Жизнь Стаса Свидригайло с раннего детства до момента гибели при разминировании минного поля, 1924-1943 гг., Россия (8 сессий). 5 страница
Прикладом-то не нужно, а ногами можно. Бьют ногами, тяжелым сапогом сзади, снизу, со спины, с подъемом, так чтобы не было детей. Лежу, поджав ноги к подбородку. Удары круглые, жесткие-жесткие. Скорей бы оставили в покое. Боль во всем теле. Планомерно им бить надоело, стали бить наотмашь прикладом внизу, в области поясницы, чтобы размозжить всего. Двое солдат бьют уже куда попадет, дубасят просто наотмашь сапогом по голове. Тошнота, вырвало даже - сотрясение мозга. Тело уже аморфное. Позвоночник не перебит. Я практически ничего не осознаю, я снова без сознания. Я вне тела, вижу со стороны: валяется нечто в телогрейке. Хорошо, телогрейка удары несколько гасит. Спереди она расстегнута, удар чувствуешь локально, сильнее, а по спине удар меньше.
Это еще первая порция побоев. День, делать им нечего. Потом они еще топчут, топчут... Поработали хорошо. Когда возвращаюсь туда, задыхаюсь от кашля. Кашель с надрывом, очень болят легкие. Прикладывались в течение всего дня, к вечеру уже лупили с остервенением.
Это недопустимо. Я не могу себе простить, ну как я мог допустить, что меня бьют, как собаку. Зачем я сюда пришел? Я позволяю, чтобы меня били. Меня забивают, как собаку, и никто не придет на помощь, некому. Я один, я должен быть один, я бы вышел один. Один бы я вышел. Пропадаю ни за грош. Я даже не знаю, как его зовут. Бессмысленная смерть детей и этой женщины. Я даже не знаю, как ее зовут. Она накормила нас, она поделилась и поплатилась за это жизнью. И дети... Это были не ее дети, она и их спасала, как меня спасли в детстве. Они погибли из-за нас, они погибли из-за меня. Серега погиб из-за меня. И все бессмысленно. Меня забивают, как собаку, а я даже не могу укусить, я бессильный. Если бы у меня был автомат, было хоть что-нибудь. Я виноват, их расстреляли из-за меня!
|
|
|
Я должен был умереть один. Я все равно умираю, но умираю, как собака. Лучше бы я сгинул в болоте. Я просил хлеба во имя жизни, а сам принес смерть. Они спасли меня, они хотели мне помочь. Бессмысленно, все бессмысленно. Я даже не могу им сопротивляться. Они не считают меня человеком, я для них как собака. Они не считают нас людьми. Кого считать, тебя что ли? Два месяца бежишь по лесам, как затравленная собака. Все, хватит, отбегался. Я все равно отсюда не выберусь.
...
Ночь. Я в сознание уже не прихожу, не шевелюсь.
Раннее утро следующего дня. Вчера они меня валтузили-валтузили, бросили, и сторожить не надо, не боятся, что уползу, поработали хорошо, я не приходил в сознание всю ночь.
Они только встали. Один вышел до ветру, автомат прислонил к этому штырю, слева от меня. Я прихожу в себя, вижу: стоит высокий немец со спины. Подходил, видимо, видел, что я без сознания. Он в гимнастерке серо-зеленого цвета, широкая-широкая спина. Каска. Он стоит ко мне спиной, шагах так в пятнадцати-двадцати от меня, что-то рассматривает. В шагах двух от меня этот железный штырь и автомат бесхозный. Когда я это дело увидел, увидел автомат. Как меня подняло? Не вставая с колен, я хватаю его и ору: "Бей гадов!" Голос не слушается, мычание, рычание. Стреляю в его жирную спину. Поливаю из автомата в таком остервенении. Такая спина мощная, так и прошил ниже лопаток. От земли с подъемом очередь. Цели убивать нет, просто оружие рядом.
|
|
|
- Получите в свою жирную спину, сволочи!
Не хочу на это смотреть. Разве это можно видеть? Разве это можно вынести? Чтобы на это смотреть, чтобы это делать, надо быть не человеком. Они нас за людей не считают. Угоститесь!
Оборачиваюсь на дом: оттуда выскакивает офицер-эсэсовец, за ним солдат. Странно, они выскакивают без оружия. А они думали, что стрелял этот немец. Я рассчитывал, что хоть одного уложу, прежде чем они меня. Я тут же резко развернулся и снова слева направо. Стреляю, стреляю по ним, я поливаю их, поливаю. Падает молодой немец, а потом офицер. Счеты сведены. Я даже ходить не могу, все равно мне погибать. Очнулся, рядом стоит автомат, грех их не пристрелить.
|
|
|
Автомат - я не знаю этого оружия, оно отличается от нашего. У дула продолговатые дырочки, у нашего ствол короче, а здесь приклад короче и толще, нет диска. Руки не держат. Целиться не могу, стреляю от живота, автомат упирается в живот. Тяжесть, только бы его не уронить, он меня заваливает.
Когда били, их было четверо. Где четвертый? Меня из окна не видно, я сбоку, стою и жду, идти я не могу, потому что, если я сделаю шаг, я упаду. Эти не шевелятся. Я жду, жду, чтобы он вышел. Еще минута - и я потеряю сознание. Скорее... Начинаю сползать направо, автомат тяжелый. Встать не могу. Он выходит чуть нагнувшись, подняв руки. Я не могу его оставить в живых, потому что сейчас сознание потеряю. Молчаливый поединок. Я опять поливаю на уровне живота, целиться не могу. Крылечко, два столбика, перила. Я опасаюсь, что попаду в перила, приходится поднимать выше, очередь может уйти выше. Расстреливаю его в грудь. Он с поднятыми руками... складывается пополам.
Я не хочу на это смотреть. Мерзость, слабость, гадость. Не хочешь? Тогда посмотри на колодец, где женщина и двое детей. Ты на это посмотри! Состояние здесь полуобморочное. Я даже шага не могу сделать, складываюсь, оседаю на этот автомат, рука по нему едет, скрючиваюсь.
|
|
|
Стыдно, не я это. Полудохлый, а уложил четырех. Ну это только в ажиотаже может быть, случайно, не хотел я. А тогда что у меня это было? Я ничего не думал, я просто поливал из автомата с дикими, нечеловеческими криками:
- Получи... за хлебушек... вот вам!
Дикое состояние вины перед этими за этот хлеб. Ну что физическая боль по сравнению... Уже полубредовое состояние. Уже можно расслабиться. Я уже не могу проверить, живы ли они. У меня нет сил посмотреть на того немца. Мне все равно, я за вас отплатил, детки. Становится спокойно. Можно теперь отдохнуть. Главное, автомат подо мной. Теперь можно все забыть - это не я там, я не убивал, не было меня там. Я отомстил. Сережа, и за тебя я отомстил.
Немецкая речь похожа на автоматную очередь. И вообше все уже не имеет никакого значения, потому что все равно умирать. Убивать недопустимо, но бывают моменты, когда это приходится брать на совесть. Да, иногда ты должен это допустить во имя жизни.
Убивать во имя жизни - какой абсурд! На войне убивают ради жизни, для того, чтобы выжить. Мы убивали, чтобы сохранить жизнь, но и они убивали, чтобы выжить. Мы убиваем, чтобы защитить себя. Война - это мужская игра. Ты можешь не убивать, не брать это на свою совесть. Но, когда на твоих глазах убивают женщин, детей, стариков - беззащитных мирных жителей, ты не можешь оставаться безучастным. Приходится защищаться.
Когда в окопе ты следишь за ним, он твоя жертва... Ты берешь ответственность и должен остаться еще и человеком. Не верю, что человек не терзается, когда убивает. Да, ты убиваешь сознательно, и ты должен осознавать, что ты делаешь. Но, что бы ты потом ни делал, все равно это потом на твоей совести. О, если бы была секунда посмотреть друг другу в глаза... Стреляют от страха, кто кого. Да, война - мужская борьба. Но когда человек вынужден убивать - это жутко. Это не метод.
...
Я без сознания, но слышу, что ко мне кто-то подходит. Жду, что сейчас меня пристрелят, и все... в висок. Ощущение, что меня кто-то поднимает и несет.
Я больше ничего не помню... И темнота. Хорошеет, так тепло становится. Программу я свою выполнил, с этим гадом я рассчитался. Я за малышей с ними рассчитался, с этой сволочью. Он свое получил-таки. Нет сил... Воевать с детьми... расстреливать детей, сволочь.
- Что, подавился?! Что, получил? Будешь лежать вместе со своей жертвой. Не ушел. Получил свое. Это вам возмездие. Это вам за хлебушек. Подавитесь, сволочи.
Беспамятство. Я понимаю, как можно мертвому вести самолет.
- Ничего себе, умудрился!
- Да нет, живой.
- Отбери автомат, а то и нас ненароком порешит.
- Давай, еще убьешь наповал.
Пытаются отобрать автомат.
- Видишь, жар.
- Да, на трезвую голову такое не сотворишь.
- И куда его?
- Что-нибудь придумаем.
- Отсюда надо быстрее выбираться, эти суки могут вернуться в любую минуту.
- Берите оружие. Проверьте карманы. Надо бы их с глаз убрать.
- Руки марать не хочется.
- Петя, следи за дорогой.
Их человека три-четыре. Слышу глухие шаги по земле. Они кого-то перетаскивают.
- Куда?
- Да брось за дом.
- Може в колодец?
- Недоебок, отравить колодец такой поганью.
- Ну ладно...
Мне в себя хочется придти, но это сквозь сильную головную боль. Люди... Я ждал выстрела в голову, нет страха, просто ожидание... шаги, сейчас будет выстрел в голову... Сладостно так, мыслей нет, продираешься, надо бы застонать, но на это нет сил, глубже уходишь.
- Поищи хлеб. Если что найдешь, бери все.
- А как же, кому они здесь? А их куда?
- Надо бы прикопать, только быстро.
- Скорей, ребята, скорей.
Внутреннего желания помочь нет. Обида, что не только шевелиться, я голову поднять не могу.
- А этого?
- С собой.
- А он... Да он плохой.
- Ну не оставлять же, еще живой... Надо же..
У меня страх, неужели оставят. Нет, нет, не хочу один оставаться. Не бросайте меня! Люди, не оставляйте, я выживу. Возьмите с собой, не оставляйте, ради Бога, не оставляйте. Я столько шел...
- С ним будет трудновато.
- Поменьше разговаривай, найди жердей.
- Легенький какой.
- Петро, уходим.
- Ребята, я не один, со мной еще...
- В кармане что ли. Не бойся, все в порядке.
- Я сам.
- Успеешь.
- Може подпалим - и концы в воду.
- Грех, ребята, грех.
Слышу, как деревья ломаются, что-то наплывает. Мне давно не было так спокойно. Последний раз я ощущал такое спокойствие с Серегой. Серега, я ж дошел!
...
Очнулся я уже в отряде. Сбор людей в лесу.
- Ну, артист..
Листва зеленая, через нее солнце. Глаза болят от света, не открываются. Если умру, хоть у своих. Не хочу, я жить хочу!
Это цена входного билета в партизанский край, очень дорогая. Меня выходили, и это состояние позволило мне на многие вопросы не отвечать, меня мое дальнее прошлое не интересует, и я могу о нем не распространяться. Так я и сумел сохранить инкогнито. Фамилию в отряде лучше забыть и не вспоминать. Многие недалеко от своего дома, все родные вырезались. Звали меня Стас Ярило (Солнышко).
...
Железнодорожная станция, наша станция, наши вагоны - все это мы строили, наш народ, а теперь приходится взрывать. От этого становится еще тяжелее. Взрывать вагоны с зерном, когда столько людей голодает.
Вижу. Мы взрываем. Кто-то в шинели падает.
Задача партизан - как можно больше навредить, не дать, испортить, изгадить железную дорогу, нарушить коммуникации. У нас нет необходимости уничтожать личности, но мы должны победить. Поэтому мы должны пускать вагоны под откос, сжигать продовольствие. Какое жуткое сочетание "сжигать продовольствие". Кошмар, когда человек вынужден это сознательно делать. Вместо созидания разрушать, уничтожать, убивать себе подобных. Убивать людей. Ну какая разница, кто они. Они такие же солдаты, у многих жены, дети. У них приказ убивать. Но кроме приказа они зверствуют, это их выбор, а ведь они могли бы быть людьми. Надо гнать их. Они убивают наших матерей, насилуют жен, убивают детей. Мы должны быть беспощадны. Да, человек не может, не должен убивать, но видеть, как на твоих глазах убивают, и не иметь возможности защитить, как там, на хуторе... только за то, что они дали хлеб. Они развязали войну, мы на них не нападали. Мы хотим просто жить. Мы хотим жить как люди. Кто, кто дал им право убивать?
Убивать их беспощадно! Гнать с нашей земли! Неужели так просто - прийти и взять чужую жизнь. Человек сам должен распоряжаться своей жизнью! Они не имеют на это права. Но нет у меня злости на них. Мне очень жалко, мне очень стыдно, но мне приходится убивать. Да, мне приходится быть карающим мечом. Но все равно, мне как человеку нет оправданья. Я беру это на себя ради жизни. Но все равно у человека нет морального права убивать, не для того же жизнь.
Да, убивал. Да, к несчастью, убивал. Да, не чистенький. Да, я осознанно брал на себя, чтобы кто-то другой был чистым, убивал, лишал другого жизни. Но что же, надо было смотреть и ждать, что появится громовержец Зевс и накажет? А ты чистенький выйдешь из этого ада? Вот тогда ты будешь сволочь. Ты будешь смотреть... и побоишься взять на себя ответственность. Я своей жизнью за это заплачу. Я тоже должен умереть. Раз я убивал, я должен сам умереть. Я убивал, я не хочу этого помнить. Я не хочу видеть этих лиц. Я не хочу думать об их детях, об их семьях. Я не хочу думать о той крови, которая будет пролита. Сейчас я должен убивать.
...
Зима 1942-1943 гг.
Название станции Межинь. Мы связаны с железной дорогой, пасем эту станцию, она довольно крупная. Мы мало чего можем, базируемся глубоко в лесу, в болотах, быт еще не налажен. Сейчас уже многое организовано, продовольствие есть, боеприпасы, чем взрывать. Сначала ничего не было, просто организовывались. Теперь налажено, в основном трофейное. Это очень глубокий тыл. Связь с городом ограничена, мы должны действовать на свой страх и риск. Забросить самолетами нам ничего нельзя. Тут мы и пасемся.
Холодная ночь в начале зимы или поздняя-поздняя осень, вот-вот пойдет снег. Все выстужено. Земля как каменная. Большое, открытое, освещенное пространство, техническая железнодорожная станция (узел), много-много путей, семафоры.
Смотрю. Вышку вижу, каску, автомат. Интересно, а чего он в каске зимой делает, ушки у него не мерзнут. Мается на вышке. Начинается первый снег. Поездов нет, стоит только один состав у перрона со складскими помещениями, он почти пустой, видны открытые двери. Я ползу через железнодорожные пути. Появляется ощущение запаха железной дороги, все чувства обострены. Холодные, ледяные рельсы, я ощущаю их лицом, когда приходится к ним припадать, переползая. Камни противные, грязные, по ним так трудно ползти.
Нас трое или четверо. Нам нужно взорвать... что есть на станции, то и взорвать. Страшно жалко, потому что это наши пути, это наша станция, наши вагоны, мы их сами строили, такой ценой... Об этом не надо думать. Сейчас это не наше. Сейчас это хлеб, который будут жрать фрицы. У них будут силы, чтобы убивать нас, разрушать наши села, города. Неужели дать им эту возможность. Пожалеть эти железки - значит лишить многих наших людей жизни. (Но, память, какие страшные вещи ты хранишь.)
- Может, не стоит, там всего один состав. Шуму больше наделаем.
- Но хоть один, одним будет меньше.
- Жалко припасы. У нас их не так много.
- Мы что, сюда пришли работать или болтать?
- Нет, давай обсудим. Состав стоит на первом пути, нам придется ползти через все пути. Мы не можем так рисковать из-за одного состава. Они усилят охрану, поди потом сунься. Взрывать пустые рельсы - это безумие, их тут же восстановят. Бравада нам ни к чему. Мы должны думать о последствиях, ведь они вырежут полгорода.
- Что же уходить? Мы же пришли...
- Не юродствуй, не бузи. Мы уходим. Да, если устраивать фейерверк, то при полной загрузке.
- Эх, жалко так уходить, бабахнуть бы...
- Я тебе как бабахну по мозгам. Тоже мне герой, здесь тебе не театр.
- Хватит, нашли место. Уходим!
- Что скажут в отряде?
- Не твоего ума дело.
- Вот я бы...
- Когда будешь отвечать, тогда будешь "ты бы". Сейчас уходим молча.
- Может быть, подождем?
- Светиться не имеем права, уходим.
Отползаем... Настроение у ребят подавленное. С такой досадой мы уходим, так трудно пробирались. Хорошая охрана. Мы еще ни разу не взрывали, еще подбираемся только. Я отвечаю за эту операцию, я не могу позволить себе такой роскоши.
В отряд мы вернулись еще засветло. Землянка, на грубо сколоченном столе лампа из снаряда - кругленький, маленький цилиндр, запал вытащен, сверху расплющен, в него вставлен фитиль. Пламя получается широкое, тусклое, коптит.
Я отчитываюсь перед командиром партизанского отряда, оправдываюсь.
- Был приказ взорвать, вы не справились.
- Да, был приказ взрывать. Ну рванешь, назавтра они починят. Наших же сгонят.
- Приказы не обсуждают.
- Дураки приказы не обсуждают.
- Я тебя под трибунал.
- Говорите, что хотите, Вам решать.
Конечно, я все взял на себя. Конечно, только я буду отвечать. Если надо, я пойду взрывать один, но когда там будет полная загрузка. Нельзя просто приказ выполнять, надо же со смыслом и большей пользой. Получается, только из-за того, что пробрались, смысл какой, там даже локомотива не было. Начнутся облавы, только ребят положить, идиотизм.
Пусть орет.
- Вы свободны!
...
- Ну как?
Парнишка молодой, он еще романтически воспринимает. Хороший парень, белокурый, волосы курчавые, Алешкой зовут, лет семнадцати-восемнадцати.
- Никак.
- Орет?
- А то как же!
- Эх, надо было рвануть! Страшно было?
- Видал пострашнее.
В памяти женщина и дети, расстрелянные на хуторе.
Да, убивать приходилось, на то она и война.
...
Через часочка два остыл и пошел к командиру отряда снова. Он сидит понуро. В военной форме - кадровый военный. Стол длинный, деревянный, на иксообразных ножках по торцам. Длинные лавки. В руках кружку оловянную крутит. Я вошел, он даже голову не поднял. Сажусь.
- Утешать пришел?
Я в ответ молчу, молчание очень наполненное. У него приказ, но он понимает, что я прав. Поорал, по форме положено, дисциплина, приказ, но еще есть здравый слысл, и нужно им руководствоваться.
- Что-то коптит здорово.
Фитиль держится на скрученных проволочках, они часто прогорают. Мы расплющиваем патроны, туда вставляется фитиль, но они не удобны. Наливаем солярку, а она коптит. Машины на солярке работают, очень коптящая маслянистая жидкость. Это боевые трофеи из рейдов. Быт очень тяжелый.
Это отряд с дисциплиной, руководит настоящий военный. Сборная солянка. Дисциплина не армейская, конечно, много народа штатского. Ну поорал, ну что он со мной может сделать? Расстрелять - не расстреляет, это смешно - в глубоком тылу-то.
...
Хутор. Название Елань, Слань... Сидеть на этом хуторе нам запрещено. Какой-то мальчишка прискакал предупредить. Белая лошадь, одна уздечка, без седла.
- В Петровцах немцы, идут сюда.
У них рейды. Мы вдвоем с напарником. У меня оружие, Миколай тоже хватает автомат. К лесу. Немцы, машина типа "газика" и пешие солдаты. Интересно, как они приехали, тут болотистые места. Собаки-то наши лают. Их человек тридцать, шныряют по двору. Глухое чувство ненависти появилось, аж скулы заболели. Мне-то хочется их всех перестрелять, но нельзя этого делать, отряд недалеко. Он меня уводит:
- Пойдем отсюда.
У меня перед глазами тот хутор, колодец каменный, круглый... Чувство вины.
- Пойдем отомстим.
- Не сейчас, нам нельзя ввязываться.
Ну и что, что тридцать человек. Растерянность. Надо бы пойти сдаться, чтобы не тронули детей.
- Ну ты совсем, мужик, раскис.
Здесь еловые леса, сумрачная природа. Объектов никаких. Что они здесь делают, не понятно.
...
Лето 1943 г. Мне 25 лет.
Партизанский лагерь. Отряд небольшой. Поздно вечером. Офицерская палатка. Карта. Место называется Пески, здесь болото, Ясен бор где-то рядом, он за немцами. За дорогой населенный пункт Ключи, туда речушка пошла. Интересно, везде леса такие крепкие, а тут какая-то прогалина. Граница Прибалтики и Белоруссии, Гродно севернее, тут леса...
Демыч, пожилой комбат, ватник на нем, задание дает:
- Завтра, ребята, попытайтесь пройти через минное поле. Приказывать не могу, но мы здесь и так застряли. С другой стороны болото, с этой стороны пройти нельзя. Надо попробовать через поле. Конечно, оно заминировано, но у нас нет другого выхода. Пойдете втроем. Возьмите лейтенанта.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 136; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!