Анатомия скептицизма

Эпистемология

Введение

Эпистемология, которая также называется теорией познания, есть ветвь философии, имеющая дело с исследованием природы, источников, и значимости знания. Среди главных вопросов фигурируют попытки ответить на вопрос: Что такое знание? Как мы его получаем? Могут ли наши средства получения знания быть защищены против скептического вызова? Эти вопросы так же стары, как сама философия. Со времен Декарта и Локка эпистемология занимает центральное положение в философии, что связано с подъемом современной науки.

Первый шаг в ответе на вопросы состоит в том, чтобы дать определение. Стандартным определением является следующее: знание есть обоснованная истинная вера. В таком определении есть много проблем, которые будут обсуждены позднее.

Параллельно с дебатами по поводу того. как определить знание, существует проблема того, как получать его. В истории эпистемологии есть две главных школы относительно того, что составляет главное средство познания. Рационализм отводит эту роль разуму. Эмпиризм отводит эту роль опыту, чувствам, усиленным инструментами. Для рационалистов парадигмой знания является математика и логика, где необходимые истины получаются интуицией или выводом. Здесь следует ответить на вопросы о природе разума, обосновании вывода, природе истины, особенно необходимой истины. Для эмпиристов парадигмой знания является естественная наука. Тут надо ответить на вопросы об восприятии, наблюдении, свидетельстве, и эксперименте.

Но для обоих направлений эпистемологии центральным вопросом является вопрос о том, можем ли мы доверять тому способу познания, который они предпочитают. Скептические аргументы показывают, что мы не можем принимать просто, без проверки. Стало быть, ответ на скептический вызов представляет один из способов понимания эпистемологии.

Знание

Определение знания

Есть различные способы выражения того, что мы имеем знание. Можно знать людей и места в смысле быть знакомым с ними. Можно знать некоторые вещи в смысле обладания некоторой сноровкой или умением. Можно также знать нечто, что имеет место на самом деле - это называется пропозициональным знанием. Именно в нем заинтересованы эпистемологи. Упомянутое выше определение знания как обоснованной истинной веры обращено к пропозициональному знанию. Определение получается при ответе на вопрос, какие условия должны быть выполнены для того, чтобы правильно описать, что человек знает что-то. Давая определение знанию, мы надеемся получить необходимые и достаточные условия истинности утверждения “А знает, что р”, где А - познающий субъект, а р - суждение.

Определение выглядит правдоподобным, по крайней мере, в применении к эмпирическому знанию, потому что оно включает минимум того, что мы ожидаем от следствий этой концепции. Кажется правильным ожидать, что если А знает, что р, тогда р должно быть по крайней мере истинным. Правильно ожидать и то, что А должен не просто удивляться или же надеяться, что имеет место р, но что он должен иметь позитивную эпистемическую установку в отношении к р: А должен верить в истинность р. И если А верит в некоторые истинные суждения, не имея на то оснований, или имея неверные основания, или произвольные основания, мы не говорим, что А знает р. Это означает, что А должен иметь основание для веры в р, которое в некотором смысле обосновывает или оправдывает его веру в р.

Из этих трех условий наибольшие проблемы представляет третье условие. Причина этого иллюстрируется контрпримерами. Пусть А верит в истинное суждение по неверным резонам, хотя они с его точки зрения вполне убедительны. Например, предположим, что А имеет двух друзей - В и С. С путешествует за рубежом, и А не имеет понятия, где именно. Что касается В, то А видел, что он покупает Роллс-Ройс и ездит на нем. Следовательно, он имеет веру, что В владеет автомобилем. Из предложения р мы можем по правилам логики вывести дизъюнкцию “р или q”. Поэтому А имеет основания для веры “В владелец Роллс-Ройса или С в Париже”, хотя по предположению он не имеет понятия, где находится С. Но предположим, что на самом деле В не владеет Роллс-Ройсом - он купил его для кого-то еще, от чьего имени он на нем и ездит. И предположим, что совершенно случайно С находится в Париже. Тогда А обоснованно верит в истинное суждение: но мы не должны полагать его веру знанием.

Примеры подобного рода странны, но они делают сове дело; они показывают, что об обосновании следует сказать больше для того, чтобы иметь адекватное понимание знания.

Обоснование

Предварительный вопрос заключается в том, влечет ли обоснование веры в р истинность р. Если это так, то упомянутый выше контрпример не имеет силы, и мы не должны тратить усилия на борьбу с ним. Имеется взгляд, называемый “непогрешимостью”, который предлагает как раз такой выход из положения. Он устанавливает, что если истинно, что А знает р, тогда А не может ошибаться в вере в р, и следовательно, его обоснование для веры в р гарантирует его истинность. Другими словами, нельзя быть обоснованным в вере в ложное утверждение.

Этот взгляд отвергается “фаллибилистами”, которые говорят, что человек может-таки иметь обоснование веры в некоторое р, хотя оно ложно. Их возражение непогрешимости состоит в идентификации ошибки оппонентов. Ошибка в том, что в то время как истинность “А знает р” и в самом деле устраняет возможность ошибки А, это далеко не одно и тоже, что А не может возможно ошибаться относительно р. Потому что вполне можно сказать, что: (1) “невозможно для А ошибаться относительно р, если А знает р”, но не так уж правильно сказать: (2) “Если А знает р, тогда для него невозможно ошибаться относительно р”. Ошибка заключается в полагании того, что широкая сфера чтения (1) “невозможно” позволяет перейти к узкой сфере чтения “невозможно” в (2). А именно это и составляет позицию непогрешимости.

Этот взгляд делает определение знания относительно простым: А знает. что р, если его вера в р обоснована непогрешимо. Но это определение делает понятие знания слишком узким, потому что оно говорит, что А может обоснованно верить в р только тогда, когда исключена возможность ложности р. Но весьма признанной особенностью эпистемических контекстов является то, что человек может иметь самые лучшие свидетельства для веры в нечто, и все же ошибаться (как показывают скептические аргументы, приведенные ниже). Это показывает, что фаллибилизм, или позиция погрешимости, оказывается единственным рассмотрением обоснования, адекватным фактам эпистемической жизни. Следовательно, мы нуждаемся в том, чтобы убедиться, дают ли нам фаллибилистские теории обоснования адекватную теорию знания.

Проблема для фаллибилистского обоснования точно та же. Что дается примером с Роллс-ройсом, и другими подобными примерами (так называемыми примерами Гетье), и именно, обоснование веры в р не связывается с истинностью р правильным образом, и вероятно, никак не связывается. Требуется такое рассмотрение, которое бы правильно связало обоснование А с его верой в р и истинностью р.

Требуется ясная картина “обоснованной веры. Если можно идентифицировать то, что обосновывает веру, нужно прежде всего сказать. что такое обоснование. И на этом пути нужно найти правильную связь между обоснованием, с одной стороны, и верой и истинностью - с другой. В этом направлении можно указать несколько теорий.

Фаундализм

Один класс теорий использует метафору сооружения или здания. Большая часть из наших обыденных вер требует поддержки от других вер. Мы обосновываем данную веру апелляцией к другим верам, на которых она основывается. Но если цепь обоснования вер будет представлять бесконечный регресс, и не оканчиваться на вере, которая в некотором смысле имеет независимую гарантию, тем самым давая основание другим верам, мы вообще не будем иметь обоснования веры в такую цепь. Следовательно, необходимо, чтобы были веры, которые сами не нуждаются в обосновании, или были в некотором смысле самообоснованными.

С этой точки зрения обоснованной верой является такая вера, которая является фундаментальной верой, или поддерживается ею. Следующий шаг состоит в том, чтобы сделать ясным понятие “основания2, и объяснить, как фундаментальные веры “поддерживают” нефундаментальные веры. Требуется некоторый способ понимания фаундализма без опоры на конструкционную метафору.

Недостаточно простого утверждения, что фундаментальная вера представляет собой веру, которая не требует обоснования, потому что должны быть причины того, почему это так. Что делает веру независимой? Стандартным подходом является то, что такая вера обосновывает себя, или самоочевидна, или непобедима, или непоправима. Все это не одно и то же. Веры могут быть самообоснованными, но не быть самоочевидными (может оказаться весьма трудоемким занятием показать, что вера обосновывает саму себя). Непобедимость означает, что никакое свидетельство, или конкуренты веры не могут поколебать этой веры. И все это свойство вера может иметь независимо от того, является ли она самообосновывающей. И так далее. Но все эти характеристики несут в себе идею, что вера имеет некоторый иммунитет к сомнению, ошибке, или ревизии.

Ошибочно полагать, или нет необходимости полагать, что именно вера дает основания для сооружения знания: некоторые другие состояния могут делать это. В качестве кандидатов могут быть предложены перцептуальные состояния, потому что они кажутся непоправимыми - если человеку кажется, что он видит красное пятно, тогда не может оказаться неверным, что ему кажется, что он видит красное пятно. И кажется вполне правдоподобным заявить, что р не нуждается в обосновании большем, чем кажимость вещи такой, как она описывается в р.

Такие предположения полны трудностей. Примеры очевидных или самообосновывающих истин берутся из логики и математики, на что критики отвечают немедленно, что такие примеры мало помогают в деле обоснования случайных истин. Перцептуальные состояния также оказываются неподходящими кандидатами на основания, так как они нуждаются в применении вер. Которые сами нуждаются в обосновании - среди них веры о природе вещей и законах, которым они подчиняются. Что решительно оспаривается - так это “миф данности”, идея, что имеется твердые, примитивные, и исходные данные, которые опыт представляет нашим умам, которые предшествуют суждениям, и дают твердую основу для остальных наших вер.

Есть также трудность, связанная с тем, как обоснование передается от фундаментальных вер к зависимым верам. Будет слишком сильно сказать, что последние выводятся из первых. Большая часть контингентных вер, если не все, не дедуцируются из вер, которые поддерживают их. Свидетельства того, что я сижу сейчас за столом, которые я имею сейчас, сильны в той степени, в какой могут быть сильными эмпирические свидетельства, и все же при данных стандартных скептических рассмотрениях (таких, как возможность того, что я сейчас сплю) они не влекут того, что я сижу здесь сейчас.

Если отношение не является дедуктивным, то каково оно? Другие кандидаты из отношений - индуктивные или критериальные - по своей природе уязвимы, и следовательно, если их не дополнить, не являются достаточными для выполнения задачи передачи обоснования от оснований к другим верам. Дополнение может заключаться в гарантиях того, что обстоятельства, которые наносят поражение не-дедуктивному обоснованию, на самом деле не появляются. Но если такие гарантии - понимаемые, дабы избежать порочного круга, не как часть самих оснований - были бы доступны для защиты дедуктивных оснований, тогда апелляция к понятию оснований выглядит просто ненужной.

Когерентность

Неудовлетворенность с фаундализмом привела некоторых эпистемологов к убеждению, что вера обоснована, если она согласуется с уже принятым множеством вер. Непосредственной задачей в этой случае является уточнение того, что есть когерентность, и обнаружение некругового способа обращения с проблемой того, как появляются уже принятые веры.

При этом эпистемолог сталкивается с массой вопросов. Является ли когерентность негативным критерием (то есть, вера не является обоснованной, если она не согласуется с этим множеством), или же позитивным критерием (то есть, вера обоснована, если вера согласована с множеством)? И следует ли понимать когерентность сильным образом (когда когерентности достаточно для обоснования) или же слабым образом (когда когерентность является одной из других обосновывающих концепций)?

Концепция когерентности имеет теоретическое обоснование в понятии системы, понимаемой как множество тех элементов, которые находятся в отношении согласованности и взаимозависимости. Непротиворечивость является, конечно, минимальным требованием, и не требует пояснений. Взаимозависимость является более трудной для уточнения концепцией. Она может пойти слишком далеко - потому что это может потребовать взаимное логическое следование вер друг из друга (именно этого иногда требуют эпистемологи, ссылаясь при этом на геометрию в качестве примера). Более расплывчатым понятием является то, что множество вер когерентно, если некоторая вера следует из всех остальных, и если ни одно подмножество вер не является логически независимым от остальных. Но это слишком расплывчато, и требует определения того, является ли множество полным, до того, как решать, согласуется ли вера с этим множеством.

Выходом из положения могло быть утверждение, что вера согласуется с предшествующим множеством, если она может быть выведена из него, или из некоторого подмножества этого множества. На это можно было бы возразить, что не все обоснования принимают форму объяснений. Говорят, что вера обоснована, если она выживает при сравнении со своими конкурентами на принятие в рамках предшествующего общества. Но при этом становится неясно, почему одни веры является предпочтительными для принятия по сравнению с другими верами. Действительно, любая теория обоснования должна гарантировать как можно больше кандидатов на принятие, так что нет ничего специфически отличительного в предложениях, поддерживающих когерентную теорию. И все это оставляет неисследованным вопрос о “предшествующем” множестве и его обосновании, а этот вопрос не может быть делом согласованности, потому что с чем само множество должно быть согласовано?

Интернализм и экстернализм.

Как фаундалисты, так и когерентисты считаются “интерналистами”, поскольку они описывают обоснование как внутреннее отношение среди вер, либо как вертикальное отношение поддержки между базисными верами и зависящими от них верами (первый случай), либо как взаимную поддержку вер в подходящим образом понимаемой системе.

Интерналистские теории утверждают или предполагают, что вера не может быть обоснована для эпистемического субъекта А, пока А не имеет доступа к тому, что дает обоснование, фактически или в принципе. Эти теории в общем включают более “строгое” требование, потому что обоснованность А в вере в р рассматривается как обладание резонами полагания р истинным, а обладание резонами полагается расплывчатым.

При этом немедленно возникает возражение. Если А имеет конечный доступ к тому, что могло бы обосновать или подорвать его веру, и этот доступ ограничен его частной точкой зрения. Но в этом случае ясно, что полное обоснование его веры вряд ли будет доступно, потому что его опыт будет ограничен пространственно-временными рамками, и он будет обоснован только в тех верах, которые ограничены его опытом.

Сходное возражение состоит в том, что интернализм несовместим с тем фактом, что многие люди обладают знанием несмотря на то, что недостаточно подготовлены к тому, чтобы распознать то-то и то-то как причину для веры в р - например, это имеет место в случае детей.

Более общее возражение состоит в том, что отношения между верами, будь они фаундалистского или когерентного типа, могли бы соблюдаться независимо от того, являются ли веры истинными о чем-то за пределами их самих. Можно было бы вообразить согласованную вымышленную историю, которым никак не соответствует внешней реальности, но веры в которой, тем не менее, обоснованы их взаимными отношениями.

Эти нелегкие размышления приводят к мысли, что должны быть ограничения на теории обоснования, в форме требования, что должна быть некоторая подходящая связь между обладателем веры и внешними факторами - то есть, нечто другое, чем веры и их взаимные отношения - что определяет эпистемическую значимость. Это и подсказывает основную идею экстернализма.

Надежность, причинность и прослеживание истины.

Экстернализм есть взгляд, согласно которому обоснование веры А в р не может быть чем-то, к чему А имеет когнитивный доступ. Может быть так, что факты в мире таковы, какими они кажутся А, и что именно они являются причинами веры А в р, поскольку воздействуют на его чувственные рецепторы подходящим образом. Субъекту А не требуется осознавать, что именно так формируется его вера. Так что А может быть обоснован в вере в р без этого.

Основной вид экстернализма - это релайэбилизм, тезис или целое множество тезисов - что вера обоснована, если она надежно связана с истиной. Согласно одному влиятельному варианту, связь эта обеспечивается надежными процессами образования веры, таким, который имеет высокую степень успеха в произведении истинной веры. Примером надежного процесса может быть нормальное восприятие в нормальных условиях.

Большей правдоподобностью обладают теории, основанные на понятии внешней связи, особенно причинной связи, между верой и объектом веры. Например, Алвин Голдман предлагает анализ знания как “подходяще причиненную истинную веру”, где “подходящее причинение” принимает различные формы, общим свойством которых является то, что они представляют собой процессы, надежные как “глобально”, так и “локально” - первое означает, что процессы имеют высокую степень успеха в произведении истинных вер, а последнее - что процессы не произвели бы соответствующей веры в некоторой контрфактической ситуации, где вера является ложной. Взгляд Голдмана является парадигмой релайэбилистской теории.

Если эти теории кажутся правдоподобными, то только по той причине, что они совпадают с нашими предтеоретическими взглядами. Но против них может быть выдвинуто множество возражений, что и сделано в большом числе работ по теории познания. Но имеются и сомнения относительно самих теорий. Они не занимаются вопросами, как А может испытывать доверие к тому, что данная вера является обоснованной: вместо этого они апеллируют к двум весомым предпосылкам реализма. Одна касается области действия веры, а другая - как соотносятся эта область и субъект А. После этого они могут утверждать, что А обоснован в своей вере в р, даже если то, что является обоснованием, лежит вне сферы его эпистемической компетенции. Что бы ни думать относительно таких посылок, они не просвещают А, и стало быть не заняты теми же самыми проблемами, к которым адресуется интернализм.

Но самое худшее заключается в том, что предпосылки эти, которые помогают экстернализму, как раз того рода, которые и должны проверяться теорией познания. Экстерналистские и причинные теории, под любым обличьем и в любой комбинации, лучше всего подходят для эмпирической психологии, где предпосылки о связи внешнего мира и субъекта А являются стандартными. А философия заключается как раз в том, чтобы проанализировать такого рода предпосылки.

Знание, вера и обоснование еще раз.

Рассмотрим такой аргумент: “Если кто-либо знает некоторое р, тогда он может быть уверен с достоверностью в р. Но никто не может быть уверен в чем-либо. Следовательно, никто не знает ничего с достоверностью”. Этот аргумент весьма поучителен. Он повторяет ошибку Декарта, который считал, что психологическое состояние ощущения достоверности - которое может быть в отношении ложности, такой как факт, что я могу чувствовать достоверность, что лошадь Арк выиграет Дерби на будущую неделю, и проиграю, - это именно то, что ищется в эпистемологии. Но это также демонстрирует тенденцию сделать определение знания столь узким, что оно становится бесполезным. Поскольку под него ничего не подходит. Стоит ли заботиться о том, что если знание определено таким образом, как это сделано выше, тогда действительно никто ничего не знает? Может ли быть так, что человек имеет вполне обоснованные веры, которые оправдываются на практике, и в то же самое время не знать ничего?

Дело в том, что большая часть взглядов, изложенных ранее, даны в связи с обоснованием вер, но не с определением знания. Обоснование является важным делом, не в последнюю очередь по той причине, что в области применения эпистемологии - в вопросах философии науки, философии истории, доказательства в философии права - обоснование имеет решающую роль. Именно здесь эпистемолог должен делать свою работу. А вот определение “знания” является делом тривиальным, и занимает слишком много места в эпистемологии. Множество дебатов, порожденных контрпримером Гетье, великолепно предвосхищено у Рассела в его рецензии на работу Джеймса.

Общая проблема с обоснованием состоит в том, что принимаемые нами процедуры в высшей степени проницаемы для трудностей, которые ставит перед нами скептицизм. Поэтому обсуждение скептицизма является центральной областью эпистемологии.

Скептицизм

Исследование и использование скептических аргументов в некотором смысле представляет изучение эпистемологии. Главный вопрос при этом состоит в том, как мы можем быть уверены, что наши средства познания являются удовлетворительными.

Ранний скептицизм

Пиррон (360-270). Секст Эмпирик (150-225). Декарт.

В дни Декарта один и тот же человек мог быть одновременно как астрономом, так и астрологом, как химиком, так и алхимиком, как физиком, так и магом. Было трудно отделить знание от вздора. Еще более трудно было отделить методы, которые вели к получению знания, от методов, которые могли только углубить невежество. Так что была огромная потребность в некотором резко отделяющим эти вещи эпистемологическом теоретизировании. В своих Размышлениях Декарт отождествил эпистемологию с существенной частью введения в физику и математику, и попытался установить основания достоверности в качестве пропедевтики к науке. Первым шагом Декарта в выполнении этой задачи было принятие и приложение некоторых традиционных аргументов скептицизма.

Анатомия скептицизма

Скептические аргументы эксплуатируют определенные случайные факты относительно наших способов приобретения, проверки, воспоминания и размышления о наших верах. Любая проблема, которая пронизывает приобретение и использование вер о данном предмете, и в частности, проблема, которая пронизывает наше доверие к тому, имеем ли веры обоснованно, угрожает нашей приверженности соответствующему предмету.

Случайные факты, упомянутые ранее, относятся к природе восприятия, нормальной человеческой склонности к ошибкам, и состояниям человеческого ума - например, иллюзиям и галлюцинациям - которые могут быть субъективно неотличимы от тех обоснованных вер, которые мы считаем подходящим образом приобретенными. Апеллируя таким рассмотрениям, цель скептика состоит в том, чтобы показать, что есть такие требующие ответа вопросы, достоверность которых для нас - лишь принятая эпистемическая практика, и не больше.

Скептические рассмотрения ставят проблемы как для рационалистов, так и для эмпиристов. Это разделение на конкурирующие школы мысли о знании достаточно грубо, но полезно. Потому что возможность ошибки и заблуждения является вызовом для обеих школ.

Ошибка, заблуждение и сны.

Характерной особенностью скептического аргумента является обращение к ошибке, заблуждению и снам. Рассмотрим аргумент от ошибки. Мы представляем собой создания, которые совершают ошибки. Если, однако, мы были бы способны делать заявку на знание (то есть, по крайней мере, быть обоснованным в вере) некоторого утверждения р, мы должны быть способны исключить возможность того, что во время заявки за знание р мы ошибались. Но так как в типичном случае мы не осознаем ошибки, и можем, следовательно, ненамеренно сделать ее при заявке о знании р, мы не обоснованы в делании утверждения р.

То же самое приложимо к человеку при иллюзиях, заблуждениях или галлюцинациях. Иногда люди, находясь в таких состояниях, не знают, что они находятся в них, и полагают, что имеют истинный опыт. Ясно, что при нахождении в таком состоянии они полагают, что обоснованы в заявке на знание р, хотя это не так. Для настоящего знания надо исключить возможность того. человек находится в таком состоянии.

Этот тип аргументации наиболее хорошо знаком в виде аргумента от сна, который использовался Декартом. Когда я сплю, я иногда вижу сны, и когда мне снится что-нибудь, я иногда - на самом деле, очень часто - не знаю, что сплю. Поэтому я могу иметь опыт, который кажется подлинным опытом бодрствования, на основании которого я полагаю, что обоснован в заявке на знание таких-то и таких-то вещей. Но поскольку я сплю, на самом деле я не знаю то-то и то-то; мне просто снится, что я знаю. Не может ли так случиться, что я не сплю? Если я не могу исключить возможность того, что я не сплю сейчас, в этот данный момент, я не способен заявлять о знании тех вещей, которые на этот момент, как мне кажется, я знаю. Например, мне кажется, что я сижу за столом около окна, обозревая деревья и лужок. Но поскольку это может мне сниться, я не могу говорить о знании этого.

В этих аргументах возможность ошибки, иллюзии или сновидений может рассматриваться как то, что мы назвали “поражателем” заявки на знание. Структура такова: если человек знает р, тогда ничего не может разрушить обоснование заявки на знание р. Но человеку может казаться, что он имеет полное право на знание некоторого р, а на самом деле не иметь такого права, как показывают предыдущие рассмотрения. Поэтому наши заявки на знание нуждаются в лучших основаниях, чем мы имеем в стандартных случаях. Мы должны найти способ поражать поражателей.

Восприятие

От изложенных выше аргументов исходит угроза как рационализму, так и эмпиризму. Аргументы, относящиеся к эмпиризму, касаются природы и ограничениям восприятия. Ситуация выглядит следующим образом.

Свет отражается от поверхности объектов физического окружения и проходит через глаз, в котором падает на клетки сетчатки, запуская при этом импульсы в оптическом нерве. Оптические нервы передают эти импульсы в область коры, которая обрабатывает информацию, стимулируя определенную активность мозга. Как результат, в результате до сих пор таинственного пор для науки и философии процесса в сознании человека возникают “цветные картины”, представляя мир вне головы человека. Подобный же процесс обработки символов повторяется, при прочих равных условиях, в других чувственных органах слышания, запаха, осязания и обоняния, ощущения гармонии мелодии, гладкости, теплоты и прочее.

Эта модель может быть использована для применения еще одного аргумента по поражению. Скептик может сказать нам, что сложная причинная история может прерываться по всему своему пути в любой точке. Опыт, который с нашей точки зрения является результатом взаимодействия наших чувств и мира, может произойти совсем другим образом. Это может быть галлюцинация, сон, и прочее в этом духе. Или же это может быть результатом, произведенным в нас богом, или ученым, который присоединил электроды к нашему мозгу. С точки зрения воспринимающего субъекта при этом не будет никакой разницы. Поэтому пока мы не найдем средства исключения подобных возможностей, мы не имеем права претендовать на знание того, что мы в обычных условием считаем известным нам.

Перцептуальные родственники

Точно такие же рассмотрения восприятия могут подсказать скептический вызов другим способом. Соображения, высказанные Локком, Беркли, и другими философами показывают, что некоторые из свойств, которые мы воспринимаем в объекте, не находятся “внутри объекта”, но на самом деле создаются перцептуальным отношением. Качества объекта - цвет, вкус, запах звук и осязание - варьируются согласно условиям воспринимающего или условиям, при которых происходит восприятие. Стандартных примеров - огромное количество.

Эти перцептуальные родственники упоминаются скептиком для того, чтобы поднять вопрос не о том, достойно ли доверия восприятие в качестве источника информации о мире, а вопрос о том, может ли вообще мир существовать независимо от восприятия. Рассмотрим старое затруднение, создается ли звук от падающего дерева в лесу, когда там никого нет. Ответ, согласно стандартной концепции восприятия в современной науке, состоит в том, что дерево падает в абсолютной тишине. Потому что если нет уха для того, чтобы слышать, тогда нет и звука; имеются, самое лучшее, условия - колебания звуковых волн - которые могли бы быть причиной звука, если бы были нормально функционирующие структуры слышания.

Эти рассмотрения предполагают скептическую картину, в которой воспринимающий находится в следующем затруднительном состоянии. Вообразим человека, носящего на голове шлем, столь плотно примыкающий к его голове, что он не может слышать, видеть и т.д. вне его. Вообразим, что к шлему присоединены камера, микрофон, передающие информацию внутрь шлема. И предположим, наконец, что шлем не снимается, так что невозможно сравнить информацию, передаваемую в шлем, с тем, что есть в мире. Так что человек должен полагаться на внутренний характер поставляемой ему шлемом информации для суждений о ее надежности. Он знает, что иногда информация приходит не из внешнего мира, например, когда он спит или галлюцинирует; он делает вывод, что оборудование, присоединенное к шлему, работает над входными сигналами и изменяет их, например, добавляя цвета, запахи и звуки к картине, которая сама по себе не имеет таких качеств (в этих формах); он знает, что его веры относительно того, что находится вне шлема, основывается на выводе из информации, доступной внутри шлема, и что его вывод столь же хорош, сколь его склонные к ошибкам способности позволяют ему. Учитывая все это, спрашивает скептик, разве у нас нет проблем с обоснованием наших претензий на знание?

Методологический и проблематичный скептицизм

Перед рассмотрением этих аргументов, а также способов ответа на них, важно отметить две вещи. Одна из них - отвечать на скептические аргументы по частям, изобретая опровержения на каждый отдельный выпал скептика - не самая лучшая стратегия. Вторая вещь - существует жизненно важное различие между двумя путями использования скептицизма в эпистемологии. Это обстоятельство очень важно, потому что в противном случае неправдоподобность с первого взгляда большей части скептических аргументов может привести нас к недооценке их значимости. Рассмотрим каждое из замечаний по порядку.

Опровержение скептического аргумента по частям тщетно по двум причинам. Скептические аргументы наиболее сильны не тогда, когда они утверждают, что мы находимся в неведении относительно какого-то вопроса, но когда они просят нас обосновать наши претензии на знание. Вызов обоснованию - это не претензия и не теория, и он не может быть отвергнут. Его можно только принять или игнорировать. Поскольку скептик предлагает резоны того, почему нужно такое обоснование, ответ должен состоять в том, чтобы исследовать эти резоны для того, и понять, нужно ли на них отвечать. Это и в самом деле хорошая реакция на скептицизм.

Вторая причина состоит в том, что скептические аргументы, рассматриваемые вместе, показывают, что есть проблемы, которые следует решить для того, чтобы получить удовлетворительную теорию знания - и скептицизм указывает, что собственно нужно при этом. Если отвергнуть один скептический аргумент, другой аргумент, показав его несостоятельность, на его место встанет другой аргумент, который потребует опять тщательной работы по опровержению.

Это положение может быть проиллюстрировано рассмотрением попытки Г.Райла (1900-76) опровергнуть аргумент от ошибки, используя аргумент “полярных концепций”. Не может быть поддельных монет, заметил Райл, если нет подлинных, нет кривых дорожек, пока нет прямых. Многие концепции приходят в таких полярных сопоставлениях, при которых нельзя постичь одной противоположности, не постигая при этом другой. “Ошибка” и “правильность” являются как раз такими концептуальными полярностями. Если человек понимает концепцию ошибки, он понимает и концепцию правильности. Но для того, чтобы понять последнюю, нужно быть способным применить ее. Так что сама попытка понять концепцию ошибки влечет, что иногда делаем вещи правильно.

Райл явно предполагал, что ошибка, о которой говорит скептик, состоит в том, что несмотря на все наше знание, мы всегда можем ошибаться. Соответственно, его аргумент - что если мы можем понять ошибку, мы должны иногда делать правильно - направлен на опровержение разумности тезиса, что мы могли бы всегда ошибаться. Но, конечно, скептик говорит совсем другое. Он просто спрашивает нас, как, при условии, что мы иногда делаем ошибки, мы можем устранить возможность ошибочности некоторого данного суждения.

Но при этом скептик не нуждается в допущении более общего тезиса, который выдвигается Райлом, а именно в тезисе концептуальной полярности - и далее, в еще более тенденциозном предприятии - понимании концепции того, как применять эти полярные концепции, а именно, что быть применимым значит быть на самом деле применимым. Этот последний ход вообще сомнителен, как и сами полярные концепции. Потому что скептик может с готовностью цитировать случаи концептуальных полярностей “совершенное-несовершенное”, “моральное-аморальное”, “конечное-бесконечное” - где никоим образом не ясно, применимы ли эти полярности к чему-либо, и даже можем ли мы их понять вообще. В конце концов, если взять термин, и присоединить к нему отрицание, то это не дает гарантии того, что мы постигли концепцию.

Эти комментарии предполагают, что скептические аргументы, даже если по отдельности они являются неправдоподобными, то вместе они приглашают к серьезному размышлению, которое и принадлежит эпистемологии. Но следует объяснить еще различие между методологическим и проблематичным скептицизмом, и здесь краткий экскурс в философию Декарта будет необходим.

Дата добавления: 2016-01-06; просмотров: 114; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!