данное и изучаем в очень жестких рамках. Многим людям в наше время кажется, что рыночное общество, основанное на торговле и соревновании существовало "всегда", но мы должны помнить, что существовали и дорыночные общества, основанные на безвозмедном сотрудничестве. Обобществление, с другой стороны, ‒ процесс, такой же как и индивидуальная жизнь. Исторически, процесс социализации людей можно назвать социальным бедствием, включающим в себя болезненный переход человечества к социальной зрелости.

Когда начинаешь рассматривать социализацию изнутри, поражает то, что само общество в изначальной форме имеет свои корни в "природном мире". Любая социальная эволюция фактически является проекцией природной эволюции на человеческую сферу. Около 2 тысяч лет назад Цицерон сказал: ". . . с помощью своих рук мы существуем внутри Природы, нашей второй натуры".

Наблюдение Цицерона, однако, является неполным: первобытная, "изначально нетронутая природная сфера" или так называемая "первая натура", была переделана, полностью или частично, не только "нашими руками". Мысль, язык и сложные, чрезвычайно важные биологические перемены также играли большую, я иногда и решающую роль в развитии "второй натуры" внутри "первой".

Я употребил слово "переделаны" для того, чтобы обратить ваше внимание на тот факт, что "вторая натура" ‒ не просто явление, развивающееся отдельно от "первой". Отсюда и особое ударение на использование Цицероном выражения "внутри природной сферы".

Подчеркнуть то, что "вторая натура" или, более точно, общество (в самом широком смысле этого термина) появилось из первоначальной "природной сферы" значит признать тот факт, что общество всегда существовало, так сказать, в "природном измерении", что общество и природа не были противопоставлены в нашем мышлении. Социальная экология четко выражает то, что общество ‒ это не внезапное "образование" на земле. Общественная жизнь не должна обязательно воспринимать природу как противника в беспощадной войне. Появление общества ‒ природный факт, причины которого находятся в биологии человека.

Процесс человеческого обобществления, в течение которого образовалось человеческое общество ‒ в форме семей, групп, племен или бопее сложных типов человеческие отношении, ‒ имеет истоки в родственный отношениях матери и ребенка. Биологическая мать, конечно, может быть заменена различными заместителями: отцом, родственниками, наконец, всеми членами сообщества. Когда социальные родители и родственники ‒ то есть члены сообщества, окружающего молодежь, ‒ начинают участвовать в системе опеки, которую обычно создают биологические родители, тогда по-настоящему начинает функционировать общество.

Общество, таким образом, развивается от простой репродуктивной группы к институииировинным человеческим взаимоотношениям и превращается из связанного родственными узами животного сообщества в четкую социальную структуру. Похоже, что люди объединились во "второй натуре" все-таки в основном из-за застарелых материнских связей. Мы можем видеть, что во время образования структур и институтов, ознаменовавших превращение животного сообщества в подлинное общество, начали происходить большие перемены, и их наличие сделало социальную зоологию, изучающую их, очень важной наукой. Хорошо это или плохо, но общества развились в иерархии, классы и государственные формации. При этом воспроизведение и забота о потомстве остались постоянным биологическим базисом любой формы общественной жизни, так же как фактор воспроизводства ‒ наоборот, базис социализации молодежи и образования общества. Как отметил Роберт Бриффо в первой половине нашего века: "Единственный известный фактор, четко, разделяющий первые человеческие сообщества и группы других животных ‒ это наличие ассоциации матерей и их отпрысков, что является основой действительной реальной общественной солидарности. В классе млекопитающих, от утконосов до приматов, наблюдается рост продолжительности этой связи вследствие увеличения периода детской зависимости". Это увеличение Бриффо объясняет ростом периода беременности, а также увеличением интеллекта. Биологическое происхождение и истоки процесса человеческого обобществления, однако, не следует слишком выпячивать. Решающим фактором являются не только корни общества, лежащие в многовековой эволюции животных, но и в ежедневной рекреации общества в нашей повседневной жизни. Всеобъемлющая забота, которую получает новорожденный ребенок, напоминает нам, что воспроизводится не только люди. но и само общество. По сравнению с другими видами, человек развивается медленно, в течение долгого периода времени. Живя в тесной связи с родителями, родственниками и постоянно расширяющимся кругом людей, они сохраняют гибкость ума, что сопутствует появлению индивидуумов и постоянно формирующихся социальных групп. Хотя другие животные могут приближаться к людям по многим параметрам, они не создают "второй натуры", которая воплощает культурные традиции, не располагают сложным языком, разработанными концепциями силы, и впечатляющей способностью преобразовывать окружающую среду в соответствии с собственными нуждами.

Шимпанзе, например, является ребенком в течение трех лет, и молодым ‒ в течение еще семи. К десяти годам это уже взрослое живогное. Люди же считаются детьми до шести лет, а еще четырнадцать подростками. Короче говоря, шимпанзе вырастает за половину того срока, который требуется человеку, а его способности к обучению и, наконец, к мышлению ограничены по сравнению с человеческими, чьи умственные способности могут расширяться в течение декады. К тому же связи шимпанзе часто бывают характерными только для отдельной особи, являются идиосинкретическими и довольно ограниченными. Человеческие же связи являются постоянными, сильно институциириваннымм, характеризуемыми степенью солидарности и степенью созидательности, которой, насколько нам известно, нет в сообществах животных.

Увеличенная гибкость человеческого ума, а также большая зависимость и социальная креативность ведут к двум крайве важным результатам. Первое: ранние человеческие сообщества, видимо, взрастили сильную склонность к взаимозависимости среди их членов ‒ а вовсе не к тому грубому индивидуализму, с которым у нас ассоциируется понятие "независимость". Подавляющее большинство антропологических свидетельств предполагает наличие таких добродетелей, как взаимопомощь, участие в делах друг друга, солидарность в ранних человеческих сообществах. Идея, что хорошая жизнь и даже выживание зависит от товарищей, возникала из-за удлиненного периода зависимости подростков. Идея независимости (не в значении соревнования) должна была казаться абсолютно чуждой и странной существу, многие годы прожившему в сильной зависимости от окружающих. Забота о других должна казаться идеальным выходом для окультуренного существа, которое, в свою очередь, нуждалось в сильной заботе. Наша современная версия индивидуализма, а точнее, эгоизма, видимо победила ростки ранней солидарности, взаимопомощи ‒ черт, без которых, я хотел бы добавить, такое физически слабое животное, как человек вряд ли смогло бы выжить даже взрослым, не то. что ребенком.

Второе: человеческая взаимозависимость должна 6ыла иметь четкую структуру. Сейчас вряд ли можно найти людей, взаимодействующих друг с другом через те потерянные связи, которые мы можем наблюдать у наших ближайших родственников ‒ приматов. Совершенно очевидно, что эти связи могли быть разрушены в период радикальных перемен и культурного кризиса. Но в относительно стабильные периоды человеческое сообщество никогда не было той "хордой", базисом рудиментарной социальной жизни, как предполагали социологи последнего столетия. Наоборот, свидетельства, которыми мы располагаем, говорят о том, что все люди, даже, возможно, наши далекие предки, жили в некоторых структурированных группах, а потом в племенах, общинах и других сообществах. То есть их связывали не только эмоциональные и моральные узы. но также изобретательные, структурно четко определенные и достаточно постоянные институты.

Другие виды животных также могут образовывать непрочные сообщества и даже предпринимать коллективные действия по защите своих детей от врагов. Но подобные сообщества вряд ли можно назвать структурированными. кроме как в самом широком, часто эфемерном смысле, Люди же, напротив, создают сильно формализованные сообщества, которые имеют тенденцию увеличивать структурированносгь с течением времени. В результате образуется не просто сообщество, а новое явление ‒ ОБЩЕСТВО.

Если нам не удастся четко разделить сообщества животных и человеческое общество. то появится опасная возможность игнорировать уникальные черты, отличающие человеческую социальную жизнь от жизни животных сообществ, например, способность общества исняться к лучшему или к худшему, и факторы вызывающие эти перемены. Если мы сведем сложное общество к простому сообществу, мы легко можем не заметить то, как различались общества разных времен. Мы также можем в этом случае не обратить внимание на то. как они преобразовали простые различия в статусе в четко определенные иерархии, а иерархии ‒ в человеческие классы. Есть возможность того, что мы просто не поймем значения термина "иерархия" как высоко организованной системы приказов и подчинения, и чем она отличается от личных, часто недолговечных различий в статусе, которые зачастую могут и не сопровождаться актами принуждения.

Мы можем в результате спутать сильно институциированнос созсоздание человеческой воли, устремлений, конфликтующих интересов и традиций с общественной жизнью в ее наиболее застывших формах, так как здесь мы имеем дело с врожденными, представляющимися неизменными чертами общества больше, чем с искусственными структурами, которые могут быть изменены, улучшены ухудшены или просто отброшены. Любая правящая элита прибегала к одной и той же уловке ‒ идентифицировала созданную ей самой иерархическую структуру с общественной жизнью как таковой, чтобы созданное человеком получило божествевное или биологическое основание.

Современное общество и его институты постепенно превращаются в постоянные и незыблемые реалии, которые живут уже своей жизнью, отдельной от природы, именно ‒ в продукт кажущейся постояянной "человеческой натуры", которая является результатом генетического программирования, произошедшего в самом начале зарождения социальной жизни. С другой стороны, современное общество и его институты можно рассматривать и как еще одну форму сообщества животных со своими "вождями", "военными руководителями", "лидерами" и прочными "основньми" формами существования. А ког да возникают острые споры, выливающиеся в войны и социальные конфликты, их можно списать на счет "генов", которые, вероятно, вы зывают уничтожение себе подобных и алчность.

В любом случае, и при абстрактном представлении общества, существующего отдельно от природы, или, при не менее абстрактном восприятии его как "естественного сообщества", которое неотделима от природы, возникает или дуализм, четко отделяющий общество от природы, или грубый редукционшм, растворяющий общество в при роде. Эти внешне полярные, но на самом деле очень близкие, теории очень соблазнительны из-за своей упрощенности, хотя они часто пре подносятся своими наиболее искушенными толкователями в весьма изощренной форме. Но так или иначе, эти идеи все равно сводятся к ярким лозунгам, к замороженным, популярным догмам.

Социальная экология

Подход к обществу и природе, который предлагает социальная экология, может показаться более интеллектуально требовательным, но зато он избегает упрощенности дуализма и незрелости редукционизма. Социальная экология пытается показать то, как природа мед ленно, по фазам трансформировалась в общество, не игнорируя различия между ними, с одной стороны, и степень их взаимопроникновения, с другой. Каждодневная социализация молодежи семьей не в меньшей степени основана на биологии, чем постоянная забота медицины о стариках ‒ на устоявшихся социальных факторах. Мы никогда не престанем быть млекопитающими со своими первичными ннстинктами, но мы институциализировали их и следовали им с помощью разнообразных общественных форм. Итак, социальное и природное постоянно проникают друг в друга, не теряя своей особенности в этом процессе взаимодействия.

Социальная экология ставит не только такие внешне очевидные вопросы, как забота о природе, но и очень важные проблемы различных способов взаимодействия природы и общества. сложившиихся в течение времени и проблем, которые эти способы породили. Как появились сложные, даже воинственные взаимоотношения человечества и природы? Какими были те институты и идеологии, из-за которых этот конфликт стал возможен? При имеющемся росте человеческих нужд и технологии был ли этот конфликт действительно неизбежным? И может ли этот конфликг быть разрешен с помощью экологически ориентированного общества? Как разумное, экологически ориентированное общество сможет интегрироваться в процесс естественной эволюции? А если еще шире ‒ есть ли причины считать, что человеческий мозг (- сам по себе продукт как естественной эволюции, так и культурной) представляет собой решающую, высшую точку природного развития, заметим, долгого развития субъектов современней нам природы из сенсуальности и самовыражения простейших форм жизни в заметную интеллектуальность и самосознание наиболее сложных?

Задавая эти провокационные вопросы, я не пытаюсь оправдать напыщенное высокомерие по отношению к остальным формам жизни. Конечно, мы должны привести человеческую уникальность характеризующуюся богатым выбором концептуальных, социальных и конструктивных атрибутов в соответствие с природной плодовитостью, разнообразием и созидательностью. Я оспаривал попытки превратить это соответствие в противопоставление природы и общества, нечеловеческих и человеческих жизненных форм, природной плодовитости и технологии, или природной субъективности и четовеческого разума. Важным результатом во взаимоотношении природы и общества является вывод, что человеческий интеллект, очень различный в своих формах, имеет глубокие корни. Наши нервы и мозги невозникают на пустом месте, без долгой природной подготовки. То, что является нашей неотъемлемой чертой ‒ необыкновенная способность думать о сложных концептуальных идеях ‒ выросло из нервной сети примитивных беспозвоночных, ганглий, моллюсков, спинной хорды первых рыб, мозгов амфибий и спинного мозга приматов.

Даже в наших наиболее характерных способностях мы также являемся продуктами и природной, и общественной эволюции. Как род мы несем в себе эры органической дифференциации и развития. Как все сложные жизненные формы, мы не только часть природной эволюции, мы также ее наследники и продукт природного размножения.

Пытаясь доказать медленное развитие человеческого общества из природного сообщества, социальная экология, однако, также обязана продемонстрировать подверженность общества процессам дифференциации. Таким образом, социальная экология должна изучить те точки социальной эволюции, где произошел разрыв, постепенно приведший общество к оппозиции природному миру, и объяснить, как эта оппозиция развивалась с начала истории до общества в древности и до наших дней. Действительно, если человеческий род может как форма жизни сознательно и успешно обогатить природный мир, а не губить его, для социальной экологии очень важно раскрыть факторы, которые превратили людей в неких паразитов на земле, а не в активных партнеров в процессе естественной эволюции Эта попытка должна рассматриваться не как случайный шаг, а как серьезное движение к сведению природы и общества к общему знаменателю, совпадающему с нашим временем и полезному для конструирования экологически ориентированного общества.

Возможно, одним из наиболее важных вкладов социальной экологии в современную экологическую науку ‒ это предположение, что основные факторы, противопоставляющие социум природе, появились из внутриобщественного развития, а не из изначального природного. То есть разделение природы и общества на противостоящие лагеря идет от разделения в обществе, от глубоких и давних конфликтов между самими людьми, которые часто затмеваются широким понятием "человечество".

Эта критическая точка зрения противоречит почти всем эколо гическим и социальным теориям. Одна из наиболее закрепившихся в сознании идей, которую современное экологическое движение делит с либерализмом, марксизмом и даже консерваторами ‒ это историческая вера в то, что природа требует подчинения человека человеком. Это наиболее четко очерченное понятие во всех социальных теориях. Почти все социальные идеологии ставят понятие человеческого доми нирования на первое место в своих построениях. С классических вре мен до наших дней идея о том, что человеческая "свобода" от природы вызывает подчинение человека человеку как первейшего средства про изводства и как средство обуздания природного мира, остается одним из наиболее распространенных представлений. Таким образом, веками доказывалось, что для того, чтобы подчинить природный мир, необ ходимо подчинить и одних людей другим, создать рабов, господ и слуг.

То, что эта "инструментальная" теория устроила почти все правящие элиты, и снабдила и либералов, и консерваторов оправданием их приспособления к статус кво, вряд ли требует объяснения. Миф о "скупой" природе всегда использовался для оправдания скупости эксплуататоров и их бесчеловечного обращения с эксплуатируемыми: а также он снабдил индульгенцией оппортунизм как либералов, так и консерваторов. Под словами "работать в системе" всегда подразумевалось принятие подчинения как способа организации общества, и, в лучшем случае, способа освобождения от предполагаемого подчинения природе.

Возможно, менее известен тот факт, что Маркс также оправдывал образование классового общества и государства как ступенек к подчинению природы, и, возможно, к освобождению человечества. Силой его исторического видения было то, что он сформулировал свою материалистическую концепцию истории и свою веру в необходимость классового общества как ступенек на исторический дороге к коммунизму.

По иронии судьбы, многое из того, что говорят сегодня антигуманисты и экологи-мистики включает в себя тот же самый образ мышления ‒ только в перевернутой форме. Как их оппонеты инструменталисты, эти экологии признают то, что человечество подчиняется природе ‒ в форме ли "природных законов" или же невыразимой "земной мудрости", которая должна определять человеческое поведение. Но если их оппоненты утверждают необходимость подчинения природы "завоевателю" ‒ активно-агрессивному человечеству, антигуманисты и мистики уверяют в обязанности принятия пассивным человечеством подчиненного положения по отношению к всепобеждающей природе. Как бы эти взгляды не отличались вербально и своими целями, подчинение остается основным понятием обоих: природный мир представляется "определителем" ‒ быть подчиненным ему или же наоборот, подчинить его.

Социальная экология избегает этой ловушки переосмыслением самого понятия подчинения, в природе и обществе или же в форме "природных" и "социальных" законов. То, что мы называем подчинением природе ‒ это на самом деле человеческая проекция высоко организованных систем социальных команд и приказов на в высшей степени идеосинкратичные индивидуальные и ассиметричные формы часто вряд ли принудительного поведения в животном мире. Попросту говоря, животные не подчиняют друг друга так, как человеческая элита подчиняет и часто эксплуатирует подавляемую социальную группу. Они не управляют друг другом с помощью институциированных форм систематического насилия. Например, у обезьян нет, или почти нет принуждения, а существуют только мягкие формы доминирующего поведения. Замечено, что гиббоны и орангутанги мирно относятся ко всем представителям своего рода. Почти также ведут себя и гориллы, хотя у них можно выделить "высших" ‒ зрелых и физически сильных самцов и "низших" молодых и физически слабых. "Лидеры", отмечаемые у шимпанзе, не имеют четкого статуса в своих весьма условных "группах". Любой приобретаемый "статус" у них обусловлен очень разными причинами.

Можно перевести взгляд и на другие виды животных, для того чтобы убедиться в очень больших различиях причин, из-за которых возникают "высшие" и "низшие" особи. Если использовать слово статус широко, то оно начинает больше обозначать различия в групповом поведении и функциях, нежели принудительные действия по отношению к особям своего рода.

Тоже самое относится и к слову "иерархия". И в оригинале, и в истинном, современном значении оно взято из социологии, а не из зоологии. Смысл греческого слова, изначально обозначавшего раз личные уровни богов, а затем духовенства (характерно, что Иераполис был древним фрикийским городом в Малой Азии, и являлся центром поклонения матери богов), был впоследствии безумно расширен до обозначения почти всего на свете, от отношений пчел в улье до эрозийного действия воды в реке, когда течение размывает и "подчиняет" русло. Заботливые слонихи зачислены в носители матриархата, а внимательные самцы обезьян, проявляющие недюжинную храбрость, защищая свое сообщество, имея при этом очень мало привилегий, названы "патриархами". Отсутствие четкой системы правил ‒ таких характерных для человеческого общества, ‒ подверженных радикальным изменениям, в том числе и революциям, ‒ обычно игнорируется.

В то же время различные функции, которые имеют так называемые животные иерархии, и различные причины, которые выдвигают одну особь в "альфа-статус", а других ‒ в меньший статус, приуменьшаются или не замечаются вовсе. С тем же апломбом можно заявлять, что все высокие секвойи превосходят по статусу своих меньших собратьев, или, еще лучше, считать их элитой в смешанном лесном сообществе, стоящими выше, чем, скажем, дубы, которые, кстати, более развиты в биологическом отношении. Стремление механически проецировать социальные категории на природный мир так же абсурдно, как вводить биологические понятия в геологию. Минералы не размножаются как живые существа. Конечно, сталактиты и сталагмиты в пещерах растут с течением времени, но их рост даже отдаленно не имеет ничего общего с ростом живых существ. Брать какие-то поверхностные сходства, часто неправильно представляемые, и группировать что-то по этим признакам ‒ это все равно, что говорить об обмене веществ у камней и "моральности" генов.

Это также касается бесконечных попыток искать этические, так же как социальные черты в природном мире, который обладает лишь потенциальной этичностью ‒ в том смысле, что он сформировал основу объективной социальной этики. Да, принуждение существует в природе ‒ так же, как боль и страдания. Однако там нет жестокости. Устремления и желания животных слишком ограниченны, чтобы они могли создать этику добра и зла, или добра и жестокости. Фактически нет свидетельств о наличии отвлеченной, концептуальной мысли у животных, кроме как у приматов, слонов, китов и немногие других млекопитающих. Даже возможности наиболее "умных" животных к размышлению весьма ограниченны, по сравнению с экстраординарными способностями "хомо сапиенс".

Понятно, что мы еще далеко не полностью использовали свои возможности и быть созидателями, заботливыми и разумными. Существующее общество больше подавляет человеческий потенциал, нежели представляет возможности для его реализации. У нас еще не хватает воображения представить, как много могут сделать наши лучшие качества с этическими, экологическими, иррациональными проблемами нашей жизни.

В то же время похоже, что природный мир достиг видимых пределов в своей способности приспосабливаться к переменам окружающей среды. Если способность приспосабливаться рассматривать как положительный экологический критерий (как делают многие биологи), то насекомые должны быть поставлены выше любою млекопитающего. Однако они не могли бы быть столь высокомерны в интеллектуальной самооценке, заявляя, что "мать пчела" хотя бы слегка беспокоится за свой статус ‒ статус, который только люди (страдавшие от социального подчинения глупым, злым, бездарным и жестоким королям и королевам) могли приписать неспособному размышлять насекомому.

Все эти замечания сделаны вовсе не для того, чтобы "метафизически" противопоставить природу и общество. Напротив, я пытался доказать, что общество и природу в эволюционном процессе объединяет та ступень, в которой люди живущие в разумном, экологически ориентированном обществе, могли бы воплотить в себе созидательность природы ‒ в противовес часто адаптивным критериям эволюционного успеха. Велики достижения человеческой мысли, искусства, науки и технологии ‒ не только памятники культуры, они также увековечивают саму естественную эволюцию. Они являют собой героическое свидетельство того, что человеческий род ‒ это теплокровная, удивительно разносторонняя и глубоко интеллигентная форма жизни, (а не хладнокровное, генетически запрограммированное, немыслящее насекомое) выражает величайшую созидательную силу природы.

Жизненная форма, которая создает и разумно изменяет окружающую среду предположительно таким образом, что это не вредит ей с экологической точки зрения, представляет собой широкое, неограниченное проникновение природы в захватывающие, возможно, бесконечные области эволюции (которых никогда не смогла бы достичь ни одна ветвь насекомых), а именно ‒ эволюции абсолютно сознательного порядка.

Природа, в свою очередь, вовсе не картина, которой мы восхищаемся; запечатленная в пейзаже или панораме. Такие "пейзажные" образы природы возможно, и привлекательны с эстетической точки зрения, но с точки зрения экологии они обманчивы. Закрепленная в конкретном месте и времени, эта "образность" легко заставляет нас забыть о том, что природа ‒ это не статичный "вид" природного мира, а долгая кумулятивная история естественного развития. Эта история включает в себя эволюцию и органической, и неорганической сфер явления. Где бы мы ни находились ‒ в чистом поле, в лесу или на вершине горы ‒ наши ноги покоятся на веках развития ‒ геологических пластах, останках давно исчезнувших организмов, гниющих трупах недавно умерших живых существ или тихом движении новых, нарождающихся форм жизни. Природа ‒ это не персона, не "заботливая мать" и не "материя и движение", как говорят в жестко материалистическом XХ веке. Также это и не просто процесс, включающий в себя повторяющиеся циклы вроде сезонных перемен, это также и не какой-то философский процесс. Скорее всего, природа ‒ это кумулятивная эволюция к еще более разнообразным, разделенным и сложным формам и взаимоотношениям.

Это эволюционное развитие возрастающего количества различных сущностей, а что наиболее важно, форм жизни, содержит потрясающие скрытые возможности. Вместе с различиями, сложностями, дифференциацией природа, развививаясь сама, открывает новые направления для дальнейшего движения по альтернативным путям природной эволюции. Когда животное становится сложным, заботящимся о себе и своем потомстве, когда повышается его интеллектуальный уровень, оно начинает делать тот элементарный выбор, который влияет на его дальнейшую эволюцию. Оно все меньше и меньше является пассивным объектом "природной селекции" и все больше ‒ активными субъектом своей собственной судьбы.

Коричневый заяц, который превращается в белого и смотрит на покрытую снегом пустыню, на которой он должен себя спрятать, действует ради своего выживания, а не просто "адаптируется", чтобы выжить. Он не был просто "отобран" своей окружающей средой, он сам выбирает свою окружающую среду и делает выбор, что свидетельствует о наличии некоторой субъективности и способности решать.

Чем больше разнообразие участников ‒ образователей эволюционного процесса, тем в большей степени какая-то форма жизни может играть активную и решающую роль в сохранении себя как вида. Та степень, в которой природная эволюция идет по этому пути развития, дает возможность формам жизни рассматривать все большее количество вариантов и рождает новую форму свободы в саморазвитии.

Определяя природу как "кумулятивную историю" все больше дифференцирующихся уровней материальной организации (особенно, форм жизни) и увеличения субъективности, социальная экология устанавливает базис для значимого понимания места человечества и обшества в природной эволюции. Природная эволюция ‒ это не абсолютно стихийный процесс. Он характеризуется тенденцией, направлением, а если иметь в виду людей, то и жизненной целью. Люди и социальные миры, которые они создают, могут открыть весьма обширные горизонты для развития природного мира ‒ горизонты, характеризующися осознанностью, разумностью, и беспрецедентной свободой выбора и возможностей для осознанного созидания. Факторы, которые сводили роль многих форм жизни к чисто адаптивной, теперь заменены возможностью сознательной адаптации окружающей среды к уже существующим и новым формам жизни.

Адаптация, в свою очередь, открывает все большие возможности для воспроизводства, а также для кажущегося "безжалостным" действия "законов природы". То, что раньше называли "слепой природой" для обозначения отсутствия у природы какого-либо морального направления, превращается в "свободную природу", которая постепенно назходит способ облегчения ненужных бед для всех видов при наличии высокосознательного человечества и экологически ориентированного общества. Принцип Ноя о сохранении "каждой твари по паре" просто для их сохранения, предложенный антигуманистом Дэвидом Эренфельдом, не имеет смысла без предпосылки ‒ существования "Ноя", то есть сознательной формы жизни, называемой "человечеством", которая должна спасти остальные формы жизни, которые бы природа уничтожила эрами холода, засухами или космическими катаклизмами. Медведи гризли, пумы, волки не находятся в безопасности только по тому, что они в руках предполагаемой "Матери Природы". Если верна версия, что великие мезозойские рептилии погибли из-за климатических изменений, произошедших вследствие столкновения Земли и астероида, то выживание млекопитающих может оказаться столь же негарантированным перед лицом какой-нибудь подобной бессмысленной природной катастрофы, если не существует разумной, экологически ориентированной жизненной формы, которая имеет технические средства для их спасения.

Вопрос, таким образом не только в том, противопоставлено ли социальное развитие природному. Вопрос в том, как социальная эволюция может быть "вписана" в природную, и почему она была противопоставлена ‒ без необходимости, как я покажу ниже ‒ природной эволюции, к ущербу для всей жизни. Способность быть разумными и свободными еще не означает, что она непременно будет реализована. Если социальная эволюция ‒ это возможность расширения природной эволюции в сторону беспрецендентных созидательных возможностей, а люди ‒ шанс природы на самосознание и освобождение, то встает вопрос, почему эти возможности до сих пор невостребованы и как их можно реализовать.

Социальная экология признает, что эти возможности реальны и что они могут быть использованы. Это утверждение противостоит "сценичному" образу природы как статичной картины, предназначенной для внушения благоговейного страха, а также романтическим попыткам создать мистический образ природы как персонифицированного божества, которые ныне так модны. Трезины между социальной и природной эволюцией, человеческим и нечеловеческим, жадным, алчным человечеством и "трудноподчиняемой скупой" природой были благовидны и отвлекали, когда они представлялись чем-то неизбежным. Не менее отвлекающими были редукционистские попытки растворитъ социальную эволюцию в природной, утопить культуру в природе, в оргии иррационализма, теизма, мистицизма, уравнять человека и простое животное, распространить придуманные "природные законы" на послушное человеческое общество.

В "чужих" к природе людей превратили те социальные перемены, которые многих сделали чужими и в своем социальном мире: подавление молодых старыми, женщин мужчинами, и мужчин мужчинами. Сегодня, как и много веков назад, есть угнетатели, которые фактически владеют миром, и есть угнетенные. Пока общество не будет исправлено единым человечеством, которое будет использовать свою коллективную мудрость, культурные достижения, технологические инновации, научные знания и врожденную созидательность для собственной пользы и для пользы природного мира, все экологические проблемы будут происходить из социальных.

Иерархии, Классы и Государства

До cих пор я пытался показать, что человечество и его способность мыслить продукты естественной эволюции, а не чужие в этом мире. Все рассуждения на эту тему подводят нас к выводу, что люди и их сознательность являются продуктами эволюционной тенденции к все большей сложности дифференциации и субъективности. Палеонтологические свидетельства также говорят в пользу подобных выводов. Останки простейших одноклеточных организмов далекого прошлого и сложнейших млекопитающих нашего времени свидетельствуют о реальности великой биологической драмы. Эта драма ‒ история природы, которая все больше заботилась о себе, которая постепенно до стигала новых уровней субъективности, которая породила новый вид приматов, называемых людьми, способных выбирать, изменять и реконструировать окружающую среду, а также поднимать моральные вопросы о том, что должно быть, а не только жить, не задавая вопросов, с тем, что есть.

Природа ‒ это не застывший вид, который мы наблюдаем на картине или с вершины холма. Если определять природу не для ярлыка, а с более основательных позиций, то она есть сама история эволюционной дифференциации. Если мы будем думать о природе, как о процессе развития то, мы увидим наличие упомянутого мной стремления к самосознательности, и, в конечном счете, к свободе. Размышления о том, не является ли это стремление свидетельством наличия определенной цели, "направляющей руки" или "Бога", просто не относятся к теме наших дискуссий. Факт тот, что эта тенденция может быть доказана наличием палеонтологических свидетельств, развитием ныне существующих форм жизни из предыдущих и самим фактом существования человечества.

Более того, задаваясь вопросом о месте человечества в природе, мы подразумеваем признание того, что человеческий род развился в форму жизни, которая может создавать для себя место в природном мире, а не просто адаптироваться к нему. Человеческий род и его огромная способность изменять окружающий мир не были изобретены группой идеалистов-"гуманистов", которые решили, что природа была создана для служения человечеству и его нуждам. Они образовались за эры эволюционного и веков культурного развития. Вопрос о месте этого рода в природе теперь уже является не зоологической проблемой, не вопросом размещения человечества в общей эволюции всего живого, как это было во времена Дарвина. Проблемы огромной силы, которой располагает человечество, также воспринимаются думающими людьми в наше время, как и проблема "происхождения человека".

Вопрос о месте человечества, в природе стал ныне вопросом моральным и социальным, какой не может задать себе ни одно животное, как бы антигуманисты ни хотели изобразить человечество всего лишь одним из видов в "биоцентрической демократии". А для людей задавать вопрос о том, каким может быть их место в природе, значит спрашивать себя, будут ли возможности человечества использованы на благо будущего эволюционного развития или же для уничтожения биосферы. Степень же использования человеческих возможностей во благо или во вред будущему очень зависит от того общества, те есть "второй натуры", которое будет установлено: будет ли оно построено на подчинении, иерархиях и эксплуатации или же оно будет свободным, ровным и экологически ориентированным.

Отступить от изучения социального базиса наших экологических проблем, заслонить его примитивными кружевами сплетенными снисходительными к себе мистиками и антирациоиалистами, значит фактически повернуть вспять процесс экологического мышления, свести его к атавизму банальных сантиментов, что может быть использовано в откровенно реакционных целях.

Но если знание общества так важно для понимания экологических проблем, то это общество также не может восприниматься как застывшая картина, каким оно кажется с высот академических знаний или из окон кабинетов дирекций корпораций. Общество также произошло из природы, как я пытался показать в своем рассказе о социализации человечества и о проекциях этого процесса на современный вид общества. Восприятие общества как "чуждого" природе вызывает дуализм между природным и социальным, так популярный в наши дни. На деле же такой антигуманистический взгляд играет на руку всем антиэкологическим силам, которые противопоставляют социум и природный мир, пытаясь свести просто к "природным ресурсам".

Так же опасны попытки "растворять" общество в природе, пытаясь найти корни социальных проблем в генетических, инстинктивных, иррациональных и мистических факторах, которые приводят к облегчению задачи тех примитивных сил, которые поддерживают расистские, мизантропические и сексистские (как у мужчин, так и у женщин) тенденции.

Но на самом деле общество ‒ это не застывшая реальность, дающая реакционерам идентифицировать существующее общество с обществом как таковым (по тому же типу, как угнетатели и угнетенные, сгруппированные в один вид "хомо сапиенс", одинаково ответственны за экологический кризис); общество ‒ это история социального развития со своими многочисленными и различными социальными формами и возможностями. С точки зрения культуры мы все ‒ вместилища социальной истории, так же как наши тела ‒ вместилища истории природной. Мы несем в себе часто неосознанно, огромное количество вер, привычек, отношений и чувств, которые благоприятствуют наиболее регрессивным взглядам на природу и друг на друга.

У нас существуют устоявшиеся образы (часто непонятные нам самим) статичной "человеческой", также как и "нечеловеческой" натуры, которые четко формируют наше отношение к одному и другому полу, молодежи, старикам, семейным кланам, родственнической преданности и политическим авторитетам, не говоря уже о разных этнических, профессиональных и социальных группах.

Архаическое предсталвление об иерархиях все еще определяет наше мнение о самых элементарных различиях между людьми и вообще всеми живыми существами. Наше умственное восприятие этих различий, и феномена иерархии вообще, сформировалось в слишком отдаленную эпоху, чтобы мы могли это осознать.

Эти иерархические различия развивались в течение веков, часто из безобидных различий в статусе, в абсолютистские иерархии с грубыми авторитарными властителями и униженными подчиненными. Если мы хотим знать наше настоящее и формировать наше будущее, мы должны полно и четко представлять себе наше прошлое, ‒ прошлое, которое в разной степени формирует нас и оказывает глубокое влияние на наши взгляды и представления о человечестве и природе.

Понятие доминации

Для достижения ясного представления того, как настоящее возникает из прошлого, я коротко изложу одно из основных положений социальной экологии, которое ныне проникло в современную экологическую теорию. Я имею в виду мнение, что все наши понятия о доминирующей природе коренятся в подчинении человека человеком. Это утверждение, с его использованием понятия "корни", следует изучить для уяснения его сущности. Это не только историческая характеристика человеческого существования, это также и вызов современным условиям, в которых давно уже зреют предпосылки социальных перемен. Как историческое заявление, оно утверждает в ясных терминах, что подчинение человеку человека предшествовало появлению понятия "подчиняющей природы". На самом деле подчинение людей людьми и породило саму идею доминирующей природы.

Подчеркивая, что человеческая природа предшествовала понятию доминации природной, я избегал использования одного скользкого глагола, который очень моден в наше время, а именно, что доминация природы включает в себя подчинение человека человеком. Я считаю, что такое словоупотребление было бы здесь неверным, так как он путает порядок появления доминирования в мире, а следовательно, и степень, в которой оно должно быть отвергнуто, если мы хотим добиться свободного общества. Мужчины не думали о подчиняющей природе, пока они сами не стали подчинять женщин, молодежь и, постепенно, друг друга. И пока мы не отвергнем подчинение во всех его формах, мы не сможем создать действительно рациональное экологическое общество как мы убедимся далее.

Как бы Маркс и либералы не выдвигали теорию о том, что "подчиняющая" природа вызывала подчинение человека человеком, такой связи никогда не существовало в анналах того, что мы называем историей. Никогда в жизни человечества угнетенный не одобрял своего угнетенного состояния в слепой вере, что его несчастье сможет даровать состояние блаженной окончательной свободы его потомкам где-то в далекой будущем.

Оспаривать употребление слов "вызывать" и вовлекать" по примеру социальной экологии, не значит впадать в средневековую казуистику. Напротив использование этих слов вызывает крайне различные интерпретации истории, а также проблем, которые нам надо решить.

Подчинение человека человеком возникло не из-за того, что люди создали социально-подавляющий механизм ‒ марксовское "классовое общество" или, как говорит Льюис Мамфорд, систему "мега-машины" ‒ для того, чтобы освободить себя от подчинения природе. Это очень слабая теория и вызывает миф о том, что опасность подчинения природе "требует", "предполагает" или "вызывает" угнетение человека человеком.

Представление о том, что такие формы угнетения, как классы и государство, возникли из-за экономических условий и необходимости, основано на этом реакционном мифе; на самом же деле свобода может быть достигнута, когда наступит это самое "подчинение природе", следовательно, установится бесклассовое общество. Иерархия как-то исчезает в этих увертках и неопределенных идеях, или же это понятие попадает под идею уравнивания классов, так как бесклассовым является то общество, где нет иерархии.

Если мы примем точку зрения Энгельса (и в какой-то мере Маркса), то иерархия в некотором роде неизбежна в индустриальном обществе и даже при коммунизме. Наблюдается уже описанное мной удивительное согласие среди либералов консерваторов и многих социалистов относительно того, что иерархия неизбежна при любом социальном устройстве и является обязательной инфраструктурой для ее организации и стабильности.

Утверждая, что понятие "подчиняющей" природы произошло от угнетения человека человеком, социальная экология радикально разворачивает понятие подчинения человека и расширяет его смысл. Она пытается исследовать институциализированные системы принуждения, приказов и обязанностей, которые предшествовали возникновению экономических классов и которые совершенно не обязательно являются экономически мотивированными. "Социальные проблемы" неравенства и угнетения, которые так мучили нас в течение столетий, социальной экологией сильно расширены и распространены за пределы экономических форм эксплуатации, до социальных форм подчинения существующих в семье, между поколениями и полами, среди этнических групп, до политических, экономических институтов управления, и. что очень важно, до способа восприятия реальности в целом, включая природу и нечеловеческие формы жизни.

Короче говоря, социальная экология поднимает проблемы приказов и подчинения в личном социальном, юридическом и реконструктивном плане, поднимает таким образом, что идет значительно глубже более ограниченной экономической интерпретации социальных проблем, которая ныне превалирует. Социальная экология выводит эти проблемы из ограниченного понятия справедливости в неограниченное понятие свободы; из основанных на иерархии рациональности, науки и технологии в построенные на либертарианских принципах; из представлений о социальных реформах к идеям о радикальной социальной реконструкции.

Мы поможем в написании ваших работ!