Римская поэзия и польская проза 2 страница
6 октября д’Эрбиньи присутствовал на диспуте о религии. Выступали Луначарский и обновленческий митрополит А.Введенский. «Очень молодой — ему только 36 лет, — безбородый, с орлиным носом, он стоял более часа на авансцене, не разгуливая, как его противник, и сперва не жестикулируя; простая и проникновенная речь его постепенно оживлялась и к концу зазвучала горячими тонами могучего и страстного красноречия. Аудитория была сразу зачарована и взята в руки»[18].
А.Введенский — вождь обновленческого духовенства.
Оно «очень отличается от революционного духовенства, которое зовут то синодальным, то обновленческим. Оно называет себя православным и охотно сравнивает себя с епископами конкордата 1801 года: ни бунтовщики, ни присягнувшие, как красные, говорит оно, но канонически утвержденные патриархом Константинопольским, как епископы конкордата, папой Пием VII»[19].
Обновленческий собор оставил также прекрасное впечатление. Он появляется на соборе 5 октября. «Я прибыл из Парижа без всякой миссии, просто для того, чтобы научиться чему-нибудь во время отпуска».
Деликатно осведомляются, не польский ли я ксендз, приехавший, чтобы шпионить, а затем сердечно принимают меня»[20].
Так «восточный обряд» твердо устраняет поляков от миссии в России.
После доклада А.Введенского на тему «Как охранять и развивать в настоящее время христианскую веру в душе», доклада, который имел место 7 октября и заслужил «огромный успех», один из делегатов, «мирянин из хорошего общества», сказал д’Эрбиньи по-английски: «Я очень счастлив, что митрополит изложил католическую мистику. Нам это очень нужно»[21].
|
|
|
Таким образом, все складывалось как нельзя лучше. Обновленчество с его послушным Константинополю духовенством, широким пониманием канонов и «католической мистикой» — вот та новая православная церковь, с которой католичество может договориться.
Вечером 17 октября, возвращаясь дальней дорогой в одиночестве с Воробьевых гор в Москву, в своих размышлениях Михаил д’Эрбиньи подымается на необычайные мистические высоты.
«Три часа размышлений о том, какие желания и молитвы заставил бы Св. Дух родиться в душе св. Павла... Св. Павел пожелал бы быть в центре этой империи, более огромной, чем был некогда языческий Рим, он пожелал бы дать тут Христу свидетельство слова и крови, а людям — свидетельство любви в искупляющем милосердии Христа. Отчаялся бы ли он? Рим, когда Павел прибыл туда, был много дальше от Христа, чем теперешняя Москва. Христианское бродило отсутствовало в этом мире древнего язычества... Св. Павел свою задачу здесь нашел бы менее трудной, чем в Риме: труд колоссальный, конечно, опасный, но проникающий во все глубины Азии».
|
|
|
Какие перспективы рисуются перед Римом и какие видения посетили д’Эрбиньи в этот октябрьский вечер над Москвой?
«Азия, приведенная к церкви, ко Христу, скоро, через век или два, Москвой в соединении с Римом — не мечта ли это? Или, может быть, скорее это христианская надежда, которую внушает Бог? Неосуществимо это? Может быть, но — не для Бога. Ибо не сказал ли ангел Богоматери: “Non erit imposibile apud Deum omne verbum”?»
С такими ощущениями вернулся д’Эрбиньи из Москвы. Он привез из Москвы «двойное сокровище: более нежную привязанность к душам русского народа, более просвещенную надежду, что хотя бы для этого понадобился целый ряд чудес, те из этих душ, которые искренни и прямы, будут просить, придет день, у единственной Церкви, у св. Петра, благословить и освятить их во Христе Иисусе»[23].
3
В Польше события также шли своим чередом и весьма благоприятно для «восточного обряда».
10 февраля 1925 года был подписан конкордат Рима с Польшей, «который вызвал большое заинтересование во всех сферах и политических группировках в Польше»[24]. Это было дело рук партии Народной демократии и клало начало тому, что, можно назвать клерикализмом в самой крайней форме. Польское духовенство укрепляло все свои права за счет государства и остальных исповеданий. Конкордат был подписан с одной стороны кардиналом Гаспари, а с другой — Ст. Скшинским и Ст. Грабским.
|
|
|
При ратификации конкордата в Сейме возникли большие споры. Многое понималось не так, как это позднее обнаружилось. В частности, сторонниками конкордата говорилось, что Рим отказался от требований имущества от Православной Церкви. В 1929 году было предъявлено 724 иска о возврате святынь, монастырей и имущества на том основании, что население когда-то принадлежало к униатской церкви, — и требование опиралось на конкордат.
Конкордат устанавливал пять церковных провинций латинского обряда (5 архиепископий и 15 епископий), одну греко-католическую униатскую (1 архиепископия и 2 епископии) и одну армянского обряда.
Таким образом, не было больше отдельной униатской церкви, а была провинция греко-славянского обряда католической церкви. Епископы латинского и восточного обряда наконец были уравнены в своих правах, чего они добивались со времени Брестского собора 1596 года, но униатская церковь потеряла свою независимость. Правительство и Рим одинаково не доверяли Галицийской унии, ставшей национально-украинской и боровшейся против латинизации. Это сказалось в том, что на территории унии установлено пять латинских епархий и всего три униатских. Вообще униатство было заперто в пределах Восточной Галиции. На одну латинскую епархию приходилось 750 000 человек, на униатскую — 1 500 000 человек[25].
|
|
|
Восточный обряд в конкордате не упоминался, хотя Альбертин уже действовал, и о нем много писали. Вместе с тем в конкордат была помещена ст. XVIII такого содержания:
«Духовенства и верующие всех обрядов, находящиеся вне своих епархий, подлежат власти местного епископа, согласно каноническому праву».
Статья эта, с одной стороны, закрывала доступ униатской иерархии и клиру Восточной Галиции на территорию Волыни, Полесья и Холмщины, а с другой — дело унии на этих территориях передавала в руки католической иерархии и лишало унию национально-украинского характера.
Это было естественно, ибо еще в 1921 году подляшский епископ Пшездецкий заявил, что на Подляшье народ не принимает униатских священников из Галиции и вообще не желает унии в ее галицийском виде[26].
Рим имел в виду создать особую иерархию «восточного обряда», которая не была бы связана ни с Православием, ни с унией старых времен и родилась бы из недр католической церкви. Насколько эта надежда была основательной — вопрос особый. Пока же пользовались так называемыми перелетами, т.е. православными священниками, переходившими в юрисдикцию Рима, и надзор за ними, как и все руководство «восточным обрядом», поручался католическому епископату латинского обряда. Ко времени подписания конкордата уже выяснилось, что среди православного духовенства не оказалось достаточного числа «перелетов» в «восточный обряд» и что те, кто переходит, немного стоят, но другого выхода пока не было.
Все в этом мире меняется. Переменились в корне и воззрения католического епископата на унию.
Непосредственно после Брестской унии польские епископы писали в Рим, что «уничтожение русского (восточного) обряда или во всяком случае облегчение русским принятия латинского обряда сильно укрепит вовне единство церкви и затруднит возвращение русского народа в дизунию (Православие), ибо история учит, что уния восточных церквей недолговечна», и кроме того указывалось, что «разные обряды в одной Церкви создают споры и недоразумения». Наконец, обращалось внимание на то, что при растущем русском населении «восточный обряд» может стать более распространенным, чем латинский.
Папа Урбан VIII под давлением иезуитов все-таки 7 февраля 1624 года запретил без специального разрешения апостолического престола переменять «восточный обряд» на латинский[27].
Теперь уже сами католические епископы в Польше брали на себя заботу о «восточном обряде» и вынуждены были тратить силы на совершенно бесполезное занятие. Поддержка латинским духовенством восточного православного обряда есть гримаса истории.
Однако эта гримаса становится реальным фактом, ибо на Пинской конференции в 1930 году епископ Пшездецкий привел слова Пия XI: «Выступающий против этого дела — не католик»[28].
Впрочем, Рим имел на этот счет свой печальный опыт и принял свои меры. Ст. X дополнительного к конкордату с Россией протокола от 22 июля (3 августа) 1847 г. постанавливала:
«В целях предоставления греко-униатам, которые еще остались в Империи, свободного вероисповедания их веры, уполномоченный папы предложил, чтобы до тех пор, пока они не будут иметь епископа собственного обряда, могли ими управлять латинские епископы в том смысле, как это установлено для армян»[29].
Положение это фактически было принято русским правительством.
Этих обязанностей латинские епископы не выполнили.
«В Риме осталось болезненное воспоминание о бывших унитах, — говорит А.Буду, — с болью думали о их печальной судьбе, и все, что было связано с их делом, являлось чувствительным местом; на основании бреве Ubi inscuta bi li от 3 июля 1848 г., Пий IX отдавал унитов во временную юрисдикцию латинских епископов и в горячих словах возлагал на них опеку над унитами. Слова папы оказались мертвой буквой. Они “были оставлены самим себе как в жизни, так и в смерти”. 74 священника и монаха, которые остались верными своему обряду, принуждены были вести нищенскую жизнь светских людей. Рим обратился к римо-католическому епископу Жилинскому с суровым напоминанием, требуя быстро исправить ошибку»[30].
Теперь напоминать не нужно было.
Еще до ратификации конкордата, обсуждение которого в Сенате было закончено 23 апреля, папский нунций в Польше известил 4 апреля 1925 г. римо-католических епископов Виленского, Минского, Люблинского, Луцкого, что им даются те же полномочия, которые 10 декабря 1923 г. получил епископ Пшездецкий, и они должны пользоваться той же инструкцией.
В этой инструкции, между прочим, было указано, что католические епископы могут освобождать от церковных наказаний священников, возвращающихся из Православия в католичество, за исключением епископов. Это значило прежде всего, что Рим считает всех христиан католиками и что пребывание в Православии, хотя бы от самого крещения, есть только недоразумение, и переход в католичество есть не больше как возвращение, и поэтому католическим епископам присвоены права юрисдикционной власти над православными, даже когда они пребывали в Церкви Православной. Вот почему католические епископы принимали и принимают православных ренегатов — запрещенных и расстриг — в их сущем сане, как будто они и не подвергались в законном порядке прещениям.
Это не что иное, как проявление со стороны Рима церковного нигилизма[31].
Съезд этих епископов в том же 1925 году обратился в Рим с просьбой создать особую комиссию по руководству новоуниатской работой.
Восточная конгрегация приняла это к сведению и обещала организовать Комиссию, а пока рекомендовала епископам работать в согласии.
При обсуждении конкордата в польском Сейме много говорилось о миссионерских намерениях Рима в отношении России и замечали, что это может отразиться на интересах Польши.
В частности, социалист Чаплинский заявил:
«Когда, например, Рим имеет пред собою великую, со своей точки зрения, цель обращения православных еретиков Востока, то во имя этой великой цели он может пренебречь государственными интересами Польши так же, как он пренебрегал много раз»[32]. Вообще много говорилось о пагубном влиянии Рима на Польшу, но слова эти не имели никакого практического значения. На этом дело и кончилось. О Православной Церкви никто не думал, и казалось, что все это происходит не в XX веке, а в XVII веке, и на трибуне ораторствует не член Сейма — докладчик, а иезуит Скарга. Польша за время своего подчиненного положения ровно ничему не научилась и пожелала полностью продолжать ту религиозную политику XVII века, которая и привела ее, между иными факторами, к падению.
В иных обстоятельствах это и повторилось в 1939 году.
4
В 1929 году неожиданно был устранен за свои бывшие связи с архиепископом Евлогием Луцкий римо-католический епископ Дубовский, и на его место был назначен Шелонзак. Епископ Шелонзак сейчас же в начале своей пастырской деятельности на Волыни обратил внимание также на необходимость организации «восточного обряда»[33]. К этим двум лицам — епископам Пшездецкому и Шелонзаку — присоединились митрополит Виленский Ялбржиковский и епископ Пинский Лозинский.
Последний вел униатскую работу в Петербурге перед войной. Эти лица собрались 9 ноября 1926 года в Вильно на съезд и, обсудивши вопрос о совращении православных, после совещания с теми православными священниками, которые перешли в унию, в том числе и с бывшим архимандритом Морозовым, признали, что:
«Польские епископы обязаны упорно стремиться к соединению православных с католической церковью: 1) оставляя им обряд, которого они хотят; 2) проповедовать на языке, на котором они желают слушать проповедь, и 3) создавать приходы там, где будет находиться значительное количество обращенных.
С другой стороны, препятствия к объединительной работе и предоставление разлагающейся Православной Церкви в Польше своей судьбе может повлечь за собой для страны неисчислимый вред в виде наводнения наших восточных рубежей коммунизмом и безбожничеством». Конференции польских католических епископов по вопросам унии, кроме указанной, состоялись в 1925 г. в Варшаве, в 1928 г. — в Гнезно и во Львове и в Познани в 1929 г. Сведений о занятиях этих конференций мы не имеем[34].
Поэтому были установлены меры предосторожности при принятии православных священников в унию, а по вопросу о сохранении слова «православный» было разъяснено, что:
«В проповедях надлежит ясно подчеркивать, что обращенный становится членом католической церкви восточно-славянского обряда без прибавления слова “православный”. Слово “православный”, хотя само по себе и хорошее слово, но имеет специфическое значение, а именно православие противопоставляется католичеству.
Меры предосторожности ничего не дали, и уже в 1927 году с большим шумом архимандрит Ф.Морозов вернулся в Православие.
Так была намечена программа осуществления «восточного обряда» в Польше на территории сплошного почти четырехмиллионного русского православного населения.
В основу ее клалась любовь к «отделенным братьям», и все должно совершаться по чину, убеждению и доброй воле. Для насилий еще не наступило время. На первый план выдвигались лесть и соблазн. Налицо был лисий хвост, волчьи зубы были еще спрятаны.
Обстановка казалась благоприятной. Католическая церковь заняла «первенствующее положение». Православие должно бы понять, что на нем лежит ответственность за все неприятности, которые имело католическое духовенство от русского правительства. Была ли в этом вина римо-католического духовенства — над этим не задумывались.
Православие было подорвано. Россия плавала в революционном тумане.
Война все расшатала. После войны Волынь оказалась местом столкновения поляков с большевиками, большевиков с украинцами, украинцев с поляками. Гражданская война оставила на польской территории некоторый элемент, которому некуда было деться. Отдельные лица стали просачиваться в ряды сановитого и родовитого волынского кадрового духовенства и получили посвящение в эти смутные времена. Положение православного духовенства было и оставалось тяжелым, оно не было обеспечено ни в правовом, ни в материальном смысле и испытывало на себе все пренебрежительное отношение польских чиновников. Для некоторых слабых душ казалось соблазнительным перейти в ограду католической церкви; тем более, что не требовалось ничего, кроме «молитвы за папу и епископа». В унию шли просто авантюристы и влекли за собой морально ослабевшую крестьянскую массу, которая при помощи подачи заявления католическому епископу приобретала расположение полиции и мелких властей на местах, а иногда и некоторые материальные выгоды, ибо в таком случае возвращались отобранные приходские земли, открывались запечатанные храмы.
При помощи унии сводились счеты с нежелательными настоятелями приходов. Все это было, однако, непрочно и легкомысленно.
Католические епископы с распростертыми объятиями принимали в унию в сущем сане православных расстриг и не обращали никакого внимания на то, какие знаки духовного сана, вплоть до митры, возлагали на себя перешедшие в унию. Этот неустойчивый и авантюристический элемент без труда возвращался в Православие. Еще легче возвращались в Православие приходы, которые считали переход в унию «комедией» и просили православное духовное начальство не придавать этому никакого значения.
Так началось темное дело разложения православной приходской жизни в Польше при помощи «восточного обряда». Католической церкви это ничего не давало, но пока было достаточно и этого.
Православная церковь была бессильна против применения католиками всех форм православного культа, против недостойного маскарадного переодевания в православные одежды и облачения, профанации церковного чина и нарушения благочиния и пристойности.
Католическое духовенство теряло свой разум и проявляло исключительное легкомыслие, разрушая уважение народа к церкви. Рано или поздно это должно было отразиться и на самом католичестве, которое выявляло новую форму церковного нигилизма. Рим приносил в жертву политике церковность.
«Внутренними распрями в лоне схизмы могла бы воспользоваться католическая пропаганда», — говорил ксендз Ростворовский.
Эти «распри» создавал в Польше «восточный обряд» — источник осложнений. Иезуиты это отлично понимали пользовались этим совершенно сознательно.
Православный миссионер священник С.Дюков говорил в декабре 1926 г. на Полесском епархиальном собрании:
«Об унии в той форме, в которой она пропагандируется, пасомые и слушать не хотят.
Пропаганда унии («восточного обряда») привела лишь к иудиному греху среди пастырей; с этого, впрочем, она и началась, этого только пока и достигла.
Ведь ни для кого не тайна, что все эти предательства вызываются явно и исключительно мирскими мотивами.
Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что по общему правилу наши пасомые идут за пастырями-вероотступниками лишь до тех пор, пока не узнают о его предательстве»[35].
Началась в Польше эпоха разрушительной любви Запада к Востоку.
Глава седьмая
Разрушительная любовь
1
Познать и полюбить — вот пути единения Востока и Запада.
Заявив о своей любви к Востоку — России urbi et orbi, наговорив массу любезностей по поводу русского благочестия и возвеличив православный обряд, — Рим полагал, что главное сделано.
Оказалось, однако, что ничего не произошло или даже произошло нечто неожиданное и горестное.
Блестящий дипломат и тайный чрезвычайный посол Ватикана к Советам Монс-р д’Эрбиньи не только не достиг никакого успеха, но поставил Рим в весьма тяжелое положение. Советы не проявили никакого понимания тонкого обращения д’Эрбиньи. Воспользовались его визитом, поскольку это было возможно, и пошли своей дорогой. Обновленцы также никакой пользы не принесли. Власть явно переходила в руки м. Сергия, то есть патриаршей церкви.
Монс-р д-Эрбиньи был возведен в сан епископа и в 1926 году снова отправился в Россию, чтобы как-нибудь восстановить разрушения, произведенные большевиками в организации католической церкви. Поляки окончательно были принесены в жертву, и д’Эрбиньи кое-кого из других народностей поставил епископами. Все это было весьма печально и незначительно. К тому же авторитет Ватикана в глазах большевиков потерял всякое значение.
Не произошло никакого сближения и с Православной Церковью, и не могло произойти. Идти на подчинение Риму не было ни у кого ни желания, ни возможности. Рим в общем был бессилен, ни Православной Церкви, ни иерархии в России он ничем помочь не мог. Не мог папа помочь католикам, еще менее было возможностей в отношении православных. Патриарха Тихона освободил из тюрьмы авторитет Англии, совместное выступление английского правительства и архиепископа Кентерберийского. Это в России отлично все знали.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 56; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!