Назад в школу (среднюю общеобразовательную) 6 страница
– Все. Как мертвые. Включая Анну‑майстер.
– Ништяк. Подожди, я только джинсы натяну.
26
– Так‑так, – мурлычу я себе под нос.
Клык пристроил книгу с картами на свернутом улиткой пожарном шланге и подпер ее коленом. Достал страницу шифровки. Я свечу ему маленьким карманным фонариком. Сверяем координаты, и я на каждом углу внимательно вглядываюсь в названия улиц.[3]
– Ты прав, это здесь. Если цифры – это запись координат, наш пункт назначения именно здесь.
Увы, дом напротив нас отнюдь не похож на хорошенькое уютное семейное гнездо с палисадником и аккуратненьким заборчиком, куда добропорядочные папочка и мамочка принесут из роддома ребеночка, которого потом психованные генетики превратят в птичьего мутанта. Нет, напротив нас забегаловка, где продают дешевую пиццу на вынос. По соседству – машинная мойка и химчистка. Через дорогу парк – никаких жилых домов и ничего похожего на мало‑мальски пригодное место для жилья.
– Вот блин, – цедит сквозь зубы Клык.
– Не могу не согласиться с твоей оценкой ситуации. А вдруг на этом месте стоял какой‑нибудь жилой дом, и его потом снесли?
Перейдя улицу, оказываемся перед темной витриной пиццерии. Если, прилипнув к стеклу, приглядеться, можно рассмотреть на стене внутри большую черно‑белую фотографию: кучка народа перед только что отремонтированным входом вот в эту самую лавку. А под фоткой надпись: «Мы открылись здесь в 1954 году».
|
|
|
– Твоя теория явно потерпела крах.
– Кто из нас по этому поводу выругается? Ты или теперь моя очередь?
– Давай‑давай, не стесняйся, облегчи душу, сестричка.
– Ладно, давай попробуем следующее место. Может, там повезет?
По следующему адресу нам и вправду повезло. Но только в том смысле, что там, действительно, был жилой дом.
Дом этот – полузаколоченная трущоба посреди квартала, куда и при дневном свете ходить не стоит, – квартала, населенного самым что ни на есть последним человеческим отребьем. Два часа ночи – самое горячее время в этой клоаке. Торговля наркотиками, главный здешний бизнес, в самом разгаре. Здесь же население, не таясь, справляет свои нехитрые нужды.
– Все равно, давай проверим, – говорю я и отодвигаюсь поглубже в тень.
Приземляемся на соседнюю крытую рубероидом крышу. Полчаса ожидания и зоркого наблюдения – и мы уже знаем, что в этой заброшенной развалюхе нелегально живут по крайней мере двое чуваков.
Через двадцать минут после того, как второй мужик ушел, решаю, что у нас есть время до их возвращения. Поднимаюсь на ноги:
– Готов?
– Готов.
И мы перепрыгиваем на соседнюю крышу.
27
– Ты что выберешь, нью‑йоркскую канализацию или трущобу вашингтонских наркоманов?
|
|
|
Клык бесшумно скользит вдоль стены, стараясь не попадать в квадраты лунного света против пустых оконных проемов. Почесав в затылке, он выбирает нью‑йоркскую канализацию.
Мы начали сверху, со второго этажа. Открываем двери, заглядываем в камины, проверяем дымоходы, в поисках тайника простукиваем стены.
Спустя два часа разгибаюсь и грязной рукой стираю со лба пот:
– Здесь ничего нет, но зато страшно воняет.
Клык в принципе согласен, но его дотошная пунктуальность берет свое:
– Ладно, сматываемся, только давай еще вон ту последнюю кладовку проверим.
Я киваю и открываю дверь, ведущую из прихожей в стенной шкаф. Пустота. Штукатурка на стене обвалилась, и в прорехи просвечивает дощатая перегородка.
Я уже собралась было закрыть дверь, но тут в глаза мне бросается тонкая белая полоска. Посветив фонариком, наклоняюсь посмотреть получше. Что‑то застряло в щели между досками задней стенки.
– Что там? – шепотом спрашивает Клык.
– Да ничего, ерунда какая‑нибудь. Подожди, вытащу посмотреть, на всякий случай.
Ногтями расколупываю щель пошире и извлекаю оттуда бумажку – квадрат, четыре на четыре. Фотография женщины. У нее на руках младенец, беленький, голубоглазый, пухленький, хохолок на макушке, на щечках ямочки.
|
|
|
Один в один маленький Газман!
28
– Мама дорогая! – выдохнула я.
И тут за входной дверью затопали тяжелые шаги.
Клык толкает меня к лестнице:
– Они вернулись! Давай наверх!
Одним духом взлетаем вверх, но лунный свет льется в пустые окна, и наши тела отбрасывают длинные тени.
Слышу, как внизу хлопает входная дверь.
– Эй, вы, какого хрена! – угрожающе кричит низкий хриплый голос.
Позади нас лестницу сотрясает гулкий топот, какой‑то тяжелый предмет со свистом разрезает воздух – похоже, мужик метнул в стенку бейсбольную биту. Подтверждая мою догадку, тут же раздается глухой удар «бах» и слышится шелест осыпающейся штукатурки.
– Ща я те голову оторву! – орет мужик. – Ща ты у меня маму вспоминать будешь!
На верхней площадке ныряю направо. Хорошо помню – там окно, ведущее на спасительную крышу. Но, проскочив несколько комнат, понимаю, что Клыка рядом нет. Торможу с разбегу и замечаю его в другом конце коридора. Махнула ему, но чуть только он бросился ко мне, между нами вырастают два амбала, и оба явно под наркотой.
Один постукивает по ладони бейсбольной битой, а у другого в руке блестит отбитое горлышко бутылки.
|
|
|
– Значит, халявщики, думаете, хазу нашу себе оттяпать.
Они секунду помедлили, и рожи их расползлись омерзительными сальными улыбочками:
– Э, да тут к нам пташка‑букашка в гости залетела.
Тот, который держал осколок бутылки, вытаскивает из‑за ремня нож. Лезвие сверкает под лучом лунного света.
Клык, куда же ты подевался? Поддай им сейчас, а то поздно будет! Клык, где ты! Но он куда‑то запропастился, и я совсем разнервничалась.
– Нам плевать, чья ты девчонка. На ближайшую пару часов ты – наша. – В предвкушении легкой добычи эти мордовороты уже распустили слюни и лыбятся, обнажив черные гнилые зубы.
– Мальчики, что ж вы так Бога гневите – совсем он вас не любит. – Клык вырастает у них за спиной.
Я в полном недоумении. Что? Что он еще такое придумал?
– Че, че ты вякаешь, – поворачиваются к нему эти уроды.
В этот момент Клык расправляет свои огромные крылья. Зажатый под подбородком фонарик отбрасывает резкие тени на его скулы, а в глазах зажигаются отсветы красной лампочки.
Ну и ну! Это не Клык, а прямо настоящий ангел смерти. Вот так придумал!
Его крылья заполнили чуть не всю комнату, до самого потолка. Клык ими слегка дрогнул, и их шорох прозвучал зловещим посвистом.
– Бог не любит плохих людей, – завывает он на низах.
– Что за чертовщина, – огорошенно бормочет один из недоносков. – Глаза выпучены, рот не закрывается – это глюк.
– Не глюк. Я его тоже вижу. У нас обоих глюк.
Тут и я разворачиваю свои крылья. Шутить так шутить.
– Мы к вам с проверочкой наведались. Выходит, вы, братцы, проверочки‑то нашей и не выдержали..
– Гр‑р‑р! – рычит Клык и хлопает крыльями – истинный ангел мщения.
Я чуть не складываюсь пополам от хохота, но, сдержавшись, вторю Клыку:
– Гр‑р‑р!
– А‑А‑А! – в один голос вопят парни и быстро‑быстро пятятся назад.
К несчастью, они стоят на верхней ступеньке, и отступать им некуда. Шаг назад – и они катятся вниз, цепляясь друг за друга и отчаянно воя.
Победа! Мы с Клыком подпрыгиваем от радости и выскакиваем в окно.
И тут дает о себе знать мой Голос: Рад, очень рад, Максимум, что ты наконец развеселилась. Мир в огне, а ты веселишься!
29
Обеими руками голосую за цивилизацию. Горячий душ творит со мной чудеса. Неохотно выключаю воду и заворачиваюсь в полотенце. Мое личное. Персональное. Свежее и благоухающее. Но, с другой стороны, эта же самая цивилизация накладывает на человека – то есть на меня – всякие дурацкие обязательства. Причесываться по нескольку раз в день. Носки и рубашки каждый день менять. Это безусловный минус – к таким глупостям я не привыкла.
– Макс, – это Игги стучит в дверь ванной. – Можно войти? Мне только зубы почистить.
– Подожди, я еще в полотенце – вытираюсь.
– Ну и что, я же слепой.
– Нет, тебе говорят. Ты что шутишь? А вдруг и не слепой вовсе?
С расческой в руке протираю зеркало, и крик ужаса застревает у меня в горле. Из замутненного паром стекла мое собственное отражение смотрит на меня звериной рожей ирейзера. Опять.
– Не смешно, – ворчит Иг. – И вообще, поторапливайся. Ты не одна. Очередь. К тому же прихорашивайся ты или нет – все равно толку чуть. Тебе не поможет.
Его босые ноги уже шлепают в конце коридора, а я так и не могу перевести дыхание.
Задыхаясь, дрожащими руками провожу по щеке – в зеркале когтистая волосатая лапа гладит волчью морду.
– Что же это со мной происходит, – шепчу я с содроганием.
Макс‑ирейзер улыбается мне из зеркала:
– Не такие уж мы с тобой разные. Все на свете связано. Я часть тебя, ты часть меня. Как знать, может мы друг другу помочь можем.
– Ты не часть меня. Я никогда не буду такой, как ты!
– Макс, Макс, – увещевает меня мой двойник, – хочешь – не хочешь, а ты УЖЕ как я.
Отпрыгнув от зеркала, я, как ошпаренная, выскакиваю из ванны и, пока меня никто не увидел, прячусь в своей комнате. Села на кровать. Меня трясет. Снова и снова ощупываю лицо руками, стараясь убедиться, что я – это я.
Вот теперь‑то я точно схожу с ума.
30
Короткий стук в дверь заставляет меня подскочить до потолка. Наверное, снова Игги.
– Я уже вышла из ванной, свободно! – кричу ему и на всякий случай отворачиваюсь от двери.
– Кто бы догадался! А я‑то думал, что ты в душе, а голос твой в спальне.
– Чего тебе надо?
– Можно войти?
– Нет.
Конечно же, дверь отворяется, и Клык прислоняется к косяку. Он прекрасно видит, что я психую. Видит, что я бледнее простыни, мои дрожащие губы, мои лихорадочно блестящие глаза. Хорошо, что ничего другого он не видит. Автоматически подношу руку к лицу и смотрю себе на руки. Нет, не лапы. И когтей тоже нет.
Одна из его черных бровей вопросительно ползет вверх. Он входит и плотно закрывает за собой дверь.
– Что случилось?
– Не знаю. Со мной снова какая‑то чума происходит, – шепчу я ему, как в лихорадке. – Но что именно, я не знаю.
Клык минуту выжидает, смотрит, какая я взъерошенная, мокрая, несчастная. И – как никогда раньше – очень‑очень испуганная. А потом садится рядом со мной на кровать и обнимает за плечи:
– Все утрясется, не бойся.
– Ну откуда ты знаешь?
– Потому что я всегда все знаю. Сколько раз можно тебе это повторять.
У меня не хватает сил ему улыбнуться.
– Послушай, что бы «это» ни было, мы справимся. Вместе мы обязательно справимся. Справлялись же всегда.
Мне до смерти хочется рассказать ему про своего двойника, признаться, что в каждом зеркале превращаюсь в ирейзера. Но сказать такую ужасную правду мне и страшно, и стыдно.
– Клык… Если я… поменяюсь… если я превращусь в злобного монстра… ты примешь меры?..
Он молчит и долго смотрит мне прямо в глаза.
Не выдержав паузы, я решаюсь идти в открытую.
– Если я превращусь в ирейзера, ты разрешишь эту проблему раз и навсегда? Чтобы защитить наших?
Он знает, о чем я его прошу. Если я превращусь в ирейзера, он должен будет меня убить.
Проходит минута, другая. Клык разглядывает и разглядывает свои ботинки. Наконец он поднимает на меня решительный взгляд:
– Да, я сделаю все, что надо будет сделать.
У меня вырывается вздох облегчения:
– Спасибо, – шепчу я ему в самое ухо.
Клык встает и стискивает мое плечо:
– Не бойся, все утрясется, – снова повторяет он. А потом наклоняется и целует меня в лоб. – Я тебе обещаю, что утрясется.
Он ушел, а я так и осталась сидеть в полном недоумении.
31
– Расступись! – кричит у меня над головой Газман.
Опешив, глянула вверх и вижу: Газ сложил крылья, сгруппировался и с диким воем на сумасшедшей скорости летит вниз, головой в пруд. Я только моргнуть успела, а он уже обдал нас фонтаном брызг и поднял настоящее цунами.
Скоро его белая голова снова подпрыгивает на воде. Газ исчез. Осталась только его улыбка, от уха до уха.
– Ты видела? Ты видела! Это просто вообще. Щас еще один заход надо сделать!
– Давай, давай. Только не ушибись.
– И меня не убей! – вопит вслед выходящему из воды Газману Надж. – Смотреть надо, куда летишь. Ты чуть на меня не грохнулся!
– Извини, – покорно соглашается Газ.
Я рада, что ни Газа, ни Надж не подкосил рассказ о наших ночных поисках в Вашингтоне. Мы с Клыком рассказали им и о пиццерии, и о наркоманской трущобе. Что поделаешь, наши розыски зашли в очередной тупик.
Напечатав очередное ключевое слово компьютерного поиска, заслоняю экран от солнца, чтобы можно было читать. Ты, поди, дорогой читатель, думаешь, что я вытащила счастливый билет, что сижу себе в шезлонге на берегу частного прудика, лэптоп у Анны позаимствовала, Wi‑fi в моем распоряжении, лимонад со льдом под рукой. Я, может, даже и соглашусь с тобой. Жизнь моя – копейка, но в целом я не жалуюсь.
Результаты поиска выскочили на экран. За последние четыре месяца в Вашингтоне пропали десять детей. Не замешаны ли тут белохалатники? Не они ли стащили детей для своих экспериментов? А что с семьями теперь происходит, даже представить себе невозможно! Может быть, так когда‑то пропали и мы? Интересно, а наши родители нас искали, сбившись с ног и потеряв голову с горя? Искали?
Хм‑м‑м… На этот вопрос ответ мне, к несчастью, неизвестен.
Ангел вынырнула из воды и позвала:
– Макс!
Я видела, как десять минут назад она нырнула. Я хоть и знаю про ее способность дышать, как рыба, но мне стоит неимоверных усилий сидеть спокойно, а не ринуться вслед за ней в воду.
– Что, моя хорошая?
– Отгадай, какой самый лучший способ поймать рыбу?
– Наверно, смотря какая рыба?
– Нет, ты точно скажи.
– Сдаюсь, откуда мне знать – я не рыбак.
– Если кто‑нибудь ее тебе бросит, – Ангел смеется, я вздыхаю, а рядом со мной Тотал хихикает:
– Хорошая шутка.
Закатив глаза, готовлюсь рассказать Газману, что я думаю про его фокусы. Но Газман взлетел футов на пятьдесят в высоту – чем выше взлетишь, тем круче получится плюх. Так что Газмана рядом нет.
Тотал как ни в чем не бывало протрусил мимо, вынюхивая кроликов, а я вопросительно смотрю на Ангела.
– Ангел?
– Да? – она – сама голубоглазая невинность, а я чувствую себя полной идиоткой. Попробуй, дорогой читатель, сам спросить у кого‑нибудь, разговаривает ли его собака.
– А что, Тотал умеет… разговаривать?
– Ага, умеет, – отвечает она мне между делом, выжимая воду из волос.
Не верю своим ушам. Уставилась на Ангела и на всякий случай еще раз переспрашиваю:
– Тотал разговаривает, и ты до сих пор мне об этом не сказала.
– Понимаешь… – она убедилась, что Тотал отошел довольно далеко, и доверительно понижает голос. – Ты не говори ему, он не очень‑то смышленый. Умного слова от него не дождешься.
Почему‑то ее объяснение ничего мне не объясняет. Челюсть у меня продолжает отвисать, и рот приходится закрыть рукой, а то в него начинают залетать мухи. Ущипнув себя, поворачиваюсь посмотреть на собачку, мирно прогуливающуюся в Анниной клумбе.
– Тотал, поди скорей сюда, – подзываю я его к себе.
Высунув розовый язык, он радостно бежит на зов.
– Тотал, ты умеешь говорить?
Он брякнулся на траву и перекатился на спину, задрав лапы вверх.
– Да, а что?
Ни хрена себе! Со всяческими мутантами я уже свыклась, но говорящая собака – это даже для меня чересчур.
– А что ж ты раньше не сказал?
– Я же не врал. Меня не спрашивали, я и молчал. – Он почесался задней лапой и закончил: – По правде сказать, я до сих пор не привык к этой вашей концепции летающих людей.
32
В ту ночь я лежала без сна в «своей» постели, глядя, как лунный свет отбрасывает тени на «мои» стены, когда «моя» дверь тихонько отворилась.
– Макс, – шепот Ангела едва уловим в тишине. – Макс, мне не спится. Можно, я пойду полетаю?
Я посмотрела на часы. Уже полночь. В доме мертвая тишина. Только чьи‑то мягкие шаги почти беззвучно шлепают по коридору.
В дверь просовывается голова Газмана:
– Макс, мне не спится.
– Ладно. Так и быть. Бегите одевайтесь. А то мы и впрямь забудем, что значит ночное небо.
Дело кончилось тем, что вся наша шестерка – а точнее, включая Тотала, семерка – отправилась на ночную прогулку.
– Мне очень нравится с вами летать, – говорит он, запрыгивая на руки к Игги. – Только смотрите, не уроните меня.
И мы полетели.
Как это было здорово! Ни огней! Ни самолетов! И кажется, никаких ирейзеров.
Воздух прохладный, градусов 15, прозрачный, как будто чистый кислород льется в легкие.
Выписываем огромные круги, поймав потоки ветра, катаемся на воздушной волне, парим как в невесомости. В такие вот минуты я чувствую себя спокойной и почти нормальной. Как будто я часть большого мира, как будто я живу с этим миром в неразрывном единстве.
Ты и есть часть этого мира, Макс. Ты часть всего, и все – часть тебя, – говорит мой Голос. – Все, и хорошее, и плохое, должно существовать в единстве. И чем больше ты этому сопротивляешься, тем труднее и больнее тебе приходится. Отдайся потоку жизни, такой, как она есть. И ты обретешь величайшую гармонию.
Опять завел свою волынку. Ни к селу ни к городу мне твои проповеди.
Не сопротивляйся потоку жизни. Слейся с ним, Макс.
Поскольку я не имею ни малейшего понятия, о чем это он талдычит, я решаю отдаться потоку ветра и здесь и сейчас полетать вволю.
И тут Надж отчаянно кричит:
– Смотрите, летучие мыши!
33
Она едва показала, куда смотреть, и я сразу увидела их. Сотни, нет, тысячи трепещущих крыльями летучих мышей. Странные маленькие силуэты на фоне лилового ночного неба. У нас новая компания. С ястребами мы уже летали, а с летучими мышами еще не приходилось.
– Вы знаете, они млекопитающие. Они больше похожи на нас, чем на птиц. Хотя мы насекомыми не питаемся.
– У меня уши болят, – жалуется Тотал.
– Это их звукоулавливатели, – объясняет ему Игги. – А теперь помолчи, дай мне сосредоточиться.
Тотал вздохнул и притих. Надж, Ангел и я, соединив наши правые крылья, пошли кружить колесом, но Газзи разбил наш хоровод, хлопнув Надж по спине.
– Ты вода! – крикнул он и бросился от нее наутек.
Высоко в небе Клык практикует маневры и приемчики, перенятые когда‑то у ястребов – круто уходит вниз, ныряет, а потом, выровнявшись, парит, застыв в воздухе без единого движения. Он так высоко, что в темноте его почти не видно, разве что когда он вдруг черным силуэтом мелькнет на фоне луны.
Вдруг, ни с того ни с сего, меня бросает в жар. Лицо горит огнем, дыханье участилось, а сердце колотится со скоростью света – все хорошо знакомые мне признаки моего «объирейзерования». Нервно ощупываю лицо обеими руками. Не дай бог, мои увидят меня с этой кошмарной рожей.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 49; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!