Что вы думаете об интервенции в Корее, чем она может кончиться? 53 страница
Непредусмотренный поворот в пропаганде вскоре заставил и самого Михайлова, и руководство Агитпропа срочно вмешаться в эту кампанию. Уже 31 января «Правда» опубликовала статью под многозначительным заголовком «Ротозеи — пособники врага». В ней была сделана попытка скорректировать погромные настроения, спровоцированные «Хроникой», весьма своеобразным способом. Призывы к бдительности относились теперь исключительно к «ротозеям», не связывая их, что являлось немаловажным, ни со шпионажем, ни с диверсиями, ни с терактами. Да еще весьма дозированно были подобраны фамилии очередных «ротозеев» — Заславский, Борисевич, Орлов, Петров, Алтузов, Морозов, Кажлаев, чтобы снизить накал черносотенных страстей. Ту же цель преследовала и еще одна «правдинская» статья, в номере от 6 февраля, — «О революционной бдительности». Она объявляла врагами вообще всех «носителей буржуазных взглядов», а в виде примера привела троцкиста Гуревича, его пособника Таратугу, уголовника Романова, дезертира Сася.
Одновременно Агитпроп стал все чаще отклонять просьбы спешивших выслужиться главных редакторов центральных газет о публикации статей, посвященных «сионистам», «Джойнту» и Израилю вкупе с американской разведкой, обязал все такого рода материалы предварительно согласовывать с МИДом. Так, 30 января заведующий сектором газет В. Лебедев, прочитав рукопись присланной главным редактором «Красной звезды» В.П. Московским статьи «Сионизм — агентура американского империализма», отклонил ее. «Полагали бы, — заключил он, — нецелесообразным публиковать ее на страницах центральной военной газеты, так как это не вызывается необходимостью, а сам факт опубликования такой статьи в «Красной звезде» может быть истолкован неправильно». 16 февраля получил фактический отказ и главный редактор "Литературной газеты" К. Симонов. Он вынужден был после беседы в Агитпропе признать: «большую статью о "Джойнте" и Израиле "редакция предполагает еще раз обсудить", проконсультировать с МИД СССР и после этого, если вопрос будет решен положительно (выделено мною. — Ю.Ж.), опубликовать на страницах газеты»[648].
|
|
|
За шумихой вокруг «дела врачей» незамеченными оказались более важные события: странное молчание лидеров — Берия, Булганина, Маленкова, а также Ворошилова, Кагановича, Первухина, Сабурова, Хрущева и внезапная активизация деятельности Сталина. 26 декабря он дал, не сказав ничего нового, интервью корреспонденту «Нью-Йорк таймс» Джеймсу Рестону; 7 февраля принял посла Аргентины Л. Браво, 17 февраля — посла Индии К. Менона. Не вызвала должной реакции неординарная передовица «Правды» за 30 ноября, решительно подытожившая газетные дискуссии по проблемам литературы и искусства: «Пишите правду! Это положение должно быть руководящим принципом для прозаиков и поэтов, драматургов и литературных критиков».
|
|
|
Могла насторожить, но лишь крайне небольшую группу лиц, которая получала относительно полную информацию о событиях во власти, продолжавшаяся несколько месяцев ротация высокопоставленных сотрудников МГБ. Смена республиканских министров: в июне — в Грузии; в августе—сентябре — в Армении, на Украине; в феврале — в Латвии. В сентябре — начальника Управления МГБ по Московской области[649]. 15 декабря — арест некогда всесильного Н.С. Власика. Наконец, событие прежде просто невозможное — отстранение в феврале 1952 г. заведующего Особым сектором ЦК, личного секретаря Сталина, А.Н. Поскребышева. Ясно было только одно — все это делалось при прямом участии руководителя созданного после съезда Отдела ЦК по подбору и распределению кадров Н.Н. Шаталина, с довоенной поры соратника Маленкова, и при прямом одобрении самим Маленковым.
Именно это и предвещало неминуемую и очень скорую развязку. И она наступила, но только не так, как, возможно, предполагали участники борьбы за власть, за единоличное лидерство.
|
|
|
Ранним утром 4 марта 1953 г. Московское радио начало передачи как обычно — бой часов Спасской башни Кремля, гимн, последние известия. Однако спустя двадцать минут они прервались, и диктор Юрий Левитан объявил, что скоро будет передано важное сообщение. А ровно в половине седьмого он зачитал «Правительственное сообщение о болезни председателя Совета Министров Союза ССР и секретаря Центрального Комитета КПСС товарища Иосифа Виссарионовича Сталина». Оно извещало: «В ночь на 2 марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве, в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи…»[650]
О том же, только более скупо, используя преимущественно медицинские термины, информировал и зачитанный вслед за тем бюллетень о состоянии здоровья вождя. А через два часа жители Москвы и крупнейших городов страны смогли познакомиться с этой, явившейся для них полной неожиданностью новостью еще раз, взяв в руки свежие выпуски центральных, республиканских или областных газет, вышедших в твердо определенные, не менявшиеся вот уже десятилетие сроки.
|
|
|
С этого момента в СССР все внимание было сосредоточено на одном, что тогда казалось советским людям самым важным, решающим. Выживет Сталин или нет? Подталкивало именно к таким размышлениям о трагическом в их восприятии событии и то, что начиная с 15 часов 18 минут, после короткой паузы, Московское радио стало передавать лишь классическую минорную музыку, прерывая ее каждые полчаса только для того, чтобы повторить правительственное сообщение и бюллетень. Все это не могло не усиливать ощущения общей скорби, нарастающей тревоги.
«Сообщение» между тем содержало еще одну, столь же, если не более важную информацию, которой тогда мало кто придал должное значение. «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и Совет Министров Союза ССР, — говорилось в нем, — сознает все значение того факта, что тяжелая болезнь товарища Сталина повлечет за собою более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности. Центральный Комитет и Совет Министров в руководстве партией и страной со всей серьезностью учитывают все обстоятельства, связанные с временным уходом товарища Сталина от руководящей государственной и партийной деятельности…»[651]
Так впервые совершенно открыто было выражено самое главное, что волновало узкое руководство СССР вот уже два года. Более того, столь же недвусмысленно давалось понять, что вне зависимости от того, выживет Сталин или нет, вопрос о власти уже стал предметом обсуждения, и если еще не решен, то ждет своего решения в самое ближайшее время.
Именно такой аспект правительственного сообщения послужил основной темой срочного совещания в Белом доме президента США Дуайта Эйзенхауэра, государственного секретаря Джона Даллеса и прибывшего в тот день в Нью-Йорк с заранее запланированным визитом министра иностранных дел Великобритании Антони Идена[652]. Ту же реакцию на события в Москве проявили и в других столицах ведущих стран мира — в Лондоне, Париже, Риме, Бонне.
Сегодня, при тщательном сопоставлении и анализе всех известных свидетельств очевидцев о начале и развитии болезни у Сталина (к сожалению, более объективные данные, например история болезни, остаются недоступными исследователям), приходится пока соглашаться с ними и признавать, что инсульт у вождя произошел не в ночь на 2 марта, как сообщалось официально, а двенадцатью часами ранее, вечером 1 марта, что, впрочем, не имеет принципиального значения. Однако при этом остается никак не объясненным другое, более важное и значимое: когда же ЦК и Совет Министров, а вернее, члены их высших органов — бюро президиумов начали «учитывать все обстоятельства, связанные с временным уходом» Сталина от руководящей работы?
Все немногие очевидцы того события, за исключением В.М. Молотова и Л.М. Кагановича, уклонившихся от обсуждения с поэтом Феликсом Чуевым данной темы, весьма настойчиво и при том в полном согласии друг с другом утверждали: мол, «дележ портфелей» происходил в Волынском поздним вечером 5 марта, уже после смерти Сталина.
Н.С. Хрущев, бывший первый секретарь ЦК КПСС, председатель Совета Министров СССР: «Как только Сталин умер, Берия тотчас сел в свою машину и умчался в Москву с "ближней дачи". Мы решили вызвать туда всех членов бюро или, если получится, всех членов Президиума ЦК партии… Вот собрались все. Тоже увидели, что Сталин умер. Приехала и Светлана. Я ее встретил. Когда встречал, сильно разволновался, заплакал, не смог сдержаться. Мне было искренне жаль Сталина, его детей, я душою оплакивал его смерть, волновался за будущее партии, всей страны. Чувствовал, что сейчас Берия начнет заправлять всем. Последует начало конца, подготовленного этим мясником, этим убийцей. И вот пошло распределение "портфелей"…»[653]А.Т. Рыбин, бывший сотрудник Управления охраны: «Сталину сделали какой-то сильнодействующий укол. От него тело вздрогнуло, зрачки расширились. И минут через пять наступила смерть. Оказывается, подобный укол, способный поднять или окончательно погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили. Все решил Берия. Затем он, Маленков, Хрущев и Молотов поднялись на второй этаж. Сразу начался дележ государственных должностей…»[654]
СИ. Аллилуева, дочь Сталина. Воспоминания ее, человека совершенно незаинтересованного и потому формально беспристрастного, подтверждают отдельные детали рассказанного Хрущевым и Рыбиным. Следовательно, вольно или невольно подкрепляют именно их версию. «В последние минуты, — пишет Аллилуева, — когда уже все кончилось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: "Увезите Светлану!" На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто и не подумал пошевелиться. А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хрусталев! Машину!.." Потом члены правительства устремились к выходу — надо было ехать в Москву, в ЦК, где все сидели и ждали вестей. Они поехали сообщить весть, которую тайно все ожидали…»[655]
Разумеется, Аллилуева и Рыбин не были посвящены во все детали происходившей за кулисами борьбы за власть. Тогда они не знали да и не могли знать, например, о состоявшемся вечером 5 марта, за полтора часа до смерти Сталина, заседании пленума ЦК, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР. Но ведь подлинный смысл правительственного сообщения мог пройти мимо внимания лишь Аллилуевой, но никак — Рыбина и тем более Хрущева и обязательно должен был ими учитываться при изложении происходившего в те дни. Более того, Хрущев, ни словом не обмолвившийся о совместном заседании (без сомнения, он считал обязательным для себя не разглашать государственную тайну), почему-то также поступил и с правительственным сообщением, ставшим 4 марта известным всем без исключения.
О побудительных мотивах, вынудивших Никиту Сергеевича столь откровенно проигнорировать общеизвестный факт, можно только догадываться. Однако та настойчивость, с которой он создавал собственную версию тех драматических событий — и когда, находясь уже во главе партии, рассказывал о них 31 января 1955 года на Пленуме ЦК КПСС[656], и много позже, уже на пенсии, когда наговаривал на магнитофон свои «Мемуары», заставляет всерьез рассматривать лишь одну причину сознательного умолчания — явное нежелание Хрущева раскрывать тайны борьбы за власть, в которой он принимал самое непосредственное и активное участие. Он стремился любой ценою отвлечь внимание от подлинной расстановки сил в узком руководстве и неизбежного определения там своего места.
Но, прежде чем обратиться собственно к соперничеству в Кремле, необходимо установить иное. Когда же было подготовлено правительственное сообщение? Или, что равнозначно в данном случае, когда именно узкое руководство приступило к поиску соглашения о переделе власти?
Газеты с правительственным сообщением, как уже отмечалось выше, вышли 4 марта рано утром, без малейшего опоздания. Следовательно, они были подписаны в печать в предписанный им срок — не позже 24 часов 3 марта. Чтобы набрать тексты сообщения и бюллетеня, переверстать первую полосу, требовалось около двух часов. На рассылку текстов в редакции всех основных газет — фельдсвязью по Москве, телетайпом или фототелеграфом по стране — еще как минимум полчаса. Наконец, нужно было время и на то, чтобы подготовить, согласовать со всеми членами президиумов Совета Министров и ЦК или хотя бы их бюро оба документа, размножить их в необходимом количестве. Словом, уже когда на основании решения Бюро Президиума ЦК, принятого в тот же день, были разосланы приглашения на Пленум ЦК КПСС, который поначалу предполагалось созвать 4 марта[657], никак не позже половины девятого вечера, текст правительственного сообщения уже существовал и являлся реальным подтверждением оказавшейся для узкого руководства неизбежности незамедлительно уведомить страну и мир о предстоящих коренных переменах на высших государственных и партийных постах.
Однако в тот момент, на исходе 3 марта, соглашение о власти еще не стало всеобъемлющим и окончательным и пока ограничилось изменением состава действовавшей до «двойки» почти два года всесильной «тройки», самостоятельно, без консультаций с вождем, принимавшей все решения и публиковавшей их «за подписью председателя Совета Министров СССР И.В. Сталина». В ней остались Г.М. Маленков и Л.П. Берия, но место Н.А. Булганина, «курировавшего» военные и военно-промышленные министерства, неожиданно занял В.М. Молотов, еще в феврале 1949 г. подвергшийся опале и заодно освобожденный от должности министра иностранных дел.
Почему же произошла эта перестановка на самой вершине власти, что вынудило или позволило вернуть из политического небытия Молотова, с абсолютной достоверностью мы уже никогда не узнаем. А потому нам остается лишь искать те мотивы, которые смогут объяснить происшедшее.
События явно застали Г.М. Маленкова врасплох. Вот уже два года официальное положение — одновременно одного из трех первых заместителей председателя Совета Министров СССР и фактически первого секретаря ЦК КПСС — заставляло всех принимать его как фактического преемника Сталина, считаться с этим. И все же Маленков оказался не вполне готовым к тому, чтобы легко, без серьезного сопротивления с чьей-либо стороны, формально унаследовать власть умиравшего вождя во всей ее полноте. Георгию Максимилиановичу, скорее всего, не хватало совсем немного времени, чтобы воспользоваться теми преимуществами, которые давали ему «мингрельское дело», «грузинское дело», «дело врачей», и окончательно устранить самого сильного, наиболее опасного соперника — Л.П. Берия. А это и вынуждало Маленкова срочно найти такое решение, которое позволило бы если и не переломить в свою пользу, то хотя бы продлить существовавшее неустойчивое, но тем не менее пока еще благоприятное именно для него равновесие во властных структурах, получить крайне необходимую оторочку.
Позволяло сделать это лишь одно: возвращение в узкое руководство В.М. Молотова, единственного человека, не только остававшегося оппонентом Берия, но и достаточно популярного как в народе, так и у значительной части аппарата. Ведь несмотря ни на что, Вячеслав Михайлович сохранил былой ореол «ближайшего соратника» Сталина, при котором он далеко не случайно считался вторым лицом в партии и государстве, десять лет возглавлял Совнарком СССР.
Но именно такой, весьма профессиональный и удачный ход в «аппаратной игре» неизбежно повлек за собою разрастание узкого руководства до «пятерки», хотя «триумвират» при этом отнюдь не утратил своего подлинного, всевластного значения. Вторые роли пришлось отвести Н.А. Булганину, чья политическая ориентация в те дни остается до сих пор загадочной, а также Л.М. Кагановичу, который, скорее всего, поддерживал бы Молотова, а заодно и подчеркивал лишний раз незыблемую преемственность новой власти.
Вся эта предположительная, достаточно сложная и изощренная комбинация завершилась возникновением той изрядно подзабытой в Советском Союзе конструкции власти, которая спустя десять дней получила название «коллективного руководства». Однако «коллективность» его зиждилась не на общности устремлений, не на единстве избранных целей и согласованности единомышленников в их достижении, а на прямо противоположном. «Коллективность» обусловливалась, напрямую зависела, поддерживалась, сохранялась принципиально иным — с огромным трудом сбалансированными противоречиями, разнородными взглядами и интересами членов «триумвирата», их откровенными и небезосновательными притязаниями на единоличное, как исстари повелось, лидерство. Достигнутое равновесие сил пока еще не обрело постоянной устойчивости, не стало привычным, поэтому должно было восприниматься как вынужденное, чисто временное явление. Но все же именно оно не только оказалось первым раундом жесткой борьбы за власть, но и позволило приступить к тому, что Хрущев назвал «распределением портфелей».
На это и ушли два дня — 2 и 3 марта.
Утром 4 марта, приблизительно в полдень, секретари ЦК, судя по всему, тщательно скрывавшие результаты прошедших переговоров, начали свою обычную рутинную деятельность. Рассмотрели, а вернее, просто завизировали, выразив тем свое согласие, три проекта решений самого заурядного характера: по заявлению Б.С. Агафонова об организационных вопросах науки; по записке Н.Г. Пальгунова о создании в ТАСС группы международных обозревателей; о работе школ в Ставропольском крае[658]. А потом вдруг, как по тревоге, оставили привычные обязанности и кабинеты ради более важного — присутствия на неожиданно даже для них созванном экстренном заседании фактически последнего Бюро Президиума ЦК. Они стали свидетелями принятия тех решений по «организационным вопросам», которые определили жизнь Советского Союза на последующие два года.
Прежде всего было признано необходимым реорганизовать властные структуры, упростив и сократив их. «Иметь в Совете Министров СССР вместо двух органов — Президиума и Бюро Президиума, один орган — Президиум», в состав которого должны были войти председатель Совета Министров и его первые заместители, являвшиеся одновременно и членами Президиума ЦК. Аналогичную перестройку претерпели и высшие партийные органы, где также были слиты Бюро Президиума и Президиум ЦК.
Вторая группа вопросов, естественно, определила персональный состав новых органов власти. Президиум ЦК включил, помимо членов упраздненного бюро — Г.М. Маленкова. Л.П. Берия, К.Е. Ворошилова, Н.С. Хрущева, Н.А. Булганина. Л.М. Кагановича, М.З. Сабурова, М.Г. Первухина, В.М. Молотова и А.И. Микояна. Президиум же Совета Министров оказался вдвое меньше: председателем утвердили Маленкова, а его первыми заместителями — Берия, Молотова, Булганина и Кагановича.
Наконец, для того чтобы юридически оформить и тем самым официально закрепить реорганизацию, решили провести не 4 марта, а лишь 5 марта, в 8 часов вечера, совместное заседание пленума ЦК КПСС, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР.
Важность происшедшего оказалась настолько очевидной, что информацию о нем, хотя и в донельзя завуалированной форме, почти незамедлительно предали гласности. Газета «Правда» в передовой статье номера уже за 5 марта «Великое единство партии и народа» при традиционном объеме, заполненном дежурным, по сути, бессмысленным набором пропагандистских штампов, упомянула лишь три фамилии. Разумеется, Ленина, Сталина и еще… Маленкова. Только их. Тем самым как бы предвосхищалось безусловное и единогласное одобрение смены руководства на совместном заседании. А его участникам и всем остальным руководителям — среднего и низшего звена, — прямо указывалось, чьи распоряжения отныне следует принимать к беспрекословному исполнению, на кого именно нужно ссылаться прежде всего и пренепременно в статьях, выступлениях.
И все же заседание Бюро Президиума ЦК, провозгласившее преемника Сталина еще до его смерти, определившее тех, кто теперь стоял на вершине иерархической лестницы, отнюдь не разрешило всех неотложных злободневных проблем. Предстояло не позже, чем к вечеру 5 марта — моменту открытия совместного заседания, договориться не только о государственных должностях для всех членов нового Президиума ЦК, но и сформировать правительство.
Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 79; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!