Трип десятый, или Малкут прощается с Землёй 8 страница
— Это Дэнни Прайсфиксер, — сказала Дорис Торус. — Я познакомилась с ним в самолёте, когда летела сюда.
( — Святый Боже! — завопила Мария Имбриум, вокалистка рок‑группы «Сицилианская защита». — Из озера выходят ангелы! Ангелы в мантиях! Смотрите!
— Тебя просто плющит от кабутерского кул‑эйда, детка, — ответил ей забинтованный «гунн». — Из озера никто не выходит.
— Нет, из озера что‑то выходит, — сказал ударник «Сицилианской защиты», — а ты так укурился, что ни хрена не видишь.
— Что это, если не ангелы? — требовала ответа Мария.
— Господи, да откуда я знаю! Но, что бы это ни было, они идут по воде.) Сверкая длинными зелёными перьями, лечу, Я кружу, я кружу…
( — Это просто группа сёрферов, только почему‑то в зелёных накидках.
— Сам ты сёрфер! Это же самая настоящая банда баварских демонов. Они похожи на монстра Франкенштейна, облепленного водорослями.)
— Прайсфиксер? — переспросил Кент. — А не встречались ли мы с тобой лет пять или шесть назад в Аркхеме? Ты, часом, не коп?
( — Это гигантское зеленое яйцо… и оно любит меня…) Джон Диллинджер нашёптывал Хагбарду:
— Вон тот рыжий парень, рядом с чёрным музыкантом и девушкой с потрясными сиськами… Он коп из нью‑йоркского взрывного отдела. Могу поспорить, что он расследует здесь взрыв в «Конфронтэйшн».
— Видно, побеседовал с Мамой Сутрой, — задумчиво произнёс Хагбард.
НА НЕЙ БУДЕТ КРАСНАЯ ПИЖАМА НА НЕЙ БУДЕТ КРАСНАЯ ПИЖАМА КОГДА ОНА ПРИДЁТ
|
|
|
Когда Отто Уотерхаус вошёл в шатёр, его ждала там мисс Мао.
— Я никогда не трахал китаянку, — сказал Отто, раздеваясь. — Не думаю, что Стелле это понравится.
— Стелла не будет возражать, — ответила мисс Мао. — Нам нужно задействовать все энергии, чтобы сражаться с иллюминатами. Нужна твоя помощь.
Она простёрла к нему руки.
— Меня не надо просить дважды, — заявил Отто.
В 17:45 телефонистку, работавшую на коммутаторе в Пентагоне, известили, что через десять минут взорвутся бомбы, заложенные где‑то в здании.
— Сегодня на улицах Вашингтона вы убили сотни наших людей, — произнёс женский голос. — Но мы все равно даём вам шанс покинуть здание. У вас не хватит времени найти бомбы. Покиньте Пентагон сейчас, и пусть история рассудит, какая из противоборствующих сторон действительно сражалась за жизнь и против смерти.
Высокопоставленные пентагоновские чины (поскольку в столице государства происходила революция, все они были на месте) немедленно спустились в подземное бомбоубежище. Министр обороны, после консультации с Объединённым комитетом начальников штабов, заявил, что с вероятностью девяносто пять процентов предупреждение о взрыве Пентагона не более чем провокация, цель которой — помешать подавить революционное восстание, прежде чем оно перекинется на всю страну. Следует начать поиск бомбы и продолжать работать, как обычно.
|
|
|
— Кроме того, — шутливо сказал министр обороны начальнику штаба армии, — бомба несчастных радикалов причинит этому зданию не больше вреда, чем петарда слону.
Каким‑то образом тот факт, что голос по телефону предупреждал о бомбах (во множественном числе), остался без внимания. Прогремевшие взрывы оказались гораздо мощнее, чем предполагала звонившая. Поскольку никто впоследствии так и не провёл тщательного расследования случившегося, навсегда осталось загадкой, какое взрывчатое вещество использовалось при изготовлении бомб, сколько их было, как их пронесли в Пентагон, где заложили и как они взорвались. А главное, никто не дал удовлетворительного ответа на самый интересный вопрос: кто это сделал? Так или иначе, в 17:55 по вашингтонскому времени взрывами была уничтожена треть Пентагона со стороны реки. Пробиты были все четыре кольца, отделявших внутренний двор от внешней стены.
Погибли сотни людей, работавших в этой части здания. Хотя явных следов разрушения бомбоубежища не было, министра обороны, членов комитета начальников штабов и многих других высокопоставленных военных чинов обнаружили мёртвыми. Предположили, что они погибли от взрывной ударной волны, и в воцарившемся хаосе никто не удосужился обследовать их трупы. Опасаясь новых взрывов, сотрудников Пентагона с опозданием эвакуировали. Вот, собственно говоря, и все. Военное ведомство США временно осталось без руководства.
|
|
|
Ещё одной жертвой случившегося стал мистер Эйч Си Винифред из министерства юстиции США. Сей государственный муж, явно расстроенный ужасными событиями злополучного и позорного дня, сел за руль служебного лимузина и на сумасшедшей скорости помчался к зданию Пентагона, двадцать три раза проехав на красный свет. Прибыв к цели, он подбежал к месту взрыва, угрожающе размахивая куском мела, и попытался нарисовать линию, которая соединила бы уцелевшие края взорванной стены, но внезапно упал замертво. Видимо, от сердечного приступа. В 23:45 по ингольштадтскому времени громкоговорители и световое табло над сценой объявили выступление «Американской Медицинской Ассоциации». После десятиминутной овации зазвучали первые аккорды знаменитой композиции «Эпоха Баварии».
|
|
|
(В Лос‑Анджелесе, в лаборатории Калифорнийского университета, стрелка сейсмографа резко качнулась к отметке 1.
— Небольшие возмущения, — спокойно констатировал доктор Вулкан Тролль, заметив скачок.
На землетрясение силой в один балл обычно не обращали внимания.)
— Почему ты решил, что мы найдём его здесь? — спросил Сол.
— Здравый смысл и психология, — сказал Диллинджер. — Я знаю сутенёров. Он сто раз обделается, прежде чем решится пересечь границу. Это же настоящие маменькины сынки. Первым делом я начал поиски с подвала его дома, потому что там могла быть потайная комната.
Барни рассмеялся.
— Сол тоже первым делом полез туда.
— Похоже, мы с вами одинаково мыслим, мистер Диллинджер, — сухо заметил Сол.
— С психологической точки зрения между полицейским и преступником нет особой разницы, — парировал Диллинджер.
— Я тоже это заметил, — согласился Хагбард. — И какие выводы?
— Хм, — сказал Диллинджер. — Прайсфиксер подцепил девушку не потому, что хотел с ней переспать. Она наверняка имеет какое‑то отношение к этому делу.
— Музыкант об этом не знает, — изрёк Хагбард. — Понаблюдай за его руками: они у него чешутся, ему хочется затеять драку, и через пару минут он это сделает. Он и эта леди когда‑то были любовниками: разве ты не видишь, как она крутит задницей, когда с ним разговаривает? И он хочет, чтобы белый свалил. Но белый не сваливает. Она проходит по делу, которое он расследует.
— Я был полицейским, — говорил Дэнни с подкупающей откровенностью. — Но эта работа никогда мне не нравилась. Кроме того, с тех пор прошли годы. Теперь я торгую «Британской энциклопедией». Сам себе хозяин, и люди просто захлопывают дверь перед моим носом, а не стреляют в меня.
— Слышишь? — воскликнула Дорис. — АМА исполняет «Эпоху Баварии». Эта композиция, больше чем любая другая, выражала и в то же время жестоко высмеивала чаяния молодых людей всего мира. И то, и другое восхищало молодёжь.
Все началось, едва зазвучала музыка. На глубине одной мили у противоположного берега озера эсэсовская армия воскресала из мёртвых. Трупы в чёрных мундирах освобождались от якорей и всплывали на поверхность. По мере того как к ним возвращалось подобие жизни, они начинали двигаться, затем вставали и шли по воде.
Эсэсовцы выстраивались в шеренги. Их лица под стальными касками казались зеленоватыми, глаза прятались под тяжёлыми веками, чёрные рты склабились в отвратительных ухмылках. Губы офицеров и сержантов шевелились, словно они отдавали приказы, хотя из их глоток не доносилось ни звука. Беззвучные приказы мгновенно исполнялись. Сила, пожалованная Адольфу Гитлеру Ложей Просветлённых в 1923 году («Ты такой нелепый», — говорили ему тогда), сила, переполнявшая армии, которые утвердили его власть от Атлантики до Сталинграда и от Северного полярного круга до пустыни Сахары, — вновь стала видимой на Земле.
— Они идут. Я это чувствую, — прошептал Вернер своему близнецу Вильгельму, пока Вольфганг стучал по барабанам, а Винифред кричала во все горло:
Так начинается Эпоха Баварии — Эпоха Баварии — Баварии — Баварии[18]!
Танки и артиллерия занимали позиции. Лязгали гусеницы. Мотоциклисты, набирая скорость, двигались по пляжу. Вдоль дороги выстраивались грузовики с прицепами, на которых размещались частично демонтированные самолёты. После того как участники фестиваля будут зверски уничтожены, а Ингольштадт захвачен, самолёты соберут на ближайшем к Ингольштадту аэродроме и подготовят к утреннему вылету.
Мертвецы снимали чёрные резиновые футляры со скатанных красно‑бело‑чёрных знамён. Это были знамёна Третьего Рейха, но с одним дополнением: на каждом из них в центре свастики располагался красный глаз в пирамиде. На некоторых знамёнах виднелись девизы, выполненные готическими буквами:
DRANG NACH OSTEN[19] и HEUTE DIE WELT, MORGENS DAS SONNENSYSTEM[20].
Наконец все было приведено в боевую готовность. Иссиня‑чёрные губы генерала СС Рудольфа Ханфгайста, мёртвого вот уже тридцать лет, зашевелились, отдавая приказ о наступлении. Этот приказ был передан высшими офицерами низшим чинам. Тишина взорвалась рокотом дизельных двигателей. Чеканя шаг, солдаты двинулись вперёд. Их манили огни и музыка на противоположном берегу, за тёмной бездонной водой. В лунном свете поблёскивали каски на мёртвых головах и рунические значки на петлицах.
— Они идут, — сказала лежавшая под Хагбардом женщина. Это не была ни Мэвис, ни Стелла, ни Мао. У неё были прямые чёрные волосы, кожа оливкового цвета, густые чёрные брови и костлявое лицо.
— И я на подходе, Мать, — воскликнул несущийся в потоке неудержимого желания Хагбард. Мгновение спустя он подошёл к порогу оргазма и переступил его.
— Я не твоя мать, — сказала женщина. — Твоя мать была светловолосой голубоглазой норвежкой. А я, по‑моему, сейчас похожа на гречанку.
— Ты мать всех нас, — возразил Хагбард, целуя её влажную от пота шею.
— О, — сказала женщина. — Вот я, оказывается, кто? Это уже интересно.
И тут меня немного понесло: эклипс Малика Малаклипсом, потом Челине с сердитой миной, Мэри‑Лу‑я‑тебя‑люблю, Красный Глаз — мой собственный помысел, в чем замысел промысла? и тому подобная семантика семенная мантика античное семя (в моей голове алгорифмический логаритм: территориальный императив запускает Stay Off My Turf[21], латынь воюет с англосаксонским в синапсах бедного Саймона; мертвецы сражаются за право пользоваться моим языком, превращая демографическую ситуацию в слишком уж нас до хрена и наоборот, так что уж недалеко до слишком графической хренации… и, кроме того, Ведьма не пускала стрейтов на Черно‑Белую Мессу; кислота была во мне, и это был трип, я влип, ну и тип, гип‑гип! на моем Пути вместе с Маоцзуси‑Даоцзуси, ибо число Нашей Госпожи — сто пятьдесять шесть, и здесь Муммудрость!). Я не ожидал, что так будет.
— Что ты видишь? — спросил я Мэри Лу.
— Какие‑то люди выходят из озера. А что видишь ты?
— Совсем не то, что должен видеть. Ибо в первом ряду, ясное дело, шёл Мескалито из моих пейотных видений, и Осирис с огромными женскими грудями, и Человек‑паук, и Маг Таро, и старый добрый Чарли Браун, и Багз Банни с автоматом «томми», и Джагхед с Арчи, и Капитан Америка, и Гермес Трижды Благословенный, и Зевс с Афиной, и Загрей с его рысями и пантерами, и Микки‑Маус с Суперменом, и Санта‑Клаус, и Смеющийся Будда‑Иисус, и миллионы миллионов птиц: канарейки и волнистые попугайчики, длинноногие цапли и священные вороны, орлы и соколы, и плачущие голуби (ибо нескончаема скорбь), и все окаменевшие ещё с конца девонского периода, когда они начали клевать зёрна конопли (неудивительно, что Хаксли считал птиц «самым эмоциональным классом живых существ»), у всех навсегда съехала их птичья крыша, и все постоянно поют: «Я кружу, я кружу…», за исключением говорящих скворцов, пронзительно выкрикивающих: «Ко мне, кис‑кис‑кис!», и тут я вспоминаю, что бытие настолько же воспринимаемо, насколько оно горячо, или красно, или высоко, или кисло: лишь отдельные элементы бытия обладают подобными качествами, а затем появился Человек‑Зигзаг[22] и о Боже о боже их возглавляет мой отец, который поёт:
СОЛИДАРНОСТЬ НАВЕКИ
СОЛИДАРНОСТЬ НАВВВВВВВЕКИ!
В СОЮЗЕ МЫ СИЛЬНЕЕ
— Знаете, — заявил Англичанин, — я считал его чудовищем, а он всего лишь Жаба из Тоуд‑Холла… и Крыса… и фея Динь‑Динь… и Венди… и Боттом[23]…
— Сам ты все они, — перебил его Хагбард, — если для тебя это одна и та же гребаная личность.
— Мне кажется, тебе пора подняться на сцену и сделать наше небольшое объявление, — сказала женщина. — Я думаю, все к этому готовы.
— Я пришлю к тебе Диллинджера.
— Да ну?!
— Ты же знаешь, что все было не так. Тот член принадлежал другому парню, Салливану.
— Я вовсе не об этом. Меня не беспокоит размер его члена, пусть он даже не больше моего мизинца. Просто сама мысль о том, чтобы потрахаться с Джоном Диллинджером… если он меня не разогреет, это уже никому не удастся.
Хагбард расхохотался. — Ну вот, ты опять становишься Мэвис. Смотри не растеряй силы, Суперсучка!
Когда «Американская Медицинская Ассоциация» закончила своё выступление и её сменила рок‑группа «Кларк Кент и его супермены», Хагбард, Джордж, Гарри, Отто и Малаклипс направились к сцене. Они прошли этот путь за полчаса, пробираясь сквозь толпы молодых людей, практиковавших монгольский кластерфак, медитировавших в позе дзадзэн или просто слушавших музыку. Приблизившись к сцене, Хагбард показал охранникам, не пропускавшим посторонних, золотую карточку.
— Я должен сделать объявление, — твёрдо сказал он. Охранники разрешили ему подняться на сцену, попросив все же
дождаться окончания выступления. Но, увидев Хагбарда, Пирсон сразу подал «суперменам» знак, и музыка умолкла. Публика недовольно зароптала.
— Ну что ж, Хагбард, отлично, — сказал Пирсон. — А я гадал, покажешься ты когда‑нибудь или нет.
— Добрый вечер, — обратился Пирсон к Уотерхаусу. — Как поживает моя девушка Стелла?
— С каких это, на хрен, пор ты называешь её «своей девушкой»? — угрожающе рявкнул Уотерхаус.
— Кислота всего лишь раскрывает тебе глаза, Джордж. Она не творит чудеса.
И будет: всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся.
— Интересно, что за хреновина в этом чемодане, — пробормотал Диллинджер.
— Сейчас я его открою, — сказал Сол. — После этого нам всем придётся принять противоядие. Оно у меня в машине.
Он наклонился и с усилием вытащил чемодан из окоченевших рук Кармела. Барни, Диллинджер и Маркофф Чейни напряжённо следили за тем, как он возится с замками. Наконец чемодан открылся.
— Будь я проклят, дважды проклят, — глухо вымолвил Барни Малдун.
— Хагбард нас все время разыгрывает, — сонно говорит Саймон. (В Первом Бардо это неважно.) — Нацисты уже тридцать лет мертвы, и точка. Он вызвал нас сюда с одной целью: отправить в Трип. Ничего из озера не выходит. Все это моя галлюцинация.
— Что‑то все‑таки происходит, — горячо доказывает Мэри Лу, — но не имеет никакого отношения к озеру: это просто хитрая уловка, чтобы отвлечь нас от настоящей схватки между твоим Хагбардом и теми сумасшедшими музыкантами на сцене. Вот черт, если бы я сейчас не была под кайфом, моя голова работала бы лучше. Это как‑то связано со звуковыми волнами; они усиливаются в воздухе. Никто не требует, чтобы мы поняли суть. Вся эта выдумка с озером нужна лишь для того, чтобы показать нам нечто реальное — то, что мы можем понять, или почти понять.
На чёрном личике Мэри Лу было написано, как трудно её интеллекту сражаться с океаном неудобоваримой информации, поступавшей от органов чувств.
— Папа! — воскликнул Саймон, плача от счастья. — Скажи мне Слово. Ты должен его знать. Что это за Слово?
— Кетер, — блаженно отозвался Тим Мун.
— Кетер? И всё? Просто каббалистика? — покачал головой Саймон. — Разве это может быть так просто?
— Кетер, — твёрдо повторяет Тим Мун. — Вот здесь, в середине Малкута. Что вверху, то и внизу.
Я вижу престол мира. Один‑единственный трон в двадцати трех футах от земли, украшенный рубинами, Розовым Крестом и Глазом, обвитый змеем, кусающим себя за хвост.
— Кто был этот приятный мужчина? — спросила Мэри Лу.
— Мой отец, — ответил Саймон, рыдая. — И, наверное, я больше никогда его не увижу. Скорбь не кончается никогда.
А потом я поняла, зачем Хагбард дал нам кислоту и почему её постоянно употребляли ребята из «Уэзер Андерграунд» и «Мори‑тури». Я начала умирать, чувствуя, что сжимаюсь в точку и приближаюсь к абсолютному нулю. Мне стало страшно, я схватила Саймона за руку и слабеющим голосом пробормотала: «Помоги». Если бы он сказал: «Сначала признайся, что ты коп, и тогда я тебе помогу», — я выложила бы ему все, но он лишь улыбнулся, ласково сжал мою руку и произнёс: «Оно живое!» Так оно и было, точка начала излучать свет и энергию — мой свет и мою энергию, но ещё и божественную энергию, и это было не страшно, она была живая и росла. Откуда‑то ко мне пришли слова «всенаправленный ореол» (или это Хагбард беседует с Диллинджером?), я оглянулась и увидела, что Диллинджер раздвоился. Это и был ответ на вопрос: помимо Лже‑Диллинджера, которого застрелили у кинотеатра «Биограф», было ещё два Диллинджера‑близнеца. Ноль равен двум, думала я, чувствуя, что наряду с ответами на вопросы, которые не давали покоя столь многим авторам, писавшим о криминальном прошлом Диллинджера (например, почему одни свидетели утверждали, что в тот день в 1934 году он находился в Майами, тогда как другие заявляли, что он в это время грабил банк в Восточном Чикаго и убил охранника; и, кстати, почему Хагбард сказал, что он якобы находится в Лас‑Вегасе, хотя я своими глазами вижу его здесь в Ингольштадте), есть также некий абстрактный вечный ответ. Все пребывало в движении. Точка была одна, и из неё исходило всё, и это всё двигалось — звезда с мечами и жезлами, корона, которая одновременно была чашей и вращающимся диском, чистый белый свет, говоривший: «Я, Птах, пришёл забрать тебя из Мемфиса на небо». Я помнила, что в Мемфисе копы зверски избили моего отца и заставили его поклясться, что он вернётся в свой город и больше никогда в жизни не отправится на юг (как это сочетается с причиной, по которой я стала копом?), а Птах стал Зевсом, Иакхом и Вотаном. Однако все это не имело никакого значения, они все трое оказались далёкими, равнодушными и холодными, не богами человечества, а богами над человечеством, богами пустоты, сверкающей и холодной, как бриллиант. Они кружились в одной точке, пока не превратились во вращающуюся свастику. Затем передо мной появилось лицо врача, который сделал мне аборт, когда я забеременела от Хасана ибн Саббаха Икса. Врач сказал: «Ты убила сына Божьего в своём чреве, чернокожая женщина», и я снова начала рыдать, а Саймон держал меня за руку и повторял: «Оно живое!», но я чувствовала, что нет и что именно я каким‑то образом убила его. Я была Отто Уотерхаусом наоборот: я хотела кастрировать Саймона, кастрировать всех белых мужчин, но так и не сделала этого; и я продолжала бы кастрировать чернокожих мужчин, Я — Ужас Жизни в Смерти.
— Оно живое, детка, — повторял Саймон, — оно живое. И я люблю тебя, детка, даже если ты коп.
( — Все озеро живое, — виброфонист из «Филе души» пытался объяснить остальным участникам группы. — Одна большая восходящая и вращающаяся спираль, похожая на молекулу ДНК, но с головой ястреба…)
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 59; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!