Прежде чем открыть рот, ты уже все сказал.
Прозрение приходит прежде, чем успеешь понять...
Все это означает, помимо прочего, что символическое миро- восприятие с неизбежностью приводит к идее преформизма, су- ществования несотворенной и бесконечно сложной пра-формы, предопределяющей все сущее. Китайские философы уподобляли эту пра-форму непостижимо запутанному “узору Небес”, дрему- чей “лесной чаще” или “бесконечно тянущемуся стволу дерева”, ибо тело Хаоса, проявляясь как бесконечное разнообразие бытия, обладает свойством внутренней преемственности.
Очевидно, что символическую реальность, неуклонно уклоняю- щуюся от самой себя, вечно лишь предваряющую себя, нельзя по- стичь ни знанием, ни опытом, ни даже верой, и, однако же, ее бытие удостоверяется самим фактом ее отсутствия. Вот почему постижение ее требует доверия, именно: до-верия к ее вечнотеку- понятия и тем более не какие-либо внешние формы, как раз и со- ставляли подлинный арсенал традиции в китайской культуре.
Все перечисленные термины выражают одну центральную идею китайской мысли о традиции — идею внутренней преемст- венности внешне разнородных явлений, присутствия “одной ни- ти”, нити судьбы, пронизывающей бусинки мирового ожерелья вещей и события человеческой жизни (в последнем значении об- раз “одной нити” употреблялся уже Конфуцием). Этот классиче- ский образ высвечивает попутно еще одно обстоятельство: явленный мир есть нечто декоративное, пребывающее “на краю’5 сущностного бытия. С точки зрения традиции, пространство культуры, закрепляющей внешние, предметные образы мира, — это поле игры духа, и культуротворчество — не скучное занятие идеологов, а повод для душевного отдохновения.
|
|
|
Было бы большой ошибкой не замечать экзистенциальной насы- щенности, наполненности бытийствующего сознания Востока. Восточный путь духовного просветления в своем роде не менее драматичен, чем трагический империализм самообособляющего- ся сознания в западной мысли. Речь идет о приятии вовеки несо- гласующегося, о включении в поле своего существования опыта недостижимого Другого, в конечном счете — о приятии смерти. Духовное прозрение, которому учили восточные мастера, всегда есть посвятительный опыт преображения, свершающийся через смерть. Мудрый, как уже говорилось, носит рану в своем сердце. Впрочем, сами отношения учителя и ученика, на которых зиждет- ся вся восточная традиция, предполагают предельное обострение всех коллизий, присутствующих в самом искании встречи несход- ного. Усилие самопреодоления требует, как говорили в Китае, готовности непрестанно “вкушать горечь” (чи ку). Китайская школа пробуждения действительно заставляет послушника, осо- бенно на первых порах, изрядно помучиться и пережить несколь- ко сильнейших шоков. Мудрость не придет к тому, кто не изведал близости и реальности смерти. И все же духовный путь китайско- го послушника вовсе не предполагает поглощенности своими страстями и душевными муками, которое поощрялось на Западе христианством. “Вкушание горечи” по-китайски является, во- первых, естественным проявлением жизни сознания и, во-вто- рых, определенным воспитательным приемом, методом совер- шенствования, требующим, как все технические приспособления, разумного и деловитого обращения. В данном случае страдание, которое всегда заставляет нас осознать тщету субъективных жела- трактате Гуань Инь-цзы, “мудрый не отличается от других тем, что он говорит, действует и думает. А тем, что он не говорит, не действует и не думает, он отличается от других людей”. Китай- ский подвижник Пути — неизменного пути самопревращения ду- ха — воспроизводит своей жизнью самоудвоение сознающего сознания: он живет “погребенным среди людей”, но его муд- рость — не от мира сего.
|
|
|
Назовем еще несколько ключевых понятий символического ми- ропонимания в Китае. Одно из них — понятие “воли” (и), присут- ствующее в ряде важных словосочетаний: “жизненная воля”, “древняя воля”, “сокровенная воля” и т.п. Эта воля, согласно Чжуан-цзы, постигается в “забвении слов” и представляет собой, по сути, реальность символическую и допредметную, виртуаль- ное пространство выявления образов, родовой момент бытия, в котором все существует вечно. В творческой воле “небесного сердца” — этой первозданной матрице бытия — все вещи друг друга проницают. Действие воли обуславливает полную откры- тость сознания бытию и беспрепятственное про-ис-течение жиз- ни, то есть вечный возврат к Истоку, жизненной энергии. Как момент самовысвобождения, эта воля равнозначна отказу от воз- действия извне, от насилия: “высшая воля — это отсутствие во- ли”, гласит традиционная даосская формула. Вместе с тем мир самоизменчивой, всегда увлекающейся к своему пределу, со- скальзывающей в декорум “следов” и нюансов бытия Воли есть кружево мировой энергии.
|
|
|
Похожий смысл имеют понятия “небесной пружины” (тянъ цзи) и “сокровенной пружины” (сюань цзи), которые обозначают и символическое “семя” движения, и внутреннюю, символиче- скую преемственность творческой воли. В том же ряду стоит поч- ти не переводимое на европейские языки понятие ши, которое обозначает ситуацию, “силу обстоятельств” или, лучше сказать, “динамическую фигуру”. ІІІи указывает на некое качество силы или энергии, которые обладают неисчерпаемой действенностью, но неизменно конкретны и потому доступны только символиче- скому выражению. Речь идет о реальности динамической, теку- чей, не столько данной, сколько совершающейся (и вечно незавершенной) в игре оппозиций, взаимодействии “полного” и “пустого”, “открытия” и “закрытия”, присутствия и отсутствия. Именно термином “ши” китайцы обозначали нормативные кон- фигурации, состояния энергии в каллиграфии и поэзии, музыке и воинском искусстве. Такие “образы силы”, а вовсе не идеи, не
|
|
|
Или он скажет, словно делясь обыденными жизненными на- блюдениями, о важности кропотливой и неприметной внутрен- ней работы над собой: “Добродетель, озаряющая целый мир, взращивается в темном углу дома”.
Словесность навсегда останется для китайских литераторов продолжением ритуала жизни, где потребны прежде всего цело- мудрие и деликатность. Эта типично китайская церемонность не всегда фальшива. В глубине ее может таиться невозмутимый по- кой духа, необыкновенная духовная уравновешенность, недости- жимая и даже немыслимая на Западе — то, что китайцы с древности называли “срединным путем” сознания.
Сказанное выше достаточно проясняет особенности социального бытования мудрости в Китае. Мудрость в китайском понимании принадлежит прежде всего традиции и всем общественным институтам, обеспечивающим преемствование духа в символиче- ском бытии. Она хранится в школе, мыслимой по образцу се- мьи, — институте, наилучшим образом обеспечивающем воспро- изведение жизненного опыта в череде поколений. Кроме того, школа представляет собой замкнутый круг со-подвижников духов- ного пути, она оправдывает безмолвие мудрости перед публично- стью общества. Пристрастие китайцев к сосредоточению духов- ной жизни в замкнутых общинах-школах объясняется, таким образом, не каким-либо врожденным консерватизмом китайских учителей, а внутренними потребностями символического миро- понимания китайской традиции.
Бытование школы до предела обостряет коллизию поколе- ний — коллизию творческого самопревращения жизни — в акте “передачи истины от сердца к сердцу”. Духовный опыт будет пе- редан преемникам тем надежнее, чем больше преград будет воз- двигнуто перед учеником, жаждущим приобщиться к мудрости древних. Как ни трудно найти настоящего учителя, говорили в Китае, найти настоящего ученика стократ труднее. Школа — са- мое наглядное воплощение заведомой недостижимости правды, хранимой традицией. Литературные атрибуты традиции разными способами подчеркивают драму безмолвной “встречи сердец” в символическом пространстве “подлинности” существования. Та- ковыми можно считать все высказывания, которые несут в себе элемент иносказательности и недоговоренности, приводят слово к многозначительному безмолвию, обнажают непонимание в по- нятном: афоризмы, сентенции, всякого рода “мудрые изрече- ния”, даже анекдоты. Особенность афоризма прежде всего в том, ний и представлений, необходимо человеку лишь как средство внутреннего преображения; оно не имеет ценности само по себе, ничего не искупляет и не проясняет, а только увеличивает веро- ятность духовного самообновления. Речь идет, если угодно, о методически выверенном страдании. Оттого китайской литературе о духовном совершенствовании совершенно чужды исповедаль- ный тон и вообще какой бы то ни было психологизм, интерес к чувствам и переживаниям того, кто решился превратить свою жизнь в подвижничество. Психологические наблюдения очень редки и преподносятся в виде кратких афоризмов, содержащих те или иные практические рекомендации и оценки. Молчание в от- вет на вопрос любопытствующего о природе духовного просвет- ления считалось весьма поучительным приемом: ученик должен еще заслужить право задать вопрос, он должен еще понять чест- ность молчания! И в этом молчании тоже была своя, быть может, самая нестерпимая, самая томительная горечь.
Разумеется, китайским послушникам Дао были хорошо зна- комы боль и отчаяние самоотречения: ученик мог начать свое вое- хождение к Дао, только осознав, что сам он — такой, каким он себя представляет и каким себя любит, — живет иллюзиями. Пер- вое требование духовной аскезы — это отказ от всего субъектив- ного. Не менее хорошо понимали китайские наставники и значение страха, ведь они учили всегда стоять на пороге неизве- данного и непостижимого, приуготовлять себя переменам. Страх вкоренен филогенезу человека; он приходит к нам с самым пер- вым проблеском сознания, ибо сопровождает опыт разрыва меж- ду внутренним и внешним в человеческой жизни. В этом качестве страх может подавлять волю, но он же способен исцелять, делать свободным, если человек может найти в нем силу ввериться не- обозримому полю опыта. Как бы там ни было, китайский мудрец не будет копаться в негативных переживаниях, порождаемых страхом. Он просто укажет пользу страха для духовной жизни. Он будет говорить как учитель или врач, ставящий диагноз. И тогда мы читаем у Чжуан-цзы:
Дата добавления: 2019-09-08; просмотров: 195; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!