Война — это здоровье государства» 22 страница
Помните о женском чувстве собственного достоинства.
Не просите, не умоляйте, не пресмыкайтесь.
Отважно беритесь за руки, становясь рядом с нами.
Сражайтесь вместе с нами…
И, по словам многих американок, борьба началась с битвы за собственное тело, которое, кажется, было основой эксплуатации женщин как сексуальных игрушек (слабых и неопытных), как беременных (беспомощных), как женщин средних лет (которых более не считали красивыми), как старух (которых игнорировали и отодвигали в сторону). Мужчины и общество в целом создали биологическую тюрьму. Как выразилась в своей книге «Рождена женщиной» Адриен Рич[227], «женщин контролируют, загоняя нас в наши тела». Она писала:
У меня есть очень четкие, острые воспоминания о том, чем я занималась через день после свадьбы: я подметала пол. Возможно, полы и не нуждались в том, чтобы их подметали; возможно, я просто не знала, что еще мне делать. Но, подметая, я думала: «Теперь я женщина. Это вековая традиция; это то, что женщины делали всегда».
Я почувствовала, что подчиняюсь некоему древнему обычаю, слишком старому, чтобы в нем усомниться. Это то, что женщины делали всегда.
Как только моя беременность стала очевидной, я впервые за свое отрочество и взрослую жизнь почувствовала себя ни в чем не виновной. Атмосфера одобрения, в которой я купалась (казалось, что она исходит даже от незнакомых людей на улице), была подобна ауре вокруг меня, в которой сомнения, страхи, предчувствия встречались с абсолютным отрицанием. Это то, что женщины делали всегда.
|
|
|
Рич считала, что женщины могли бы использовать свое тело «скорее как ресурс, а не как предназначение». По ее мнению, патриархальные системы, будь то при капитализме или «социализме», приспосабливали женские тела к своим потребностям. Автор обсуждала вопрос о пассивности, которая воспитывалась в женщинах. Целые поколения девочек выросли на книжке «Маленькие женщины», в которой мать говорит Джо: «Я злюсь почти каждый день, Джо, но научилась не показывать это; я все еще надеюсь научиться не чувствовать этот гнев вообще, даже если это займет у меня еще сорок лет».
В эпоху «анестезированного, технологизированного деторождения» доктора-мужчины использовали для извлечения детей инструменты, заменив ими чувствительные руки акушерок. Рич была не согласна со своей коллегой-феминисткой С. Файерстоун, которая хотела изменить биологическую неизбежность деторождения, поскольку таковое приносит боль и служит источником подчинения. Через изменение социальных условий А. Рич высказывала желание превратить акт появления на свет ребенка источником физического и эмоционального удовольствия.
|
|
|
Нельзя, полагала Рич, чтобы кто-то позволял себе по-фрейдистски игнорировать женщин, считая это для себя «участком плохой видимости» (как при автомобильном движении) и одновременно говоря, что по другим вопросам его зрение безупречно; такое невежество искажает все остальное. Существует дилемма женского тела:
Я не знаю ни одной женщины, будь то девственница, мать, лесбиянка, замужняя или незамужняя женщина, зарабатывает ли она на жизнь, являясь домохозяйкой, либо подавая в кафе коктейли, либо сканируя мозг, — для которой собственное тело не являлось бы фундаментальной проблемой: его скрытое предназначение, способность к воспроизведению потомства, желания, так называемая фригидность, кровавая речь, молчание, изменения, увечья, насилие над ним и его созревание.
Вот предлагаемый А. Рич выход: «восстановление права на владение собственным телом… мира, в котором каждая женщина руководит своим телом» как основы не только для рождения детей, но и для новых взглядов и смыслов, нового мира.
Для большинства американок, не относящихся к интеллектуалкам, вопрос был даже более насущным: как избавиться от голода, страданий, подчинения, унижений здесь и сейчас. Джонни Тиллмон писала в 1972 г.:
|
|
|
Я — женщина, чернокожая, неимущая, толстуха, женщина средних лет. И я живу на пособие… Я вырастила шестерых детей… Я выросла в Арканзасе… работала там 15 лет в прачечной… переехала в Калифорнию… В 1963 г. я заболела и не смогла больше работать. Друзья помогли мне получить пособие…
Пособие сродни дорожной аварии. Она может случиться с каждым, но особенно часто происходит с женщинами.
Поэтому пособие — это женский вопрос. В этой стране многих женщин — представительниц среднего класса беспокоит Освобождение Женщин. Для тех из нас, кто сидит на пособии, это вопрос выживания.
Дж. Тиллмон считала, что программы вспомоществования сродни «… сверхнеравноправному браку. Вы меняете мужчину на Мужчину… Мужчина отвечает за все… контролирует ваши деньги…». Вместе с другими матерями, получавшими пособия, она создала Национальную организацию защиты прав получателей пособий. Эти женщины требовали, чтобы американками оплачивали труд — работу по дому и воспитание детей. «… Ни одна женщина не может считаться освобожденной, пока все женщины не поднимутся с колен».
В проблеме женщин было и средство для избавления от угнетения как их самих, так и кого бы то ни было вообще. В обществе контроль над американками был изобретательным и эффективным. Он не осуществлялся государством напрямую. Напротив, для этого использовался институт семьи: мужчины контролировали женщин, женщины — детей, и, таким образом, все были заняты друг другом, обращались друг к другу за поддержкой, обвиняли друг друга в неприятностях, совершали насилие друг над другом, когда что-то шло не так, как надо. Почему это нельзя было изменить? Могли ли женщины и дети освободиться, могли ли мужчины и женщины начать лучше понимать друг друга, найти источник общего угнетения, вместо того чтобы искать его друг в друге? Возможно, тогда и те, и другие смогли бы обнаружить сильные стороны собственных взаимоотношений, образовав миллионы очагов сопротивления. Они смогли бы осуществить революционные изменения в образе мышления и в поведении в той сфере замкнутой частной семейной жизни, на поддержку которой и рассчитывала система в деле контроля и внушения. И совместными усилиями, вместо того чтобы враждовать друг с другом, мужчины и женщины, родители и дети могли бы принять меры к изменению самого общества.
|
|
|
Это было время бунтов. И если восстание могло вспыхнуть в самой изысканной и сложной тюрьме — семье, было бы резонно ожидать мятежей и в самых жестоких и тривиальных тюрьмах, а именно в рамках пенитенциарной системы. В 60-х — начале 70-х годов многократно возросло число таких бунтов. Они также приняли беспрецедентный политический характер и обрели жестокость классовой войны, кульминация которой имела место в тюрьме города Аттика (Нью-Йорк) в сентябре 1971 г.
Пенитенциарная система в США развивалась как попытка квакеров-реформаторов заменить традиционные наказания колониальных времен: нанесение увечий, виселицы и изгнание. Предполагалось, что тюремное заключение путем изоляции приведет к раскаянию и спасению души, но узники, находясь в таком одиночестве, сходили с ума и умирали. К середине XVIII в. пенитенциарная система основывалась на каторжном труде в сочетании с различными наказаниями: карцером, железным ошейником, одиночным заключением. Такой подход был сформулирован начальником тюрьмы в городе Оссининг (Нью-Йорк): «Чтобы изменить преступника, надо сначала сломить его волю». Этот подход и практиковался.
Чиновники пенитенциарной системы каждый год собирались на конференцию, чтобы поздравить друг друга с достигнутыми успехами. Президент Американской ассоциации исправительных учреждений, выступая в 1966 г. с ежегодным посланием, так описывал новое издание Руководства по исправительным стандартам: «Оно позволяет нам, если угодно, задержаться у врат исправительной Валгаллы с чувством гордости за отлично сделанную работу! Мы можем гордиться, мы можем чувствовать удовлетворение, мы можем быть довольны». Это было сказано в период целой череды наиболее крупных тюремных бунтов за всю историю страны.
Такие волнения случались всегда. В 20-х годах они закончились подавлением мятежа в тюрьме города Клинтон (Нью-Йорк), где находились 1,6 тыс. осужденных; в результате было убито три человека. В 1950–1953 гг. в американских местах лишения свободы произошло более 50 крупных волнений. В начале 60-х годов скованные цепями заключенные в Джорджии, работавшие на каменоломнях, использовали свои кувалды, чтобы ломать себе ноги, тем самым надеясь привлечь внимание к обстановке повседневной жестокости, в которой они существовали.
В калифорнийской тюрьме Сан-Квентин, где содержалось 4 тыс. заключенных, в конце 60-х годов произошла целая серия выступлений: бунт на расовой почве в 1967 г., забастовка белых и чернокожих узников в начале 1968 г., из-за которой прекратилось практически все тюремное производство, вторая забастовка, имевшая место летом того же года.
Осенью 1970 г. заключенные захватили тюрьму в Куинсе на Лонг-Айленде (Нью-Йорк), взяли заложников и предъявили требования. Выбранный бунтовщиками для ведения переговоров комитет состоял из четырех чернокожих, одного пуэрториканца и одного белого; мятежники потребовали немедленно провести повторные слушания 47 дел по освобождению под залог, которые, как они считали, были примерами проявления расизма при принятии решений подобного рода. Судьи пришли, выдали разрешения на освобождение под залог, а в некоторых случаях сократили сроки содержания под стражей, и заложников отпустили. Но когда заключенные продолжили акцию, полиция взяла здание тюрьмы штурмом, используя слезоточивый газ и дубинки, и с бунтом было покончено.
Примерно в то же время, в ноябре 1970 г., в калифорнийской тюрьме Фолсом прекратились все работы, что стало началом самой продолжительной тюремной забастовки в истории Соединенных Штатов. Большинство из 2,4 тыс. заключенных продержались в своих камерах в течение 19 дней без еды, перед лицом угроз и шантажа. Забастовка была подавлена с использованием сочетания силы и обмана, и четырех узников отправили в другую тюрьму; в ходе 14-часовой перевозки они лежали на полу фургона обнаженными и закованными в цепи. Один из мятежников написал: «… возросло сознание… Семя было посеяно…»
В течение долгого времени тюрьмы США являлись ярким отражением самой американской системы: неприкрашенные различия между образом жизни богатых и бедных, расизм, использование жертв [системы] друг против друга, отсутствие у низших классов возможностей для высказываний, бесконечные «реформы», которые мало что меняли. Русский писатель Ф. М. Достоевский однажды сказал, что об уровне цивилизации общества можно судить по его тюрьмам.
Длительное время это было так, и заключенные знали об этом лучше всех остальных: чем беднее вы были, тем больше у вас имелось шансов оказаться за решеткой. И так происходило не потому, что бедняки совершали больше преступлений. Хотя они на самом деле совершали их больше. Богатым не приходилось преступать закон, чтобы получить желаемое; законы были на их стороне. Но когда богатые совершали преступления, их часто не преследовали по закону, а если и преследовали, то они могли выйти под залог, нанять умных адвокатов, рассчитывать на большую благосклонность судей. Каким-то образом тюрьмы оказались заполнены чернокожими бедняками.
В 1969 г. было вынесено 502 приговора за мошенничество в области налогов. В таких делах, которые относят к «беловоротничковой преступности», обычно участвуют люди, у которых много денег. Так вот, из тех, кого приговорили, 20 % оказалось в тюрьме. Средний размер мошенничества составлял 190 тыс. долл., а средний срок тюремного наказания — 7 месяцев. В том же году 60 % признанных виновными в краже со взломом или краже автомобиля (преступления бедноты) лишились свободы. Средняя стоимость украденной машины была 992 долл., тогда как средний срок тюремного заключения за это преступление — 18 месяцев. Стоимость похищенного путем кражи со взломом в среднем составляла 321 долл., а средний срок — 33 месяца.
Психиатр У. Гейлин в работе «Пристрастное правосудие» рассматривает дело, которое с некоторыми вариациями могло иметь место тысячи раз. Он только что опросил 17 членов секты «Свидетели Иеговы», отказавшихся зарегистрироваться на призывном пункте во время войны во Вьетнаме, и все эти люди получили по 2 года тюрьмы. Гейлин посетил молодого чернокожего, который уведомил призывную комиссию о том, что сознательно не согласен с призывом: у него вызывают отвращения зверства этой войны. Его осудили на 5 лет. Автор пишет: «Хэнк был первым, кто получил пять лет. Он оказался также первым черным». Но существовали и дополнительные факторы:
«А какая у тебя была прическа?» — спросил я.
«Афро[228]».
«А что на тебе было надето?»
«Дашики[229]».
«А ты не думаешь, что это повлияло на вынесенный приговор?»
«Конечно, повлияло».
«Стоило ли это года или двух твоей жизни?» — спросил я.
«Это и есть моя жизнь, — ответил он, глядя на меня одновременно с тревогой и смущением. — Ты что, мужик, не понимаешь? В этом-то и весь смысл! Свободен ли я, чтобы иметь свой стиль, волосы, цвет кожи?»
«Конечно, — ответил я. — Ты прав».
Гейлин обнаружил, что судьям даны огромные полномочия по вынесению приговоров. В штате Орегон из 33 человек, признанных виновными в нарушении Закона о призыве, 18 осудили условно. На юге Техаса из 16 нарушителей того же Закона на поруки не отпустили ни одного, а в южной части штата Миссисипи все обвиняемые были осуждены и получили максимальный срок — 5 лет лишения свободы. В одном конце страны (в Новой Англии) средний срок за любые преступления составлял 11 месяцев, а в другом (на Юге) — 78 месяцев. Но это не был просто вопрос различия между Севером и Югом. В городе Нью-Йорке из 673 человек, судимых за нахождение в общественном месте в нетрезвом состоянии (все это были бедняки; богатые напиваются за закрытыми дверями), судья снял обвинения с 531 человека. Другой судья, который провел 566 процессов по тому же обвинению, освободил от ответственности 1 человека.
При том что в руках суда концентрировалась такая власть, бедняки, чернокожие, люди со странностями, гомосексуалисты, хиппи и радикалы вряд ли были бы равны перед законом, попадая к судьям, которые почти все были белыми, принадлежали к верхушке среднего класса и придерживались консервативных взглядов.
В любой отдельно взятый год (возьмем, к примеру, 1972 г.) около 375 тыс. человек находятся в тюрьмах (графств или городов) либо в исправительных учреждениях штатов или федерального уровня, а 54 тыс. заключенных сидят в колониях для несовершеннолетних. Одновременно около 900 тыс. человек имеют статус осужденных условно, а 300 тыс. освобождены условно-досрочно. То есть всего 1,6 млн человек затронуты системой уголовного правосудия. С учетом текучести через эту систему проходили ежегодно несколько миллионов человек. Данная часть населения незаметна для Америки среднего класса, но если столь долго не обращали внимания на 20 млн черных, то почему бы не относиться так же к 4 или 5 млн «преступников»? Исследование, проведенное Фондом защиты детей (Т. Коттл. «Дети в тюрьме»), показало, что в середине 70-х годов свыше 900 тыс. молодых людей до 18 лет в течение года хотя бы раз попадали за решетку.
Любой, кто попытается описать реальную жизнь тюрьмы, содрогнется. Человек, находясь в Уолполской тюрьме (Массачусетс), писал:
Каждая программа здесь используется как оружие против нас. Право ходить в школу, в церковь, право на посещения, право писать и ходить в кино. Все это в итоге оказывается орудием наказания. Ни одна из программ не принадлежит нам. Все рассматривается как привилегия, которая может быть отобрана. Результатом всего этого является чувство неуверенности — безнадежность, которая разъедает вас.
А вот свидетельство еще одного заключенного Уолпола:
Я четыре года не ел в столовой. Я просто не мог этого вынести. Вы становитесь утром в очередь, а от подносов расползаются 100–200 тараканов. Подносы грязные, пища грубая, в ней грязь или личинки.
Часто по ночам я оставался голодным, питаясь арахисовой пастой и сэндвичами, ухватив то там, то сям батон хлеба или кусок болонской колбасы. Другие ребята не имели этого, поскольку у них не было таких связей, как у меня, или отсутствовали деньги на тюремную лавку.
Сложными являлись и контакты с внешним миром. Надзиратели разрывали письма. Другие письма перехватывали и читали. Сидевший в Уолполе в 1970 г. Джерри Суса отправил два прошения — одно судье, другое в совет по условно-досрочным освобождениям, чтобы рассказать о том, что его избили охранники. Они остались без ответа. Восемь лет спустя во время судебного слушания заключенный узнал, что тюремные власти перехватили его письма и никуда не отправили.
Семьи страдали вместе с узниками: «Во время последней отсидки мой четырехлетний сын пробрался во двор и сорвал мне цветок. Надзиратель на башне позвонил в кабинет начальника тюрьмы, и заместитель начальника пришел вместе с полицейскими штата. Он объявил, что, если еще какой-нибудь ребенок выйдет во двор и сорвет цветок, все посещения будут отменены».
Характер тюремных бунтов конца 60-х — начала 70-х годов разительно отличался от прежних волнений. Заключенные тюрьмы в Куинсе называли себя «революционерами». По всей стране на тех, кто сидел в тюрьмах, повлияли, очевидно, выступления за пределами мест заключения, акции чернокожих и молодежи, а также антивоенное движение.
События тех лет подтвердили то, что уже ощущали узники: какие бы преступления они ни совершили, гораздо более страшные преступления совершались властями, содержавшими тюрьмы, и правительством Соединенных Штатов. Президент страны ежедневно нарушал законодательство, отправляя на убийство бомбардировщики, посылая людей на смерть, попирая Конституцию — «высший закон страны». Чиновники на уровне штата и на местном уровне нарушали гражданские права чернокожих, что было противозаконно, но при этом не подвергались судебному преследованию.
Книги о движении чернокожих и войне начали проникать в тюрьмы. Пример, поданный на улицах черными американцами и участниками антивоенного движения, был опьяняющим — неповиновение являлось единственным ответом системе беззакония.
Это система бросила за решетку Мартина Состре, 52-летнего чернокожего владельца книжного магазина афроазиатской литературы в городе Буффало (Нью-Йорк), осудив на срок от 25 до 30 лет тюрьмы по обвинению в продаже героина стоимостью 15 долл. доносчику, который позднее отказался от своих показаний. Однако этот отказ не способствовал освобождению Состре. Ему не удалось найти ни один суд, включая Верховный суд США, который бы отменил приговор. Состре провел в заключении 8 лет, где его 10 раз избивали надзиратели, на 3 года помещали в одиночную камеру, но Состре боролся и не повиновался властям до момента освобождения. Такая несправедливость заслуживала только бунта.
Политзаключенные существовали всегда. Это были люди, которых отправляли в тюрьму за принадлежность к радикальным движениям и антивоенную деятельность. Но теперь появилась новая разновидность таких узников — у осужденных за обычное преступление мужчин и женщин в заключении пробуждалось политическое сознание. Некоторые осужденные начинали видеть связь между своими личными испытаниями и общественной системой. Тогда они прибегали не к индивидуальному сопротивлению, а к коллективным акциям. В условиях грубой среды, требовавшей концентрации внимания на собственной безопасности, в атмосфере жестокого соперничества, они находили возможность беспокоиться о правах и безопасности других.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!