Воображаемая география Сибири в колониальном контексте.
(По поводу монографии Кивельсон В. Картографии царства: Земля и ее значения в России XVII века/ пер. с англ. Наталии Мишаковой; научн. ред. перевода Михаил Кром. М.: Новое литературное обозрение, 2012).
Все возрастающий интерес к исторической географии России и ее восточных территорий, актуализированный в последние годы факсимильными переизданиями знаменитых чертежей С.У. Ремезова*, находит свое достойное отражение в новейшей зарубежной русистике. Одной из наиболее интересных и оригинальных публикаций стала вышедшая в 2006 г. книга профессора Мичиганского университета Валери Кивельсон**, совсем недавно переведённая на русский язык и изданная «Новым литературным обозрением» в серии Historia Rossica. Определяя её новизну, научный редактор перевода М. Кром отмечает, что «о покорении русскими просторов Евразии со времен В.О. Ключевского написано очень много, но о пространственном воображении в допетровской Руси не писал еще никто». Анализируя особенности исследовательского подхода автора, Кром обращает внимание, что исследовательницу интересуют не только и не столько карты как некие готовые артефакты, сколько практики их создания. Другими словами данная работа не о картографии в привычном понимании этого термина, она о роли пространства и пространственного воображения в административной и колониальной политике России XVII века.
К безусловным достоинствам этого труда следует отнести уникальный комплекс оригинальных картографических материалов и письменных источников, привлеченных автором из фондов Гуфтоновской библиотеки Гарвардского университета и Библиотеки карт Пьюси, Хиландарской библиотеки Университета штата Огайо и Библиотеки Ньюберри (США), Российского государственного архива древних актов, Отделов рукописей Российской государственной библиотеки и Российской национальной библиотеки. В книге множество монохромных воспроизведений и 31 цветная иллюстрация.
|
|
|
Мы не ставим задачу всестороннего анализа рецензируемой монографии, первая половина которой посвящена изучению карт как средства установления прав собственности на землю и обозначения имущественных границ в эпоху юридического и фактического оформления крепостной системы в европейской части России, а вторая – сибирской картографии второй половины XVII века. Все внимание будет обращено на последний сюжет. Отмечу лишь, что употребление в названии работы термина картография во множественном числе, способное привести в некоторое недоумение картографов и географов, представляется в данном случае вполне оправданным, если посмотреть на картографирование как на способ/способы выражения политического и территориального мышления. В этом замысел и идея работы: посредством изучения карт рассмотреть два аспекта истории Московского государства – крепостное право и экспансию в Сибири - каждому из которых соответствует своя картография.
|
|
|
Расширяя границы влияния и реального присутствия на востоке, московские власти и их агенты понимали важность документального, в том числе, графического отображения соответствующих процессов. Служилым людям, ставившим города и остроги, приводившим в ясачное подданство местные народы, указывалось составлять «росписи» и «на чертеж начертить». Вычерчивание путей и описание объектов местности так же служило инструментом завоевания пространства. Сталкиваясь с новым таящим опасности миром тайги и тундры, деятели фронтира оставляли тексты и чертежи, в которых отражались их географические и этнографические впечатления, их представления о связи между ландшафтом и религией. Выявлению этой связи Кивельсон уделяет особое внимание, так как она позволяет преодолеть сугубо утилитарное понимание пространства человеком. Отмечая, что ландшафт «сибирской степи» наполнялся «несколько иным христианским нарративом, чем тот который озарял леса и поля Центральной России», она обращается к метафоре, выбранной заглавием работы Г. Димент и Ю. Слёзкина, посвященной сакральным значениям Сибири в русской культуре – «Между раем и адом»*.
|
|
|
Анализируя сдержанные на эмоции описания первопроходцев и дипломатов (И. Петлина, В. Атласова, Ф. Байкова, Спафария) и некоторые первые чертежи и карты («Карта реки Анадырь…» 1654 г., карта Спафария 1682 г.), автор пытается соотнести выраженный в них страх и восхищение перед силами природы «в ее сибирском обличье» с наблюдениями сосланного в Сибирь протопопа Аввакума, пронизанными благоговением и трепетом перед творением Божиим. Вариантом представления Сибири как метафорического рая, по мнению Кивельсон, служат Годуновский чертеж 1667 г. и основанный на нем «Чертеж всей Сибири …» 1673 г. В них пространства «укрощаются родными визуальными и вербальными образами», превращая их в знакомый и доступный ландшафт. Сибирь предстает здесь как часть владений русского царя, как продолжение России, несмотря на осознаваемое тогда различие между самой Россией и Сибирью. Картографический материал исследуется в контексте современных ему летописных и богословских трудов. Наиболее интересными и продуктивными являются прочтения и интерпретации чертежей и атласов Ремезова, изучению наследия которого отведено основное место в соответствующих разделах монографии.
|
|
|
Американской исследовательнице не совсем ясно, в какой мере труды Ремезова являются типичными для русской картографии и географического мышления XVII века. Смею предположить, что и отечественные историки картографии так же не готовы исчерпывающе ответить на этот вопрос. Ремезов очень индивидуален в своих творческих проявлениях. Вместе с тем, очевидно, что его чертежи могут рассматриваться в качестве выражения допетровского картографического стиля и эстетики. Несколько сложнее обстоит дело с отнесением к той или иной эпохе его историко-летописных произведений. Е.И. Дергачева-Скоп и В.Н. Алексеев справедливо отмечают, что центральному произведению Ремезова - «Истории Сибирской» судьба определила появиться на переломе эпох, сразу сделавших его «старинным», а потому не принятым следующим поколением в авторском облике. Спустя 20 лет после смерти Семена Ульяновича летопись была оценена как достоверное историческое сочинение Г.Ф. Миллером. Да и сам Ремезов, явившийся провозвестником нового времени в эпохе, которую можно определить как «старую», в новом времени сразу оценивается как «деятель прошлого» *. Для Кивельсон Ремезов как творческая личность скорее «деятель прошлого». В своих картографических работах и письменных текстах он использует тропы и формы, сложившиеся к началу XVII века. Завершены эти труды были до того как петровские реформы вступили в действие. Через уникальное видение тобольского служилого человека исследователь пытается понять как «московская имперская, православная миссия формировалась на периферии», как деятель фронтира осознавал свою роль в русской экспансии в момент перед петровскими реформами.
В работах Ремезова представление о Божественном предопределении русского завоевания Сибири, впервые последовательно изложенное в летописной повести Саввы Есипова «О Сибири и о сибирском взятии»*, находит свое законченное литературно-изографическое воплощение. Уже в первой статье его «Истории Сибирской» соответствующая иллюстрация, предваряющая рассказ о походе Ермака, символизирует покровительство «христианского Бога» всем сибирским городам, возникшим с 1586 года в результате русского завоевания. Кивельсон рассматривает её в качестве примера «картографической теологии». Термин «картографическая» в данном случае не корректен, так как мы имеем дело скорее с административно-политической географией, представленной в аллегорическом виде. Тем не менее, теологическое содержание рисунка совершенно очевидно – под Всевидящим Оком на фоне расходящихся лучей изображено раскрытое Евангелие. Текст статьи сообщает читателю о промысле Творца, который своею волею предначертал «Тоболску граду имениту» проповедать Евангелие «чрез Сибирь … в концы Вселенныя на краи гор».
Центральное место Тобольска, по праву его административного и религиозного статуса, найдет яркое отражение не только в историографии, но и в воображаемой географии Ремезова. Характерный пример – «Чертеж опасной града Тобольска. Лист 24» и «Чертеж земли Тобольскаго города. Лист 28» из Служебной чертежной книги. Кивельсон по этому поводу замечает, что сибирский картограф в текстах и на картах увековечил жизнь, посвященную прославлению своего родного города и сибирской родины.
Раскрывая сокровенный смысл русского продвижения вглубь Азии, Кивельсон обращает внимание на сложившиеся в исторической литературе две противоположные точки зрения относительно «христианизирующего аспекта московского колониализма» рассматриваемого периода. Считая, что ни та, ни другая не отражает полностью русскую особенность колониального отношения к христианизации, она приходит к замечательному по своей оригинальности выводу - в XVII в. русскими за Уралом реализуется «программа христианизации без обращения». На мой взгляд, говорить о существовании подобной программы как таковой, опираясь на привлеченный Кивельсон материал, сложно, тем не менее, её тезис должен быть принят как гипотеза для дальнейшей разработки. По крайней мере, можно судить об определенных ментальных установках «работников фронтира» в этом вопросе. Издревле омраченная «идоложертвием» Сибирь «наполнилась Божественныя святыя славы» явлением «Вседержителева образа» и «Пречистыя Богородицы». Вполне вероятно, что христианское просвещение в этот период связывалось не столько с обращением язычников и магометан в православие, а со знамениями и чудесными явлениями, сопровождавшими появление и закрепление русских в зауральских краях. Физическое пространство наполняется новым содержанием – городами, крепостями и слободами, церквами и монастырями. Трансформируется образ Сибири, прежде заселенной «погаными» и «нечистыми», а ныне уподобляющейся Ремезовым «мирному ангелу». Таким образом, мы имеем дело со своеобразной христианизацией колонизуемых территорий, где обитают «ясачные иноземцы», что создает предпосылки для превращения этих территорий в русские, а природных обитателей – в потенциальных новообращенных.
Все вышесказанное отнюдь не означает, что нивелировались объективно существовавшие различия между сибирскими субрегионами и народами. Наоборот, правительство и местные власти пытаются разобраться в этом разнообразии, в том числе посредством составления чертежей и карт. Первым опытом такого рода систематизации следует признать чертеж земель народов Сибири, засвидетельствованный сибирским и тобольским митрополитом Корнилием в июне 1673 года. Он не сохранился в оригинале, но был хорошо известен Ремезову и использован им впоследствии при составлении чертежа «сходство и наличие земель всей Сибири…», помещенном в Чертежной книге. В этом этнографическом чертеже, созданном по мнению А.И. Андреева не ранее сентября 1698 г.*, Ремезов решает задачу указать местонахождение и границы территорий обитания сибирских «тоземцев». Он выполнил его в несколько красок, выделив ареалы, занимаемые татарами, вогулами, самоядью, «Пестрой орды остяками», родами тунгусов, «чулымцов и качинцов» и т.д. Почти в каждом из этих ареалов указывались основанные русскими города, что наводит на мысль о стремлении соотнести этнографические границы с «гранями» административных областей, зонами ответственности сибирских городовых воевод. Кивельсон, совершенно справедливо отмечает, что эта карта «олицетворяет обыкновение московитов признавать связь между определенными народами и их территориями и основывать политическое господство на подчинении различных земель, а не на гомогенизации или устранении покоренных групп». Такое устранение было характерно для политики и картографии европейских колонизаторов Америки. Карты Нового Света, отмечает автор монографии, «в целом поражают отсутствием визуальных средств для определения местоположения коренных жителей». В России, напротив, практические потребности в наглядном изображении топографии осваиваемой территории и расположенных на ней пространственных структур социального порядка, имели следствием непременное указание и подробное обозначение мест обитания туземцев.
Результаты проведенного Велери Кивельсон исследования памятников сибирской картографии XVII столетия, и прежде всего трудов Ремезова, показывают, каким удивительным образом переплетались в них ментальные, метафорические образы осваиваемого русскими пространства с его реальными физическими характеристиками. Этот многослойный нарратив не так прост для прочтения. С одной стороны - он наполнен сакральными смыслами и личными впечатлениями составителей, с другой - изобилует конкретными данными, почерпнутыми из различных, в том числе, официальных источников. Историко-литературные и этнографические тексты преломляются в «чертежах». Последние были не просто «изографическим» пояснением сведений доездов, росписей, сказок и тому подобных документов. Ремезовские атласы следует рассматривать как принципиальный момент в формализации и визуализации этих сведений известными и доступными на тот момент графическими способами отображения и обобщения информации. Выполненные по заказу центральных и местных властей они не только обозначили внешние рубежи русских владений в Сибири, особенности местного ландшафта, расположение новых административных центров, а «каталогизировали» и «картографировали» новых подданных, фиксировали результаты интеграции индигенного населения в систему местного административного устройства. В этом смысле перед нами предстает география распространения русского политического и православного влияния на пространствах от Урала до Тихого океана к началу XVIII века.
Рецензируемая работа являет собой пример весьма продуктивной и нетривиальной интерпретации картографического материала с позиций историко-культурного и социально-исторического исследования и, как представляется, будет весьма полезной для отечественных историков прежде всего в методологическом плане.
А.Ю. Конев
Рецензия на книгу: Воспоминания современников эпохи 1812 г. на страницах журнала «Русская старина» / сост. ред., предисл. В.М. Безотосным; Гос. публ. ист. б-ка России. М., 2011. 464 с.
2012 год оказался богатым на юбилейные события, произошедшие в российской истории и имеющие непреходящее значение. Среди них можно назвать такие, как 1150-летие летописного призвания Рюрика старейшинами межплеменного государства Северной Руси, 1130-летие объединения князем Вещим Олегом Северной и Южной Руси в одно государство с центром в Киеве, 550-летие начала правления московского великого князя Ивана III Васильевича, первого государя всея Руси, строителя объединенного Российского государства, 400-летие освобождения Москвы от иноземных интервентов народными ополчениями в эпоху Смуты. Этот перечень является далеко неисчерпанным, и он занял бы не одну страницу. Однако, вне всякого сомнения, среди списка выдающихся исторических фактов с «круглым окончанием» одно из них имеет все-таки особое значение. Речь идет о 200-летии Отечественной войне 1812 г., когда русские вместе с другими народами государства в едином порыве встали на защиту Родины от нашествия «двенадцати языков» и отстояли свою независимость и самостоятельность.
Научное историческое сообщество России отреагировало на это знаменательное событие самым должным образом и в печати появилось много интересных книг и статей. К ним относятся, например, и новые монографии Е.В. Анисимова[43], С.Нечаева[44] и переиздание проверенных временем работ[45].
Эти и многие другие исследования заслуживают несомненного внимания и специалистов, и людей, интересующихся российской историей. Вместе с тем в достаточно широком круге литературе, посвященной войне 1812 г., хотелось бы выделить сборник «Воспоминания современников эпохи 1812 г. на страницах журнала «Русская старина», который был подготовлен сотрудниками Государственной публичной исторической библиотеки и издан в Москве в 2011 г.
Мемуары эпохи 1812 г. – это величайшее наследие позапрошлого века, отражающее высокий уровень духовного развития русского общества, его национальное самосознание. Согласно утверждениям специалистов, мемуары 1812 г. насчитывают более 700 единиц публикаций. Их объем колеблется от самых кратких и отрывочных до очень пространных, на страницах которых дается подробное вплоть до мельчайших деталей описание событий. При этом следует отметить одну характерную особенность – интересующейся историей публике, как правило, известен какой-то ограниченный круг мемуарной литературы. Это книги, написанные известными людьми и обладающие повествовательными достоинствами. В качестве примера можно назвать мемуары Д.В. Давыдова «Опыт теории партизанского действия», Ф.Н. Глинки «Письма русского офицера о военных происшествиях 1812 года», «Краткое обозрение военной жизни и подвигов графа Милорадовича», Ф.П. Сегюра «Бородинское сражение и занятие Москвы французами», Ф.В. Растопчина «Правда о пожаре Москвы», «Пожар Москвы. По воспоминаниям и переписке современников» и некоторые другие работы. Именно эти произведения в наши дни из коммерческих соображений печатаются крупными издательствами. Они и формируют читательские предпочтения из этой сферы отечественной истории и нарабатывают заданный ресурс, который кажется вполне исчерпывающим.
Однако эти представления в действительности являются далеко неполными. Дело в том, что значительное количество интересных мемуарных памятников печатались до 1917 г. не отдельными книгами, а выходили в известных и популярных в то время журналах «Русская старина», «Русский архив», «Военный журнал», «Исторический вестник». Эти издания хранятся в специализированных или центральных библиотеках страны. Современный читатель в силу целого ряда причин, в том числе и технического свойства, не может познакомиться с ними. Поэтому сборник «Воспоминания современников эпохи 1812 г. на страницах журнала «Русская старина» в определенной степени помогает преодолеть эту трудность и позволяет расширить представления о мемуаристике 1812 г.
В качестве носителя столь ценной с историко-литературной точки зрения информации был выбран журнал «Русская старина», который, без всякого преувеличения, являлся одним из самых читающих и интересных изданий дореволюционной России. Но не только это обстоятельство определило то, что составители сборника остановили свой выбор именно на «Русской старине». Удивляет и восхищает возраст мемуаристов, чьи работы представлены на страницах журнала, их социальное и служебное положение. Значимыми и содержательными являются записки очевидцев, как восьмилетнего юнца, так и убеленными сединами пожилого человека, офицера, гражданского лица, мужчин и женщин. В этом утверждении нет никакой гиперболы, поскольку взгляд на одни и те же события или описания несовпадающих фактов разных по возрасту, жизненному опыту, социальному статусу людей дает возможность воссоздать более полную и объективную картину стремительно развивавшейся истории 1812 г.
«Русско-старинские» мемуаристы писали по-разному и о разном – от начала военных действий в июне 1812 г. до взятия Парижа в марте 1814 г. Событийная насыщенность воспоминаний также отличается калейдоскопичностью. Одни ярко описывают факты, что называется, по горячим следам, давая им оценку, исходя из тогдашнего сиюминутного собственного понимания, а другие обращаются к «делам давно минувших лет» уже в почтенном возрасте и естественно с учетом не только жизненного опыта, но и сложившихся исторических мнений и суждений. В работах последнего типа, конечно, меньше эмоциальности, которая превалирует в мемуарах, написанных, что называется «наживую», но зато в них присутствует аналитичность, основательность и обоснованность выводов.
Условно все представленные в сборнике воспоминания можно разделить на несколько групп. К первой относятся работы, написанные чиновниками. Среди авторов значатся В.Р. Марченко, Я.И. Санглен, Д.П. Рунич, С.И. Маевский. В их записях дается интересная интерпретация принятия решений российскими властями в период войны 1812 г.
Вторую группу мемуаров составляют работы военных (П.М. Суханин, Ф.Ф. Берг, П.А. Колзаков, Е.М. Коньков, И.М. Казаков). Указанные лица были младшими офицерами и основное внимание они уделили походам, боевым сражениям, незатейливому военному быту. География описываемых ими событий очень широка – от Смоленска, Бородино, Тарутино, до Лейпцига и Парижа.
Третья группа мемуаров была составлена гражданскими лицами. В основном они сосредоточились на рассмотрении одного из главных и трагических эпизодов Отечественной войны 1812 г. – оставлении русскими Москвы в сентябре-октябре 1812 г. Очень живо и с немалой долей юмора написаны воспоминания провинциального чиновника Г.И. Добрынина. В них он делится впечатлениями от пребывания в Витебске в то время, когда там хозяйничали французы.
Если все вышеуказанные мемуары были составлены мужчинами, то отдельных слов заслуживают воспоминания помещицы А.И. Золотухиной. Ее работа ценна тем, что в ней как в зеркале отражается миропонимание русских женщин, которые проводили на войну своих любимых мужей и находившихся в эмоциональных сильнейших переживаниях за их судьбы и за будущее Родины.
Все представленные в сборнике тексты даны по правилам современной орфографии, поэтому никаких затруднений при их чтении не возникает. При этом составители сборника сохранили стилистику языка XIX века. Это дает прекрасную возможность современному читателю проникнуться слогом той эпохи, почувствовать не только специфику, но и попытаться понять его красоту. Для наибольшего осмысления содержания мемуаров в сборнике сохранены прежние вступительные статьи редакции журнала «Русская старина». Этому также способствуют и редакционные примечания в конце каждого воспоминания. Значительно облегчает работу с текстом именной указатель, имеющейся в конце сборника и занимающий более 30 страниц.
В качестве критического замечания относительно работы составителей сборника можно отметить одно обстоятельство. Не вызывает никаких возражений выбор журнала «Русская старина» в качестве одного из главных хранителей и распространителей воспоминаний об Отечественной войне 1812 года. Вместе с тем в предисловии сборника об этом издании, его истории, издателе, авторах, основных направлениях публикаций не сказано ни одного слова. Конечно, в век «всеобщей интернетизации» этот вопрос является вполне решаемым. Однако представлялось бы вполне естественным и вполне обоснованным представление данной характеристики в предисловии сборника, содержание которого и отражает направленность издательской деятельности журнала «Русская старина».
В целом сборник «Воспоминания современников эпохи 1812 г.» заслуживает положительной оценки. Он будет ценен и интересен как историкам-специалистам, так и «любителям», для кого история Отечества вообще и война 1812 г. в частности является живым и ярким выражением духа народа, его величия, стойкости и непреклонности в самых тяжелых обстоятельствах.
С.Н. Синегубов, С.П. Шилов
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 412; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!